Ж. Всемилостивейший Манифест 17-го октября. — Разгар еврейского бунта 18 октября. — Митингу здания Киевской городской думы. — Перекрестный огонь евреев по отрядам войск. — Кагально-освободительная прогулка с детьми по Днепру. — Параллели между революционными событиями в Киеве и в Одессе
Ж. Всемилостивейший Манифест 17-го октября. — Разгар еврейского бунта 18 октября. — Митингу здания Киевской городской думы. — Перекрестный огонь евреев по отрядам войск. — Кагально-освободительная прогулка с детьми по Днепру. — Параллели между революционными событиями в Киеве и в Одессе
«Джек Кэд, — суконщик, помышляет выворотить, вылощить и выделать заново общественное благосостояние»…
Шекспир, «Король Генрих VI»
I. Около часа ночи на 18-е октября в Киеве был, наконец, получен изданный накануне Высочайший Манифест.
Утром он появился в «Киевлянине». Остальные газеты, как выше сказано, не выходили, но в неограниченном числе экземпляров распространяли по городу оттиски Манифеста. «Киевская» же «Газета» предпослала ему, крупными буквами, и собственное заглавие: «Конституция».
Строго говоря, неопределенность положения была и вообще такова, что, распоряжением власти, не только отряды войска, а и чины полиции были удалены с улиц и площадей».
Очевидно, по заранее обдуманному плану, толпы за толпами — с красными и черными флагами, революционными надписями и песнями, собирались к зданию городской Думы, запружая Крещатик и соседние улицы.
II. «Долой самодержавие!», «Долой Царя!», «Да здравствует революция!», «Слава борцам, павшим за свободу!», «Ура, социал-демократическая республика!..», то и дело пестрели на флагах, — причём, иной раз, буквы были нарисованы или вышиты, несомненно, заранее. Русские национальные флаги срывались. Ими салютовали толпам бунтовщиков, — склоняя их перед черными или красными флагами. Затем, белый и синий цвета истреблялись или. затаптывались в грязь, а красный шел у евреев в дело, как «знамя свободы», или же разрывался в свою очередь на банты и ленты «освободителям». Впрочем, такие же банты делались и из еврейских юбок, а в этом, наперебой, усердствовали прелестные «шлюхательницы». Этого мало: из еврейских домов выбрасывались куски, а то и целые штуки кумача — для тех же «освободительных» бантов и флагов.
III. Нет, в этой юдоли плача, двух или многих евреев, есть только один еврей, но зато в миллионах экземпляров. «Все евреи за одного и один за всех!» — таков девиз «Верховного кагала» («Хабура Кол Изро-эль Хаберим»). И кому же, как не евреям, знать, что деспотизм нигде не чувствует себя лучше, как под эмблемами свободы? Поэтому, наравне со столь любезною еврейству порнографией, жонглирование «либеральными» и анархическими идеями составляло излюбленную профессию сынов Иуды — как в древние, так и новые времена. Отсюда естественно, что к «молодым иудеям» фанатически присоединялись и старшие поколения Израиля. Пожилые евреи и еврейки не только с злорадством приветствовали «манифестантов», но и лично принимали яркое участие в шествиях к городской Думе, равно как «изъявляли всенародную радость» у самого здания Думы. Завладеть же Крещатиком жидам было тем «опереточнее», что по этому именно пути Древняя Русь, при св. Владимире, шла креститься в Днепра.
IV. Согласно показаниям проф. Рузского, Иванова и Нечаева, в то же утро 18-го октября, ученая коллегия собралась в политехникуме для взаимных поздравлений с конституциею. Затем, — по приглашению студентов, она отправилась к ним в аудитории и здесь возвеселилась совместно, без сомнения, с подобающими речами. После сего, профессора и студенты двинулись к университету, откуда решено было, уже соединенными силами, идти к Думе.
Уверив офицера, командовавшего отрядом пехоты, расположенном близ политехникума, в безобидности своих намерений, двигавшееся отсюда, в количестве 700 или 800 человек, скопище приняло в свою среду рабочих и, разделившись на группы с криками «ура!», пением революционных песен и красными флагами, направилось к Крещатику. По дороге, какие-то девочки надевали профессорам и другим «радующимся» красные банты…
V. Тем временем, у зданий университета, образовалась многотысячная толпа, состоявшая главным образом из учащихся в высших и средне-учебных заведениях, а также из значительного числа еврейской молодёжи обоего пола. Здесь же, на площади, выделились ораторы, начались речи, раздались революционные песни, появились красные флаги, ленты, розетки и платки.
По требованию сборища, — «не зная, по-видимому, об его настроении», ректор университета Св. Владимира приказал открыть парадные двери главного здания. Часть толпы ворвалась в университетский зал, мгновенно уничтожила Императорские портреты, разорвала красное сукно, покрывавшее пьедесталы, и, сделав из него флаги и ленты, раздавала их прохожим на улице. Другая часть толпы уничтожила инициалы Государя Императора на главном подъезде университетского здания и заменила их красными флагами…
Наконец, уже исключительно еврейская шайка проникла в лежащий близ университета Николаевский парк, сорвала инициалы и повредила надписи на памятнике Николаю I. Затем, евреи и на сам памятник накинули аркан, стараясь свалить статую Императора с пьедестала. Не успев в этом, они взлезли на памятник и пытались укрепить в руке статуи красный флаг. Посторонних же людей, проходивших мимо, кагальная толпа принуждала снимать перед флагом шапки.
Всем «парадом революции» командовал Шлихтер. Обращаясь к публике, он кричал: «Армия — наша… Идем!»
VI. Однако «церемониал», строго предписываемый Талмудом для уничижения гоев всеми зависящими от евреев средствами, едва, — по страшному недосмотру либералов «Бунда», не был нарушен в корне. Требовался апофеоз кагала, и вот, — прежде, чем двинуться, еврейство объявило «шаббесгоям», что перед Шлихтером, как жертвою произвола, надо пасть на колени.
Тогда, ближайшие ряды «освободителей», действительно, опустились на колени перед Шлихтером…
VII. «Манифестация» тронулась — «радоваться», надо ли это ещё повторять, — с красными и чёрными флагами, криками и песнями «мирного» содержания. На пути к Думе, «молодые евреи», под звуки Марсельезы, сбивали шляпы с частных лиц и даже снесли камилавку у одного, случайно подвернувшегося протоиерея; пробовали снимать головной убор у полицейских и даже у жандармского офицера, а, в заключение, украшали и их бантами из еврейских юбок Повстречавшихся же четырех солдат оплевали.
Все это вызывало глубокое негодование русских людей. «Мы дали Вам Бога, дали свободу, дадим и Царя!» — кричали, ничтоже сумняшсся, евреи…
«Надо проучить жидов!» «Покажем им свободу!..» — стали уже поговаривать русские.
VIII. На Крещатике «казаку» Шлихтеру «подвели коня», то бишь — извозчичью клячу, которую два еврея же волокли за собою. Восседая на этом «коне» в красных, очевидно, «донских» лентах и с красными флагами, Шлихтер признавал необходимым, от времени до времени, обращаться к «народу» с поучением. Останавливаясь, он говорил, что борьба с правительством далеко не закончена и должна продолжаться до тех пор, пока существующий государственный строй не будет заменен демократическою республикою. В ответ на это из толпы слышались жидовские крики: «Долой самодержавие!» «Долой кровопийц!» и многое другое, повторением чего мы не решаемся оскорблять русских читателей.
В дополнение картины попеременно раздавались крики: «Да здравствует социал-демократическая республика!» и «Мы дадим вам царя!..» Они служили яркою «иллюминацией» той дерзости противоречий, на которую, кажется, одни евреи способны.
Под эти возгласы Шлихтер двигался далее, чтобы затем сказать новую речь. Окружая его целыми чесночными гирляндами, дщери Израиля танцевали и аплодировали ему. «Божественный Шлихтер!», «Божественный Шлихтер!» — восклицали они, в припадках кагального умоисступления.
Выделяясь из общей массы, некоторые шайки «освободителей» пытались набрасываться и на полицейские участки. В их же среде раздавалась команда: «Идти на тюрьму!» или «На жандармское управление!». Покорные кагалу, «шаббесгои» действительно норовили шествовать и туда, но были разгоняемы войсками.
Между тем, еще невиданный древним Киевом, но отменно «радостный», триумфальный кортеж Шлихтера прибыл, наконец, к городской Думе; — и вот, сам «божественный» показался на ее балконе. Он обратился к многотысячной толпе с заявлением, что события 17-го октября лишь первый этап и что все, достигнутое поныне, вырвано у власти пролетариатом; что, памятуя об этом, — нельзя останавливаться ни перед какими средствами для созыва учредительного собрания и учреждения социал-демократической республики. Главным же образом, этот отчаянный еврей коварными приемами и в гнусных выражениях стремился предать поруганию все, что для русского сердца велико и свято. Даже при закрытых дверях заседания иные свидетели не решались сообщать Суду того, на что осмеливался Шлихтер — во всеуслышание. Впрочем, наряду с ним, были и другие «ораторы», — преимущественно евреи же, с фонарных столбов, трамвайных вагонов и т. п. изощрявшиеся в том же направлении…
IX. Толпа у здания Думы также состояла, в огромном большинстве, из молодых и старых евреев и евреек, — хотя разумеется, в ней находились и разные «шаббесгои», — а также студенты и гимназисты, ученики коммерческих и других училищ. Здесь же присутствовали и профессора политехникума: Нечаев, Иванов и Рузский. Но, явившись для «всенародного изъявления радости», они, к удивлению, вовсе не слышали здешних же речей — или потому, как показывали они на суде, что «беседовали со знакомыми», или же потому, что «никакая речь не могла выразить тогдашнего настроения». Наконец, у Думы замечались и люди посторонние «манифестантам», частью попавшие случайно. Не вынося такого унижения родины, многие из них уходили прочь; другие — в отчаянии страдали и мучились, но перед вооруженною и организованною толпой переживали горе, лишь скрепя сердце; третьи, не постигая, как все это могло происходить столь постыдно, нагло и безнаказанно, плакали…
Тем не менее, уже и в этот период бунта, не было недостатка в мужественных сердцах и суровых угрозах. Но безумие, неизменно тяготеющее над еврейством, стихийно увлекало его к той каре, которая, в результате, составляет его заслуженный, конечный удел…
X. Вскоре, еще шайка «освободителей» на руках принесла только что освобожденного из острога Ратнера. Выйдя на балкон, он облобызался с Шлихтером. Затем, очевидно по их приказу, с наружной стороны балкона были сломаны Царские вензеля, — несколькими евреями и «шаббесгоями», причем, в особенности, старался какой-то подвязанный, рыжий жид.
В качестве «народного предводителя», Ратнер, дерзостью и цинизмом, оставил за собою даже Шлихтера. Свидетели на суде, при закрытых дверях, утверждали, что речи Ратнера были ещё бесчестнее и возмутительнее, если это возможно, чем то, что говорил Шлихгер.
Некоторые из свидетелей, содрогаясь в негодовании, просили освободить их от повторения наиболее позорных выражений Ратнера. Общий же смысл его речей как, впрочем, и у Шлихтера, клонился к вооруженному восстанию, ниспровержению Императорской династии и учреждению социал-демократической республики.
Террор победы кагала, — «Великой революции» во Франции, и «участь Людовика XVI» были для «народного предводителя» основными, главенствующими темами…[183]
Один из свидетелей, недавно вернувшийся с войны унтер-офицер, с двумя «Георгиями», показал на суде: «Ратнера я готов был ударить камнем, и жена меня едва увела…» «Тебя на войне не убили, так здесь убьют!» — справедливо говорила она.
Действительно, в озверелой толпе, согнанной к Думе евреями и простиравшейся, по словам свидетелей, до двадцати или же двадцати пяти тысяч человек, не только производились сборы денег на оружие, милицию и революцию, но и открыто совершался торг браунингами, парабеллумами и маузерами. Само же еврейство бесновалось в каком-то умопомрачении. Наряду с криками: «Долой самодержавие!» и другими, еще более ужасными, слышалось: «Что?!. Наша взяла!», «Наш здесь верх!», «Мы теперь властвуем над вами!», «Из нас будет Царь!..» и т. п.
Все это, без сомнения, не мешало факту, что «освободительными» деньгами кагальные сборщики делились где-нибудь здесь же, за углом. С другой стороны, практический социализм, — в виде «экспроприации» с браунингами и бомбами, Герценштейновских «иллюминаций», повального, многомиллионного воровства на железных дорогах и разрыва бомбами же детей, — недаром цветет столь «махрово» по всему лицу «освобождённой» им России…
XI. Среди этих, зловещих обстоятельств, поведение окончательно растерявшихся и куда-то попрятавшихся властей было воистину непостижимым…
Присланную же сюда, — как бы на потеху жидам, полуроту Камчатского полка разместили так, что толпа, — несомненно, по вероломному приказу кагала, успела окружить и перемешать ее с собою, оттеснив офицеров от солдат… Гармонируя с сим, из здания Думы, где в это время происходил митинг, стали раздаваться выстрелы. Оказалось, что на выручку полуроты приближается небольшой отряд (120) конных артиллеристов.
Увы! — Они сами не замедлили жестоко пострадать и отступить…
Подробности этого печального события не замедлят раскрыться перед нами. Для полного же выяснения как всего, уже в деле известного, так и того, что будет дальше изложено о ходе Киевского бунта вообще, надо предварительно ознакомиться еще с некоторыми частными его эпизодами.
XII. Итак, мирные и радостные манифестации 18-го октября 1905 года в Киеве дошли, — в упоении «конституциею», наконец, до воспоминаний об участи Людовика XVI и до изменнического же обстрела войск.
Чаша терпения народного переполнилась. Неистовство евреев и их рабов само жаждало возмездия. «Надо проучить жидов!..» «Мы покажем им правду-истину, — зададим им свободу!» — Эти и подобные клики стали носиться в воздухе.
Между тем, «жидовские демократы», в роде Василия Портянки и КО, всё ещё терроризировали город Человек двадцать полицейских, — офицеров и городовых, — были вынуждены скрываться в гостинице «Бельвю», на Крещатике, и, увы, — просить воинской охраны для своего спасения…
Но чаша позора для нас, русских, все еще кажется, была не полна…
«Мирно ликующая» шайка евреев и «шаббесгоев», вломившись, excusez du peu, в Военно-Окружной Суд, стала требовать, чтобы председатель его, — генерал Богданов, лично отправился в городскую Думу депутатом, и даже хотела тащить его силою. Больной и дряхлый генерал не нашелся приказать бывшему здесь же караулу из 14-ти рядовых при унтер-офицере разогнать негодяев оружием. Напротив, уступая наглости какого-то рыжего еврея, — коновода шайки, генерал Богданов согласился на предложение капитана Калачевского заменить его, в качестве депутата от Военного Суда. Выйдя на улицу, капитан надел красный бант, поздравил «народ» со свободой, и, — окружённый евреями, двинулся к Думе. Не довольствуясь этим, по своему обыкновению, сыны Иуды, в довершение срама, усадили капитана на лошадь, чтобы его видели все, а на думской площади Шлихтер даже стал показывать его «сознательным пролетариям», именно — «как депутата того Суда, который столько лет расстреливал и вешал борцов за свободу!..»
Одновременно, — в иных местах Крещатика, студенты и «шлюхательницы», под общей командой Бунда, собирали деньги «на гроб Николаю II…»
Другие члены «избранного» народа пили водку в Киево-Печерской Лавре — «за упокой Николая». В Лаврском странноприимном доме, еврейская же шайка, обещая закрыть Лавру на три года, распевала порнографические и бунтарские песни. На жалобы русских, городовой отвечал, что он один бессилен, «да и говорят, — прибавил он, — что им конституция вышла!..» Со своей стороны, иеромонах Филарет только разводил руками и восклицал сквозь слезы: «Господи, Боже мой, — до чего мы дожили?!.»
XIII. Внизу, с Крещатика на Подол, согласно кагальному церемониалу, двигалась тысячная толпа — почти исключительно еврейская- Но она уже представляла некоторый вариант с тем, что происходило на Крещатике. Там, впереди одного из скопищ, два студента-«шаббесгоя» на плечах несли еврея, надо полагать, — «изображавшего свободу»; он держал флаг с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Здесь, впереди толпы, шел чёрный еврей — с большим красным флагом, на котором значилось: «Вставай, подымайся, рабочий народ!» Несколько сзади, два рыжих еврея, в дышло, тащили с горы, на повозке, старую еврейку, разумеется, с красным же флагом свою очередь, а на нём блистала надпись: «Русская свобода».
Эта старая еврейка, очевидно, изображала юную свободу России…
XIV. На Подоле, местная, вооружённая толпа евреев ворвалась в полицейский участок и освободила шайку соплеменников, т. е. «политических» арестантов, причём один еврей, схватив за горло, едва не задушил городового. Ещё и ещё сыны же Иуды распевал и «Вечную память», а из сплошь населенных единоплеменниками же их домов: Ворнаба, Горелова, Балабухи, Вишнепольского и иных, главным образом, конечно, с чердаков и крыш, — опять-таки иудейские же шайки расстреливали полицейских и прохожих.
По улицам, бегали собаки с крестами или иконами на шее, — даже на хвосте. Попадались с иконою или же портретом на хвосте и свиньи!..
XV.Таковы были деяния иудеев и их сторонников в страшные дни «свободы» этих зловещих паразитов и самой революции!..Впрочем, кто изучал еврейство, тому здесь, строго говоря, нечему удивляться. Этого мало, — всё происшедшее не трудно было бы, в общих разумеется чертах, предсказать, без большой ошибки, заранее. Разврат и разбой — вот, в двух словах, вся еврейская революция!..
XVI. Как удостоверяет современная история Запада, хотя бы за период 1860–1880 годов, — жиды вышли так «искренно» готовыми служить «делу свободы», когда взяли верх, что показали себя самыми ревностными агентами и восхвалителями политического рабства. Наряду с этим, иудейское бесстыдство по оклеветанию других народов было всегда беспримерно и безгранично. Стремясь же поработить Россию и яростно кидаясь на её правительство, евреи, прежде всего, алкали унизить его и осрамить. Меряя других только по самим себе, они, в особенности, через своих «непомнящих родства» газетчиков, приписывали ему все отвратительнейшее, что могли когда-либо изобрести.
Сюда, например, относится заведомо ложное обвинение кагалом властей в избиениях неповинных младенцев. Эта картинка несомненно подготовлялась и в Киеве. Ближайшим же образцом для нее могла послужить Одесса.
Там, в 4 часа дня 14-го октября 1905 года, был назначен, в университете, «митинг учащихся средне-учебных заведений». Через подстрекательство и насилие студентов, равно как под гнетом своих же преподавателей, среди которых выдавался наставник механического отделения одесского училища торгового мореплавании Придатко, — ученики нескольких училищ, в том числе и малолетние, были согнаны к женской гимназии Березиной, на Канатной улице. Здесь «руководители» несчастных детей, выдвигая их вперед, издевались над полицией, кидали в неё палками и камнями и, невзирая на её требования, шли напролом. А когда, наконец, городовые рассеяли толпу, то сами же «наставники», первыми спотыкаясь и убегая, вновь явились не только зачинщиками, а и ближайшими виновниками несчастий с детьми. Тем не менее, одесские» освободительно-газетные» жиды поспешили устроить властям громоносный скандал — именно «за избиение детей», а начальник училища мореплавания Гавришев, чуть ли не одним из первых, в свою очередь, даже явился с жалобой к сенатору Кузьминскому…
Подобный же дивертисмент был затеян и 18-го октября, в Киеве, членами попечительного совета 2-го коммерческого училища: Л. И. Бродским и его подручным Д. С. Морголиным. Вопреки неоднократным возражениям директора училища Кобеца и таких преподавателей, как Щербаков и Макаров, равно как невзирая на запрет председателя совета Самофалова и в явное противоречие с волею родителей, евреи Бродский и Морголин, уже и раньше всем здесь верховодившие, устроили «освободительную» прогулку для детей, но вдали от чужих глаз, — на пароходе по Днепру. Собрав массу учеников — 1 и 2-го коммерческих училищ и воспитанниц торговой школы Володкевич, Бродский и Морголин, на пароходе сего последнего, повезли детей «радоваться конституции». Само собою разумеется, что национальный флаг с парохода был немедленно сорван и заменен красным. Затем началась «Марсельеза», пошли «мирные» речи, — в особенности за завтраком, где среди «преподавателей» отличался весьма злобный «шаббесгой», — Чаговец. Впоследствии, он же, из зала Суда, прославлял еврейство в своих «отчетах» и лакейских статьях, на страницах лапсердачного органа — «Киевская Мысль». В кагальном апофеозе, Чаговец должен был явиться ещё и свидетелем за «честь еврейства», если бы настояния поверенных гражданских истцов по этому предмету достигли цели, — чего, однако, не допустил Суд.
18-го октября, на пароходе было выпито изрядно. Да и как не выпить, когда и «освободительные» бутылки были перевязаны красными лентами?.. Оттеснив учениц Володкевич, ученики, в большинстве евреи, хватали со стола бутылки и перепились в свою очередь. «Торжество конституции» закончилось тем, что Бродский и Морголин всеконечно скрылись, а пьяных мальчиков и девочек отвезли на берег Днепра, в сад дачи Морголина…
Довольно поздно, когда уже начался погром, пароход вернулся в Киев. Шатаясь и путаясь, «дети» разбегались по домам, иногда попадая в полицейские участки, а о некоторых родные не имели вестей по два-три дня…
Увы, к глубочайшей для кагала печали, примешать сюда правительство все-таки не удалось. Наоборот, гнев родителей на самую «прогулку» и ее авторов отразился в нескольких письмах на страницах «Киевлянина» и даже вызвал ревизию из Петербурга, Впрочем, талмуд выручил. Правда, в результате, — несколько «освободителей» из преподавательского персонала потеряли места, но «благочестивые евреи» — Морголин и Бродский остались «попечителями». Им, сверх того, удалось почти что искоренить преподавателей-«черносотенцев». Такова, впрочем, участь всех непочтительных перед лицом Израиля.
XVII. «Жид сорвал царскую корону!» — с ужасом восклицали русские люди у городской Думы, когда, на выручку полуроты Камчатского полка, как было сказано выше, стал приближаться конный отряд артиллеристов, сформированный впопыхах, лишь накануне, — должно быть, из любезности к евреям.
Ведь, как мы уже знаем, «генеральному штабу революции», заседавшему в «Киевских Откликах» Бродского, неугодны были драгуны, а тем паче — казаки. Здесь, по-видимому, надо искать причину того, что отряд из 120-ти человек первого дивизиона 33-й артиллерийской бригады не только был малообучен, но и оказался на лошадях, только что приведенных по мобилизации и совершенно невыезженных. Едва он подошел к Думе, как раздались окрики вроде: «Позор! Остановитесь!» и т. п. Напрасны были просьбы начальника дать возможность проехать куда приказано; толпа отвечала угрозами, «Уезжайте отсюда!», «Позор артиллерии, долой её!», «Мы вас не пустим, будем стрелять!» — кричали вокруг.
Началась канонада бутылками в головы лошадей. Перепуганные и окровавленные, несчастные животные, прижимаясь друг к другу, сбивались в беспорядочные кучки. Встревоженные и неопытные всадники ранили себя взаимно — шпорами и стременами… Затем, едва только капитан Шредер скомандовал трубачу «рысь!» и раздался первый сигнал, как с балкона Думы последовал револьверный выстрел, вскоре же, — ещё два, три выстрела сзади.
После третьего сигнала трубача, началась уже еврейская сигнализация, — флагами из окон и с балконов, Отряд немедленно подвергся перекрестному расстрелу. Прежде всех, были смертельно ранены ветеринарный и медицинский фельдшера — Санин и Проскурин, последний, невзирая на то или, лучше сказать, как раз потому, что имел повязку и сумку со знаками «Красного Креста». С другой стороны, еврейская же, главным образом толпа, видимо спешила обстрелять также и санитарную линейку.
Эти, — уже сами по себе знаменательные, факты приобретают, однако, полное освещение, лишь когда мы еще вспомним, что, как удостоверено за тот же период, — среди вооруженного восстания, в Одессе, а затем и в декабре 1905 же года, в «благолепной» Москве, так называемые, «санитарные отряды» революционеров занимались не одним шпионством, но и развозкою оружия и зарядов бунтарям. Не излишне принять к сведению, далее, что, завладевая аптеками и устраивая в них забастовки, — как в Одессе и Киеве, так и в Москве, — сыны Иуды обращали их в «перевязочные пункты» исключительно для целей революции.
Варварский запрет лекарств для больных или раненых, — даже ни в чём неповинных, наряду с дьявольским же распространением взрывчатых веществ — для снаряжения бомб, представляются несомненными, логическими результатами перехода большинства аптек в руки евреев. Только их адская мстительность была способна это задумать и лишь их кагальная организация могла осуществить. Упорство же евреев в достижении цели обусловливало и доведение этих «директив» до конца…
Ясно, таким образом, почему те же «освободители» начали свою «самооборону», прежде всего, — с обстрела у артиллерийского отряда санитарной линейки и с убийства ветеринарного и медицинского фельдшеров…
Понятно далее, отчего, — при означенных условиях, в Киеве, у Думы, было поранено и несколько лошадей. И здесь жестокий расчет сынов Иуды оказался верным. — Началась скачка обезумевших животных, ужасная при этих обстоятельствах…
На углу Николаевской улицы, пришлось, вдобавок, брать барьер: поперек мостовой, частью разобранной, предусмотрительно поставлены были ломовой и легковой извозчики. Под револьверными залпами «самообороны», лошади падали, а люди изувечивались. У Прорезной, «эскадрон» удалось, наконец, остановить, кое-как привести в порядок и отправить раненых людей и лошадей. Людей было ранено — 9 (из них двое смертельно: Санин умер 19-го, а Проскурин 20-го октября), а лошадей — 7. Потом, отряд снова возвратился к Думе, куда прибыли и другие войска. Толпы уже не было и «эскадрону» пришлось играть пассивную роль. Тем не менее, лишь в 3 часа ночи ему удалось вернуться в казармы. Подсчет патронов, оказавшихся в целости, удостоверил, что солдатами не было сделано ни одного выстрела.
Свидетельствуя об изложенном в «Киевлянине», бывший с отрядом офицер заключает так: «Теперь уже, по странной иронии судьбы, не бранят войска, по крайней мере, — в глаза. Тогда, в те «светлые» дни, когда на долю погибших от так называемого «жестокого произвола войск» выпадали восторженные гимны и хвалебные панегирики в печати, на долю наших злополучных товарищей, — уже действительно погибавших от бессмысленного произвола, не хватало ни жалости, ни уважения, Вместо рыдающего «прости!», — убийцы из толпы или из-за угла забрасывали их свежие могилы грязью и, однако, с гордостью именовали себя защитниками порабощенного народа».
XVIII. Для полноты впечатления, заметим, что в те же «веселые» октябрьские дни, когда, «по просьбе профессора Щепкина»,[184] гарантировавшего при таких условиях порядок, градоначальник снял городовых с постов (перед этим, впрочем, революционерами оружие было отнято у 22-х, ранено 10 и убито два городовых), а заменила их милиция из студентов, наводившая ужас на мирных жителей, и когда, с другой стороны, цитадель и застенок революции — университет — был снабжен от городской управы и того же Щепкина револьверами, тогда еврейство не замедлило раскрыть и свои дальнейшие добродетели.
Застигнув, например, городового или околоточного, шайка евреев и евреек принималась истязать его. Еврейки прокалывали ему руки и ноги булавками от шляп, «молодые же евреи» ударами ножей или кинжалов точили из жертвы кровь, а то и собственною шашкою городового рубили ему пальцы. Одного из околоточных заставляли есть землю, другому — выкололи глаза. Вообще, проделывали неимоверные зверства. Многих полицейских чинов жиды-«освободители» расстреливали, обыкновенно, в спину, т. е. сзади.
В заключение, истерзанных и окровавленных чинов полиции «шаббесгои»-студенты тащили в университет, — на еще более свирепые мучения и «казнь»…
Сопровождаемый такими двумя вооруженными студентами, городовой Ревенко был лишен надежды на спасение ещё и тем, что ему обвязали голову какою-то зловонною тряпкою. Вдруг, на его счастье, повстречался пехотный караул. Сквозь незамеченную «освободителями» щелку тряпки, Ревенке блеснуло сверкание штыков. Выбросив одного палача-студента из пролётки и обливаясь кровью, городовой кинулся к солдатам и был спасен».
Не такова была участь другого городового — Гу-бия. Долго пытала его шайка евреев и, наконец, отрубив ему на руке пальцы (которые затем и были найдены на лестнице одного из еврейских домов), отправила страдальца на растерзание еврейскому же, конечно, инквизиционному судилищу, в университет.
Что ожидало здесь Губия, — можно себе представить…
Между тем, ректор Новороссийского университета Занчевский, с несколькими профессорами, лично «ревизовал» полицейские участки, требуя освобождения угнетённых евреев, то бишь, — «политических». Каков был «почетный» караул у этих «ревизоров», не трудно заключить из того, что отлично вооруженные за счет города жиды-«бундисты» и их презренные «шаббесгои» — студенты университета не только обстреливали участки, но и у находившихся здесь пехотных отрядов даже покушались отнимать пулеметы. Когда положение Губия стало известным его начальству, — Занчевский, «снисходя к просьбам», соблаговолил помиловать его, — в обмен на «политических», которые и были затем освобождены из-под стражи повсюду.
Замученный же в университете Губий, — невзирая на все усилия врачей спасти ему жизнь, к утру, в больнице, скончался».
XIX. А дабы изложенное не показалось баснею, мы можем добавить хотя бы следующее. В ночь на 18-е октября 1905 г., по приказанию градоначальника Нейдгардта, помощник одесского полицеймейстера Кисляковский, — с приставом Погребным, тремя околоточными надзирателями, 10-ю городовыми, сотнею казаков, эскадроном драгун и двумя ротами пехоты, — был командирован в еврейскую больницу взять там пять трупов убитых (трех евреев и двух христиан), для немедленного погребения. Стало быть, мобилизация еврейской «самообороны» была столь вразумительна, что потребовался уже целый отряд войска для похорон нескольких человек. Едва, однако, задача была исполнена, как, с разрешения обезумевшего начальства, 18-го октября, утром, еврейские и христианские тела были вырыты из земли и доставлены в одно из гнезд революции, — университетскую клинику, еврею, доктору Пурицу, ибо кагал решил похоронить их торжественно.
Еврейский спектакль а lа Бауман не удался! Того же 18-го числа означенные трупы были снова, тихо погребены.
XX. Многое, — и весьма поучительное, следовало бы еще привести для объяснения нелепой возможности этих изумительных событий.
Благодаря самому же кагалу, материала достаточно. Жаль, — рамки очерка принуждают ограничиться наиболее знаменательным.
Утром, 19-го октября 1905 хода, с пением «Боже, Царя храни» и «Спаси, Господи, люди Твоя», совершенно мирно, не трогая и не задевая евреев, шла в Одессе русская патриотическая процессия. Тем не менее, — на Соборной площади, шайка еврейской «самообороны» встретила ее револьверными выстрелами, причем были убиты именно лица, несшие икону и портрет Государя.
19-го же октября, около 2-х часов дня, на углу Почтовой улицы и Александровского проспекта, в такую же процессию, со стороны Овчинниковского переулка, евреями была брошена бомба. Убитыми и ранеными оказались многие. Другая бомба разорвалась, опять в процессии, против здания старой семинарии; взрывом убито несколько человек и два солдата ранены. Ещё бомба, — для патриотической же процессии «бундистом» припасённая, на углу Пушкинской и Дерибасовской улиц, близ «Парижской» гостиницы, — разорвала уже собственного «оруженосца». Затем, на Большой Арнаутской улице, освободив из озверелой еврейской толпы околоточного надзирателя, полусотня казаков встретила, дальше, на Прохоровской улице снова шайку евреев, стрелявшую по русским; она не замедлила перенести огонь на казаков; при этом другие евреи, перекрестным огнем, поддерживали своих единоплеменников с балконов, из окон и с крыш. Сцепившись, полусотня дала два залпа, В поддержку казакам, была направлена рота пехоты, — мгновенно также обстрелянная перекрестным огнем. После пяти ответных залпов войска, толпа, унося раненых, кинулась врассыпную; однако, в роту была еще брошена бомба, к счастью не разорвавшаяся. Наконец, 20-го октября, бомбою же был разорван нижний чин 57-го запасного батальона, сопровождавший, в числе других, походную кухню с обедом для своей роты, а три нижних чина были изранены пулями.
XXI. Вот каковы оказались уже ближайшие результаты бездействия власти перед исступленным бунтом сынов Иуды.
Увы, даже среди таких событий, местные власти как бы все еще ставили себе в заслугу порадовать евреев. Наряду с полною свободою революционных манифестаций, русским людям, к их невыносимому горю и стыду, были, вскоре же, запрещены процессии молитвенные и патриотические!..
Это значило унижать Россию и, однако, лишь поджигать ярость кагала.
Наряду с «освободительными» бомбами, предательский расстрел войск, патриотических процессий, чинов полиции и вообще русских людей «бундистами», самообороною «Поалле Цион» и «воспитанниками» ректора Занчевского стал совершаться уже 17-го — 25-го октября, на улицах Одессы, повсеместно.[185] Не зевали и отдельные «освободители». Между прочим, — «шлюхательница» Левин ранила конного жандарма, из револьвера в грудь, навылет, а генерал Лишин, выходя из своей квартиры, получил тяжкую рану из револьвера же, когда гимназист Таубеншлаг выстрелил в упор.
XXII. Помимо временных войсковых нарядов — раньше и после указанного периода, непрерывное в течение 4-х суток, пребывание войск в городе до крайности изнуряло и озлобляло людей… Свидетельствуя обо всем происшедшем, — в рапорте военному министру от 12-го ноября 1905 г. командующий войсками Одесского военного округа удостоверяет, что стрельба по войскам из окон и с крыш домов, равно как бросание в войска бомб, весьма затрудняли прекращение погрома.
XXIII. Так знаменовали себя «радости свободы», И, что ужаснее всего, они, без всякого сомнения, были кагалом предумышленны, в глубокой тайне, но тщательно подготовлены и, сверх того, рассчитаны, так сказать, на два фронта. С одной стороны, бомбы должны были внушать «спасительный страх» погромщикам и спутывать мысли начальства, что и выразилось в запрете патриотических процессий, а с другой, — подготовляли… не тяжкую ответственность, — нет, а издевательство евреев даже над войсками в предстоявшем Суде, за «их соучастие» в погроме. Независимо от сего, что сыны Иуды намерены действовать бомбами, это явствовало уже из той, беспримерной — даже для евреев — дерзости, с которою они истощали терпение русских…
В расчёте уже исключительно на свои силы, «избранный» народ, очевидно, требовал грозных для себя мер устрашения еще в тот момент, когда — на одной из бойких улиц Одессы, кагалом же, разумеется, была поставлена, в апофеозе, и следующая картина: среди гогочущих еврейских шаек, бежала собака, — увенчанная короною на голове и с русским национальным флагом — на хвосте…
«Бей жидов!» — разнеслось вокруг, и… начался одесский погром!
Да, — русский народ карал евреев и сокрушил в Одессе их революцию, невзирая на то, что, безоружный, сам подвергался как расстрелу и бомбам со стороны евреев же, так и стрельбе с фронта русских воинов.[186] Обусловливаемая же требованиями государственного порядка, необходимость для оскорбленных кагалом войск действовать, хотя бы косвенно, — против подвижников за отечество, да еще и охранять самых лютых его врагов, была воистину трагической!
XXIV. Сокрушаясь, тем не менее, о своей неудаче, «благочестивые» евреи — о своих жертвах, т. е. о погибших русских людях, выражаются таге «Громил убито много. Никто их не считал и не интересовался узнать точное их число. Во всяком случае, как уверяют, их не менее сотни…».[187]