20 октября

20 октября

Линия огня сейчас формально находится в тридцати трех километрах от столицы. Но, спускаясь по лестнице военного министерства, Мигель слышит торопливую дробь пулеметов и особый звук зенитных орудий – будто рвут, раздирают огромные куски полотна. Самолеты противника пришли с ранним визитом. Они бросают бомбы и листовки к населению:

«Мадрид окружен, сопротивление бесполезно, содействуйте сдаче города. Иначе национальная авиация сотрет вас с лица земли».

В кармане у Мигеля последние радиоперехваты:

«Саламанка из Леона. 19 (X) 24 начальник аэродрома генералу, командующему воздухом. Получены……4, «Юнкерса» 6, «Фоккеров» 2, «Драгона» 1, «Хейнкель» – 6, также «Хейнкель» – 30. Боеприпасов 16 955, бомб А 379, Б 230, По 100 было 15. По 10 с одним 61, по 10 с пятью 6 по 5 с пятью 55. По 4–186. Горючее А 36 939, В 4532 М (300) Е (ФТ 800) Г (28317) И (243) X (1903) Атлантик (115)».

Другой перехват:

«Саламанка из Севильи. 19/Х 18/20 генералу, командующему воздухом, от начальника второй эскадры. Получены: «Юнкерсов» транспортных 3, «Савойя» два, вылетели один и три разведчика «Хейнкель», авиетка для связи, одна эстафетная».

Вот третий перехват:

«Получены и имеются три по шесть. Осветительных 50. Зажигательных 295. Итальянских фугасных 12397. По 50 кило 34. По… кило фугасных 853. По 2 кило фугасных 5951. По 20 кило зажигательных 302, Германских по 10 кило 172, по 50 кило 107. По 250 кило 139. По 500 кило 9. Зажигательных 17».

Это «национальная авиация» Франко… Ей противостоит горсточка правительственных самолетов, простреленных, поцарапанных, четырежды ремонтированных. Она носится с сектора на сектор, но, конечно, повсюду поспеть не может. Когда появляется республиканский самолет, его облепляют сразу пять, шесть, восемь германских истребителей и жалят огнем пулеметов сверху, снизу, с боков, под всеми углами атаки.

Мигель едет на толедскую дорогу. Заканчиваются несколько линий окопов и траншей. В долинах медлительно пасутся стада овец.

В двадцати километрах от города – редкие раскаты правительственных батарей. Они обстреливают занятую фашистами Ильескас.

Огонь сегодня более централизован, но редок, вял. Противник сдержанно отвечает.

Еще несколько километров, – тут жарче, шоссе обстреливается шрапнелью. Пришлось оставить машину в кустах у откоса дороги.

Бойцы уже научились понемногу окапываться, они устраивают себе маленькие ямки. Они, бойцы, вообще стали меняться. Исчезло легкомысленное бравирование, бряцание оружием. Винтовки перестали украшать шелковыми бантиками, зато начали их чистить. Яркие красно-черные автомобили, побывав под самолетами, скромно перекрасились в цвет хаки. По мере обострения борьбы все меньше видать крикливых финтифлюшек, умилявших невзыскательных беллетристов и обращавших войну в драматический спектакль. Еще немного времени – и на полях встанет другая, нового качества, перевоспитанная, пронизанная мужеством вооруженная сила.

Пока солдаты лежат все-таки слишком скученно. Им хочется держаться поближе друг к другу. Нет еще самостоятельности, уверенности в себе отдельного бойца, отделенного от товарищей тридцатью, сорока метрами. Скученность резко увеличивает потерю от огня.

Огонь! Простое, древнее слово. В мирном быту оно говорит о тепле, о горячей пище, о высушенной обуви путника. Почти столько же, сколько существует человечество, огонь служил ему для защиты от холода, для сытости, для радости, для сохранения и поднятия жизненных сил. Недаром люди поклонялись огню. Из всех видов язычества огнепоклонничество было высшим выражением органических инстинктов человека.

На войне огнем для приличия – называют смерть. Три фашистских государства сыплют через посредство кадровой армии боевым огнем, десятками миллионов смертоносных единиц, на молодые, вчера возникшие полки народной милиции. Бойцы лежат в ямках перед Ильескас, они лежат вот уже двое суток без движения под огнем противника, под огнем то средним по силе, то большим, то ураганным, то сдержанным, как сегодня. Они уже обтерпелись, они привыкают к огню.

Огонь! Кадровый офицер германской армии, высокий, худой, угловатый, в очках, сидит рядом с Мигелем на траве, отмечает в книжечке взрывы гранат, подсчитывает возможную мощность огня. Несколько шрапнелей визжат очень низко, над головой; бойцы невольно втягивают головы в плечи. Он ободряюще посмеивается:

– В мировую войну было покрепче!

Этот офицер сейчас не числится в списках рейхсвера, он числится в других списках. За боевые заслуги перед родиной Германская империя наградила его тремя годами мучений и пыток в концентрационном лагере.

Едва оправившись от трех лет фашистского застенка, немецкий антифашист спешит на изрытые снарядами поля Кастилии, под огонь германских бомбовозов и истребителей. Он пишет и здесь руководство для солдат, полевую тактическую азбуку.

Огонь, огонь! Жгучий ливень смерти льют фашистские убийцы трех стран над мирной испанской землей. Они рвутся к столице. Народ все крепче сжимает в руках свое убогое оружие, все смелее кидается в битву. Но кольцо огня сжимается туже. Чем же станет Мадрид? Испанским Верденом? Или разделит трагическую и славную судьбу Парижской Коммуны?