Глава VIII. Города и европейская цивилизация

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VIII. Города и европейская цивилизация

Появление городов обозначало начало новой эры во внутренней истории западной Европы. До тех пор общество знало только два деятельных сословия: духовенство и дворянство. Получив себе место рядом с ними, средний класс закруглял социальный порядок, или скорее давал ему последний штрих. С этого времени состав общества нельзя было изменить; он имел все составные элементы, и перемены, которым он мог в течение столетий подвергнуться, были, строго говоря, ничем иным, как различными комбинациями элементов той же смеси. Подобно духовенству и дворянству, средний класс был тем же привилегированным сословием. Он создавал особую юридическую группу, и специальное право, которым он пользовался, изолировало его от массы сельских жителей, которые продолжали составлять громадное большинство населения.

Как было уже видно, средний класс был обязан сохранять неприкосновенным свое исключительное положение и удерживать благодеяния, вытекающие отсюда. Свобода, как ее понимал средний класс, была монополией. Ничего не было менее либерального, чем идея касты, которая была причиной силы среднего класса, пока она не стала, в конце средневековья, причиной слабости. Невзирая на это, средний класс был предназначен к миссии распространения идеи свободы далеко и широко и создания способов постепенного освобождения сельских классов без того, чтобы сознательно желать этого.

Один только факт существования среднего класса должен был иметь непосредственное влияние на сельские классы, и мало-помалу ослабеть контраст, который сначала отделял их от среднего класса. Напрасно было стараться удержать сельское население под влиянием среднего класса, отказывать ему в доле привилегий последнего, исключать его из участия в торговле и промышленности. Средний класс не имел силы задержать эволюцию, которой он сам был причиной и которую он не мог подавить без того, чтобы не исчезнуть

Для образования городских групп сразу же перестраивалась экономическая организация сельских округов. Производство, как оно было там поставлено, служило сначала только, чтобы поддержать жизнь крестьянина и снабжать натуральными оброками сеньора, которому они были подчинены. После прекращения торговли ничто не побуждало крестьянина требовать от земли излишков, от которых ему невозможно было отделаться, пока отсутствовали внешние рынки, манившие к себе. Он довольствовался тем, что обеспечивал себе ежедневный кусок хлеба, уверенный в завтрашнем дне и не желая улучшать своей участи, поскольку он не мог представить себе возможности таковой. Узкие рынки городов и бургов были слишком незначительны, и их требования были слишком регулярны, чтобы побудить крестьянина выйти из рутины и интенсифицировать свой труд. Но вдруг эти рынки зажглись новой жизнью. Число покупателей умножилось, и крестьянин сразу же получил гарантию, что он продаст те продукты, которые он принес туда. Это было только естественно для него воспользоваться такими благоприятными условиями. От него зависело продавать, если он производил достаточно, и тотчас он начал расчищать земли, которые до сих пор он оставлял невспаханными. Его труд получил новый смысл; он приносил ему выгоды, шансы на сбережения и на существование, которое становилось тем более комфортабельным, чем оно было более деятельным. Положение было тем более благоприятно, что излишние доходы от земли принадлежали крестьянину на правах его собственности. Требования сеньора были фиксированы вотчинным обычаем на определенном уровне, так что рост дохода от земли был благодетелей только для держателя последней.

Но сеньор имел сам шансы извлечь выгоду из нового положения, при котором развитие городов захватило сельские местности. Он имел громадный резерв в некультурной земле, в лесах, кустарниках, болотах и топях. Ничего не могло быть проще, как пустить их под культуру и через нее извлекать выгоду из этих новых источников, которые становились все более и более необходимыми и доходными по мере того, как росло городское население и число самих городов. Рост населения должен был доставить необходимые рабочие руки для дела очистки и осушки земель. Достаточно было позвать для этого людей, они не преминут появиться.

В конце XI века движение уже проявилось во всей своей силе. Монастыри и местные сеньоры с этого времени были заняты превращением бездоходных частей своих вотчин в доходные земли. Площадь культурной земли, которая, с самого падения Римской империи не возрастала, получила непрерывный рост. Леса были расчищены. Орден цистерцианцев, основанный в 1098 году, следовал этому новому пути с момента своего возникновения. Вместо того, чтобы оставить на своих землях старую домениальную организацию, он разумно усвоил себе новый порядок вещей. Он использовал принцип фермерства в широких размерах и, в зависимости от области, устанавливал наиболее доходную форму производства. Во Фландрии, где нужды городов были больше, поскольку они сами были богаче, этот новый порядок обязывал к расширению скотоводства. В Англии это приводило особенно к сбыту леса, который те же самые города Фландрии потребляли в большем и большем количестве.

Тем временем всюду сеньоры и светские и духовные основывали новые города. Так назывались деревни, основанные на девственной почве, жители которых получали участки земли на условии выплат ежегодной ренты. Но эти новые города, число которых возрастало в течение XII века, были в то же самое время свободные города. Ибо, чтобы привлечь арендаторов, сеньор обещал им изъятие от оброков, которые несли сервы. В общем он сохранял за собой только юрисдикцию над ними; он уничтожил в их пользу старинные повинности, которые до того существовали в вотчинной организации. Хартия Лоррисы (1155) в Гатине, хартия Бомона в Шампани (1182), хартия Прикеса в Эно (1158) представляют особенно интересные типы хартий новых городов, которые встречаются всюду в соседних поселениях. Хартия Бретейля в Нормандии, которая послужила в течение XII века для большого числа местностей в Англии, Уэльсе и даже в Ирландии, была того же самого типа.

Таким образом появился новый тип крестьянина, совершенно отличный от старого. Последний знал рабство, как свою характерную черту; фермер пользовался свободой. И эта свобода, основой которой было экономическое замешательство, внесенное городами в организацию деревенских округов, была скопирована с городской свободы. Жители новых городов были, строго говоря, сельскими бюргерами. Они, в большом числе хартий, получили имя burgenses. Они получили основанную на законе конституцию и местную автономию, которая была заимствована из городских учреждений в такой степени, что можно сказать, что последние вышли за пределы своих стен, чтобы достигнуть сельских округов и наградить их свободой.

И эта новая свобода, прогрессируя, долго не могла пробить путь в старые вотчины, архаическое устройство которых не могло быть сохранено среди преобразованного социального порядка. В силу ли добровольного освобождения, или предписания или узурпации сеньоры позволяли постепенно заменять рабство свободой, то рабство, которое так долго было нормальным условием их держателей. Форма правления народом была здесь в то же самое время изменена, как и форма правления страной, поскольку обе были последствиями экономического порядка, готового исчезнуть.

Торговля теперь давала все необходимое, что вотчины обязаны были получать до сих пор своими собственными усилиями. Не было больше необходимости для каждой вотчины производить все, в чем она нуждалась. Достаточно было пойти, чтобы получить все необходимое в соседнем городе. Аббатства Нидерландов, которые были наделены своими благотворителями виноградниками во Франции, на берегах Рейна и Мозеля, где они производили вино, нужное для их употребления, начали с начала XIII века продавать ту собственность, которая теперь была бесполезна и поддержание которой стоило больше, чем приносимый собственностью доход.[148]

Ни один пример лучше не иллюстрирует неизбежное исчезновение старой вотчинной системы в эпоху, преобразованную торговлей и новой городской экономикой. Торговля, которая становилась более и более активной, необходимо преобразовывала земледелие, разбивала те границы, которые до сих пор связывали земледелие, толкала его к удовлетворению потребностей городов, модернизировала и в то же самое время делала его свободным. Человек был оторван от земли, к которой он был так долго прикован, и рабский труд все более и более заменялся трудом свободным.

Только в отдаленных от главных торговых путей областях в своей примитивной суровости держалось старое личное рабство и вместе с тем старые формы вотчинной собственности. Всюду последние исчезали тем быстрее, чем многочисленнее были города. Во Фландрии, например, они едва ли существовали с начала XIII века, хотя, можно быть уверенным, некоторые черты старого строя сохранились. К концу старого порядка могут быть найдены здесь и там люди, связанные правом мертвой руки или подчиненные обязательному труду, и земли, обремененные различными сеньориальными правами. Но эти пережитки прошлого были почти всегда простыми оброками, и кто платил их имел при всем том полную личную свободу.

Эмансипация сельских классов была только одним из последствий, вызванных экономическим возрождением, а города были одновременно и результатом и средством этого возрождения. Оно совпадало с растущим значением движимого капитала. В продолжение вотчинного периода средневековья здесь не было другой формы богатства, чем та, которая лежала в недвижимом имуществе. Оно обеспечило держателю личную свободу и социальный престиж. Оно было гарантией привилегированного состояния духовенства и дворянства. Привилегированные владельцы земель жили трудом своих держателей, которым они оказывали защиту и которыми они правили. Рабство масс было необходимым последствием такой социальной организации. Здесь была альтернатива сохранять свою собственную землю и быть господином или пахать ее для других и быть рабом.

Но с образованием среднего класса появился на земле класс людей, существование которых стояло в вопиющем противоречии с традиционным порядком вещей. Землю, на которой они сидели, они не только не обрабатывали, но даже и не делали своей собственной. Они демонстрировали и делали ясной возможность жить и богатеть, только занимаясь продажей или производя меновые ценности. Земельный капитал был всем, а теперь рядом с ним явилась власть движимого капитала. До сих пор монеты были бесплодным капиталом. Крупные светские и церковные собственники сосредоточивали в своих руках очень скудный капитал, который можно было пустить в обращение, посредством всякого рода земельных оброков, которые они возложили на своих держателей, или посредством милостыни, которую братства приносили церквам, и они нормально не имели возможности заставить капитал приносить доход.

Можно быть уверенным, часто бывало, что монастыри во время голода соглашались на лихвенные займы дворянам, которые в нужде должны были предлагать в заклад свои земли. Но эти передачи, воспрещенные каноническими законами, были только временными опытами.[149] Как общее правило, наличные деньги припрятывались их владельцами и очень часто обменивались на сосуды, украшения для церкви, которые могли быть расплавлены в случае нужды. Торговля, естественно, освободила эту пленную монету и восстановила ее надлежащие функции. Благодаря ей, монета опять стала орудием обмена и мерой ценности и, пока города были центрами торговли, она необходимо устремлялась к ним. При циркуляции, ее власть умножалась вследствие большого числа передач, которые совершались. Ее употребление, в то же время, становилось более общим; платежи натурой уступали место все более и более платежам монетой.

Проявилось новое движение к богатству; это было богатство торговое, состоявшее не в земле, а в монетах или в товарах, которые можно исчислить в монетах. В течение XI века истинные капиталисты существовали уже в некоторых городах; некоторые примеры уже были указаны выше; к ним необходимо добавить еще здесь новые. Эти городские капиталисты создали привычку вкладывать часть своих прибылей в землю.[150] Лучший способ консолидировать их состояние и их кредит был, действительно, в том, чтобы скупить землю. Они уделяли часть своей прибыли на покупку недвижимости, прежде всего в том самом городе, где они жили, а позднее в деревне. Но они также обращались в денежных заимодавцев. Экономический кризис, вызванный вторжением торговли в жизнь общества, повел к гибели или, по крайней мере, к ослаблению земельных собственников, которые не были в состоянии приноровиться к торговле. Ибо, как естественный результат расширения денежного обращения, был упадок цены на монету и вследствие этого факта повышение всех цен на товары. Период создания городов был периодом высокой стоимости жизни: он был благоприятен деловым людям и ремесленникам среднего класса, как мучителен для владельцев земли, которые не сумели поднять свои доходы. К концу XI века многие из них были вынуждены обращаться за помощью к купцам-капиталистам, чтобы удержаться. В 1127 году хартия Омера упоминала, как заурядную практику, ссуды, которые делают бюргеры города рыцарям соседней округи.

Но и более важные операции были уже обычными в эту эпоху. Здесь не было недостатка в купцах достаточно богатых, чтобы согласиться на ссуды значительного размера. Около 1082 года некоторые купцы Льежа ссужают деньги аббату монастыря св. Губерта, чтобы позволить ему купить территорию Шавиньи, а немного лет позднее они дали в аванс епископу Отберту сумму, необходимую, чтобы приобрести у герцога Годфри в момент отправления его в крестовый поход, его Бульонский замок.[151] Сами короли в течение XII века прибегали к помощи добрых услуг городских финансистов. Вилльям Кед был заимодавцем английского короля.[152] Во Фландрии, в начале царствования Филиппа II Августа, Аррас стал выдающимся городом банкиров. Вильгельм Бретонский описывает его, как город, полный богатств, жадный до роскоши, насыщенный ростовщиками. Ahrabatum… potens urbs… plena divitiis, inhians lucris et foenere gaudens.[153]

Города Ломбардии и, следуя их примеру, города Тосканы и Прованса шли гораздо дальше в развитии той торговли, которую церковь напрасно думала приостановить. В начале XIII века итальянские банкиры уже раскинули свои операции на север от Альп, и их успехи здесь были так быстры, что полстолетие позднее, благодаря обилию своих капиталов и более совершенной технике своих операций, они всюду заняли место местных ростовщиков.

Сила движимого капитала, собранного в городах, не только давала ему экономический вес, но и содействовала также тому, чтобы он получил свою долю влияния в политической жизни. Ибо, — поскольку общество не признавало никакой другой власти, чем власть, которая исходила из владения землей, постольку духовенство и дворянство тогда имели участие в управлении. Феодальная иерархия всецело базировалась на земельной собственности. Феод был, действительно, только держанием, и отношения, которые он создавал между вассалом и господином, были только особым видом отношений, которые существовали между собственником и держателем. Только та была разница, что службы, которым обязан был первый второму, вместо того, чтобы иметь экономическую природу, имели природу военную и политическую. Как каждый местный государь требовал помощи и совета от своих вассалов, так он сам, будучи вассалом короля, помогал с своей стороны королю подобными же обязательствами. Таким образом те, кто владел землей, вступали в управление общественными делами. Они вступали в управление, только платя своим досугом за это, то есть, оказывая „совет и помощь", concilium et auxilium. Денежная повинность для нужд своего суверена не могла спрашиваться в эпоху, когда капитал, в форме недвижимого владения, служил только для поддержания жизни его владельца. Может быть, более отчетливый характер феодального государства выявлялся в абсолютном отсутствии финансов. В нем деньги не играли никакой роли. Вотчинные доходы государя составляли его частное достояние. Было невозможно для него увеличить свои средства оброками, и его финансовая бедность предостерегала его брать на свою службу сменяемых и платных агентов. Вместо чиновников он имел только наследственных вассалов, и его власть над ними ограничивалась требованием клятвы, которую они ему давали.

Но как только экономическое возрождение сделало для него возможным увеличить доходы и деньги начали стекаться в его сундуки, он получил непосредственную выгоду от этих обстоятельств. Появление бальи, в течение XIII века, было первым симптомом политического процесса, который сделал возможным для государя создать настоящую администрацию и заменить свой сюзеренитет мало-помалу суверенитетом. Бальи был в полном смысле слова чиновником.

Вместе с этими сменяемыми чиновниками, вознаграждаемыми не пожалованием земли, но должностью, утвердился новый тип правления. Бальи имел место вне феодальной иерархии. Его природа была совершенно отлична от природы старых судей, мэров, кастелянов, которые исполняли свои функции по наследству. Между ними и им здесь была та самая разница, какая была между старыми крепостными держателями и новыми свободными. Тождественные экономические причины одновременно изменили организацию деревни и управление народом. Как они сделали способными крестьян освободиться, а собственников заменить вотчинный свободной рентой, так они сделали способными государей, благодаря их наемным агентам, взяться за прямое управление территориями.

Это политическое нововведение, как и социальное нововведение, которому оно современно, предполагало распространение денег и усиление оборота их. Это совершенно ясно показывает тот факт, что Фландрия, где торговая и городская жизнь развивалась скорее, чем в других частях Нидерландов, узнала значительно раньше этих последних институт бальи. Связи, которые необходимо были установлены между государями и бюргерами, имели таким образом политические последствия очень большой важности. Было необходимо внимательно относиться к городам, растущее богатство которых давало им постоянно усиливавшееся значение, которые, в случае нужды, могли выставить тысячи хорошо экипированных людей. Феодальные консерваторы питали сначала только презрение к надменности городской милиции. Отто Фрейзингенский был разгневан, когда он увидел жителей коммун Ломбардии одетыми в шлемы и кирасы и готовыми бороться с благородными рыцарями Фридриха Барбароссы. Но выдающаяся победа, выигранная этими грубиянами при Леньяно (1176) над отрядами императора, показала, на что они были способны. Во Франции короли не пренебрегали обращаться за помощью к их службе и привлекать их на свою сторону. Короли взяли на себя задачу быть покровителями коммун, хранителями их свобод и сделали дело короны по-видимому солидарным с освобождением городов. Филипп Август должен был пожать плоды такой искусной политики. Сражение при Бувине (1214), которое окончательно установило перевес монархии внутри Франции и позволило ее престижу распространиться по всей Европе, было обязано по большей части военным контингентам городов.

Влияние городов было не менее важно в Англии в ту же эпоху, хотя оно обнаружилось совершенно иным образом. Здесь, вместо поддержки монархии, города поднялись против нее на стороне баронов. Они полагали равным образом создать парламентское правление, отдаленное происхождение которого может быть датируемо эпохой великой хартии (1214). Это было не только в Англии, что города требовали и получили более или менее широкое участие в правлении. Их естественное устремление влекло их к тому, чтобы стать муниципальными республиками. Но здесь закрадывается сомнение, что если бы они имели власть, то они везде захотели бы стать государствами в государстве. Но они не успели осуществить этот идеал, исключая того случая, когда власть государства была бессильна противостоять их напору.

Таков был случай с Италией в XII веке и позднее с Германией, после полного упадка императорской власти. Всюду они не успели сбросить верховную власть государей или в силу того, что как в Германии, и во Франции монархия была слишком сильна, чтобы капитулировать перед ними, или в силу того, что, как в Нидерландах, их партикуляризм удерживал их от комбинирования их усилий в том направлении, чтобы получить независимость, которая непосредственно сталкивала их взаимные интересы. Они оставались тогда, как общее правило, подчиненными территориальной власти.

Но эта последняя не трактовала их просто как подданных. Она слишком нуждалась в них, чтобы не иметь уважения к их интересам. Ее финансы опирались на финансы городов, и, по мере того, как они увеличивали силу государства и его расходы, она чаще и чаще чувствовала нужду обращаться к карманам бюргеров. Хорошо уже установлено, что в XII веке власть территориальная занимала деньги у городов. А эти деньги города не давали без обеспечения. Они хорошо знали, что они идут на большой риск не быть никогда оплаченными, и они требовали новых свобод в возврат за те суммы денег, которые они согласились дать взаймы. Феодальный закон позволял сюзерену требовать у своих вассалов только некоторые точно установленные повинности, которые определены для особых случаев, всегда одинаковых по характеру. Вследствие этого было невозможно для него подчинить их произвольно поголовному налогу и получить от них помощь, как бы ни была в том сильна нужда. В этом отношении городские хартии давали им очень торжественные гарантии. Была настоятельная необходимость придти к соглашению с ними. Мало-помалу государи усвоили привычку призывать бюргеров на советы прелатов и дворян, с которыми они совещались о делах. Примеры таких созывов были редки в XII веке; они умножились в XIII веке, а в XIV веке обычай был твердо узаконен через установление штатов, на которых города получили, после духовенства и дворянства, место, которое стало первым по важности, хотя оно было третьим по достоинству.

Хотя средний класс, как мы уже видели, имел очень обширное влияние на социальную, экономическую и политическую перемену, обнаружившуюся в западной Европе в XII веке, это не значит, что он играл очень большую роль в интеллектуальном движении. Этого не было фактически до тех пор, как в XIV веке литература и искусство не создались в недрах среднего класса и не были воодушевлены его духом. До тех пор знание оставалось исключительной монополией духовенства; не употребляли другого языка, кроме латинского. Какая литература была написана на местном языке, ту употребляло только дворянство, или по крайней мере литература выражала только идеи и чувства, которые касались дворянства, как класса. Архитектура и скульптура создавали свои шедевры только при постройке и украшении церквей. Рынки и башни, самые старинные типы которых относятся к началу XIII века, — как, например, удивительный полотняный рынок Ипра, разрушенный во время мировой войны, — оставались верными архитектурному стилю больших церковных сооружений.

При ближайшем рассмотрении не трудно открыть, что городская жизнь, действительно, отдала должную дань нравственным устоям средневековья. Можно быть уверенным, духовная культура городов была под влиянием духа практицизма, который, перед периодом ренессанса, удерживал ее от проявления какой-либо независимости. Но с самого начала городская культура показала то характерное, что она была исключительно светской культурой. В средине XII века муниципальные советы были заняты основанием школ для детей бюргеров, которые были первыми светскими школами со времени античности. Благодаря им, обучение перестало служить исключительно для монастырей и будущих приходских „батюшек". Уменье читать и писать, совершенно необходимое для торгового дела, перестало быть достоянием одних только клириков. Бюргер взял инициативу в школьном обучении задолго перед дворянством, потому что для дворянина оно было только умственной роскошью, а для бюргера насущной необходимостью. Естественно, церковь требовала непосредственного надзора за городскими школами, что давало повод к многочисленным конфликтам между ней и городскими властями. Вопрос о религии был естественно совершенно чужд этих споров. Они не имели другой основы, кроме желания городов контролировать школы, созданные ими, и управление которыми они сами хотели держать в своих руках.

Как бы то ни было, обучение в этих городских школах ограничивалось, вплоть до Возрождения, элементарными знаниями. Всякий, кто хотел иметь больше, должен был обращаться к церковным учреждениям. Из этих последних вышли клерки, которые, в конце XII века, вели городскую канцелярию и городскую отчетность, также и публиковали разнообразные акты, необходимые в коммерческой жизни. Все эти клерки были, далее, светские люди; города никогда не вмешивались в их службу, в противоположность феодалам, членам клира, которые в силу привилегий, которыми они пользовались, уклонялись от их юрисдикции.

Язык муниципальных клерков был сначала, разумеется, латинский. Но в начале XIII века стали пользоваться чаще и чаще национальными наречиями. Таким образом, благодаря городам общий язык был введен в первое время в административный обычай. Они проявили тут инициативу, которая вполне соответствовала тому светскому духу, выдающимися представителями которого они были в культуре средневековья.

Этот светский дух тем не менее сопровождался очень напряженным религиозным рвением. Если бюргеры были очень часто в конфликте с церковными авторитетами, если епископы грозили обрушиться против них с отлучениями и если, чтобы противодействовать этому, бюргеры иногда выступали решительно против церковных тенденций, то они, несмотря на все, были воодушевлены глубокой и горячей верой. Чтобы убедиться в этом, надо только сослаться на многочисленные религиозные учреждения, которыми города изобиловали, на благочестивые и благотворительные братства, которых было там так много. Это благочестие выявлялось с наивностью, искренностью, неустрашимостью, которые переходили всякие границы строгой ортодоксии. Во все времена эти проявления религиозного чувства были отмечены избытком мистицизма. Это побудило горожан в XI веке страстно принять сторону религиозных реформаторов, которые вели борьбу с симонией и с нарушениями целибата; вот почему в XII веке распространялся созерцательный аскетизм бегинок и бегардов; вот чем в XIII веке объяснялся новый прилив энтузиазма францисканцев и доминиканцев. Но здесь также надо искать объяснений успеха всех новинок, всех крайностей и всех извращений религиозной мысли. После XIII века не появлялось ереси, которая бы не находила немедленно многих сторонников. Достаточно тут будет сослаться на быстроту и силу, с которой распространилась секта альбигойцев.

Одновременно исполненные мирского и мистического духа, бюргеры средневековья таким образом были чрезвычайно хорошо подготовлены для роли, которую они должны были играть в двух больших будущих движениях идей: в Возрождении, продукте мирского духа, и в реформации, в которой религиозное начало было руководящим.