Глава II. Девятое столетие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава II. Девятое столетие

Потрясающее действие, которое имело на Европу вторжение ислама, может быть, не было достаточно оценено. Благодаря ему возникло новое беспримерное положение, не схожее с тем, что было прежде. Через финикиян, греков и, наконец, римлян, западная Европа всегда получала культурную печать востока. Она жила, как это было до сих пор, благодаря Средиземному морю; теперь впервые она была вынуждена жить своими собственными средствами. Центр тяжести, бывший на берегах Средиземного моря, был перенесен на север. Как результат, Франкская империя, которая была так далеко, что играла только скромную роль в истории Европы, сделалась вершительницей судеб Европы.

Здесь, очевидно, больше, чем только совпадение двух одновременных событий, закрытие Средиземного моря мусульманами и выступление на историческую сценку Каролингов. Здесь налицо определенное отношение причины и следствия между двумя этими явлениями. Франкская империя была предназначена стать основанием средневековой Европы. Но миссия, которую она выполнила, имела, как свое предварительное существенное условие, ниспровержение традиционного мирового порядка. Каролинги никогда не были бы призваны играть свою роль, которую они сыграли, если бы историческая эволюция не сошла в сторону от своего курса и не была бы сбита мусульманским вторжением. Без ислама франкская империя никогда бы, вероятно, не существовала и Карл Великий без Магомета не был бы мыслим.[19]

Это становится понятным в силу многочисленных контрастов, существующих между Меровингской эпохой, в продолжение которой Средиземное море сохраняло свое историческое значение, и Каролингской эпохой, когда это влияние перестало ощущаться. Контраст был виден во всем: в религиозном чувстве, в политических и социальных институтах, в литературе, в языке и даже в рукописях. С какой бы стороны ни вести изучение, культура IX века обнаруживает резкое отличие от культуры античности. Нет ничего более ложного, чем видеть здесь простое продолжение предшествующих столетий. Государственный переворот Пипина Малого был больше, чем замена одной династии другой династией.

Он обозначал новую ориентацию исторического курса. На первый взгляд тут можно поверить, что Карл Великий, приняв титул римского императора и Августа, желал восстановить античную традицию. На самом же деле, севши на престол вопреки восточному императору, он нарушил эту традицию.

Его империя была римской только постольку, поскольку католическая церковь была римской. Силы, которыми он располагал для своей службы, были силы севера. Его главные сотрудники, в религиозных и культурных делах не были более, как это можно было предвидеть, итальянцы, аквитанцы или испанцы; это были англосаксы — Бонифациий Алкуин — или это были швабы, как Эйнгард. В делах государства, которое было теперь отрезано от Средиземного моря, южане играли только редко какую-либо роль. Германское влияние начало господствовать как раз с того момента, когда франкская империя, вынужденная отступить назад от Средиземного моря, распространилась на север и отодвинула свои границы далеко к Эльбе и к Богемским горам.[20]

В области экономики контраст, который проходил между Каролингскими периодом и Меровингской эпохой, особенно поразителен.[21] При Меровингах Галлия была еще морской страной, торговля благодаря этому еще процветала там. Каролингская империя, наоборот, была в сущности континентальной страной. Не было более здесь никакого общения с внешним миром; она была замкнутым государством, государством без внешних рынков, живущим в условиях самой полной изоляции.

Вероятно, переход от одной эпохи к другой не был резок. Торговля Марселя не вдруг прекратилась, но с середины VII века постепенно замирала по мере того, как арабы наступали на Средиземное море. Сирия, завоеванная ими в 633–638 году, не поддерживала больше ее благосостояние своим транспортом, своими товарами. Вскоре после этого, Египет в свою очередь перешел под власть арабов (638–649), и папирус не поступал больше в Галлию. Характерное последствие этого было в том, что, после 677 года королевская канцелярия перестала пользоваться папирусом.[22]

Ввоз пряностей продолжался еще некоторое время, ибо монахи Корбейского монастыря в 716 году считали полезным ратифицировать свои привилегии в таможнях Фоса.[23] Пол столетие спустя в Марсельском порту царствовала пустыня. Его кормилица-мать — море было закрыто от него, и экономическая жизнь континентальной страны, которая питалась через его посредство, была окончательно погашена. В IX веке Прованс, бывший самой богатой страной Галлии, стал самой бедной.[24]

Более и более мусульмане укрепляли свое господство на море. В течение IX века они захватили Балеарские острова, Корсику, Сардинию, Сицилию. На берегах Африки они основали новые порты: Тунис (698–703), позднее Медию, на юг от этого города; затем Каир в 973 году. Палермо, где находился большой арсенал, стал их главной базой в Тирренском море. Их флот плавал по этому морю, как полный хозяин; коммерческий флот перевозил продукты запада в Каир, оттуда они отправлялись в Багдад или случалось, что пиратские корабли опустошали берег Прованса и Италии, поджигали города, после того как они ограбили их и пленили их жителей, чтобы продать в рабство. В 889 году банда таких грабителей захватила Фраксинетум (теперешний Фрежю в департаменте Вар), неподалеку от Ниццы, и почти столетие держала окрестное население под страхом постоянных нападений и угрожала дорогам, которые вели через Альпы от Франции к Италии.[25]

Усилия Карла Великого и его преемников защитить берега от сарацинских набегов были бессильны, как и все попытки противодействовать вторжениям норманов на севере и западе. Благодаря своей удали и искусному мореходству датчане и норвежцы легко грабили берега Каролингской монархии в продолжение всего XI века. Они совершали свои набеги не только от Северного моря, Ла-Манша и Гасконского залива, но и по временам со стороны Средиземного моря.

По каждой реке, которая впадала в эти моря в то или другое время, они поднимались на своих искусно построенных судах, великолепные образцы которых, добытые на свет божий недавними раскопками, теперь сохраняются в Христиании. Периодически равнины Рейна, Мааса, Шельды, Сены, Луары, Гаронны и Роны были ареной систематического и упорного грабежа.[26] Опустошение было таким полным, что во многих случаях, население исчезало. Нет лучшего доказательства континентального в сущности характера франкского государства, как его неспособность организовать защиту своих берегов против сарацинов и норманов. Ведь эта защита, чтобы быть действительной, должна была быть морской защитой, а государство не имело флота, или в лучшем случае поспешно импровизировало его.[27]

Эти условия были несовместимы с существованием торговли первостепенного значения. Историческая литература IX века содержит, действительно, некоторые сообщения о купцах (mercatores negociatores)[28], но не надо лелеять иллюзии относительно их важности. Если сравнить эти сообщения с числом текстов, которые сохранились от той эпохи, то эти сообщения окажутся очень редкими. Капитулярии, регулирующие каждую фазу социальной жизни, очень редко говорят о том, что касается торговли. Отсюда можно сделать заключение, что последняя играла роль очень второстепенную, имела ничтожное значение. Только на севере Галлии в продолжение первой половины IX века торговля показывала некоторые признаки активности.

Порты Квентовика (местность, теперь покинутая в департаменте Па де Кале) и Дюрстеда (на Рейне), на юго-западе (от Утрехта), торговавшие при Меровингах уже с Англией и Данией, были центрами обширного судоходства. Основательно предположение, что причиной этого был речной транспорт фризов по Рейну, Шельде и Маасу; он получил значение, которому не равнялось его значение в царствование Карла Великого и его преемников. Полотна, сотканные крестьянами Фландрии, обозначаемые в современных текстах именем фризских плащей (pallia fresonica,[29]вместе с винами Рейнской Германии, составляли предмет экспортной торговли, которая регулярно совершалась вплоть до того времени, когда норманы овладели указанными выше портами. Кроме того, известно, что динарии, чеканенные в Дюрстеде, имели очень широкое распространение. Они послужили прототипом для старинных монет Швеции и Польши,[30] очевидное доказательство, что они рано проникли, несомненно, через руки норманов, на Балтийское море. Стоит обратить внимание, как на основу ранее обширной торговли, на соляную промышленность Нуармутье, где показывались ирландские корабли.[31] Зальцбургскую соль, с другой стороны, везли по Дунаю и его притокам во внутрь империи.[32] Торговля рабами, невзирая на помехи, которые ставились правительством, направлялась вдоль западных границ, где военнопленные, взятые среди крестьян славянского происхождения, находили себе многочисленных покупателей.

Евреи особенно охотно занимались этим видом торговли. Они были еще многочисленны и их можно было встретить повсюду во Франции. На юге Бельгии они были в тесных торговых сношениях с единоверцами мусульманской Испании.[33] Вероятно, из Испании, а, может быть, также и из Венеции эти евреи получали пряности и ценные ткани, которыми они торговали. Обязательство крестить своих детей, которому они были подчинены, должно было вызвать эмиграцию большого числа евреев на юг, за Пиринеи, в эту раннюю эпоху, и их торговое значение постоянно шло к упадку в течение IX века. Что касается сирийцев, то они не особенно долгое время имели значение в эту эпоху.[34]

Весьма правдоподобно, что торговля в каролингское время очень сильно пошла на убыль. Если исключить округа, соседние с Квентовиком и Дюрстедом, то она состояла только в транспорте необходимых товаров, как вино и соль, в запрещенном сбыте небольшого количества рабов и в обмене, через посредство евреев, незначительного числа восточных товаров.

Регулярной и нормальной коммерческой деятельности, торговли, постоянно поддерживаемой классом купцов-профессионалов, словом, всего того, что составляет сущность экономического обмена, достойного этого имени, нельзя найти следов после того, как Средиземное море было засорено арабскими вторжениями.

Большое число рынков (mercatus), которые встречались в IX веке, никоим образом не противоречит этому утверждению. Они были в действительности только мелкими местными рынками, устроенными для ежедневного продовольствия населения посредством розничной торговли деревенскими товарами. Как доказательство торговой деятельности в Каролингскую эпоху, было бы справедливо привести существование улицы, занятой купцами (vicus mereatorum)[35] в Э-ла-Шапель, вблизи дворца Карла Великого, или существование подобных улиц вблизи известных больших аббатств, таких, например, как аббатство св. Рикье. Купцы, с которыми мы имели здесь дело, не были на самом деле купцами-профессионалами, но слугами, обязанными снабжать дворец или монахов. Они были, так сказать, служащими сеньориального домашнего хозяйства, а не достопочтенными купцами.

Здесь реальное доказательство экономического упадка, который ощутила западная Европа с того дня, как она перестала принадлежать Средиземноморскому государству. Она получила реформу монетной системы, начатую Пипином Малым и законченную Карлом Великим. Эта реформа прекращала чекан золотых монет и заменяла золото серебром. Солид (solidus). который, согласно римской традиции, составлял базис монетного единства, был теперь только номинальной монетой. Реальными монетами с этого времени были только серебряные динарии, весившие около 2 граммов, ценность металла которых, сравненная с ценностью доллара, была приблизительно 8.5 центов.[36] Если вспомнить, что ценность металла меровингского золотого солида была почти 3 доллара, то значение реформы можно легко объяснить. Несомненно, реформа может быть объяснена только страшным падением торговли и благополучия.

Если должно быть допущено, что новое появление золотого чекана, флоринов Флоренции и дукатов Венеции в XIII веке, характеризовало экономическое возрождение Европы, то и обратное утверждение истинно: захирение золотого чекана в VIII веке было проявлением глубокого упадка. Недостаточно сказать, что Пипин и Карл Великий хотели устранить монетный беспорядок последнего периода Меровингской эпохи. Они могли бы найти средство борьбы с ним без того, чтобы отказываться от золотой валюты. Они отказались от золотой валюты, ясно по необходимости, т. е. в силу исчезновения желтого металла в Галлии. А это исчезновение не имело другой причины, как перерыв торговли на Средиземном море. Доказательством этого служит тот факт, что южная Италия, оставшаяся в сношениях с Константинополем, сохраняла дальше золотую валюту, вместо которой каролингские правители были вынуждены ввести серебряную. Очень легкие весом динарии, кроме того, также свидетельствуют об экономической изоляции их империи. Непостижимо было бы уменьшение ценности монеты до 1/30 ее прежней ценности, если бы сохранилась хотя бы самая легкая связь между каролингской империей и средиземноморскими странами, где золотой солид продолжал находиться в обращении.

Но это не все. Монетная реформа IX века не только стояла в связи с общим обеднением, имевшим место в ту эпоху, но и с циркуляцией монеты, которая была достойна внимания по своей незначительности. При отсутствии центров привлечения, достаточно сильных, чтобы собрать монету издалека, она оставалась, так сказать, неподвижной. Карл Великий и его преемники напрасно отдавали распоряжения, чтобы динарий чеканить только в королевских монетных дворах. В правление Людовика Благочестивого стало необходимым некоторым церквам разрешить чекан монеты, ввиду затруднений, в которых они находились, с получением звонкой монеты. Со второй половины IX века разрешение установить рынок было почти сопровождаемо разрешением держать монетный двор в том же самом месте.[37] Государство не могло удержать за собой монополию чекана монеты; она была последовательно расширена. И это в свою очередь тоже недвусмысленное проявление экономического упадка. История показывает, что чем в лучшем положении торговля находилась, тем больше монетная система централизовалась и упрощалась. Рассеяние монетной регалии, пестрота монет, фактически анархия, которая выявляется, когда мы следим за историей IX века, в конце концов дает удивительное подкрепление общей теории, которая здесь раньше была изложена.

Были сделаны попытки приписать Карлу Великому политико-экономическую проницательность. Это значит отнести на его счет идеи, которые, как бы ни был велик, по нашему предположению, его гений, невозможно было ему иметь. Никто не может допустить с некоторым вероятием истины, чтобы дело, которое он начал в 793 году, соединение Редница с Альтмюлем, могло иметь какую-нибудь другую цель, кроме транспорта войск, или чтобы войны против варваров были вызваны желанием проложить торговый путь к Константинополю. В других отношениях несогласованные пункты капитуляриев, касающиеся монет, веса, мер, рыночных пошлин и рынков, были внутренне связаны с общей системой регулировки и контроля, типичной для Каролингского законодательства. То же самое верно в отношении мероприятий, направленных против лихоимства и запрещения членам клира вступать в сделки. Целью этих мероприятий была борьба с обманом, беспорядком и отсутствием дисциплины и прививка христианской морали народу. Только предубежденная точка зрения может видеть в них попытку усилить экономическое развитие империи.

Мы привыкли считать царствование Карла эпохой оживления, эпохой одинакового прогресса во всех сферах. К несчастью, что верно в отношении духовной культуры, церкви и государства, обычаев, институтов и дипломатии, то неверно относительно торговых сношений. Каждое крупное дело, которое совершил Карл Великий, было совершено или его военной силой, или благодаря его союзу с церковью. Однако ни церковь, ни армия не могли победить обстоятельств, в силу которых франкская империя оказалась лишенной внешних рынков. Она была вынуждена фактически приспособляться к положению, которое было неизбежно предопределено. История должна признать, что, как бы ни был блестящ в других отношениях период Карла Великого, он был периодом упадка с экономической точки зрения. Финансовая организация франкской империи подтверждает это наблюдение; она была очень проста. Таможенные пошлины, которые Меровинги сохранили в подражание Риму, более не существовали.[38] Ресурсы суверена заключались только в доходах с его доменов, в податях, наложенных на завоеванные страны, в военной добыче. Рыночные пошлины не служили больше для пополнения казны, знаменуя тем самым экономический упадок той эпохи. Они были ничем иным, как простым вымогательством, грубо применявшимся к редким товарам при перевозе их через реки или на проезжих дорогах.[39] Жалкие доходы, которые должны были служить для поддержания мостов, доков и дорог, поглощались сборщиками этих доходов» Государственные ревизоры (missi dominici), созданные для надзора за администрацией, были бессильны уничтожить злоупотребления, которые должны были существовать, так как государство, неспособное оплачивать своих агентов, было так-же неспособно подчинить их своему авторитету. Оно было вынуждено обратиться к аристократии, которая, в силу своего социального положения, тогда могла оказывать бесплатные услуги. Но тем самым государство было вынуждено, ввиду отсутствия денежных средств, выбирать орудия власти среди той группы людей, очевидный интерес которых был в уменьшении этой власти. Набор государственных чиновников среди аристократии был основным пороком Франкской империи и существенной причиной ее распада, который наступил быстро после смерти Карла Великого. Конечно, ничего не было более хрупкого, чем это государство, суверен которого, только властный в теории, был зависим фактически от верности его независимых агентов.

Феодальная система зарождалась в такой противоречивой обстановке. Каролингская империя была бы способна задержать укоренение феодальной системы, если бы она владела, подобно Византийской империи или империи халифов, системой налогов, финансовым контролем, централизованным фиском, казной, необходимой для обеспечения чиновников, для государственных предприятий, для поддержки армии и флота. Финансовое бессилие, которое вело империю к падению, ясно свидетельствовало о невозможности бороться за сохранение политической структуры на экономической базе, которая не могла выдержать эту тяжесть.

Экономической базой государства, как общества, был с того времени земельный собственник. Поскольку Каролингская империя была континентальным государством без внешних рынков, постольку она была в сущности аграрным государством. Следы торговли, которые там можно отыскать, были незначительны. Здесь не было другой собственности, чем земельная собственность, и не было другого вида хозяйства, чем земледелие. Как уже выше было установлено, это преобладание земледелия не было новым фактом. Оно существовало в резко выраженной форме в Римскую эпоху, оно продолжало усиливаться в Меровингскую. С падением античности, вся западная Европа была покрыта громадными доменами, принадлежавшими аристократии, члены которой носили титул сенаторов (senatores). Все больше и больше собственность превращалась в наследственные держания, в то время как старые свободные арендаторы превращались в колонов (coloni), прикрепленных к земле наследственно, вслед за отцом сын. Германские вторжения не изменили заметно этого положения вещей. Мы определенно отказались от мысли представлять германские племена в виде крестьянской демократии, в виде равных друг другу людей. Социальные различия были очень большими среди них, когда они вторгались в империю. Они состояли в меньшинстве из богатых, в большинстве из бедных. Число рабов и полу свободных (liti) было значительно.[40]

«Приход германцев в римские провинции не приносил с собой падения существующего порядка. Пришельцы, приспособляясь сами, сохранили то положение вещей, которое они нашли уже существующим. Многие из них получили от короля или приобрели силой, браком или иначе громадные домены, которые делали их равными сенаторам. Земельная аристократия не только не исчезла, наоборот, подкрепилась новыми элементами.

Исчезновение мелких свободных собственников продолжалось. Кажется, действительно, в начале Каролингской эпохи только очень малое число их осталось в Галлии. Карл Великий тщетно принимал меры сохранить тех, которые еще оставались.[41] Нужда в покровительстве неизбежно заставляла их обращаться к более сильным, патронату которых они отдавали и свою личность и свои владения.

Крупные имения оставались, становясь все больше и больше после периода вторжений. Покровительство, которое короли оказывали церкви, было добавочным фактором в этом развитии, а религиозное усердие аристократии имело тот же самый эффект. Монастыри, число которых возрастало с такой замечательной быстротой после VII века, получали обильные дарения землей. Всюду церковные домены и светские домены перемешивались, объединяя в себе не только культурные земли, но и леса, кустарники и пустыри.

Организация этих доменов совпадала во Франкской Галлии с организацией, которая была там при римлянах. Ясно, что и не могло быть иначе. Германские племена не имели оснований и не были способны заменить существующую сложную организацию. Она состояла, в сущности, в разделении всей земли на две части, подчиненные двум различным формам управления. Первая, менее экстенсивная, была непосредственно эксплоатируема собственником; вторая разделялась, под формой держаний, между крестьянами. Каждая вилла, владение которой было сложно, состояла из барской земли (terra dominicata) и чиншевой, разделенной на отдельные хозяйства (mansus); ими владели на основе наследственного права держатели или вилланы (manentes, villani), которые платили за это натуральный или денежный оброк и несли барщину.[42] пока процветала городская и торговая жизнь, крупный домен имел рынок для сбыта своих продуктов. Не может быть сомнения, что в Меровингскую эпоху городское население снабжалось продовольствием через рынок, при посредстве купцов. Но это не могло так оставаться, когда торговля исчезла, а вместе с ней купеческий класс и городское население. Громадные домены испытали ту же самую судьбу, что и Франкская империя. Подобно ей, они потеряли свои рынки. Возможность продажи на сторону не существовала более, вследствие отсутствия покупателей, и было бесполезно производить больше, чем необходимый минимум для существования людей, собственников и держателей, живущих на данной земле. Хозяйство для обмена было заменено хозяйством для потребления. Каждый домен, вместо того, чтобы продолжать иметь дело с внешним миром, с этого времени составлял малый самодовлеющий мирок. Он жил сам по себе и для самого себя, в традиционной неподвижности патриархальной формы правления. IX век — золотой век замкнутого домашнего хозяйства, которое мы можем более точно назвать хозяйством не для рынка.[43]

Это хозяйство, в котором производство не имеет другой цели, кроме собственного потребления в пределах домена и которое вследствие этого было абсолютно чуждо идее выгоды, не может быть рассматриваемо, как естественное и самопроизвольное явление. Оно было, наоборот, только результатом эволюции, которая принуждала его принять эту характерную форму. Крупные собственники не отказались добровольно продавать продукты своей земли. Они так сделали потому, что не могли сделать иначе. Конечно, если бы торговля продолжала обеспечивать им регулярный сбыт продуктов на сторону, то они не пренебрегли бы извлечением из этого выгоды. Они не продавали потому, что не могли продать, они не покупали потому, что рынки были пусты. Замкнутая домениальная организация, которая появилась в начале IX века, была явлением, обязанным своим существованием насилию. Это может быть доказано сравнением картины, которую представляет Каролингская Европа, с картиной южной России того же периода.[44]

Мы знаем, что дружины мореплавателей норманов, т. е. скандинавов, установили свое господство над славянами Днепровского бассейна в течение IX века. Эти завоеватели, которых покоренные называли русскими, естественно собирались в дружины, чтобы обеспечить свою жизнь среди населения, которое они подчинили.

Для этой цели они строили укрепленные поселения, называемые городами на славянском языке, где эти дружины размещались вместе с своими князьями и с изображениями своих богов. Большинство древних русских городов обязано своим происхождением этим укрепленным стоянкам. Такие стоянки были в Смоленске, Суздале и Новгороде; самая же главная и всего более связанная с внешней культурой стоянка была в Киеве, ее князь выдавался из всех других князей. Существование норманов обеспечивалось данью, собираемой с туземного населения.

Русские могли жить ресурсами своей страны без того, чтобы искать извне этих ресурсов, которые страна давала им в изобилии. Они так бы и делали, без сомнения, и довольствовались бы получением натуральных оброков со своих подданных, если бы они находили невозможным, подобно их современникам в западной Европе, сообщение с внешним миром. Но занимаемое ими положение должно было рано заставить их обратиться к меновому хозяйству.

Южная Россия помещалась среди двух областей высокой культуры. На востоке, за Каспийским морем, простирался Багдадский халифат; на юге Черное море омывало берега Византийской империи и пролагало путь к Константинополю. Русские сразу почувствовали действие этих двух сильных центров притяжения. Несомненно они были в высшей степени энергичны, предприимчивы и отважны, но их природные качества только послужили к тому, чтобы наилучшим образом использовать окружающие обстоятельства. Арабские купцы, евреи и греки уже часто посещали славянские страны, когда норманы овладели ими, и показали им путь, которым можно было воспользоваться. Последние не колеблясь кинулись к этому пути, гонимые жаждой наживы, совершенно естественной у первобытного человека, как и у цивилизованного.

Страны, которые они занимали, ставили в их распоряжение продукты, особенно пригодные для торговли с богатыми империями, привыкшими к тонкостям жизни. Громадные леса снабжали их в изобилии медом, ценным в то время, когда не был еще известен сахар, и мехами, необходимой принадлежностью даже в южных странах, для роскошной одежды и экипировки.

Рабов довольно легко было доставать и, благодаря мусульманским гаремам и крупным домам или византийским мастерским, имелся верный и прибыльный сбыт. Таким образом так рано, как в IX веке, когда империя Карла Великого была изолирована после закрытия для нее Средиземного моря, южная Россия, наоборот, была поощряема продавать свои продукты на два больших рынка, которые притягивали ее к себе. Язычество скандинавов, расселившихся по Днепру, делало свободными их от религиозных сдержек, которые мешали христианам Запада торговать с мусульманами. Не принадлежа ни к религии Христа, ни к религии Магомета, они только интересовались прибылью, имея беспристрастные деловые сношения с адептами той и другой религии.

Важность торговли, какую они вели с арабами и греками, выясняется из чрезвычайного обилия арабских и византийских монет, найденных в России, и которые, как светящаяся компасная стрелка, обеспечивают направление торговых дорог. В Киевской земле монетные клады идут на юг по течению Днепра, на восток по Волге и на север в направлении Западной Двины или озер, которые доходят до Ботнического залива. Сообщения еврейских и арабских путешественников и византийских авторов счастливо пополняют даты археологических реестров. Здесь будет достаточно дать краткое резюме того, что сообщает в IX веке Константин Порфирородный.[45] Он рисует, как русские собирают свои лодки ежегодно после ледохода к Киеву. Их флотилия медленно опускается по Днепру, многочисленные пороги которого представляют препятствия, которых избегали тем, что тащили лодки вдоль берегов. Достигнув моря, они плыли на парусах вдоль берегов по направлению к Константинополю, высшей цели их длинного и опасного пути. Там русские купцы имели специальную квартиру, заключали торговые договоры, самый древний из которых относится к IX веку. Эти договоры, регулировали их отношения с населением. Многие из русских, соблазненные прелестями Константинополя, оседали здесь и поступали на службу в императорскую гвардию, как это делали прежде германцы, вступая в легионы Рима.

Город императоров, Царь-град, имел для русских обаяние, продолжавшееся столетиями. Оно началось со времени принятия ими христианства (957—1015). Они заимствовали оттуда искусство, письменность, монету и большую часть своих административных учреждений. Нет необходимости доказывать роль, которую играла византийская торговля в социальной жизни славян. Она занимала такое важное место, что без нее их культура оставалась бы необъяснимой. Конечно, формы, в которые она выливалась, были очень примитивны, но важны не формы этой торговли, важен эффект, который она давала.

В России в период, соответствующий позднему средневековью, торговля действительно определяла строение общества. Поразительный контраст с европейцами Каролингской эпохи — русские не только не знают важности, но и самой идеи настоящего государства. Их понятие о благе охватывало только личную собственность, среди которой рабы составляли наибольшую ценность. Они не были заинтересованы в земле, исключая того, чтобы, благодаря своему контролю над ней, быть способными приобретать ее плоды. Если это понятие было свойственно классу воинов-завоевателей, то нет сомнения, что оно держалось долго, так как эти воины были в то же самое время купцами. Мы можем добавить, что концентрация русских в городах, вызванная вначале военной необходимостью, оказывалась удивительно приспособленной к их торговым потребностям. Организация, созданная варварами с целью удержать завоеванное население под игом, была хорошо приноровлена к образу жизни, усвоенному ими, после того, как они подпали под экономическое влияние Византии и Багдада. Их пример показывает, что общество не имеет необходимости пройти через сельскохозяйственную фазу прежде чем перейти к торговле. Если это так, то это потому, что русские, вместо того, чтобы быть изолированными от внешнего мира, подобно западной Европе, наоборот, вошли или, лучше сказать, были вовлечены в соприкосновение с внешним миром с самого начала. Отсюда происходит тот резкий контраст, который обнаруживается при сравнении их социального состава с составом Каролингской империи: вместо земельной аристократии — торговая; вместо крепостных, крепких земле — рабы, рассматриваемые, как орудия производства; вместо деревенского населения — население, собранное в городах; вместо, наконец, простого потребительского хозяйства — меновое, регулярная и постоянная торговая деятельность.

История ясно показывает, что эти поразительные контрасты были результатом обстоятельств, которые дали России рынки, в то же время лишили этих рынков Каролингскую империю. Русская торговля сохраняла свою силу только до тех пор, как оставались открытыми перед ней дороги к Константинополю и Багдаду. Она не была в состоянии сопротивляться кризису, который вызвали печенеги в XI веке. Вторжение этих варваров вдоль берегов Каспийского и Черного морей несло те же самые последствия, какие принесло Западной Европе вторжение арабов на Средиземное море в VIII веке.

Как последнее вторжение перерезало сообщение между Галлией и Востоком, так первое перерезало сообщение между Россией, и ее внешним рынком. В обоих случаях результаты перерыва совпадают с удивительной точностью. В России и Галлии, когда общение с внешним миром исчезло, города опустели и население было вынуждено находить средства существования в земледелии, период денежного хозяйства уступил место периоду натурального. Если отвлечься от различия в деталях, то и там и тут получается одна и та же картина. Южные страны, разоренные варварами, уступили по значению место северным странам. Киев пришел в упадок, как и Марсель; центр русского государства переместился в Москву, как центр Франкской империи, вместе с Каролингской династией, переместился за Рейн. И, чтобы закончить сравнение, скажем в заключение, что в России, как и в Галлии, поднялась земледельческая аристократия, создался вотчинный строй, при котором невозможность вывоза или продажи заставляла ограничивать производство потребностями вотчинника и его крестьян.

Таким образом, в обоих случаях одинаковые причины дали этот эффект в одно и то же время. Россия жила торговлей в то время, когда Каролингская империя знала только вотчинный строй, и Россия, наоборот, ввела эту форму правления, когда западная Европа, получив новые рынки, порвала с ней. Мы должны выяснить далее, как этот разрыв произошел. Достаточно была на этот раз доказана, на примере России, теория, что хозяйство Каролингской эпохи не было результатом внутренней эволюции, а должно быть объяснено закрытием арабами Средиземного моря.