Глава VI. Средний класс

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VI. Средний класс

Ни в одной цивилизации городская жизнь не развивалась независимо от торговли и промышленности. Ни античность, ни новое время не составляют из этого правила исключения.

Различие климатов, народов, религий так же несущественно, как и различие эпох. Это правило действительно для прошлого, для городов Египта, Вавилонии, Греции, Рима, арабов, как и для нашего времени, для городов Европы, Африки, Индии, Японии и Китая. Универсальность этого явления объясняется его необходимостью. Городская группа может жить только ввозом излишков продовольствия со стороны. Но этому ввозу, с другой стороны, должен соответствовать вывоз фабрикатов, составляющих к этому ввозу известный эквивалент. Так устанавливается между городом и прилегающей округой обмен услуг. Торговля и промышленность обязательны для поддержания этой взаимной обусловленности. Без первой — без обеспечения постоянной торговли, без второй — без снабжения благами обмена — город должен погибнуть.[99] Это условие подчинено различным другим моментам. В зависимости от места и времени иногда торговля, иногда промышленность составляют главную особенность городского населения. В древности, конечно, значительная часть городского населения состояла из земельных собственников, живущих трудом своим или доходами с земель, которые им принадлежали. Но остается не менее верным и то, что по мере развития городов, ремесленники и торговцы увеличивались в числе. Деревенское хозяйство, более древнее, чем городское, продолжало жить бок-о-бок с последним, наличность одного не исключала развития другого.

Города средневековья являют собой очень своеобразную картину. Торговля и промышленность сделали их тем, чем они были. Они не переставали расти под этим влиянием. Никогда в истории не был так резок контраст, как тот, который социальная и экономическая организация города представляла социальной и экономической организации деревни. Никогда прежде не существовал, кажется, класс людей, так специфически и строго городской, каким был класс средневековой буржуазии.[100] Нельзя сомневаться, что происхождение этих городов обязано коммерческому оживлению, как своей причине. Доказательство этого может быть найдено в тесном соответствии, которое замечено между ростом торговли и подъемом городов. Италия и Нидерланды, где торговля впервые показалась, как раз те страны, где города впервые проявили себя и где быстро и мощно развились. Легко установить, как шаг за шагом с прогрессом торговли множились и города. Они появились вдоль естественных путей, по которым распространялась торговля. Они зарождались, так сказать, под ее кровом. Они основывались прежде всего на морских и речных берегах. По мере того, как коммерческое оживление росло, новые города основывались вдоль поперечных путей, которые связывали друг с другом эти центры деятельности. Положение дел в Нидерландах очень типично.

В X в. ранние города были основаны на берегу моря или на берегу Мааса и Шельды. Промежуточная область, Брабант, их еще не знала. Мы должны ждать до XII в., когда они появятся на дороге, которая лежит между этими двумя большими реками. Подобные наблюдения можно сделать и в другом месте. Карта Европы, где была отмечена относительная важность торговых дорог, будет вполне совпадать с чертежом, отображающим относительную важность групп городов.

Города средневековья показали чрезвычайное разнообразие типов. Каждый имел особое отличие и индивидуальные черты. Каждый из них отличался от другого, как человек отличается от подобных себе. Их можно классифицировать сообразно некоторым общим типам. И эти типы похожи друг на друга в своих существенных чертах. Следует попытаться нарисовать эволюцию городской жизни западной Европы. Конечно, картина будет неизбежно слишком схематична, не будет точно отображать своеобразие, но она явится описанием того, что есть общего для целой группы городов, если отвлечься от индивидуальных характеристик. Будут даны только общие линии, как бы вид с птичьего полета.

Как бы то ни было, предмет оказывается менее сложным, чем это кажется при первом взгляде. Бесплодно, конечно, при внешних очертаниях происхождения европейских городов, рисовать бесконечную сложность, которую они собой представляют. Городская жизнь прежде всего развивалась только в ограниченной территории Нидерландов и Северной Италии в соседних странах. Будет достаточно, если мы ограничимся последними, пренебрегая поздним развитием, которое, как бы оно ни было интересно, было действительно только повторением явления.[101] На следующих страницах привилегированное место займет нидерландский город. Причина этого явления в том, что эта страна дает историку более богатую иллюстрацию ранней поры городского развития, чем какая-либо другая страна Западной Европы.

Организация торговли в средние века, как это было показано выше, обязана странствующим купцам, "купцам-авантюристам", которым была доверена оседлость в определенных пунктах. В перерывах между переездами и особенно во время дурной погоды, которая делала невозможным передвижение по морю, рекам и суше, они неизбежно собирались в некоторых пунктах, в какой-либо области. Было естественно, что в местностях, положение которых в силу удобств передвижения больше отвечало требованиям торговли, где они могли в то же самое время держать в безопасности свои монеты и товары, купцы выбирали себе резиденцию. Они направлялись в города и бурги, которые лучше всего отвечали этим условиям.

Число их не было значительно. Положение городов определялось местностью, течением реки, словом, природными условиями, которые влияли на направление торговли и стягивали купцов к этим городам. Бурги, которые предназначены оказывать сопротивление врагу или быть защитой для населения, были выстроены в местностях особенно удобных для этого. Они были выстроены на тех самых дорогах, которыми пользовались и нападавшие и купцы. Выходило, что крепости, выстроенные против первых, были великолепно расположены для привлечения последних к своим стенам. Так и случилось, что первые торговые группы создались по соседству с теми пунктами, которые природа предназначила быть — или снова быть центром экономического обмена.[102]

Тут есть основания для веры, и некоторые историки действительно верили, что эти первые скопления были обязаны рынкам, установленным в таком большом числе с IX в. Правдоподобное на первый взгляд такое мнение не выдерживает критики. Рынки Каролингской эпохи были простые местные рынки, посещаемые окрестными крестьянами и коробейниками, они имели свою единственную цель обеспечения городов и бургов. Их посещали не более одного раза в неделю, и их операции ограничивались удовлетворением домашних нужд жителей; были малочисленны и те группы, для которых эти рынки существовали. Рынки этого рода всегда существовали и существуют доселе в тысячах маленьких городов и селений. Их притягательность была недостаточно сильна, недостаточно обширна, чтобы привлекать и удерживать торговое население. Мы знаем, что было много местечек, которые, невзирая на рынки подобного рода, никогда не поднимались до уровня городов. Так, например, был случай с теми рынками, которые установил епископ Камбре и аббат Рейхенау, первый в 1001 г. в Като-Камбре, второй в 1100 г. в Радольфцелле. Като и Радольфцелл никогда не стали сколько-нибудь значительными пунктами с точки зрения экономической, и неудача попыток, объектом которых они были, ясно показывает, что эти рынки нуждались в том влиянии, которое иногда одно предопределяло судьбу населения.[103] Много можно говорить об ярмарках хотя, последние, в противоположность крынкам, не показывают своего строго местного характера. Они были установлены, чтобы служить местом периодических собраний для профессионалов — торговцев, ставить их в соприкосновение друг c другом и давать им возможность собираться в определенное время. Действительно, значение многих этих ярмарок было очень велико. Во Фландрии это были ярмарки около Зсуроу и Мессинеса, во Франции около Барсюроба и Ланьи; они фигурировали среди главных центров средневековой торговли в конце XII в. Странным может показаться, что ни одно из этих поселений не стало городом по имени. Это случилось потому, что деятельность, которую они проявили, была недостаточно постоянного характера, какой необходим для сосредоточения торговли в данном месте. Купцы направляли свои стопы к ним, потому что эти поселения были расположены на большой дороге от Северного моря к Ломбардии, и потому, что они пользовались здесь специальными свободами и привилегиями.

Они были пунктами собраний и местами обмена, где встречались продавцы и покупатели с севера и с юга. Через несколько недель их экзотическая клиентела исчезала, чтобы вернуться лишь на следующий год.

Вероятно, случалось — и это очень часто случалось в действительности, — ярмарка располагалась в том пункте, где всегда существовала торговая группа. Одна могла содействовать развитию другой, но невозможно допустить, чтобы это и была действительная причина существования ярмарок. Можно назвать некоторые большие города, которые никогда не имели привилегированных рынков или которые не имели их до позднего времени. Вормс, Шпейер, Майнц никогда не были местом ярмарки. Турне стал ее иметь только в 1284 г.

Лейден [104] — в 1304 г., Гент только в XV в. Отсюда вытекает, что географическое положение, которое содействовало существованию города или укрепленного бурга, оказывается существенным и необходимым условием для поселения купцов. Нет ничего более естественного, чем развитие поселения этого рода. Основная нужда торговли — удобство сообщения и безопасность — обеспечивается самым естественным образом. В позднейшее время, когда лучшие методы позволят людям завоевать природу и подчинить ее вопреки климату и почве, без сомнения будет возможно строить города там, где дух предприимчивости и желание добычи могут выбрать место.

Но это было совсем иначе, когда общество не приобрело достаточно силы, чтобы подняться над физическими условиями, среди которых оно развивалось. Совершенно естественно оно подчинилось этим условиям, и в согласии с ними была регулирована его жизнь. Словом, города средневековья были явлениями, определяемыми столько же физической средой, сколько течение рек определяется расположением гор и направлением долин. Когда торговое оживление в Европе получило преобладание после X в., торговые колонии, основанные в городах или у подножия бургов, получили непрерывный рост. Их население росло вследствие экономического оживления. К концу XIII века процесс, который обнаружился сначала, продолжался постоянно. Другого пути не было.

Каждый из центральных пунктов международной торговли естественно участвовал в этом подъеме активности, и увеличение числа купцов естественно имело результатом рост их числа всюду, где они осели, на всех пунктах, которые были более благоприятны для торговой жизни. Если одни пункты привлекали торговцев скорее, чем другие, то это потому, что одни лучше, чем другие, удовлетворяли профессиональным требованиям. Здесь находит себе исчерпывающее объяснение тот факт, что, как общее правило, самые большие торговые города были в области самые древние.

Нет достаточной информации, чтобы удовлетворить наше любопытство относительно первых торговых групп. Историография X в. и XI в. совершенно не касалась социальных и экономических явлений. Составленная клириками и монахами, историография измеряла важность и ценность событий исключительно с точки зрения влияния их на церковь. Светское общество не обнаруживало внимания, исключая того, что относилось к религиозной жизни. Монахи не пренебрегали рассказами о войнах и политических конфликтах, которые касались церкви, но для них не было смысла стараться замечать начало городской жизни, понимания и симпатии к которой у них не было.[105] Несколько брошенных намеков, несколько отрывочных сообщений о случаях беспорядков или восстаний — вот все, чем должен довольствоваться историк. Мы должны обратиться к XII в. и здесь от нескольких редких мирян, занимающихся письмом, получить нечто более ценное.

Карты и архивные дела дополняют эту бедность до некоторой степени. Но они редки для периода происхождения городов. Только к концу XI в. они начинают бросать несколько больше света. Из источников, идущих из первых рук, написанных и составленных горожанами, нет более ранних, чем конец XII века. Вследствие этого, хотя их мало, необходимо, игнорируя их, обращаться часто к догадкам и гипотезам при изучении происхождения городов.

Отсутствуют детали относительно постепенного заселения городов. Неизвестно, как первые торговцы, которые пришли сюда, осели среди жителей, которые раньше тут обитали.

Города, границы которых часто включали порожние пространства, занятые полями и садами, должны были давать торговцам место, которое скоро становилось слишком тесным.

Известно, что многие города с X были вынуждены помещать их за стенами. В Вердене они выстроили укрепленное поселение (negotiatorum claustrum), присоединенное к городу двумя мостами.[106] В Ратисбоне город купцов (urbs mercatorum) вырос рядом с епископским городом; то же самое было в Страсбурге и в других местах; в старых городских законах новое население Страсбурга названо внешний город.[107]

В Камбре новые пришельцы окружили себя деревянным палисадом, который немного позднее был заменен каменным. В Марселе окружность города должна была быть расширена с начала XI в.[108] Легко умножить эти примеры. Они ставят вне вопроса быстрое расширение, переживаемое старыми городами, какого они не испытывали со времени римской эпохи. Население бургов слагалось под влиянием тех же причин, что и население городов, но процесс протекал при совершенно новых условиях. Здесь, действительно, нужное пространство не было таким, чтобы его могли занять новые пришельцы.

Бурги были укреплениями, стены которых включали очень ограниченное пространство. Результат был тот, что в самом начале купцы были вынуждены селиться вне крепостного пространства, ибо свободного места для них не было. Они строили рядом с бургами внешний бург, т. е. предместье (forisburgus, suburbium). Он назывался современниками новый бург ("novus burgus"), в противоположность старому бургу (vetus burgus), к которому он присоединялся. В Нидерландах и Англии употреблялось слово, удивительно соответствующее его природе — portus.

На административном языке Римской империи называли portus не морской порт, а место окруженное, служащее складом или пунктом перегрузки товаров. Выражение это, с едва заметным изменением смысла, дожило до Меровингской и Каролингской эпохи.[109] — "Портом называется обнесенное место, куда привозят и откуда вывозят товары". Замечательно, что все места, к которым это выражение относилось, были расположены на речных путях и в них собирались рыночные пошлины. Они были пристанями, где в естественном движении торговли собирались товары, предназначенные для дальнейшей погрузки.[110]

Между portus и рынком и ярмаркой различие очень ясное. В то время как последние были местами периодических съездов покупателей и продавцов, первый был местом постоянной торговли, центром непрерывного товарооборота. После VII в. Динант, Гюи, Валансьен и Камбре были местами, обладающими portus и, следовательно, пунктами перегрузки товаров.[111] Экономический упадок VII века и норманские вторжения естественно разрушили их торговлю. Это продолжалось, пока в X веке старые porti не получили новую жизнь или пока новые не были основаны в Брюгге, Генте, Ипре, Омере и т д. В то же время появляется в англосаксонских текстах слово port, употребленное, как синоним для латинских слов urbs и civitas, и даже теперь термин "port" совпадает со словом city, где слышится английская речь.[112]

Ничто не показывает более ясно тесную связь между экономическим оживлением средневековья и началом городской жизни. Они были так интимно связаны, что одно и то же слово, которое обозначало коммерческое учреждение, служило на одном из больших наречий Европы для обозначения города. Старонемецкий язык дает подобный пример. В нем слово poort и слово poorter оба употребляются, первое в смысле город, второе в смысле горожанин. Можно определенно установить, что porti, так часто употребляемое в X и XI веках и относимое к предместьям — бургов Фландрии и соседних стран, были созданы торговыми группами.

Некоторые места в хрониках или в житиях святых, которые говорят об этом, хотя недостаточно детально, не оставляют места для сомнений в этом вопросе. Достаточно здесь процитировать курьезный рассказ из Miracula st. Womari, написанный около 1060 г. монахом, очевидцем событий, им изображаемых.

Тут мы имеем дело с группой монахов, прибывших с процессией в Гент. Жители выходят навстречу им, подобно "рою пчел". Они ведут своих благочестивых посетителей сначала в церковь св. Фараильда, расположенную в границах бурга. В ближайший день они покидают последнюю, чтобы отправиться в церковь св. Иоанна Крестителя, недавно выстроенную в portus (см. Miracula st. Womari[113]). Тут мы имеем дело со случаем смежного положения двух центров различного происхождения и характера. Один более старый — крепость; другой, более новый, место торговли. И от взаимной дифузии этих двух элементов, из которых первый мало-помалу поглощается вторым, рождается город.[114]

Прежде чем идти дальше, стоит отметить судьбу тех городов и бургов, положение которых не благоприятствовало тому, чтобы они стали торговыми центрами. Типические примеры, если не выходить за Нидерланды, дают Теруан или бурги, построенные около монастырей Ставело, Мальмеди, Лоббес и т. д. В эпоху аграрной культуры средневековья все эти места были замечательны по своему расцвету и влиянию.

Но они были расположены слишком далеко от больших путей сообщения; они не были захвачены экономическим оживлением, ни, так сказать, оплодотворенными. В эпоху расцвета городов они оставались бесплодными, семена падали, как бы на каменную почву. Ни один из них не поднялся выше уровня полуаграрных городов-рынков.[115] Мы не хотим сказать, что в эволюции города бург и окружающие его поселения в целом исполняли лишь вспомогательную роль. Усвоив социальный порядок очень отличный от того, который был современен рождению городов, они не могли быть способны дать начало новому порядку своими собственными силами. Они были, так сказать, местом, где окостенело торговое развитие. Оно не выросло из них, но оно пришло к ним, когда благоприятные условия проложили ему путь. Их роль была в сущности пассивная. В истории развития городов, коммерческий субурбий более важен, чем феодальный бург. Этот субурбий был активным элементом, отсюда идут нити расширения муниципальной жизни, которая была в сущности последствием экономического оживления.[116]

Замечательной чертой торговых групп был их непрерывный рост с начала X в. Они являют большой контраст с неподвижностью, в которой находились города и бурги, у подножья которых они были расположены. Они непрерывно привлекают к себе новых жителей. Они расширялись постоянно, увеличивая свою площадь, так что во многих местах, с начала XII в., они имели кругом со всех сторон свою крепость, около которой жались их дома. В начале XII в. явилась необходимость создавать для них новые приходы. В Генте, в Брюгге, в Омере и во многих других местах современные тексты отмечают сооружения церквей, по инициативе местных богатых торговцев.[117]

Только общая идея может быть установлена относительно порядка и расположения пригородов, так как детали неизвестны. Тип их был в общем очень простой. Здесь был, обыкновенно, рынок, всегда на берегу реки, тут протекавшей. Это был узел улиц (plateae), ведущих отсюда по направлению к воротам, через которые лежал выход в деревенскую территорию. Купцы окружали пригород защитными сооружениями, бывшими столь характерными для него.[118]

Эти защитные сооружения были совершенно необходимы в обществе, где, невзирая на усилия церкви и князей, насилие и грабеж продолжались с полной для всех очевидностью. Перед распадом каролингской империи и норманскими вторжениями монархии удалось сохранить общественную безопасность и, как результат, porti этого времени или, по крайней мере, большое число их оставались неукрепленными. Но во второй половине IX в. здесь не было другой гарантии безопасности личной собственности, кроме как защита за валами. Капитулярий 845–856 гг. ясно заявляет, чтобы богатые люди и немногие купцы, которые пока остались, думали об убежище в городах.[119]

Новое оживление торговли привлекло внимание разбойников всякого рода в такой степени, что торговые центры чувствовали определенную нужду в необходимой защите против них. Купцы не давали спуску разбойникам, будучи вооружены, и делали из своих поселений род крепостей. Поселения, которые они основывали у подножия городов и бургов, приводят на память тесное же подобное поселение в крепостях и крепостцах, построенных в XVII–XVIII вв. в колониях Америки и Канады европейскими эмигрантами. Подобно последним, они обыкновенно защищались солидным палисадом из заостренных бревен с воротами и рвом кругом. Интересная память об этих первых городских укреплениях сохраняется в обычае, долго жившем в геральдике, обозначать город в форме круглой изгороди. Известно, что эта простая изгородь из бревен не имела другой цели, как парировать неожиданные нападения. Она обеспечивала безопасность против бандитов, но не могла выдержать правильной осады.[120] В случае войны ее покидали и предавали огню, чтобы не дать врагу использовать ее в своих целях, в то время как убежища искали в более сильной цитадели города или бурга. Это было так до начала XII в., когда растущее благополучие купеческих колоний сделало их способными создавать безопасность более верным способом, т. е. сооружением солидных каменных укреплений, с башнями, способных выдерживать серьезную лобовую атаку.

Отсюда эти поселения обращаются в крепости. Старый феодальный или епископский центр, который продолжал стоять в их центре, потерял, таким образом, всякий смысл для существования. Мало-помалу его бесполезные стены пришли в разрушение. Дома прислонялись к ним, их разбирали, чтобы проложить новые улицы. Очень часто случалось, что города покупали их у графа или епископа, для которого они представляли мертвый капитал, ломали их и обращали землю, которую они занимали, в участки для застройки.

В необходимости иметь убежище, которое купцы находили здесь, лежит объяснение характерной черты средневековых городов. Они были крепостями. Невозможно представить город той эпохи без стен. Это был атрибут, которым города отличались от деревень. Это было их право, или, по выражению того времени, эта была привилегия, которой ни один из них не был лишен. Тут опять геральдика соответствует очень точной реальности, представляя гербы городов в форме короны, обведенной стенами.

Но укрепление было не только символом города; оно давало имя, которое служило и служит для обозначения населения. Вследствие того, что это место было укрепленным местом, город обратился в бург. Купеческий центр, как показано выше, был обозначен новым бургом, чтобы отличить его от старого бурга. А отсюда его жители, с начала XI в. самое позднее, получили имя burgenses. Первое упоминание этого слова относится во Франции к 1007 г.; оно появляется во Фландрии, в Омере, в 1056 г., затем оно переходит в империю, в область Мозеля, где оно обнаруживается в Гюи в в 1066 г. Жители нового бурга, т. е. так сказать, купеческого бурга, получили или, вернее, создали название „бюргеров", чтобы описать самих себя. Любопытно видеть, что оно никогда не применялось к жителям старого бурга. Их называли позднее castellani и castrenses. Это служит, что особенно замечательно, доказательством того, что происхождение городского населения не мыслили искать в старом населении ранней крепости, но в иммигрирующем населении, которое принесла городу торговля и которое в XI в. начинает поглощать старый город.

Название "бюргер" не вошло сразу в общее употребление. Вместе с ним было употребительно слово "cives", в согласии со старой традицией. В Англии и Фландрии были также созданы слова poortmanni и poorters, которые вышли из употребления в конце средневековья, но которые подтверждают счастливым образом тождество, которое всюду существовало между portus и новым бургом. Строго говоря, они действительно обладали одним и тем же значением; синонимичности, которую язык показывает между poortmanus и burgensis, было бы достаточно, чтобы констатировать ее, если бы не было других доказательств.

Несколько трудно определить этот оригинальный средний класс торговых центров. Очевидно, он не составился исключительно только из купцов, странствующих по далеким местам, о чем говорилось в предыдущей главе. Этот класс составился, кроме них, из большего или меньшего числа людей, втянутых в дело выгрузки и транспорта товаров, в дело снаряжения и оснащения судов, в дело приготовления повозок, бочек, ящиков, словом, всех необходимых аксессуаров для перевозки и торговли. В результате, люди из целой соседней округи стягивались в рождающийся город в поисках занятий. Определенное и положительное привлечение городским населением сельского населения ясно обнаруживается с начала XI в. Чем больше концентрация населения, тем больше эффект, который оно имеет кругом. Население нуждалось для своего ежедневного существования не только в большом числе искусных ремесленников, но и в растущем разнообразии их деятельности. Немногие ремесленники городов и бургов, очевидно, не могли удовлетворить умножающихся потребностей новых пришельцев. Члены большинства необходимых профессий вследствие этого должны были приходить со стороны — хлебопеки, пивовары, мясники, кузнецы и т. д. Но торговля стимулировала промышленность. В каждой области, где промышленная деятельность была рассеяна по деревням, торговля делала успехи в деле привлечения ее к городу и затем концентрации ее там.

Фландрия представляет один из очень поучительных примеров в этом отношении. Уже было показано, что с кельтской поры торговля суконными изделиями была широко раскинута по деревням. Крестьяне, благодаря сохранению производства и римских методов, здесь вырабатывали сукна, которые могли стать основой регулярной и выгодной экспортной торговли. Купцы городов не преминули извлечь отсюда выгоду. В конце X в. они вывозили сукна в Англию.[121] Они научились узнавать хорошие качества местной шерсти и задумали ввозить ее во Фландрию, где фландрцы перерабатывали ее под их наблюдением. Таким образом, они сами сделались раздатчиками работы и естественно привлекли в города ткачей из деревни.[122] Гент уже в XI в. был важным ткацким центром: житие Макария (vita Macarii) говорит о собственниках окрестных деревень, несущих туда свою шерсть. Эти ткачи утратили свой деревенский облик и стали простыми наемниками на службе у купцов.

Рост населения естественно благоприятствовал промышленной концентрации. Много бедных приливало в города, где изготовление сукон, которое росло пропорционально развитию торговли, гарантировало им ежедневный кусок хлеба. Их положение, кажется, было очень жалкое. Конкуренция, которую они составляли друг другу на рынке труда, позволяла купцам платить им очень низкую плату. Сохранившийся источник, самая ранняя дата которого относится к XI в., показывает, что тогда существовал грубый низший класс, невоспитанный и недовольный. Об этом рассказывает хроника св. Андрея Кастрикамерацензийского.[123] Социальные конфликты, которые индустриальная жизнь должна была создавать и которые были так страшны в XIII и XIV вв., были уже в зародыше в настоящий период городского развития. Антагонизм между капиталом и трудом оказывался таким же старым, как средний класс.

Старая сельская промышленность совершенно исчезла. Она не могла соперничать с городской промышленностью в изобилии снабженной сырьем, оперирующей низкими ценами, использующей более выгодные методы. Для купцов, с точки зрения продажи, важно было не ошибиться в качестве сукон, которые они вывозили. Они организовали и сами направляли мастерские, где они валяли и красили сукна. В XII в. они не имели соперников на рынках Европы по тонкости своих сукон и по красоте их окраски. Они увеличили размеры производства. Старый четырехугольный кусок (pallia), который делали деревенские ткачи, был заменен кусками сукна от 30 до 60 локтей в длину, более экономными и более удобными для перевозки.

Сукна Фландрии стали таким образом одним из главных предметов торговли. Концентрация этой промышленности в городах до конца средневековья оставалась главным источником их благополучия и помогла им стать действительно большими мануфактурными центрами, из которых Дуэ, Гент и Ипр были замечательными примерами. Хотя приготовление сукон было господствующей промышленностью во Фландрии, но это не значит, что промышленность ограничивалась лишь этой страной. Многие из городов севера и юга Франции, Италии и рейнской Германии были успешно втянуты в нее. Сукно, более чем какой-либо другой текстильный товар, было базисом торговли средневековья.

Металлургия играла гораздо меньшую роль. Она ограничивалась почти всецело медными изделиями, которым некоторые города, особенно Динант в Бельгии, обязаны своим благосостоянием. Но как бы ни была различна по своей природе промышленность в других отношениях, всюду она подчинялась закону концентрации, который действовал уже в такую раннюю эпоху во Фландрии. Всюду городские группы, благодаря торговле, всасывали к себе сельскую промышленность. В XI веке Miracula Sancti Bavonis упоминают в Генте мирян, которые по своей профессии назывались сапожниками; эти ремесленники несомненно пришли сюда из внешнего мира.[124]

В эпоху замкнутого хозяйства каждый сельскохозяйственный центр, большой или малый, в меру возможности сам удовлетворял свои нужды. Крупный собственник держал в своем дворе ремесленников рабов, как каждый крестьянин строил свой собственный дом или своими собственными руками делал обстановку или посуду, в которых нуждался.

Коробейники, евреи, перехожие торговцы, которые через большие промежутки времени приходили на рынки, снабжали остальным. Они жили в условиях очень похожих на те, которые существовали во многих частях России. Все это изменилось, когда города начали предлагать сельскому населению промышленные товары всякого рода. В результате создался обмен хозяйственными благами между средним классом и сельским населением, как было установлено выше. Ремесленники, которые заполняли состав городского населения, находили в сельском классе верную клиентелу. Здесь приблизительно проходило резкое разделение труда между городом и деревней. Последняя давала продукты сельского хозяйства, первый предметы промышленности и торговли, и это положение вещей продолжалось в течение всего средневековья. И это было гораздо более выгодно среднему классу, чем крестьянам.

Поэтому города энергично прилагали усилия к тому, чтобы существующий порядок сохранить. Они никогда не переставали противодействовать всякой попытке ввести промышленность в деревенские округа. Они ревниво охраняли монополию, которая обеспечивала им их существование. Это был расцвет новой эры, когда они пожелали отказаться от исключительности, не совместимой с экономическим прогрессом.[125]

Средние классы, двойная деятельность которых, торговая и промышленная, была очерчена выше, были поставлены лицом к лицу перед многочисленными затруднениями, которые они преодолели, когда пришло к этому время. Не было продовольствия для принятия их в города и бурги, где они селились. Здесь они становились причиной пертурбации; сначала, и вероятно часто, их встречали, как нежелательный элемент. Прежде всего они должны были столкнуться с собственниками земли. Иногда это был епископ, иногда монастырь, иногда граф или сеньор, который владел землей и держал суд. Часто бывало, что место, занятое "portus" или новым бургом, было подчинено юрисдикции нескольких трибуналов или нескольких владельцев. Оно было предназначено для сельского хозяйства, и иммиграция новых пришельцев обращала эту землю в усадебную, для построек. Нужно было некоторое время, прежде чем собственники получали выгоду, которую они извлекали из нее. Сначала они особенно чувствовали неудобства, причиняемые появлением этих колоний, нарушавших образ жизни, обычаи, традицию.

Конфликты непосредственно росли. Они были неизбежны, ввиду того факта, что новые пришельцы, которые были чужеземцами, едва ли были склонны ценить интересы, права и обычаи, которые им были неудобны. Нужно было дать им место как можно лучше, а их число вырастало, их захваты становились более и более смелыми.

В 1099 году, в Бове капитул должен был принять меры против красильщиков, которые так захватили русло реки, что их стиральни не могли более действовать.[126] Всюду, время от времени, епископ или монастырь спорили с бюргерами из-за захваченных земель. Но желали они или нет, — они должны были поступиться. В Аррасе аббатство св. Вааста кончило тем, что поступилось своими пашнями и поделило их. Подобные явления происходят в Генте и Дуэ. При скудости известий, надо все же быть уверенным, что сделки подобного рода были очень обычны. В настоящее время имена улиц во многих городах напоминают об аграрном характере, который был им свойственен с самого начала. В Генте, например, одна из главных артерий обозначалась именем Полевая улица; близко от нее находилась Крестьянская площадь.[127]

Множеству собственников соответствовало множество форм правления, которым земли были подчинены. Некоторые подчинялись земельным оброкам и барщине, другие — пошлинам, предназначенным для содержания рыцарей, которые составляли постоянный гарнизон старого бурга; третьи обязаны повинностям, собираемым кастеляном или епископом, или стряпчим с титулом главного юстициария. Все, словом, получало печать эпохи, во время которой экономическая организация, как и политическая, базировалась всецело на владении землей. К этому добавлялись формальности и налоги, обычно собираемые во время передачи земли и которые, действительно, осложняли, если не делали совершенно невозможной куплю и продажу земли.

При таких условиях, земля, обремененная разнообразными повинностями, которые тяжело лежали на ней, не могла играть никакой роли в деловых операциях, получать рыночную ценность и служить базисом кредита. Обилие юрисдикции усложняло еще более уже запутанное положение. Было редкостью, что земля, занятая бюргерами, принадлежала только одному сеньору. Каждый из собственников, который был тут участником, имел домениальный суд, который был компетентен в делах земельных. Некоторые из этих судов обладали вдобавок высшей юстицией. Смешение компетенций усиливало смещение юрисдикции. Результат был тот, что некоторые люди были зависимы одновременно от нескольких трибуналов, касался ли вопрос долгов, преступлений или просто владения землей. Трудности, которые вытекали отсюда, были еще больше от того, что не все трибуналы были в городе, и иногда было необходимо проехать длинное расстояние, чтобы защищать дело перед ними. Далее они различались между собою по своему составу и по закону, который они применяли. Бок о бок с домениальным судом существовал суд более старый, суд ольдерменов, и он мог быть в городе, как и в бурге. Церковный суд диоцеза притягивал к себе не только дела, касающиеся канонического права, но и все те, в которых был заинтересован клирик, не считая вопросов наследования, гражданского состояния, браков и т. д.

При взгляде на положение отдельных индивидуумов, сложность кажется еще большей. Когда состав города оформился, то каждое различие и каждая градация в положении индивидуумов находила себе отражение. Ничего не было более странного, чем этот рождающийся средний класс. Купцы, как показано выше, были фактически свободные люди. Но дело обстояло иначе с очень большим числом иммигрантов, которые, привлекаемые надеждой найти дело, стекались в города.

Они были почти всегда происхождением из местной округи и не могли скрыть своего гражданского состояния. Вотчинный сеньор, от которого они скрылись, мог легко их отыскать и установить их личность, народ из их собственной деревни бежал к ним, когда они приходили в город. Их родители были известны, и было очевидно, что они родились в рабстве, поскольку рабство было общим состоянием сельского класса. Поэтому было необходимо для них требовать, подобно купцам, свободы, которою эти последние пользовались только потому, что их настоящее гражданское состояние не было известно. Таким образом, большинство ремесленников в городе удержало состояние рабства, в котором оно родилось.

Так образовалась несовместимость между их новым социальным положением и их традиционным законным положением. Они переставали быть крестьянами, но они не были способны стереть то пятно происхождения, которым рабство отметило сельский класс. Если они хотели скрыться, они могли быть грубо возвращены к действительности. Достаточно было для их сеньора потребовать их, они были обязаны следовать за ним и вернуться в вотчину, откуда они бежали. Сами купцы косвенно чувствовали несправедливость рабства. Если они желали жениться, то жена, которую они выбирали, принадлежала почти всегда к рабскому классу. Только самый богатый из них мог домогаться чести жениться на дочери какого-либо рыцаря, долги которого он платил. Для других их союз с рабыней имел своим последствием рабство их детей. Общий закон предписывал детям действительно наследовать состояние их матери в силу изречения "рожденный наследует состояние матери" (partus ventrem sequitur), и легко представить те абсурдные результаты, которые получались из этого принципа для семей. Брак приводит к тому, что рабство вторгалось в семейный очаг. Ненависть и конфликты неизбежно рождались из такого противозаконного положения. Старый закон, в стремлении приноровиться к социальному порядку, для которого он не был пригоден, приводил, в конце концов, к явному абсурду и несправедливости, которая взывала неизбежно к реформе.

С другой стороны, пока рос средний класс и вместе с ростом приобретал власть, дворянство мало-помалу отступало и давало ему путь для продвижения вперед. Рыцари, оседавшие в городе или бурге, не имели более оснований жить здесь после того, как военное значение этих старых крепостей исчезло. Это была определенная тенденция, по крайней мере, на севере Европы, покинуть города и удалиться в деревни. Только в Италии и на юге Франции дворяне продолжали иметь свои резиденции в городах. Этот факт должен быть приписан сохранению в этих странах традиций и, в известной степени, муниципальной организации Римской империи. Города Италии и Прованса были слишком интимной частью территорий, административными центрами которых они были, чтобы не сохранить во время экономического упадка VIII и IX вв. более тесных связей с ними, чем где бы то ни было. Дворянство, фьефы которого были рассеяны по всей стране, не приобрело того деревенского характера, который был типичным для дворянства во Франции, Германии и Англии. Оно оставалось в городах, где оно жило на доходы со своих земель. Здесь дворяне выстроили в позднее средневековье те башни, которые дают еще теперь такой живописный вид многим старым городам Тосканы. Они не лишились того городского отпечатка, которым старое общество было так сильно отмечено.

Контраст между дворянством и средним классом отсюда является менее сильным в Италии, чем в остальной Европе. В эпоху коммерческого оживления, дворяне городов Ломбардии вмешивались в торговую деятельность и вкладывали часть своих доходов в эти деловые предприятия. Вот почему может быть развитие городов Италии отличается от развития городов Севера.

В последних это только крайне исключительный случай, что мы находим здесь и там как бы вклинивающуюся в среду среднего класса общества семью рыцарей. В XII в, исход дворянства в деревни был почти всюду закончен. Это сторона развития до сих пор мало понятна, и надо надеяться, что дальнейшие изыскания бросят больший свет на это. Пока может быть принято, что экономический кризис, жертвой которого стало дворянство, вызывал уменьшение их доходов в XII в, что не прошло без влияния на их исчезновение из городов. Они должны были найти выгодным продать бургам земли, которые им принадлежали; обращение этих земель в усадьбы для построек чрезвычайно увеличивало их цену.

Положение духовенства не изменилось существенно под влиянием прилива среднего класса в города и бурги. Создавались некоторые неудобства для него, но и некоторые также выгоды. Епископы боролись за сохранение в неприкосновенности, ввиду появления пришельцев, своих судебных прав и своих вотчинных прав: монастыри и капитулы видели себя вынужденными позволить строить дома на своих полях и своих пашнях. Патриархальная и вотчинная форма правительства, к которой церковь привыкла, неожиданно столкнулась с жалобами и нуждами, которыми начинался период тревог и опасений.

С другой стороны, были все-таки и компенсации. Рента, или подать, возложенная на те участки, которые были переданы бюргерам, создала чрезвычайно обильный источник доходов. Рост населения принес с собой соответствующий рост доходов, связанных с крещением, браком и смертью. Доходы от приношений росли беспрепятственно. Купцы и ремесленники создавали благочестивые братства, усыновленные последних. Создание новых приходов, пропорционально

растущему числу жителей, умножало размеры и источники доходов белого духовенства. В начале XI века аббатства, наоборот, были основываемы в городах только в очень исключительных случаях. Они не были способны привыкнуть к этой жизни, слишком шумной и деловой, и к тому же не было возможности найти места необходимого большому зданию для монахов, с служебными пристройками, которые требовались Цистерцианским орденом; последний распространился так широко по всей средней Европе в XII в., создавая свои организации лишь в деревнях.

Это было только в следующем веке, что монахи вернулись назад в города. Нищенствующие монахи, францисканцы и доминиканцы, которые пришли и поселились здесь, не были только продуктом нормального развития, выросшего из новой ориентации, которую получило религиозное оживление. Принцип бедности, который они проповедовали, заставил их порвать с вотчинной организацией, а отсюда поддержание монашеской жизни. Благодаря этому, монастырский дух оказался чудесно приобщенным к городской атмосфере. Они не спрашивали ничего более от бюргеров, кроме пропитания. Вместо того, чтобы изолировать себя в центре обширного, молчаливого двора, они строили свои обители вдоль улиц. Они принимали участие во всех волнующих событиях, во всех несчастиях и близко понимали все искания ремесленников, стать духовными вождями которых они хотели.