Глава 4 «НОВЫЙ КЛАСС» И СИСТЕМА ГОСУДАРСТВЕННОГО АБСОЛЮТИЗМА
Глава 4
«НОВЫЙ КЛАСС» И СИСТЕМА ГОСУДАРСТВЕННОГО АБСОЛЮТИЗМА
Ленин versus Троцкий
В первый год после провозглашения новой экономической политики развитие ситуации на большевистском политическом Олимпе и мотивы деятельности громовержца — Ленина в подавляющей степени определялись теми противоречиями в механизме верховной власти и личных отношениях между Лениным и Троцким, которые столь резко проявились в форме дискуссии о профсоюзах на рубеже войны и мира.
Пресловутая дискуссия о профсоюзах осязаемо продемонстрировала, что некий невидимый круг, очертивший пространство реальной политической власти, замкнулся; аппарат власти, его основные институты сформировались и вступили во взаимное противоречие. В качестве важнейшего определилось противоречие двух неразрывных элементов устройства государственной власти — системы государственного функционализма, олицетворенной в Политбюро ЦК и системы кадровой власти, во главе с Оргбюро и Секретариатом ЦК. Другими словами, проявилось извечное противоречие, присущее любой власти, — между системой управления и механизмом ее преемственности в специфическом коммунистическом варианте. За 70 последующих лет эти могущественные ветви власти неоднократно вступали в конфликт, и дело заключалось не в «хороших» и «плохих» руководителях, а в том, что обществу периодически требовалась перестройка, модернизация, насущность которой более чутко улавливала система государственного управления — в противоположность кадровой системе, ревниво соблюдавшей свои консервативные структурные интересы.
Вопреки успешному сотрудничеству Ленина и Троцкого в 1917 и громкому союзу их имен, звучавшему весь период гражданской войны, с Троцким у Ленина в 1918?1920 годах было противоречий и подозрений более, чем с кем бы то ни было из других членов Политбюро или Цека партии. Несмотря на добрый прищур глаз, приятную картавость голоса и неизменно внимательно-доброжелательное поведение с людьми, Ленин, как его точно характеризовал Цюрупа, был суровым диктатором. От его заливистого, почти детского смеха проницательным собеседникам вскоре становилось не по себе, пробегал холодок по коже. Троцкий же всегда держался видной персоной, которая «гуляла сама по себе».
Будучи в большевистском ЦК и СНК, Троцкий, тем не менее, никогда не был ни в ленинском Цека, ни в ленинском Совнаркоме. Он был не «свой», но он был нужен Ленину как воплощенный и обузданный русско-еврейский дух революции. Однако этот демон постоянно потрясал своими оковами, грозя вырваться из малого для него пространства Российской империи на мировой простор.
Скрытое соперничество за лидерство в Октябрьском вооруженном восстании, Брестский мир, ряд военно-стратегических вопросов 1919 года, принципы экономической политики в 1920 году и, наконец, дискуссия о профсоюзах — вот основные из тех напряженных моментов, каждого из которых было достаточно, чтобы человек раз и навсегда утратил доверие у памятливого Ленина. Да его никогда и не было и не могло быть между Лениным и Троцким в принципиальном плане, поскольку каждый из них — это цельная система, цельное мировоззрение, не нуждающееся в дополнениях. Всегда, помня о стремлении Троцкого иметь самостоятельное значение, Ленин неусыпно держал его на контроле. Троцкому не мешали купаться в лучах военной славы, но большой власти ему не давали.
Союз Троцкого с могущественным Секретариатом ЦК, который по идее Ленина как раз и был призван ограничивать аппетиты как Троцкого, так и любого другого вождя, породил в конце 1920-го года мощнейший кризис партии. Троцкий плюс Секретариат — это была величина, равная Ленину. Поэтому накануне и после X съезда РКП(б) Ленин много трудился над конструированием своего «Версальского мира», системы величин и противовесов, которая позволила бы ему остаться безоговорочным лидером.
Задаче принижения Троцкого была подчинена демонстративная и вызывающая конспирация ленинских сторонников на съезде. По распоряжению Ленина часовые демонстративно грубо штыком преграждали дорогу председателю РВСР в залы, где устраивала свои заседания фракция ленинцев. Тогда же, на съезде, за этими дверями укрепилось ставшее позднее весьма одиозным деление членов партии на троцкистов и не-троцкистов.
Однако у Ленина были веские основания к подобному публичному шельмованию своего дорогого соратника. Троцкий с трибуны съезда продолжал вещать, что ленинская резолюция о профсоюзах не доживет и до очередного XI съезда. Поэтому, несмотря на демонстративные отказы Троцкого возглавить сепаратные собрания своих приверженцев в кулуарах X съезда и всяческие устные заверения, у Ленина сохранялись опасения, что Троцкий создаст свою фракцию в партии. Именно против такого возможного сценария была направлена известная резолюция о единстве партии, и далее в течение года Ленин потратил немало усилий, чтобы вбить клин между Троцким и его потенциальными сторонниками. Этой цели, прежде всего, служил тщательный подбор кадров в высшем эшелоне руководства, а также проводимая чистка партийных рядов. Ленин в декабре 1921 года взывал найти средство к какому-либо уменьшению численности партии[347], в том числе и потому, чтобы стереть ее «пестроту», орабочить и тем самым по возможности лишить Троцкого своей базы в РКП(б).
Цековские служители, почувствовав крайнее нерасположение «хозяина» к Троцкому, начали похамливать ему и позволяли себе игнорировать его высокий статус, иной раз «забывая» присылать материалы к заседаниям Политбюро. Амбициозный Троцкий очень болезненно воспринимал каждое проявление лакейского хамства и всегда ревниво отстаивал детальное соблюдения кремлевского протокола и партийного этикета.
Товарищи, не вхожие в тайную кухню кремлевской власти, чутко реагировали на отсутствие обожаемого Троцкого в важнейших президиумах. В мае 1921-го на X партконференции к Ленину поступали записки такого рода: «Просим разъяснить, почему за последнее время замечается на очень важных съездах и конференциях отсутствие нашего, не сомневаемся всеми уважаемого борца и героя трудовой республики т. Троцкого. Для душевного успокоения просим дать ответа. Группа коммунистов»[348]. Самому Ленину для душевного покоя было выгоднее, чтобы Троцкий находился подальше. В начале апреля Оргбюро по просьбе Троцкого «в виду плохого физического состояния» предоставило ему отпуск на 8 недель с освобождением, как от военных, так и цекистских обязанностей[349].
Троцкому с его действительно огромной популярностью в стране и таинственной крестьянской армией Лениным был противопоставлен подчиненный им партийный аппарат и организованный в послушные профсоюзы рабочий класс. Отсюда понятна неописуемая ярость вождя в связи с вероломным поведением Томского в мае 1921 года на IV съезде профсоюзов, когда тот, вопреки решению Цека, молчаливо позволил съезду принять резолюцию, предложенную Рязановым и толковавшую о «независимости» профсоюзов от партии. Секретари Ленина вспоминали потом, что никогда за все годы работы они не видели своего шефа в таком бешенстве[350]. И это не удивительно, поскольку помимо факта предательства Томского, что само по себе было возмутительно, — в случае ухода профсоюзов из-под жесткого партийного контроля грозила разрушиться вся «Версальская система», возводимая Лениным после поражения Троцкого. Линию Рязанова охотно поддержали сторонники Троцкого и Шляпникова, наметился новый блок внутри партии. Для обсуждения этого вопроса тут же был созван экстренный пленум ЦК, который восстановил контроль и покарал отступников. Тогда Рязанову вообще запретили работать в профсоюзах, а Томский на некоторое время поехал в «знойные» места кушать персики.
Троцкий на партсъезде бросал упреки Ленину, что тот хочет производить выборы в ЦК под углом зрения фракционной группировки, которая вряд ли выдержит двенадцать месяцев, и т. п.[351] Поэтому, несмотря на полное поражение Троцкого на X съезде, у Ленина не было уверенности в том, что с его стороны вскоре не последует нового покушения на большой кусок от пирога власти. Молотов много позже говорил, будто Ленин считал, что Троцкий со своим авторитетом разлагающе влиял на положение дел в партии и государстве, и был бы рад избавиться от него, но не мог[352].
Поэтому в 1921 году Ленин особенно приближает к себе и всячески способствует возвышению Сталина, который во время профдискуссии еще раз зарекомендовал себя непримиримым врагом Троцкого. Благодаря усилиям Ленина в 1921 году Сталин фактически становится вторым лицом в партийно-государственном руководстве, являясь одновременно членом Политбюро и Оргбюро ЦК вместо Крестинского.
Весь год Ленин неустанно укреплял свою систему против Троцкого. Сталин успешно играл на опасениях вождя, постоянно поддерживая уже весьма болезненные подозрения Ленина в том, что у него нет надежного большинства в Цека[353]. Ситуация усугублялась еще и тем, что тревога по поводу возможного раскола и, соответственно, тщательная расстановка своих креатур на посты стали бить Ленина другим концом. На него со всех оппозиционных углов вели наступление, открыто обвиняя в беспринципном «протекционизме». По вопросам организационным и персональным «несть числа случаям, когда я бывал в меньшинстве», — жаловался он[354]. В вопросах кадровой политики к Ленину, по его признанию, возникли «и предубеждение и упорная оппозиция»[355].
В 1920 году, во время IX партконференции, об этом весьма резко заявили представители группировки «демократического централизма». В известном документе, приписывавшемся острому перу Осинского[356], они говорили о бюрократическом перерождении верхушки правящего аппарата, появлении особой категории людей из «деловых» работников, опытных в интригах т. н. «кремлевских коммунистов», чуждых духу идейно-пролетарской среды. Анонимный документ резко обличал личные свойства вождей, в частности Ленина, который заботится, прежде всего, о замещении руководящих мест политически преданными и послушными людьми. В результате происходит подбор людей, связанных эмигрантским и кружковым прошлым, а также безыдейных, легко подчиняющихся работников. В такой среде возникает не только разложение нравов верхушки, но, главное, начинается «омертвление центрального советского и партийного аппарата»[357].
В столь же откровенных выражениях в 1921 году происходила переписка на ту же тему между Лениным и одним из основателей «рабочей оппозиции» Ю.Лутовиновым. В письмах из Берлина последний бичевал протекционизм, процветающий в Кремле, «закомиссарившихся» руководителей, потерявших всякое влияние на массы, и настаивал на том, что дело не в лицах, а в самой системе и т. д. и т. п. Лутовинов указывал Ленину на разложение целого ряда его ставленников и на бесполезность обращений к самому Ленину по этому поводу, поскольку создается такое впечатление, что «Вас можно слушать и не возражать, а не то попадешь в опалу и прослывешь сумасшедшим, клеветником и сплетником»[358]. Ленин в свою очередь усматривал во всех подобных нападках «верх дикости и гнусности» и «сложную интригу»[359].
Между тем со второй половины 1921 года у Ленина начинают проявляться и усиливаться признаки серьезной болезни. Его преследовали головные боли, обмороки, наступило резкое ослабление работоспособности. Несомненно, что он с большой вероятностью допускал, что в более или менее отдаленном будущем ему придется отойти от активной политической деятельности. Но его постоянное стремление к абсолютному лидерству в партии, нежелание поступиться хотя бы долей этого лидерства и соответствующий подбор ближайшего политического окружения привели к тому, что достойного преемника не было. Не было видно, во всяком случае. Троцкий замечал, что Ленин формировал свой ЦК таким образом, что без него он становился беспомощным и утрачивал свою организованность[360].
XI съезд РКП(б) по своим результатам получился еще более антитроцкистским, нежели предыдущий. Ленин счел необходимым официально учредить пост генерального секретаря ЦК и вручил его Сталину, человеку, которого в глубине души недолюбливал и презирал, как интеллектуал выходца, плебея, но и возможно поэтому считал послушным орудием в своих руках. Троцкий в своих дневниках отмечает, будто в 1926 году Крупская передавала ему такое мнение Ленина, что у Сталина не имеется самой элементарной человеческой честности. Но тогда Сталин был ему очень нужен и особенно потому, что издавна находился в совершенно неприязненных отношениях с Троцким, в котором Ленин видел напористого и нежелательного претендента на власть.
В начале нэпа Троцкий блистал своими ораторскими дарованиями, покоряя молодую аудиторию. Он выступал по всем вопросам: политики, литературы, искусства, быта, и все его выступления превращались в сплошной триумф[361]. Комфракция ЦК Всероссийского союза просвещения 29 июля 1922 года обратилась в Цека партии с требованием отставки Луначарского с поста наркома просвещения и замены его Троцким. «Назначение тов. Троцкого поднимет столь низко павший авторитет Наркомпроса… поможет сдвинуть воз просвещения из того гнилого болота, в котором он находится сейчас»[362].
Ленин versus Сталин
«Если после войны слава Троцкого была большой, а власть маленькой, то у Сталина, наоборот, слава оказалась маленькой, но зато власть большой»[363].
Обращаясь к вопросу о причинах и путях, которые привели Сталина на пост генсека, по крайней мере, наивно говорить о том, что кто-то без конкретного указания или, более того, вопреки Ленину мог посягнуть на святая святых — расстановку фигур в высшем политическом эшелоне. Тем более на заведомо ключевой пост, позволявший концентрировать в руках «необъятную власть». По большому счету, факт назначения Сталина на пост генерального секретаря есть эпицентр всей советской политической истории. В этой точке сфокусировалось все — и личные отношения вождей эпохи революции, откуда потом произошел весь радужный спектр позднейших коммунистических руководителей, вплоть до Брежнева, и, что важнее, здесь обнажились краеугольные камни советской коммунистической системы власти.
Текущее управление страной это еще не все, более сложная задача власти — обеспечение перспектив и сохранение преемственности. Без последнего текущее управление грозит превратиться во временщичество, разворовывание страны и цепь дворцовых переворотов. В императорской России функцию преемственности власти обеспечивали институты наследственной монархии и сословного дворянства, имевшие цельную идеологию и стабильные долгосрочные интересы в развитии государственной системы. В Советской России, упразднившей и монархию, и дворянство, эту важнейшую общественно-политическую функцию естественным порядком унаследовала партия большевиков, ставшая Партией с большой буквы, сложным социально-политическим организмом со своей особенной идеологией и устойчивыми интересами. Отныне ее система кадровой политики являлась ключом к власти. Кто им владел, тот и приходил к кормилу государственного управления (или уходил, если безвозвратно терял его). Ленин, Сталин, Маленков, Хрущев, Брежнев — все они в той или иной степени имели непосредственное отношение к кадровой партийной работе.
Молотов признавался: «Неожиданно для себя в 1921 году я стал секретарем ЦК». Он был обязан своим возвышением Ленину и Сталину, которые почувствовали в нем врага старого Секретариата. Молотов негативно отзывался о способностях своего предшественника Крестинского[364], но у него были глубокие личные основания неприязненно относиться к своему предшественнику. Молотов в годы революции не смог поладить с екатеринбургской командой, которая и после смерти Свердлова держала его на периферии партийной работы. Сам же Молотов оказался слаб в качестве руководителя аппарата ЦК, Ленин относился к нему неважно[365]. При нем стало очевидным падение уровня Секретариата по сравнению со временами Крестинского и, по свидетельству того же Молотова, Ленин поставил генсеком Сталина[366].
В 1921 году Сталин был далеко не самым примерным членом Оргбюро. С 12 мая по 26 сентября он в общей сложности опоздал на заседания бюро на 5 часов 40 минут, как было дотошно зафиксировано в списке опозданий, который велся по указанию ответсекретаря Молотова[367]. Всю гражданскую войну Сталин находился при Ленине как «око государево» — как генерал-прокурор при Петре I. В 1921 году Сталин в качестве особого порученца занимался закреплением вновь приобретенных национальных территорий к Москве, исполняя роль наместника Политбюро на Кавказе, «переваривая» южные республики для Кремля.
Оргбюро и Секретариат ЦК не могли подняться до своего истинного значения без руководителя в лице влиятельного представителя партийно-государственной верхушки и в 1921 году были вынуждены занимать свое время всякими «вермишельными делами». В 1922-м году Ленину понадобилось усилить значение не только лично Сталина, но также аппарата Цека и всего партийного аппарата в целом.
Идея по чистке партии, созревшая у Ленина после обострения вопроса о «верхах и низах» и усиленная в период дискуссии о профсоюзах недоверием к новым партийным кадрам, трансформировалась у него в идефикс о коренном перетряхивании и реформировании партии. Выдвижение доверенного Сталина на пост генсека явилось крупным маневром Ленина в плане развития мероприятий по избиению партийцев.
«Отступление закончено, — сказал он на XI партсъезде, — отныне гвоздь — в совершенствовании организации и подборе кадров». Это означало, что принципиальное соотношение сил в системе нэпа установилось, общая схема ясна и дело за тем, чтобы заполнять ячейки этой схемы проверенными, способными людьми, дабы держать ее под контролем. Решения X и XI съездов партии о недостатках аппарата и необходимости перестройки партийной работы вообще и кадровой, в частности, явились настоящим кладом для Сталина и полностью соответствовали его личным интересам. «Он очень хитер. Тверд как орех, его сразу не раскусишь», — так по достоинству характеризовал Сталина сотрудник Секретариата ЦК А.М. Назаретян в 1922 году[368].
Опасения Ленина относительно своего здоровья оправдались быстрее, чем он ожидал. В конце мая 1922 года у него случился первый серьезный приступ болезни, приведший к частичному параличу правой руки и расстройству речи. Ленин находился в Горках до начала октября и в течение всего этого времени почти не принимал участия в политической жизни, более того, был от нее в значительной степени изолирован.
Сталин, будучи постоянным членом Оргбюро с момента его создания, прекрасно понимал, какие возможности открывались перед ним в качестве руководителя Секретариата и аппарата ЦК РКП(б). Все его предыдущие занятия: Наркомнац, Рабоче-крестьянская инспекция и прочее — меркли перед новой должностью. Он получил возможность до конца реализовать то, что в свое время пытались сделать Крестинский и Троцкий. Состояние Ленина стало одним из факторов, побудивших Сталина действовать быстро и решительно. Заручившись поддержкой Каменева и Зиновьева, он приступил к созданию, точнее, к завершению создания партийного аппарата, который бы предоставил ему огромный перевес над потенциальными соперниками в грядущей борьбе за власть. В этом деле Сталин превратился уже в ярого сторонника назначенства, за которое он так добросовестно критиковал Троцкого во время профдискуссии.
Сталин немедленно начал с головы, с перестройки центрального аппарата. Весной и летом 1922-го года был «перетряхнут» весь аппарат Цека. С периферии на Воздвиженку призывались энергичные, но по каким-либо причинам угодившие в немилость при прежнем Секретариате, работники. Как писал Троцкий, Сталин тщательно подбирал людей с отдавленными мозолями: Молотов, Куйбышев, Каганович[369]. В Москве появилось модное выражение «ходить под Сталиным» (как ранее «ходить под Политбюро»).
5 апреля 1922 года, на одном из первых заседаний нового Секретариата ЦК была произведена регламентация работы Секретариата и Оргбюро и разделены обязанности между тремя секретарями. Сталину досталось ведать вопросами, связанными с работой Политбюро и сношениями по преимуществу с областными организациями РКП(б). Куйбышеву поручили заниматься вопросами, связанными с агитационно-пропагандистской работой, а также вопросами управделами ЦК. Молотов стал курировать вопросы, связанные с организационной работой ЦК, учетом и распределением партсил.
Заседания Секретариата предполагалось проводить 2 раза в неделю по понедельникам и пятницам, а заседания Оргбюро по вторникам. Также было установлено, что на заседаниях Оргбюро секретари ЦК председательствуют по очереди; на заседании Секретариата завотделами ЦК присутствуют по вопросам, только связанным с их работой, а на заседаниях Оргбюро завотделами и ответственные инструктора ЦК присутствуют постоянно[370]. Таким образом Секретариат позиционировал себя в качестве наиболее оперативного и закрытого органа ЦК партии.
Следующим шагом стало придание решениям авторитарного Секретариата статуса решений коллегиального Оргбюро ЦК. 11 апреля Секретариат самопровозгласил, что «единогласные постановления Секретариата, не опротестованные в течение 24 часов с момента вручения протокола заседания Секретариата ни одним из членов Оргбюро, считать постановлениями Оргбюро и как таковые сообщать организациям, учреждениям и лицам». 24 апреля «демократическое» Оргбюро покорно приняло эту кабинетную революцию и утвердило узурпацию своих полномочий автократическим Секретариатом[371].
После того, как Сталин возглавил Секретариат, резко меняется характер работы Секретариата и аппарата ЦК. В бумагах Цека весны 1922-го года мгновенно отразилась смена руководства. Протоколы заседаний Секретариата сразу выдают тот факт, что генеральным стал не канцелярист, а политический руководитель высокого ранга. Во времена управления Молотова в протоколах секретарей ЦК еще можно было встретить всякий вздор навроде вопроса о покупке шести ломовых лошадей для хозяйственных нужд аппарата. Сталинский Секретариат уже принципиально отказывается от обсуждения «вермишельных» дел. Новый генсек пришел из Совнаркома, и по совнаркомовской традиции все подобные вопросы переходят на усмотрение аппарата. Секретариат входит только в существенные дела и лишь утверждает постановления отделов. Секретариат занимается четкой регламентацией прав и обязанностей всего аппарата, отделов, инструкторов, прессы, бумагопроизводства, а также выстраиванием принципов взаимоотношений ЦК с государственными органами.
С 1922 года ЦК постепенно отказывается, как это случалось ранее, рассматривать разные детали деятельности губкомов, однако при этом четко инструктирует нижестоящие органы, что от них требуется. Аппарат Цека в 1919?1920 годах входил в разбирательство дел низовых организаций, спускаясь вплоть до уездных комитетов, и это непроизвольно ставило уезды на уровень губкомов, позволяло уездам конкурировать с губкомами перед судом Цека, что явилось неиссякаемым источником неподчинения, конфликтов и склок. Налаживание строгой дисциплины иерархичности в работе аппарата должно было свести подобный анархизм к минимуму. Уезд уже не имел права апеллировать к Москве через голову непосредственной губернской инстанции, а губкомы в свою очередь испытывали такие же трудности, имея перед собой назначаемые из Цека Областные бюро ЦК.
В свое время Бухарин, доводя до афористической чистоты ходячую характеристику Сталина, назвал его «гениальным дозировщиком», имея в виду весьма примечательное умение генсека реализовывать свои широкомасштабные планы по частям, незаметно втягивая в них окружение и общество. Поскольку эти далеко идущие планы, будучи представленными сразу и в полном объеме, вызвали бы протест и отпор в общественном и даже партийном мнении. Но Сталин научился этому искусству не сразу, на первых порах происходили случаи «передозировки», которые грозили летальным исходом самому генеральному провизору.
Ученые биологи, исследуя вопросы лидерства в обезьяньем сообществе, установили, что здесь важен гормон «вождизма» — сератонин, определяющий устойчивость особи к стрессу и отсутствие страха. У вожака его больше, чем у других, но если у него искусственно вызвать понижение уровня сератонина в крови, то количество этого гормона каким-то чудом автоматически возрастает у второго самца в племени. Уместно ли сравнивать политруководство страны с обезьяньим стадом, вопрос тонкий, но, во всяком случае, это наглядно и сейчас уже вполне безопасно.
Зимой 1921?1922 года Ленин чувствовал себя плохо, заметно сильнее, чем год назад, его беспокоили головные боли, телесная слабость и упадок сил. Он с трудом готовился к XI съезду партии и почти перестал появляться перед массовыми аудиториями. Резкие перемены в публичном поведении вождя было трудно скрыть от рядовых обывателей, которые украшали свои наблюдения доступными им представлениями. В марте 1922-го среди москвичей циркулировали слухи, что Ленин-де «пьет горькую» или «спятил». Конечно, пить Ленин не собирался, после революции он отказался даже от своего любимого пива, но и до полного упадка разума было тоже еще далеко. Вождь, под идеологической оболочкой борьбы с бюрократизмом, продолжал конструировать ту модель властных органов, которая бы позволила надежно гарантировать партийную власть от опасности раскола со всеми вытекающими из него последствиями.
Сталин, в меру своих возможностей «сочувствовал» этому, используя все доступные ему средства, чтобы потеснить или унизить своего главного противника Троцкого. В частности, возглавляемый им наркомат Рабоче-крестьянской инспекции уже практически полностью переключился на шельмование военного ведомства. Перед XI съездом Сталиным нащупывались границы возможного расширения компетенции партийного аппарата во взаимоотношениях с советскими ведомствами, чтобы потом закрепить это расширение в постановлении партийного форума. В канун съезда со стороны Сталина и его союзников последовал крупный демарш против Троцкого. 13-го марта Политбюро в отсутствие председателя РВСР вынесло решение по частному вопросу о переброске некоторых кавчастей с Кавказа в Туркестан. В ответ Троцкий взорвался гневным письмом всем членам Политбюро, где метал громы и молнии по адресу РКИ, которая, дескать, поставляет неверную информацию об армии, на основании которой Политбюро делает несостоятельные попытки к руководству конкретными делами отдельных ведомств и т. п.[372]
Как показало дальнейшее развитие событий, в этом случае Сталин совершил явную передозировку. Он потревожил слишком обширную и чувствительную область. Вопрос о взаимоотношениях различных ведомств в огромной и разветвленной партийно-советской государственной системе искони являлся одним из самых больных. Когда К. Каутский в своей известной брошюре ставил вопрос, что будет «на другой день после социальной революции», то он не мог предвидеть, что ответ будет гласить: «На другой день после социальной революции будут межведомственные трения и междуведомственные комиссии»[373].
Дело получило нежелательное развитие. С протестом Троцкого солидаризировался давно обижаемый подобным образом наркомвнешторг Красин, были подключены замы предсовнаркома Рыков и Цюрупа. В апреле вопрос разбирался в специальной комиссии Цека. Не успела комиссия потоптаться на месте без какого-либо определенного решения, как тут возник Калинин со своим извечным, почти гамлетовским вопросом о взаимоотношениях ВЦИК и СНК, словом, проблема, так неуклюже потревоженная Сталиным, потащила за собой целый шлейф еще более острых и принципиальных проблем. Постройка зашаталась. Все это подогрело недовольство Ленина позицией Сталина в давно развернувшейся дискуссии по важнейшему вопросу о монополии внешней торговли, в которой вопреки вождю генсек отстаивал неизбежность «ослабления» монополии[374].
Подобная активность Сталина вызвала естественное желание Ленина несколько умерить пыл новоиспеченного генсека, чтобы тот не наломал еще больше дров. С этой целью весьма полезный наркомат РКИ был взят у Сталина и передан под начало Цюрупе с заместителем Свидерским. Передан продовольственникам, «уфимской» команде, с которой Сталин еще со времен своей царицынской эпопеи был в весьма неприязненных, враждебных отношениях. Это явилось серьезным сигналом, который в силу известного характера «чудесного грузина», склонного к депрессивной рефлексии, должен был вызвать у него очень нервозную реакцию. Внешне, для окружающих, генсек, конечно, остался невозмутимым, но события, которые вскоре произошли, заставили его забыть всякую осторожность.
Атеросклероз начался у Ленина очень легко. Как-то утром он встал с постели, закружилась голова, и он схватился за шкаф, который был рядом. Это случилось в начале мая 1922 года. После 15 мая на несколько дней наступило улучшение самочувствия вождя. Вначале доктора, в том числе и знаменитые невропатологи, сказали, что это пустяк, вызвано переутомлением, и что скоро все будет в порядке.
Первый удар, поразивший Ленина 25 мая, при котором отнялась речь и вся правая сторона, был неуклюже скрыт от общественности официальными бюллетенями об ухудшении нервного состояния больного и т. п. В это время народ радовался замечательному падению цен на муку и возмущался повышением железнодорожных тарифов. Коммунистический актив занимался изъятием церковного добра и устраивал шутовские демонстрации перед иностранными гостями — социалистами, приехавшими защищать эсеров на предстоящем процессе. Жизнь текла привычным за эпоху революции бурным чередом, а в это время возводились подмостки для последней драмы вождя, которую он будет играть, оправившись от первого удара болезни.
Еще не исчезла внешняя доверительность отношений между ним и Сталиным, еще часты долгие беседы в Горках, во время которых обсуждаются архисекретные дела. Ленин встречал генсека дружески, шутил, смеялся, угощал вином и окружающим было очевидно, что «тут Ильич был со Сталиным против Троцкого»[375]. Однако буквально сразу после возвращения Ленина к политической жизни, в августе, его ориентация в личных отношениях становится прямо обратной тому курсу, над которым он усиленно трудился с окончания гражданской войны.
Несмотря на тишину и изолированность больничного режима в Горках (окрестные крестьяне жаловались, что как только там обосновался Ленин, прекрасные сады и парк усадьбы обнесли непроницаемым забором) от опытного взгляда, по-видимому, не скрылась та бурная деятельность, которую развернул генсек Цека по созданию своего аппарата. Ленин понял, что, сражаясь с потенциальной фракцией Троцкого, он оказался лицом к лицу с аппаратом Сталина. Сталин не выдержал испытания, предложенного ему Лениным. Можно только догадываться, в чем конкретно оно заключалось. Но факт тот, что 18 июля он пишет Сталину короткую, но весьма многозначительную записку: «т. Сталин! Очень внимательно обдумал Ваш ответ и не согласился с Вами. Поздравьте меня: получил разрешение на газеты! С сегодня на старые, с воскресенья на новые!»[376]
Принципиально эти скупые строчки, демонстративно выведенные собственноручно Лениным, означали нечто очень важное. Первое — «не согласился» (и отныне ни в чем существенном искреннего согласия между ними не будет) и второе — известие с явным намерением уязвить своего чрезмерно усердного контролера, что изоляция закончилась, и он возвращается к текущим делам. Учитывая свойственную Ленину дипломатичность и сдержанность в подобного рода делах, эта записка не могла означать ничего иного, как «иду на вы». Ленин вышел из первой изоляции разгневанным против Сталина, и вызвано это могло быть только одним — подозрением в попытках удалить его от дел, от власти.
Наркомздрав Семашко впоследствии по простоте душевной вспоминал, что Сталин очень «заботился» о здоровье Ленина. По его инициативе было выписано много иностранных врачей. Для Сталина тогда одним из самых главных занятий стало обязательное присутствие на докладах врачей о здоровье Ленина[377]. Чрезмерная забота генсека не ускользнула от внимания Ленина. В последний период Ленин был очень близок со Сталиным, тем более шокирующим для него стало подозрение, что обласканный и вознесенный им Сталин готовится узурпировать власть. Крупская говорила, что парализованный Ленин, когда его оставляла речь, был вне себя от мысли, что в таком состоянии с ним могут сделать все что угодно.
Лозунг борьбы с бюрократизмом, служивший Ленину в кампании против Троцкого, теперь оказался как нельзя кстати и в замыслах против Сталина. Если верить Троцкому, а здесь ему верить можно, Ленин после возвращения к работе «ужаснулся» «чудовищному бюрократизму»[378].
Ленин, оставив больничный режим, почел за благо «ужаснуться». И тому была веская причина. В дни болезни вождя Сталин продвинул свою аппаратную революцию на новый уровень. 16 июня 1922 года по предложению Сталина работа Секретариата ЦК была вновь перестроена. Решено (в отмену прежнего постановления) заседания Секретариата назначать раз в неделю по пятницам. Для разгрузки повестки дня Секретариата и Оргбюро от вопросов мелкого текущего характера образовать при Секретариате ЦК постоянное Совещание заведующих отделами ЦК под председательством секретаря ЦК тов. Куйбышева. Совещание должно просматривать все вопросы, поступающие для внесения в Оргбюро или Секретариат. При этом вопросы мелкого, текущего характера, в отношении которых в Совещании не возникает разногласий, решаются Совещанием и при единогласии решения считаются постановлениями Секретариата и как таковые заносятся в протоколы Секретариата. Совещание заседает один раз в неделю по вторникам[379].
В появлении этого нового органа — Совещания завотделами ЦК и заключалась величайшая революция. Свидетельством о его рождении может служить выдающийся документ, затерявшийся среди третьестепенных бумаг архива, под более чем скромным заглавием: «Протокол № 1 заседания заведывающими отделами ЦК от 20/VI — 22 года». Присутствовали: секретарь ЦК РКП Куйбышев, зав отделами: тт. Каганович, Ксенофонтов, Сырцов, Яковлев и ответственный инструктор Асаткин[380].
Вот оно невзрачное, рутинное обличье настоящего переворота в кадровой политике партии. Из 37 пунктов повестки Совещания явствует, что это чисто аппаратное заседание решает вопросы ни больше ни меньше как о замене секретарей пензенского, вятского, северодвинского, архангельского губкомов, «не удовлетворяющих требованиям партстажа», и передает свои решения на утверждение Секретариата ЦК. Далее еще сенсационнее. Скромное совещание заведующих обсуждает вопрос «О пересмотре постановления Оргбюро от 30 мая с.г. о работе Вилонова» и постановляет войти в тот же Секретариат с предложением об отмене постановления Оргбюро — выборного органа Цека партии.
Сталин в дни первой изоляции Ленина сделал гигантский последовательный шаг в сторону бюрократизации кадровой работы партии, подготовленный всем предыдущим развитием внутрипартийной политики, в которой участвовали все. С преобладанием в Оргбюро сторонников Сталина значение Оргбюро стало быстро угасать. Выборное коллегиальное бюро превратилось в значительной степени в формальный орган, регистрирующий и подписывающий решения Секретариата и аппарата ЦК, работающих непосредственно по указке генерального секретаря. Вскоре отпадет необходимость даже и в этом. Самые высокие назначения на уровне наркомов и их замов всегда проходили через Политбюро. Что касается номенклатуры Цека, то никакая выборная коллегия не в состоянии вникать и практически решать дела сотен и тысяч персоналий, поэтому конкретные постановления готовил аппарат.
Обычная практика Секретариата с 1922 года — Сталин держит руку на пульсе Политбюро, Молотов и Куйбышев вдвоем итожат (решают) дела на заседании Секретариата, прежде созвонившись со Сталиным по важнейшим вопросам, а затем решения уходят на места как постановления Оргбюро. Постановления Секретариата уходят по адресатам как постановления Оргбюро, но со ссылкой на протокол Секретариата. В особо важных случаях решения Секретариата специально вносились на утверждение Оргбюро, а не становились его решениями автоматически. Но когда мы говорим о решении Секретариата или Оргбюро, на самом деле в 99 случаях из 100 это есть решения, подготовленные Совещанием. Экспромты с неожиданными вопросами в повестку случались крайне редко. Этого старались не допускать, поскольку каждое решение требовало специальной подготовки, согласований, которые происходили в аппарате.
Оргбюро становится лишним звеном в механизме, но его оболочка еще долго будет сохранять значение. Несмотря на то, что аппарат фактически заменил выборный орган, было очень удобно перенести вопрос на Оргбюро при необходимости прикрыть коллегиальностью острое решение Секретариата или интересы генерального секретаря. Оргбюро, в которое входили лица из других ведомств, было полезно генеральному секретарю в качестве гарантии против возможного сговора двух других секретарей.
С этих времен папки с протоколами Оргбюро все более тощают, а совсем худенькие папки с протоколами Секретариата набирают вес, становятся все более пухлыми и тяжелыми. Наглядное доказательство смещения центра тяжести в механизме принятия решений. Сонные профили с натуры, сделанные секретарским синим карандашом на полях материалов к протоколам, свидетельствуют о неспешном и уравновешенном характере заседаний коллегии, голосующей готовые решения аппарата.
Другая партийная коллегия — Центральная контрольная комиссия, которая при своем создании мыслилась как учреждение чуть ли не равное ЦК, также оказалась под полным контролем Секретариата, который по делам, исходящих из Президиума ЦКК, по представлению Совещания выносил решения в духе «не возражать», «согласиться», «отложить», «предложить пересмотреть»[381]. Материалы ЦКК-РКИ за 1923 год свидетельствуют о понижении статуса ЦКК до рабочего органа при Секретариате[382]. Кандидатуры в ЦКК подбирались Секретариатом ЦК.
Одно время на местах наблюдалось некоторое нестроение партийной жизни в связи с неопределенностью отношений парткомов и контрольных комиссий. 29 октября 1923 года Цека констатировал, что за последнее время замечаются трения, а подчас и конфликты между губкомами и ГКК на почве того, что губкомы рассматривают самостоятельно, независимо от ГКК вопросы о партстаже, партположении и нарушении партдисциплины. «ЦК РКП, обращая внимание местных организаций на то, что парткомитеты имея право рассматривать указанные вопросы на своих заседаниях, должны все же предоставлять рассмотрение этих вопросов специально выбранным для этого ГКК, постановления которых проводятся в жизнь губкомами»[383].
Если губкомы обязаны проводить в жизнь постановления контрольных комиссий, то ГКК автоматически становятся над губкомами. Сие демократическое учреждение в партии начинает подрывать партийный централизм. Это было своевременно понято и исправлено. Циркуляр ЦК от 17 мая 1924 года уже откровенно отдавал приоритет партийным комитетам даже в вопросах, подлежащих ведению КК. Устанавливалось, что исключенные из партии контрольными и проверочными комиссиями снимаются с работы только по постановлению парткомов. Исключенные из партии безусловно снимаются с ответственной работы, связанной с партийным и политическим руководством. Исключенные из партии по причинам, не компрометирующим их как сов— и хозработников (религиозные убеждения, отрыв от масс, партбалласт), могут быть использованы на сов— и хозработе наравне с беспартийными[384].
Совещание заведующих, собиравшееся вначале каждый вторник, потом четверг, фактически взяло на себя решение самых важных кадровых и организационных вопросов партийной политики. С апреля 1923 года, рабочая неделя Цека начиналась в четверг, когда собиралось Совещание завотделами, готовившее решения для Секретариата, который заседал в пятницу и утверждал предложения Совещания. В свою очередь Оргбюро по понедельникам освящало своим именем постановления Совещания и Секретариата. Со временем советские ведомства, учитывая реалии кадровой работы, с целью экономии усилий предпочитали обращаться по своим вопросам уже непосредственно в аппарат ЦК.
Через год порядок принятия решений в ЦК приобрел еще более выраженную аппаратную форму. В целях «разгрузки» Оргбюро и Секретариата от мелких вопросов было решено, что повестка к заседаниям составляется комиссией из руководителей отделов во главе с Кагановичем. Комиссия определяла вопросы повестки, после чего порядок заседания окончательно утверждался одним из секретарей ЦК[385].
В результате того, что Сталин был вынужден создавать бюрократические инстанции, дублирующие выборные органы, партийная система в 1920-х годах утратила свою стройность и четкость. Но на определенном этапе это было даже выгодно Сталину, ибо размывало ответственность за принятые решения.
Государство и революционер
Теперь, в его последнюю осень в Кремле, Ленина стала волновать, в сущности, только одна проблема, гигантские контуры которой выступили перед ним из завесы мелочей и конкретных фактов при неумолимой потребности уходящего навсегда окинуть все былое одним пристальным взглядом. Вопросы о монополии внешней торговли, о принципах создания союзного государства и прочее превратились лишь в повод для последней схватки вождя с олицетворенным в Сталине и его аппарате государственным бюрократизмом. В эти короткие, наполненные физической слабостью и болезненной испариной недели вызов бюрократическому Левиафану приобрел для Ленина поистине мистическое значение.
30 декабря 1922 года в день образования СССР Ленин начал диктовать письмо «К вопросу о национальностях или об "автономизации"», в котором отмечал следующее: «Видимо, вся эта затея "автономизации" в корне была неверна и несвоевременна. Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который… заимствован нами от царизма… Мы называем своим аппарат, который на самом деле еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании "занятий" военных и борьбы с голодом не было никакой возможности»[386]. Коммунистический революционер даже не вполне мог представить, насколько он был прав в этом признании заимствований от царизма.
В 1922 году борьба с бюрократизмом оказалась у Ленина на одной полке с борьбой против великодержавности — это была реакция революционного идеализма на возрождающуюся государственность России. Резолюция очередного XII съезда партии по национальному вопросу, опиравшаяся на указания Ленина, в известном смысле стала хартией для коммунистов-националов в борьбе против «великорусского шовинизма».
Существует мнение, что бескомпромиссная позиция Ленина в процессе создания союзного государства была обусловлена тем, что Ленин, питая ненависть к прежнему русскому национальному высокомерию, которое он называл «великорусским шовинизмом», твердо решил предотвратить возврат к политике русификации, которую царское правительство проводило среди национальных меньшинств[387]. Наверное, дело обстояло не так прямолинейно. В конце концов, именно Ленин заложил основы унитарного государства. Если бы ему в то время, когда он бился со Сталиным за равноправный Союз, предложили ослабить военное единство «независимых» республик или внести элемент автономии в отношения Цека и республиканских компартий, он с негодованием отверг бы подобные идеи и таким советчикам пришлось бы несладко. А это было главное, и он не мог не понимать этого.
Во всех этих острых дискуссиях, сопровождавших закат политической жизни вождя, можно выделить два невидимых невооруженным глазом аспекта: дискуссии стали ареной борьбы против Сталина лично, притом замаскированной проверенной ленинской тактикой, о которой писал Цюрупа, — делая решительные шаги, Ленин всегда стремился ослабить внешнее впечатление от них[388].
В 1922 году после возвращения в Кремль, Ленин хотел спровоцировать Сталина на дискуссию (по формально важным, но по существу второстепенным вопросам в условиях партийного централизма), чтобы в ходе ее уничтожить генсека. Ленин полагал навязать Сталину дискуссию о внешнеторговой политике, потом об автономизации точно так же, как в свое время навязал дискуссию о профсоюзах Троцкому. Но Сталин вполне усвоил методику Ленина и умело уходил от его провокаций, послушно признавая правоту линии вождя и уступая по спорным вопросам. Внешне отступив, Сталин выиграл у своего гениального учителя весь этот год по всем важнейшим позициям.
Сталин полностью признал монополию внешней торговли. В полной мере мы лишь только сейчас можем оценить то, чем в 1922 году явилась бы отмена государственной монополии внешней торговли. Это был бы уже не нэп, а иная политика, далеко выходившая за рамки только экономического либерализма. 1922-й год — это нескончаемая вереница кампаний ЦК (или при поддержке ЦК) по искоренению бюрократический явлений в аппарате, борьбе с взятками, укреплению и очищению органов ГПУ, милиции. Акцент внимания Секретариата Цека делался на совершенствовании структуры и работы государственных учреждений. По идее Ленину не за что было быть недовольным сталинским аппаратом, его работа строилась в русле ленинских раздумий о борьбе с бюрократизмом. Для самого Сталина треволнения и напряжение этого года не прошли бесследно. В августе у него резко ухудшилось самочувствие, поэтому Секретариат постановил ограничить его приемный график двумя днями в неделю и обязал больше времени проводить за городом, на даче.