Глава 7 БОРЬБА С КЛАНАМИ
Глава 7
БОРЬБА С КЛАНАМИ
Сепаратизм на Неве и «новая оппозиция»
В видах ухода Ленина от дел временным объединительным фактором в Политбюро ЦК стала борьба большинства против Троцкого. Когда Троцкий был низвержен, этот фактор мгновенно утратил свое значение. Свою кампанию в 1923?24 годах Сталин проводил уже с прицелом на решение задач следующего этапа борьбы за единоличную власть. Противоречия в тройке стали проявляться едва ли не сразу после ее возникновения. Уже в июле 1923 года Зиновьев очень раздраженно писал Каменеву о том, что их противники говорят о какой-то тройке: «На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина»[715].
В такой ненадежной ситуации Сталину был просто необходим публичный скандал с Троцким, чтобы отвести все внимание своих компаньонов на борьбу с ним. И то, что Троцкий обрушился именно на Зиновьева и Каменева в связи с их поведением в октябре 1917 года, заставив тех защищать свое большевистское реноме перед широкой партийной аудиторией, было настоящим подарком для Сталина.
Сталин 17 июня 1924 года в докладе «Об итогах XIII съезда РКП(б)» на основанных им курсах секретарей укомов при ЦК партии обронил несколько замечаний в адрес своих союзников. Каменеву достался упрек в «беззаботности насчет теории, насчет точных теоретических определений». Зиновьев получил свою долю критики за тезис о «диктатуре партии как функции диктатуры пролетариата», который вызвал острые споры и недовольство среди части партийных масс. 20 июня этот фрагмент выступления Сталина был опубликован главным редактором «Правды» Бухариным в Центральном органе партии, что ознаменовало начало открытой фазы развития противоречий среди «сплоченного» коллектива антитроцкистов в Политбюро. Само создание известной семерки в августе 1924 года являлось по всем правилам закулисной борьбы дальновидным подкопом под тройку[716].
Заключительный акт борьбы с Троцким стал для тройки очередным эпизодом внешнего проявления внутренних противоречий. При решении судьбы Троцкого большинство ЦК поддержало Сталина против Зиновьева и Каменева, настаивавших не только на снятии его с военных постов, но и на удалении из Политбюро. Нельзя сказать, что у Сталина было более лояльное отношение к Троцкому, скорее наоборот. Но Сталину требовалось приоткрыть свои разногласия с Зиновьевым и Каменевым, чтобы прозондировать собственные позиции и подсчитать голоса сторонников в ЦК перед началом нового этапа давно намеченного и настойчиво проводимого им плана по укреплению единоличной власти.
В свое время на 4-м Совещании по нацвопросу Сталин высказался так против предлагавшихся крайних мер в отношении Султан-Галиева: «С человеком покончено как с политической единицей. Чего же еще?» Эта реплика раскрывает нечто из методов генсека в отношении своих оппонентов. Он не был сторонником немедленных расправ и предпочитал постепенное, дозированное уничтожение соперников, с возможностью отката от последнего шага в видах сохранения равновесия и контроля над ситуацией. Когда ленинградский губком вынес решение с требованием к ЦК об исключении Троцкого из партии, сталинская группировка сошлась на том, что было бы большой ошибкой применить такую меру по отношению к Троцкому, что это еще несвоевременно и предложила ленинградцам снять эту резолюцию. Но ленинградцы, сняв одну, написали другую, в которой заключалось требование об удалении Троцкого из состава Политбюро. Большинством голосов Цека отклонил и это предложение. Сталин играл с Зиновьевым, демонстрируя ему силу своих «мышц».
Зиновьев в свою очередь третий год подряд прилагал усилия, чтобы в глазах партийных масс утвердиться в качестве преемника Ленина. Он везде демонстрировал свое приоритетное положение, брался за космические темы, делал огромные доклады, захватывая трибуны партийных форумов на столько времени, сколько ему заблагорассудится, не считаясь с регламентом, притом заполняя выступления всякой мелочью личного характера. Но ему никак не удавалось внушить аудитории должный пиетет, его излишняя говорливость только раздражала. На XII съезде партии Осинский ядовито заметил: когда ленинским языком пытается говорить т. Зиновьев, я не верю своим глазам (м.б. ушам?). «Если на клетке написано "лев", а льва там нет, я не верю надписи»[717].
Зиновьев очень хотел быть «львом». Для него вопрос о судьбе Троцкого превратился в дело принципа, поэтому Сталин легко вывел его из себя и заставил совершать ошибки. Зиновьев принялся активно перенимать методы и лозунги разоблаченного им Троцкого, в частности призыв делать ставку на молодежь. Зиновьевцы предприняли попытку овладения комсомолом. Когда окончательно выяснилась позиция большинства цекистов по отношению к ленинградскому руководству, Зиновьевым было сделано обращение через голову ЦК партии к комсомолу с призывом провести ленинградскую точку зрения в ЦК РКСМ. В Ленинграде состоялась губернская конференция комсомола, на которую без всякого уведомления и разрешения Москвы были приглашены представители 15 крупнейших организаций со всего Союза ССР. Этот маневр в духе Троцкого вызвал резкое осуждение в ЦК партии, там это было расценено как шаг к созданию второго центра молодежного движения.
В Кремле давно подозревали северную столицу, взявшую имя Ленина, в сепаратистских настроениях. Ленинградские учреждения постоянно пытались претендовать на былой всероссийский масштаб и имели к этому серьезные основания. Там по-прежнему были самые передовые предприятия, многочисленный и активный рабочий класс, крупнейшие издательства и лучшие типографии. Ленинград оставался центром Северо-западной области, в состав которой входили пять губерний: Ленинградская, Новгородская, Псковская, Череповецкая, Мурманская, и Карельская автономная советская республика.
В конце 1924 года Орграспред ЦК стал критически отзываться о деятельности Севзапбюро ЦК по руководству губернскими организациями. Отзывы по большей части выражались в словах: «недостаточно», «хромает», «не уделяется» и т. п.[718] 22 декабря секретарь ленгубкома П.А.Залуцкий отчитываясь перед Оргбюро о работе Севзапбюро ЦК, помимо прочего сообщил, что в Ленинграде обсуждается вопрос о том, что необходимо «обособить» аппарат Севзапбюро с тем, чтобы постепенно реорганизовать его в аппарат областного комитета на выборных началах[719]. То есть преобразовать бюро, назначаемое из Цека, в более независимый от Москвы орган. Основной лозунг, который дает бюро в ячейки, — осуществление внутрипартийной демократии и борьба за наиболее гибкие и всесторонние формы ее воплощения.
Присутствующие на заседании насторожились, поскольку по опыту прошедшей дискуссии всем было памятно, что лозунги расширения «демократии» в партии исправно служили хорошим прикрытием для утверждения узковедомственного или группового бюрократического интереса, с которым якобы предполагалось бороться. Зиновьев подхватил эстафету «партийной демократии», выпавшую из рук Троцкого. Поэтому Оргбюро холодно приняло к сведению сообщение Залуцкого, предложив Севзапбюро сформулировать и внести свои конкретные соображения в Цека. Но, чтобы обеспечить нужное направление в соображениях ленинградцев, Оргбюро тут же приняло решение о пересмотре состава Севзапбюро, заменив троих человек более надежными товарищами из Москвы[720]. Вопрос на время удалось заморозить.
Цека партии начал теснить Зиновьева в его владениях, благо поводов было достаточно. Началось с раздражающих мелочей. В период дискуссии с Троцким вузовские организации, а ленинградские в особенности, показали себя неустойчивыми по отношению к соблазнам оппозиции. Поэтому ленинградскому губкому еще перед началом 1924/25 учебного года было предложено в срочном порядке принять меры к усилению вузов коммунистическими кадрами[721].
12 января 1925 года состоялось постановление Оргбюро о партийной работе в вузах (18 января вышел циркуляр ЦК по студенческим организациям). Оргбюро предписало ленинградцам установить у себя общегосударственную структуру студенческих организаций. Постановление гласило, что «ленинградский губком должен…»[722]. С сего времени эта формулировка прочно утвердилась в протоколах коллегий ЦК РКП(б).
Зиновьев претендовал на роль духовного вождя партии. Сталин начал подрывать его позиции именно с этой стороны, наступая на интеллектуальный потенциал колыбели революции. Сталин направил в Ленинград на инспектирование организации свои главные силы — ездил сам Каганович. Ленинградцы, привыкшие к большой степени автономии, были оскорблены и начали утрачивать равновесие, что и требовалось аппарату Цека. По возвращении Каганович заявил, что в пролетарском студенчестве в дискуссии 1923?24 года ярко проявились оппозиционные настроения, а коммунисты в вузах оказались наиболее слабым звеном в цепи, и потребовал укрепления этого звена[723].
В конце февраля — начале марта 1925 года Цека созвал давно запланированное общесоюзное совещание секретарей ячеек вузов, которое признало негодным опыт работы организации студенчества, примененный в ленинградских вузах. Дескать, он усложняет структуру вузовских организаций; ослабляет влияние профессионально организованного студенчества на несоюзное, уменьшает влияние профорганизаций на реформу высшей школы. Совещание сочло необходимым распространение единой формы организации студенчества, установленной циркуляром ЦК, и на ленинградские вузы[724]. По словам ленинградского представителя на совещании, пресловутый опыт заключался в том, что они не вливали в производственные профсоюзы студенчество, «вполне пролетарское», но не связанное непосредственно с производством. Вопрос третьестепенный, однако раздутый в Цека ради провоцирования зиновьевцев.
Если борьба с Троцким после XIII съезда в основном протекала под личиной разного рода исторических реминисценций в плане борьбы «ленинизма» с «троцкизмом», то вытеснение Зиновьева и Каменева с высоких партийных трибун шло под знаменами определения политической стратегии партии на ближайший период.
В 1925 году в день кончины Ленина в столице уже не чувствовалось той печали, которая царила вокруг в январе прошлого года. 1925-й год стал годом максимального развития новой экономической политики и раскрепощения индивидуального хозяйства. Однако зримые успехи в восстановлении национального хозяйства одновременно обнажили ограниченный, не универсальный характер новоэкономических принципов. Фактически, решив проблему восстановления хозяйства, нэп как собственно экономическая политика себя исчерпал, несмотря на то, что его социальные аспекты еще какое-то время продолжали сохранять свое значение. Большевики вышли на старый довоенный рубеж цивилизационных задач развития российского общества, старые проблемы возродились в новой, красной оболочке.
Понять сущность любого исторического периода, а тем более революции и нэпа, исходя из содержания и масштаба тех «нескольких» лет, которые они охватили собой, невозможно. Предпосылки к социальному перевороту, начавшемуся в 1917 году, складывались столетиями и приняли революционный, разрушительный характер лишь потому, что отяжелевшее от пережитков и ослабевшее от либерализма общество не нашло сил модернизировать свои традиционные противоречия и вывести их на новый виток развития с достаточным пространством для маневра.
В принципе, русская революция и ее социальные сложности в контексте глобальных проблем человеческого развития были явлением маргинальным и специфическим. Главная задача, которая обострилась перед Россией в начале XX века как страной, по-прежнему претендующей на самостоятельное мировое значение, это — индустриализация экономики и урбанизация общества, то есть подтягивание к уровню возраставших требований современной цивилизации. Старое общество и царский режим в силу перегруженности социальными противоречиями и многовековыми пережитками не сумели ответить на вызов времени. Мировая война совершенно истощила их, а наступившая революция окончательно похоронила.
После мучительной революционной операции по социальному преобразованию общества и восстановления национального хозяйства перед новыми и энергичными политическими силами прежняя задача вновь встала в полный рост. По причине внутренней специфики советского общества она уже утратила свой прямолинейный национальный прагматизм «Великой России» и предстала облаченной в новые одежды коммунистической партийной доктрины. «Бесклассовое общество», «царство труда» и т. п. — вся эта идеологическая шелуха была терпима в реальной политике лишь постольку, поскольку доктрина научного коммунизма не противоречила, а напротив, всецело было ориентирована на приоритетное развитие передовой индустрии. Партийная программа построения социалистического общества предполагала рост промышленного сектора экономики, изменения социальной структуры общества за счет увеличения численности рабочего класса. Топтание партии в рамках нэпа таило в себе угрозу отхода на позиции интересов частного капитала и мелкокрестьянского хозяйства. Требовался промышленный рывок, для которого были необходимы инвестиции, вложения капитала. В СССР необходимого капитала не было. Объективно существовали два источника получения необходимых средств: внутренний — за счет увеличения налогов, ужесточения эксплуатации населения страны, и внешний — кредиты и помощь более развитых промышленных стран Запада. Попытки приманить западных капиталистов за счет раздачи концессий еще при Ленине неизменно оборачивались ничтожным результатом. Вопреки ожиданиям коммунистического руководства обещаемые проценты на капитал не стали для мировой буржуазии достаточной платой за риск сотрудничества с враждебным и непредсказуемым партнером. Уверенность в том, что мировое хозяйство не может восстановиться без российских ресурсов, оказалась неоправданной. Вместо отпавшей России на выручку западноевропейской буржуазии пришли Северо-американские штаты с их потенциалом и планом Дауэса.
Вопрос о концессиях в большевистском руководстве представляет собой наиболее характерный пример разного рода шатаний в попытках примирить революционную идеологию и государственный прагматизм. Вначале — категорическое отрицание, национализации и конфискации. Затем, еще в период военного коммунизма, в 1919 году идея концессий возникает как обходной путь политического соглашения. Далее несколько лет концессионных разговоров и в 1925 году вновь поворот вспять. Сталин еще не был готов к тому, чтобы приглушить идеологическую войну против буржуазного общества и встать на позиции развития традиционных межгосударственных отношений с капиталистическими странами. В условиях незавершенной борьбы за власть он боялся ослабления верного ему ЦК в результате деидеологизации внешней политики. Идеология, наряду с кадровой политикой, продолжала оставаться важным инструментом партийной верхушки в укреплении своей власти. Поэтому летом 1925 года Сталин решительно выступил против попыток со стороны «работников внешней торговли» отбросить партийную доктрину интернационализма[725].
Идеологический барьер стал непреодолимым препятствием на пути интеграции хозяйства СССР в мировую систему, поэтому помощь и кредиты Запада могли подойти к коммунистическому руководству Советского Союза только в случае победы там социалистических революций. Только «мировая революция» могла стать внешним кредитором строительства социализма в СССР.
Уже не первый год, не ведя формально войны, Советская Россия фактически все время находилась на военном положении, питая своими материальными ресурсами революционное движение и восстания во всем мире. «Все это делалось за счет нищего, истощенного войной и революцией русского крестьянина, хозяйство которого приходило в состояние полной ветхости и обнищания и участь которого уже почти ничем не отличалась от участи тех колониальных народов, во имя интересов которых происходила такая безжалостная, беспощадная и бессовестная эксплуатация»[726].
В случае признания партией внешнего источника как единственно возможного и «мировую революцию» как главного кредитора строительства социализма в СССР, внешнеполитический аппарат РКП(б) в лице Исполкома Коминтерна и его председателя Зиновьева приобрели бы приоритетное значение в партийной политике. Отсюда идеологическая полемика вокруг вопроса о возможности построения социализма в отдельно взятой стране приобретала вполне практическое значение в борьбе за власть.
Противостояние сталинской фракции и «новой оппозиции», как впоследствии стали называть группировку Зиновьева и Каменева, нарастало подспудно. Ленинград, где Зиновьев, бессменный председатель исполкома Петро— и Ленсовета, давно практиковал подбор кадров по критериям личной преданности, стал основной опорной базой «новой оппозиции». Зиновьев упорно вел линию на создании в Ленинграде альтернативной партийной системы, второго центра партийной власти. Весной 1925 года Цека воспрепятствовал созданию в Ленинграде нового теоретического органа партии, который зиновьевцы хотели противопоставить центральному журналу «Большевик». В аппарате ЦК отлично понимали, что особый ленинградский журнал представляет серьезную опасность для единого руководства, создает дополнительные возможности оформления разногласий и сплочения вокруг журнала оппозиционно настроенной части партии.
В марте 1925 года произошел окончательный организационный развал тройки, тройка более уже не собиралась. В апреле Каменев при поддержке Зиновьева на заседании Политбюро заявил, что технико-экономическая отсталость СССР является непреодолимым препятствием для построения социализма. Нельзя утверждать, что «рыхлому» и всегда «правому» Каменеву наравне с Зиновьевым была столь близка доктрина мировой революции. Каменев, занимая в 1924?1925 годах пост председателя Совета Труда и Обороны, фактически руководил экономикой страны и прекрасно разбирался в ее проблемах. Со своей постоянной осторожностью, зачастую доходящей до откровенной трусости, он сумел заранее, задолго до Бухарина и Сталина, просчитать неизбежность «военно-феодальной» эксплуатации крестьянства и в очередной раз, как в Октябре семнадцатого, убоялся непредсказуемых последствий.
После солидаризации Каменева с Зиновьевым сразу же создалось некоторое напряжение между Цека и московским горкомом партии по вопросу переброски работников в Москве. В апреле МК обратился в Секретариат с протестом по поводу ограничения своих прав Старой площадью. Потребовалось уточнение полномочий кадровых аппаратов Цека и столицы. 27 мая Орграспред пошел на формальные уступки и постановил производить перестановку работников в московской организации только через московский комитет, разумеется, за исключением должностей, входящих в номенклатуру Центрального комитета[727].
Что примечательно, дискуссия о возможности построения социализма началась издалека — с нападок на меньшевиков. Каганович, прощупывая почву для Сталина, заявил, что меньшевики не понимают марксизма и диалектики. Не понимают того, что советская система, советские конституционные основы настолько широки, что «мы на десятки лет при отсутствии мировой революции, можем вовлечь широчайшие массы трудящихся в совработу, можем сделать их нашими помощниками и друзьями, в особенности крестьянство»[728]. Сталин исподволь готовил свое наступление на вчерашних союзников. Кому следовало, тот понимал, что речь идет не о меньшевиках, а о Зиновьеве и его сторонниках. Меньшевиков в тот период мало занимала тема мировой революции. Наоборот, они оживленно обсуждали вопрос о контрреволюции в СССР. Их ортодоксальные теоретики были убеждены, что за экономическим нэпом неизбежно придет и нэп политический.
Фронтальное столкновение «новой оппозиции» и группировки Сталина произошло в конце апреля за кулисами XIV партийной конференции. Зиновьев представил на ЦК тезисы «О задачах Коминтерна и РКП(б) в связи с расширенным пленумом ИККИ», в которых проводилась мысль о том, что победа социализма может быть достигнута только в международном масштабе. Пленум ЦК отверг проект Зиновьева и поручил специальной комиссии переработать его. Переработка заключалась в том, что комиссия «вымарала» тезис о том, что построение полного социалистического общества в такой отсталой стране, как Россия, невозможна без «государственной помощи» более развитых в технико-экономическом отношении стран[729]. Взамен появились слова, что «партия пролетариата должна прилагать все усилия к тому, чтобы строить социалистическое общество» в уверенности, что это строительство может быть и наверняка будет победоносным, если удастся отстоять страну от всяких попыток реставрации[730].
Попытки «новой оппозиции» изменить расстановку сил в свою пользу серьезным образом подрывались очевидным спадом революционной волны в Европе в 1925 году и были легко отбиты сталинским большинством в ЦК. Вместе с тем, общие решения конференции не акцентировали разногласий и оставили партию балансировать на узком месте, не указывая какого-либо определенного направления политики. Наряду с решениями в духе ликвидации пережитков военного коммунизма и максимального использования товарно-денежных отношений, облегчения условий применения наемной рабочей силы в сельском хозяйстве, конференция одновременно предусматривала проведение мер, фактически ограничивающих эффективность этих механизмов. Укреплялась установка на вытеснение капиталистических элементов из кооперации, кулаков из соворганов. Давая добро на рост товарного крестьянского хозяйства, конференция принимала меры по притеснению ее наиболее типичных представителей — зажиточных крестьян под лозунгом борьбы с кулачеством. Но также остались без внимания разведочные намеки Бухарина на то, что для крестьянства колхозы не являются столбовой дорогой к социализму.
Ленинград в течение 1925-го года совершенно прекратил присылку закрытых информационных писем в ЦК, поэтому Секретариат вызвал для отчета представителей ленинградского партийного руководства в Москву. 21 сентября на Старой площади обсуждался доклад Залуцкого о состоянии работы в Северо-Западной области. Отчет был выслушан в обстановке недоброжелательного молчания. Надо заметить, что стенограмма заседания своими средствами отлично передает атмосферу, которая сгустилась вокруг докладчика. Его забросали раздраженными вопросами, которые содержали упреки ленинградскому руководству за политику сепаратизма и самоизоляции от центральных органов партии. Важнейшие из многочисленных претензий, которые были предъявлены докладчику, сводились к тому, что Севзапбюро допускает непропорционально большой прием в кандидаты в партию из категории «служащие и проч.», а также предоставляет кандидатам активное избирательное право.
Претензии касались партийного строительства, пропаганды, издательской политики и прочего. Цитировалось место из резолюции ленинградского губкома по вопросу о промышленности, где содержался грубый выпад по адресу центральных хозяйственных учреждений и утверждалось, что самодеятельность мест является наиболее действенной гарантией «против рецидивов на деле обанкротившегося главкизма и порождаемого последним бюрократического формализма и аппаратно-чиновничьей узости, однобокости и ограниченности и служебно-ведомственной тупости в деле руководства и управления строительством промышленности и экономики страны»[731]. До этого ленинградцы регулярно донимали Цека партии жалобами на то, что центральные ведомства совершенно не желают считаться с руководством области и даже в вопросах кадровой политики действуют в обход местных партийных комитетов. Цитировавший товарищ обижался: да, в работе центральных ведомств имеются недостатки, но зачем же их ошибки таким образом формулировать.
В этих формулировках угадывалась рука самого Залуцкого, который, как натуральный пролетарий, считал возможным демонстрировать свою образованность без всяких церемоний. Своеобразность ленинградского стиля привлекла особенное внимание. Сталин даже зачитал письмо Залуцкого на имя Бубнова, в котором один авторитетный работник Цека, член партии с 1909 года, характеризовался как «какой-нибудь ушибленный чинушка из аппарата», «делопроизводитель по своему естеству и природе». Сталин возмущался: «Откуда у товарища Залуцкого эта спесь захудалого дворянина в отношении старого работника партии?» Но главное в поведении ленинградцев, по мнению генсека, заключалось в другом: «Может это невероятно, но это факт — нет связи у ЦК с ленинградской организацией. Что делает ленинградская организация, чем живет эта организация — нам неизвестно по прямым документам. Мы узнаем об этом лишь со стороны»[732].
Залуцкий защищался героически. Было ясно, что постановление Оргбюро по докладу Севзапбюро приобретет особое внутрипартийное значение, и поэтому его проект был утвержден не сразу, а заметно погодя — 12 октября после пленума ЦК[733]. Несмотря на дипломатические формулировки, резолюция получилась очень жесткая — куда ни глянь, кругом в ленинградском партруководстве был отмечен недостаток и недопустимость. Подчеркивалась неудовлетворительность руководства губернскими организациями Северо-Западной области, выражалась обеспокоенность большим процентом служащих, принятых в ленинградскую парторганизацию. Севзапбюро и ленинградский комитет обвинялись в ослаблении связи с ЦК партии, их постановления в отношении партийных кандидатов отменялись. Главный практический вывод выражался в известной необходимости «укрепить» партсилами из Цека производственные ячейки в Ленинграде, а также продолжить «укреплять» работниками за счет Ленинграда те губернии, где работа в деревне совсем слаба. (Как утонченно в аппарате научились формулировать намерения элементарной ссылки в глушь.) Словом, речь шла о планах радикального перетряхивания, и даже разгона ленинградского партактива[734].
Но путь этот по «усилению», точнее подчинению Ленинграда воле Цека, лежал через политический труп Зиновьева и его приближенных. Весь 1925 год сталинская группировка посвятила тщательной, подготовке очередного XIV съезда партии. Для дела Сталин пытался прощупать позицию Троцкого и через третьих лиц делал ему осторожные намеки по поводу возможного сотрудничества. В начале октября на Политбюро по предложению Молотова было решено поручить отчетный доклад Цека на съезде Сталину. Зиновьев возмутился таким посягательством на свое «исконное» право, унаследованное им от Ленина. Начало оформляться открытое противостояние двух группировок.
Следующее крупное разногласие вызвала статья Зиновьева «Философия эпохи. В ожидании XIV партийного съезда», которая, по сути, являлась особой платформой к предстоящему съезду. По поводу ее в Цека состоялся острый обмен мнениями, в результате которого Зиновьеву было предложено исправить ряд мест в статье. Особенно негативную реакцию у большинства вызвала попытка Зиновьева давать новые лозунги партии, в частности лозунг: партия должна встать во главе борьбы за равенство. Большинство цекистов посчитало, что подобный призыв может посеять в умах членов партии величайшее недоумение и путаницу, дескать, каждый партиец, получив такую установку, сможет толковать ее по-своему. Крестьянин по-своему, рабочий по-своему.
Зиновьев в своей тактике 1925 года без смущения заимствовал все наработки своего прежнего противника: ставка на молодежь, против бюрократизма, за равенство — все это были знакомые фразы Троцкого. Очевидно сама объективная ситуация подталкивала любого оппозиционера власти к поискам в определенном направлении. Большинство ЦК предложило Зиновьеву или исключить этот лозунг о равенстве, или преподнести его в удобоваримом виде, чтобы он не носил характера призыва непосредственной борьбы за равенство немедленно, сейчас же. Статья была опубликована, но далеко не в том духе, как того хотелось бы Цека. Зиновьев лишь согласился прибавить к «равенству» слово «социалистическое», т. е. как бы придав своему лозунгу отдаленную перспективу.
Другое крупное столкновение накануне открытой конфронтации — это платформа «четырех», которая была преподнесена сталинскому большинству Зиновьевым, Каменевым, Сокольниковым и Крупской в дни октябрьского пленума ЦК. До пленума принципиальных разногласий в отношении крестьянской политики не было, теперь же четверка ультимативно ставила вопрос так, что если большинство не согласится с их требованиями, то можно считать, что партия находится за пять минут до открытия внутрипартийной дискуссии.
На октябрьском пленуме ЦК было принято решение о том, чтобы вести подготовку к XIV съезду без всяких дискуссий и на съезде членам ЦК выступать единодушно. На пленуме были определены два уклона в крестьянском вопросе и принята никакая, совершенно обтекаемая резолюция по поводу работы среди деревенской бедноты, в которой говорилось об опасности правого, кулацкого и недопустимости левого, антисередняцкого уклонов. Звучали правоверные призывы о необходимости сохранения союза рабочих и крестьян. Как всегда, подготавливая разгром своих соперников, Сталин для облегчения маневра предпочитал играть перед партией роль «золотой середины».
Члены Цека старались не посвящать рядовую партийную массу в свои разногласия, все дискуссии до поры протекали втуне. Памятуя старое, никто не хотел давать повод к обвинениям в раскольничестве. Поэтому почти весь год обе стороны играли в поддавки и вели внешне примиренческую дипломатию. Имелось наружно полное согласие по крестьянскому вопросу, которое было зафиксировано на XIV партконференции весной 1925 года. Имелось единогласие по вопросу о бедноте. Эта резолюция, написанная Молотовым, была принята пленумом ЦК единогласно. «Новая оппозиция» также одобрила проекты резолюций к XIV съезду, против которых впоследствии и выступала. Когда на собраниях в Ленинграде зиновьевцев спрашивали, есть ли крупные разногласия в ЦК, то те отвечали, что таковых не имеется. На ленинградских районных конференциях открыто провозглашалось о поддержке ЦК по крестьянскому вопросу, а в кулуарах полз змеиный шепот: «Кулацкий уклон в ЦК».
В сентябре 1925-го года Зиновьев выпустил брошюру под названием «Ленинизм», где он в противовес всем имевшимся постановлениям ЦК и решениям партконференции утверждал, что Ленин считал возможным в одной стране лишь захват власти пролетариатом, но победа социализма в СССР возможна только в случае победы пролетариата в Европе и Северной Америке. Зиновьев делал шаг навстречу Троцкому, подчеркивая, что тот правильно указывает на невозможность победы социализма в СССР. Брошюра Зиновьева стала основной теоретической базой для объединения антисталинских сил в партии. «Новая оппозиция» полагала, что споры в Политбюро отрицательно влияют, затягивают мировую революцию, что в свою очередь создает невероятные трудности внутри СССР. Капитализм стабилизировался, стал устойчивее, что также создает опасность для советской страны. Советский Союз технически отстал, он один с его полукрестьянским населением не сможет справиться с задачей построения социализма в одиночку.
Потом Зиновьев в «Философии эпохи», а секретарь ленинградского губкома РКП(б) Залуцкий в приватных разговорах с отдельными партийными работниками развивали мысль, что в советском обществе и партии есть почва для перерождения. Залуцкий открыто выступил с обвинением сталинского большинства ЦК в перерождении и термидорианстве. Открытую кампанию против фракции Сталина повела «Ленинградская правда». На ее страницах выступали видные деятели «новой оппозиции»: Г.Я. Сокольников, Г.Е. Евдокимов, А.Д. Саркис и другие.
Впоследствии в списке обвинений, предъявленных «новой оппозиции», еще фигурировало дело о «синих папках». Это была попытка агитации зиновьевцев против решений октябрьского пленума и намерение провести подпольную дискуссию накануне съезда. Аппарат ленинградского губкома комсомола распространял по организациям Северо-Западной области распечатанную подборку статей (в синих папках под названием «Материалы к вопросу о классовой линии партии в деревне, опубликованные в партпрессе с XIV партконференции по октябрьский пленум ЦК. Часть 1. Позиция Бухарина, Слепкова, Богушевского и др.») под грифом «лично, секретно» с комментариями фракционного характера, направленными главным образом против теоретиков сталинской группировки[735].
Публичная полемика была слабым местом команды Сталина, поэтому он благоразумно предпочел уйти от принципиальной постановки вопросов задолго до съезда и еще сильнее налег на рычаги аппаратных комбинаций. В связи с подготовкой к XIV съезду РКП(б) специальным обращением «Ко всем организациям, ко всем членам РКП(б)» Цека дал директиву активного вовлечения широких партийных масс в обсуждение выносимых на съезд вопросов. Под призывами провести обсуждение без давления руководящих партийных органов, «без казенщины, без бюрократических отписок от критики»[736] сталинский аппарат начал широкомасштабную подготовку к выборам делегатов на предстоящий съезд.
Примечательно, что как «новая оппозиция», так и группировка Сталина, учитывая известный им опыт борьбы с Троцким, пытались спровоцировать друг друга на окончательный шаг по гласному размежеванию позиций перед съездом. ЦК выносил уклончивые постановления в духе развертывания «демократии» на общем фоне осуждения фракционности. Сторонники Зиновьева и Каменева вели открытую пропаганду своих идей под громогласными призывами солидарности с политикой ЦК. Шла ожесточенная полемика с оперированием цитатами и контрцитатами из «священных» писаний Ленина, о которых кто-то из оппонентов заметил Зиновьеву, что в них, как у дядюшки Якова, «товару про всякого».
Перед партийным съездом большинство ЦК сделало предложение «новой оппозиции», чтобы члены Политбюро на съезде не выступали друг против друга, чтобы была принята единая резолюция. Сталинцы спекулировали на том, что якобы заострение вопроса о кулаке толкает партию к гражданской войне в деревне. Но оппозиция не пошла на это. В декабре 1925 года с начала кампании выборов делегатов на XIV съезд в партийной печати и на собраниях развернулась широкая открытая полемика между сторонниками «новой оппозиции» и большинством ЦК. Десять суток начиная с 1 декабря длилась 22-я ленинградская губпартконференция. Ни телеграмма Политбюро, ни письмо Сталина не смогли переломить общее антицековское направление конференции ленинградских активистов, которые, поддержав лозунги «новой оппозиции», выбрали делегатами на партийный съезд исключительно ее сторонников.
Каменев в Москве был скован опекой кремлевского руководства, но и он также предпринимал попытки организовать блок сторонников оппозиции в московской парторганизации. Однако в Москве, на которую лидеры новой оппозиции возлагали не меньшие надежды, их ожидала полная катастрофа. Сталин давно тайно переманил на свою сторону секретаря московской партийной организации, зиновьевского протеже Н.А. Угланова, который уже в течение длительного времени вел двойную игру, а 5 декабря на московской предсъездовской конференции со всей партийной верхушкой столицы открыто перешел на сторону сталинцев.
Это был тяжелейший удар по оппозиции, который сразу свел ее и без того призрачные шансы на победу к нулю. Зиновьевцы пытались исправить положение и накануне открытия XIV съезда 12 декабря ленинградское руководство решилось обратиться с «Декларацией» к руководству московской организации с предложением без ведома ЦК обсудить важнейшие политические вопросы и совместно выступить на съезде. Фракция «новой оппозиции» приобрела свои окончательные формы.
Было бы неверным полагать, что борьба в дискуссии происходила между мобилизованным аппаратом сталинского Цека и беззаветными подвижниками из «новой оппозиции», вооруженными только своими благородными идеями. Здесь столкнулись два принципиальных, но разноуровневых типа политической организации. Оппозиционеры в приватных разговорах охотно признавали, что они не государственники, а революционеры и советскую форму государственности они рассматривают лишь как неизбежное зло, необходимое для организации в СССР материальной и политической базы мировой революции[737]. Тащить всех трудящихся Востока и Запада в мировую революцию и марксистский социализм на плечах русского мужика — эта доктрина, глубоко чуждая большинству населения России, открыто заявила о себе в выступлениях лидеров левой оппозиции после смерти Ленина. В целом позитивный и долгожданный для всех базовых слоев советского общества процесс перехода от революционаризма к государственной политике в их оценке был негативным. Они, безусловно, не являлись государственниками, но их революционаризм также требует конкретной оценки. Революционеры не могут действовать без организации, и они ее создали. Их организация имела не государственную, не партийную и даже не ведомственную природу, а носила клановый, едва ли не групповой, характер.
У Зиновьева вся постройка держалась на клановом принципе подбора кадров и все, в конечном счете, зависело от степени личной преданности ставленника, что, разумеется, не давало никаких гарантий от «неожиданностей», подобных измене Угланова. Сталинская группировка олицетворяла более высокую ступень организации — госаппарат в его штатной сердцевине. Партийный аппарат среди всей бюрократии носил универсальный, то есть государственный, а не ведомственный или клановый характер, он разрушал ведомственность и клановость. Это была уже государственная система, институт, который в меньшей степени зависел от воли отдельных людей и который закономерно продемонстрировал во внутрипартийной борьбе преимущества, так сказать, «прогресса» над «варварством», превосходство цивилизованных форм организации. В истории всегда власть учреждений была предпочтительнее власти лиц.
Новая генерация функционеров, пришедшая в руководство партии и государства в годы нэпа, была уже иного склада, нежели того требовал интернациональный социализм. Она легко попадала под влияние чисто государственных соображений и не только явственно их защищала, но и стремилась проводить в жизнь с крайне вредной для антигосударственных оппозиционеров последовательностью. Отсюда понятна постоянная забота сталинского партаппарата об обновлении партийных рядов, выдвижении активистов и воспитании новых руководящих кадров.
Выборы делегатов на съезд, проводившиеся в начале декабря на краевых и губернских партконференциях, определили послушный аппарату Цека состав XIV съезда и предрешили поражение «новой оппозиции», хотя этот съезд вошел в историю правящей партии как уникальный по накалу страстей и упорству борьбы. Киров в те дни писал жене, что «на съезде у нас идет отчаянная драка, такая, какой никогда не было»[738].
Генсек Сталин прочел довольно скромный отчетный доклад ЦК. Ленинградцы потребовали выслушать содоклад Зиновьева, который выступил с развернутым обоснованием тезиса о невозможности строительства социализма в одной экономически отсталой стране. Каменев от лица оппозиции выступил за возвращение Секретариата ЦК к его первоначальному состоянию технического, исполняющего органа и возрождение полновластного Политбюро, которое объединяло бы всех политиков партии: «Мы не можем считать нормальным и думаем, что это вредно для партии, если будет продолжаться такое положение, когда Секретариат объединяет и политику и организацию и фактически предрешает политику»[739].
Главной целью оппозиционеров на съезде было отстранение от руководства партии сталинской группировки. Они добивались снятия Сталина с поста генерального секретаря ЦК, мотивируя тем, что он не способен обеспечить единство партии и выражать волю ее большинства. Но Ленинград в 1925 году не обладал силой и влиянием Петрограда 1917 года. Сталинской фракции удалось изолировать ленинградскую делегацию, практически единственную, поддержавшую выступление «новой оппозиции», а затем добиться одобрения съездом политической и организационной линии ЦК РКП(б). В резолюции по отчету ЦК съезд подтвердил курс на построение полного социалистического общества в СССР в условиях капиталистического окружения.
Однако для окончательного торжества над оппозицией этого было мало. Требовалось разгромить зиновьевцев на их территории — в ленинградской организации. Еще в дни съезда Цека принял решение о назначении ответственным редактором «Ленинградской правды» своего доверенного И.И. Скворцова-Степанова. В Ленинград была направлена группа представителей ЦК из числа делегатов съезда с целью пропаганды решений съезда и организации кампании по перевыборам руководства партийной организации. 5 января 1926 года ЦК партии утвердил новый состав секретариата ленинградского губкома и Северо-западного бюро ЦК во главе с С.М.Кировым. Аппарат Цека мобилизовал целую армию агитаторов, наводнивших партийные ячейки города и разъяснявших антиленинский характер зиновьевской группы. Делать это в обстановке открытой конфронтации было невероятно трудно. Разъяснявшие линию съезда ВКП(б) порой натыкались на встречные «разъяснения» зиновьевского актива при помощи кулаков. Новый состав Севзапбюро первым делом занялся расследованием многочисленных фактов «преследований партийцев, активно и безоговорочно проводящих и защищающих линию партии и решения съезда и критикующих позицию ленинградской делегации на съезде». Десятками примеров подтвердилось, что сторонников XIV съезда в Ленинграде подвергали нешуточным гонениям. У них отбирали литературу, грозили исключением из парторганизации, разгоняли собрания, избивали и увольняли с работы с мотивировкой: «Зато, что проводит линию, направленную против большинства актива района»[740].
В ходе неоднократных повторных собраний парторганизаций эмиссары Цека добивались осуждения позиции ленинградской делегации на съезде и одобрения решений съезда. Тот же Киров в письме Орджоникидзе от 16 января сообщал, что собрания порой принимают такой чрезвычайный характер, что в отдельных углах аудитории среди коммунистов дело доходит до настоящего мордобоя[741]. Начались перевыборы бюро парторганизаций и райкомов партии, где находились сторонники Зиновьева. Организационный разгром «новой оппозиции» продолжался на районных и уездных конференциях и завершился в начале февраля на 23-й губернской конференции в Ленинграде.
Зиновьев утратил свою главную опору, одновременно решением Политбюро с ключевого экономического поста был снят Каменев под предлогом упразднения должности председателя Совета Труда и Обороны. Другой видный оппозиционер Сокольников потерял портфель наркома финансов. С января 1926 года Сталин, имея устойчивое большинство и в Цека и в Политбюро, начал пожинать плоды своей многолетней работы. Однако вкус их оказался горек. Если в выборе путей и средств сокрушения политических соперников у генсека и его окружения сомнений почти не возникало, то по конкретным вопросам государственной политики таковых имелось великое множество. Партийная линия нэпа с трудом поддавалась произвольному выправлению. Непрерывная ожесточенная борьба с политическими противниками серьезно отравляла жизнь сталинской котерии, но вместе с тем, в некотором смысле и облегчала ее. В частности, в выборе устойчивых политических ориентиров. Если надпочвенная левая оппозиция в лице Троцкого бросала лозунг «сверхиндустриализации» то, естественно, реакция Цека шла в обратном направлении — на «укрепление союза рабочих и крестьян». Если та же левая, но уже в лицах Зиновьева и Каменева, поднимала знамя «мировой революции», то в ответ звучал призыв — даешь «опору на собственные силы». Опосредованным образом внутрипартийная борьба с левыми благотворно влияла на крестьянскую политику государства, заставляя углублять принципы новой экономической политики.
Условия нэпа полагали два крайних принципа, из которых постепенно оформилась та дилемма, в чьих тисках сталинское руководство будет извиваться до конца всего периода. То есть либо суровый нажим на имущее крестьянство, как предлагал Троцкий и его восприемники из «новой оппозиции», либо создание этому крестьянству возможности для беспрепятственного накопления и далее «стричь» частное хозяйство во имя индустриализации по мере его укрепления. Последний вариант был грамотно сформулирован наркомфином Сокольниковым и несколько позже приобрел скандальное звучание в призыве «Обогащайтесь!», сорвавшемся у Бухарина в апреле 1925 года на собрании актива московской парторганизации.
Отрицательная, но заметно заторможенная реакция Сталина на вульгарность «любимца партии» говорит о том, что в 1925?1926 годах, в пик внимания партии к частному хозяйству, эта линия могла бы быть позитивно воспринята большинством руководства, если бы она не была столь вопиюще неполитичной в обстановке борьбы с левыми. Возможно, Сталин сознательно подставил Бухарина, заставив его пойти его на то, чтобы прощупать почву под идею и в случае чего принять удар на себя. По свидетельству Молотова и других, Сталин часто проделывал такие фокусы со своими помощниками, даже полагая их партийным долгом прикрытие генерального секретаря. В этот период сталинское большинство в ЦК было максимально открыто к восприятию правосоциалистических идей. В том же году ЦКК признала допустимой для членов партии работу маклерами на бирже, но с тем, чтобы получаемое маклерами вознаграждение не превышало партийного максимума[742].