Глава 23 Мастер от Фаберже

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 23

Мастер от Фаберже

В марте 1999 года мне позвонил атташе по культуре российского посольства в Египте Олег Левин.

— Владимир, вы не могли бы зайти в посольство? Хотел бы с вами посоветоваться.

В посольстве Левин показал мне пришедшее по факсу письмо следующего содержания.

«Чрезвычайному и Полномочному Послу России в Египте господину Гудеву Владимиру Викторовичу.

Многоуважаемый господин Посол!

Изучая историю фирмы Фаберже, я установила, что один из ведущих скульпторов фирмы, Борис Оскарович Фредман-Клюзель (1878 — после 1952), проживал и работал в качестве профессора Национальной академии художеств в Каире в 1927–1952 гг. Я готовлю новую книгу «Большая семья Фаберже» (мой прадед — Карл Густавович Фаберже) и была бы очень благодарна Вам, если бы Вы могли помочь уточнить некоторые вопросы».

Дальше шли несколько вопросов и подпись: Татьяна Фаберже.

— Понимаете, — сказал Левин, — никто в посольстве ничего не знает об этом Фредмане-Клюзеле. Может, вам что-то известно?

Имя я это слышал. Десять лет назад, когда я начал собирать материалы о Билибине, пожилой критик Эми Азар говорил мне, что даже писал когда-то о Фредмане-Клюзеле. Но тогда я не знал, что он был одним из ведущих скульпторов знаменитой фирмы Фаберже, и потому не обратил на слова Азара особого внимания.

— Попробую помочь правнучке Фаберже, — сказал я Левину. — Так ей и сообщите. Но это, конечно, потребует времени.

Самое простое — найти книгу. И я в очередной раз отправился в национальную библиотеку «Дар аль-кутуб». Но не тут-то было! В свое время Эми Азар не дал мне своей визитной карточки, а по-арабски его имя и фамилия могут писаться в нескольких вариантах. К тому же я не знал названия книги. Начал с алфавитного каталога — ничего похожего. Потом в тематическом каталоге просмотрел названия всех книг по скульптуре. И опять ничего.

Ладно, значит, надо идти другим путем. Схожу-ка я в выставочный комплекс «Эхнатон». Может, у них есть своя библиотека, а возможно, и узнаю о судьбе Эми Азара. Жив ли он, здоров? Если да, то обращусь прямо к нему. Адрес Азара где-то был у меня записан, но телефона дома у него не было.

Директор «Эхнатона», мадам Фаузия, меня разочаровала. Библиотеки в комплексе нет, о Фредмане-Клюзеле она не слышала, и об Эми Азаре ничего не знает. Посоветовала обратиться к директору Музея современного искусства Сарвату аль-Бахру.

Прежде чем связаться с директором, я побродил по музею. Когда-то Эми Азар говорил мне, что работы Фредмана-Клюзеля есть в каирских музеях. Может, и есть, но только не в этом. Сарват аль-Бахр о русском скульпторе тоже ничего не знал. Он, в свою очередь, посоветовал мне поговорить с известной художницей, немолодой уже Газбийей Сирри.

О Фредмане-Клюзеле мадам Сирри не слышала, зато сказала, что Эми Азар жив, но тяжело болен и находится в больнице в Гелиополисе. Беспокоить старика не стоит. В заключение разговора я получил еще один совет: связаться с председателем Союза художников Египта Хусейном аль-Гибали.

На этом я временно прервал поиски, поскольку наступила пора летнего отпуска. Вернувшись в сентябре в Каир, я стал искать аль-Гибали и после нескольких неудачных звонков нашел его.

— Нет, мистер Владимир, — ответил собеседник, такое имя — Фредман-Клюзель — мне незнакомо. Говорите, узнали о нем от Эми Азара? А что, он еще жив? Я уже лет пять о нем ничего не слышал!

— В начале лета был жив, — ответил я. — По крайней мере мне так сказала Газбийя Сирри.

— Да ему уже года 82, не меньше! В общем, советую вам поговорить с ректором Академии изящных искусств профессором Фаузи Фахми.

Дозвониться до профессора Фахми оказалось совершенно невозможным. То его нет, то проводит совещание, то телефон занят наглухо. Когда я уже порядком надоел секретарше ректора, она подозвала к телефону его помощника, доктора Махрана. Узнав, кто я, он моментально перешел на русский: учился когда-то в Советском Союзе. — Библиотека у нас есть, — сказал доктор Махран, — но книг по скульптуре, скорее всего, в ней нет. Дело в том, что скульптуру, как и живопись, в академии не преподают — только музыку, кино, театр и балет. А живопись и скульптура — это то ли в Каирском, то ли в Хелуанском университете. Но я все-таки посмотрю в библиотеке. Перезвоните мне, пожалуйста, дня через три.

Я добросовестно перезвонил, но ответ — увы! — вновь был отрицательным. Стал размышлять, как бы мне побыстрее выйти на деканов соответствующих факультетов в двух университетах. Запросить встречи с ними официально, через пресс-центр, где аккредитованы иностранные журналисты, — дело долгое и хлопотное. А я спешил. Ведь с того времени, когда Татьяна Фаберже направила письмо нашему послу, прошло уже больше полугода, и мне было неудобно перед ней.

Тут я вспомнил, что кто-то из моих знакомых кончал факультет изящных искусств Каирского университета. Да, точно, это Магди Изеддин, молодой художник-дизайнер, с которым мы выпускали в 1996 году первый путеводитель по Египту на русском языке по заказу египетского министерства туризма.

Магди дома не оказалось. Ладно, позвоню потом. А сейчас пора ехать в Российский культурный центр.

Там открывается интересная выставка работ мастеров из знаменитого дагестанского аула Кубани.

На выставках такого рода, а они проводятся регулярно, народу обычно бывает немного. Но зато приходят специалисты и знатоки. Так было и на этот раз. Среди приглашенных на выставку оказался доктор Халед Эвейс, преподаватель факультета прикладного искусства Хелуанского университета — одного из пяти расположенных в Каире университетов. На этом факультете как раз и изучают скульптуру. Правда, у доктора Эвейса другая специализация — фотография, кино и телевидение. Но когда я рассказал ему о возникшей у меня проблеме с книгой, мой новый знакомый обещал помочь — поговорить со своими коллегами-скульпторами. Попросил на это пять дней.

Магди я решил пока не звонить, тем более что доктор Эвейс уверенно сказал: скульптуру преподают только у нас. Зато позвонил в Александрию Татьяне Николаевне Монти. Фредман-Клюзель наверняка был заметной фигурой среди русских эмигрантов, так что Монти вполне могла быть с ним знакома, даже несмотря на очень солидную разницу в возрасте. К моему удивлению, Татьяна Николаевна ответила, что такого имени не слыхала. «Может, потому, — добавила она, — что я всю жизнь прожила в Александрии, а он жил в Каире».

Подошло время звонить доктору Эвейсу. Он бодро заверил меня, что пожилой профессор скульптуры обещал ему через три дня принести книгу. Когда же я позвонил через три дня, Эвейс сказал, что профессор книгу забыл, но твердо обещал принести ее на следующей неделе.

На следующей же неделе я вместе с группой иностранных журналистов, аккредитованных в Каире, должен был по приглашению Европейской комиссии — исполнительного органа Европейского союза — посетить ее учреждения, расположенные в Брюсселе, Люксембурге и Страсбурге. Завершить поездку должна была встреча в Париже с бывшим Генеральным секретарем ООН доктором Бутросом Бутросом Гали. И тут у меня мелькнула мысль: а ведь Татьяна Фаберже наверняка живет недалеко от Парижа! Вот бы мне с ней встретиться! И, воодушевленный этой идеей, я отправил правнучке великого мастера по факсу предложение о встрече в Париже.

Ответ Татьяны Федоровны обескуражил меня. Оказалось, что она живет совсем на другом конце Франции — у границы Швейцарии, недалеко от Женевы. Я бросился к карте и обнаружил, что Страсбург значительно ближе к Женеве, чем Париж. Пожалуй, в один из двух дней пребывания в Страсбурге я мог бы съездить к Фаберже. Тем более что представитель России в находящейся в Страсбурге штаб-квартире Совета Европы — мой сокурсник и приятель Андрей Валентинович Вдовин. Он наверняка поможет мне организовать эту поездку, а может, и сам захочет принять в ней участие. И я отправил еще один факс Фаберже.

Вместо письменного ответа Татьяна Федоровна просто позвонила мне. Страсбург от нее действительно поближе, чем Париж, но ненамного, и сообщение с ним неудобное. Так что на этот раз повидаться нам не удастся. Зато мадам Фаберже сказала, что уже отправила мне почтой ксерокопии тех страниц книги «Фаберже и петербургские ювелиры», где рассказывается о докаирском периоде жизни Фредмана-Клюзеля. Так что, несмотря на легкое разочарование от того, что встретиться с мадам Фаберже мне не удастся, в Европу я полетел в хорошем настроении.

Вернувшись в Каир, я нашел в почтовом ящике пакет. Книга, главу из которой прислала мне Татьяна Федоровна, была издана в Санкт-Петербурге в 1997 году, к 150-летию со дня рождения ее прадеда, основателя фирмы Карла Фаберже. Авторов, кроме самой мадам Фаберже, еще двое — А. С. Горыня и В. В. Скурлов. Обширную главу о Фредмане-Клюзеле написал Скурлов. Впрочем, данных о жизни и творчестве самого Бориса Оскаровича оказалось в ней не так уж много. Куда больше о том, какое место в работе фирмы Фаберже занимала скульптура.

Итак, Борис Оскарович Фредман-Клюзель родился в Петербурге 27 апреля 1878 года. Отец его, Оскар-Карл Фредман, по национальности был шведом, мать, Наталья Клюзель, по отцовской линии имела французские корни. Но оба считали себя русскими, как впоследствии и их сын Борис. Отец его был купцом 2-й гильдии и торговал в Гостином дворе. В 16 лет будущий скульптор поступил в художественное училище, но за год до его окончания, в 1897 году, отправился в Стокгольм, заканчивать свое образование в Королевской академии изящных искусств. Там он два года как раз и изучал скульптуру.

О последующих восьми годах жизни Фредмана-Клюзеля известно очень немного: работал в театре, давал частные уроки. С 1907 года он начал получать заказы от фирмы Фаберже. К тому времени Борис Оскарович уже был хорошо известен как талантливый скульптор-анималист: он лепил модели лошадей для музея гвардейского Павловского полка. И вот тут-то и наступил его звездный час.

Фирма Фаберже была хорошо известна в Европе не только качеством своих изделий, но и тем, что все они были штучными, выполненными, как правило, только в одном экземпляре. И вот король Англии Эдуард VII обратился к Фаберже с просьбой командировать к нему скульптора, чтобы увековечить его любимых домашних животных. Выбор пал на Фредмана-Клюзеля.

Конец 1907 года Борис Оскарович провел в Англии. Он вылепил там 20 восковых фигур животных — лошадей, пони, осликов, собак. Работу принял сам король. Восковки были отправлены в Петербург, где мастера Фаберже вырезали фигурки из камня. Одна восковка, любимого скакуна короля Персимона, была отправлена в Москву, где фигурку отлили в серебре. Все они были потом куплены его величеством.

Позднее Фредман-Клюзель принимал участие в создании популярной серии каменных фигурок «Русские типы». Доподлинно известно, что он создал «Маляра» и «Попа», а возможно, и некоторые другие из 55 известных фигурок этой серии.

И, наконец, балет. Фредман-Клюзель очень любил его и вылепил около 60 статуэток артистов балета, в том числе таких знаменитых, как Павлова и Кшесинская, В книге есть такая фотография: Анна Павлова позирует Борису Оскаровичу. В 1915 году он даже сделал слепок ее ноги. Отлитая в бронзе, она затем была приобретена Британским музеем в Лондоне. Вторая отливка с этого слепка находится в Государственном музее театра и музыкального искусства в Петербурге.

В начале 20-х годов Фредман-Клюзель эмигрировал в Париж. Там он до 1928 года работал профессором Школы прикладных искусств, а затем уехал в Каир. Почему — так и осталось неясным. Может, из-за того, что в Европе разразился жестокий экономический кризис, а в Каире ему предложили хорошее место. А может, просто в поисках новых впечатлений, так нужных любому художнику.

Прочитав статью, я начал опять звонить доктору Эвейсу. Договорились, что я приеду к нему на факультет. Познакомлюсь с преподавателями кафедры скульптуры, покопаюсь в библиотеке.

Добрые полдня, проведенные в библиотеке факультета прикладных искусств Хелуанского университета, не дали ровным счетом ничего. Каталога в нашем понимании там не оказалось, и мне разрешили просто просмотреть все книги в разделе «Скульптура». Затем я перешел к гораздо более обширному разделу — «История искусства». И опять желанной книги я не нашел. Зато меня порадовали на кафедре скульптуры: одному из ее преподавателей, Махмуду Багори, хорошо за 80, и он наверняка помнит Фредман-Клюзеля. Самого Багори в этот день не было. Я взял его телефон и вечером позвонил ему домой.

— Фредман-Клюзель? — переспросил старик. — Конечно, знал, и очень хорошо! Приходите послезавтра на факультет — я вам о нем расскажу.

Багори — он родился в 1915 году — оказался маленьким, не по годам энергичным человеком. За воспоминания принялся с энтузиазмом.

— Клюзель жил в районе Эзбекия, в доме номер 9 по улице Генина, — начал он свой рассказ. — Там у него была и студия. Борис не был женат, его хозяйством занималась экономка, мадам Кара. Кажется, она была француженкой. Работал он профессором на факультете изящных искусств Каирского университета — года до 1945 или 1946-го, точно не помню. Потом вышел на пенсию. Мы дружили добрых полтора десятка лет, я часто бывал у него дома, даже иной раз помогал ему в работе. Обычно Клюзель лепил 4–5 вариантов одной скульптуры, потом выбирал лучший, а на остальных показывал, какие сделал ошибки. Работая, он очень иного курил — одну сигарету за другой. Неплохо говорил по-арабски. Когда его спрашивали, уже после выхода на пенсию, почему он остался в Каире, то всегда отвечал: «Я люблю Египет, зачем же мне отсюда уезжать?»

— А вы помните, в каком году ваш друг умер, где похоронен? — спросил я Багори.

— Нет, не помню, — ответил старик. — Где-то в начале 50-х годов. Знаю только, что после его смерти мадам Кара забрала из квартиры и студии все. А куда дела, не знаю.

— Ну, а какой эпизод из жизни Клюзеля вам особенно запомнился?

— С бюстом Нагиба Харабли. Было это в конце 40-х годов. Харабли, министр образования, заказал Клюзелю свой бюст. Тот выполнил его в гипсе и принес показать помощнику министра. «И сколько это стоит?» — спросил помощник. «Пятьсот фунтов», — ответил Клюзель. «Пятьсот фунтов? — удивился помощник. — Да ведь это просто гипс!» Клюзель взорвался. Он выхватил из кармана нож и два раза крестом резанул по бюсту. «Гипс-то стоит всего 10 пиастров, — сказал он. — А искусство — миллион». Так министр и остался без бюста.

— Скажите, а кто из известных скульпторов был учеником Клюзеля?

— Да почти все мои ровесники! — ответил Багори. — Гамаль Сегини, Абдель Кадер Ризк, Абдель Хамид Хамди, Мустафа Метавалли, Мустафа Нагиб, Ахмед Осман — он был основателем и первым деканом факультета изящных искусств Александрийского университета. Правда, никого из них уже нет в живых.

— Слышали ли вы о книге Эми Азара про Фредмана-Клюзеля?

— Про книгу не слышал, а самого Азара хорошо знаю. Вам надо обязательно побывать на факультете изящных искусств на Замалеке, — убежденно продолжал Багори. — Декан факультета, профессор Хазем Фатхалла, мой знакомый. Хотите, я сам договорюсь с деканом о встрече?

— Конечно, хочу!

— Тогда я вам позвоню дня через два-три.

Профессор Фатхалла такого имени — Фредман-Клюзель — не слыхал. Но когда я рассказал, что знал, о русском скульпторе, работавшем более полувека назад на его факультете, предложил:

— Давайте я позвоню Хусейну Бикару. Это известный художник, старик, ему уже за 80. Может, он что знает про вашего Клюзеля.

Декан не ошибся. Бикар был хорошо знаком с Борисом Оскаровичем. Я попросил у профессора трубку.

— Фредман-Клюзель был первым заведующим кафедрой скульптуры на факультете, — уверенно сказал Бикар. — Это был мастер высокого класса.

— А не попадалась ли вам книга Эми Азара о нем? — спросил я старика.

— Нет, не попадалась, — ответил он.

Договорились о встрече — наверняка художник вспомнит какие-то подробности жизни Фредмана-Клюзеля, как это было с Багори.

Квартиру Бикара я нашел легко, она оказалась совсем недалеко от нашего корпункта. Тесные комнаты с высокими потолками были завешаны картинами, по большей части портретами разных размеров и стилей. 86-летний художник пригласил меня в гостиную, где над белым пианино висел портрет Бетховена, и начал рассказывать.

— Я был одним из девяти первых выпускников факультета изящных искусств Каирского университета. Было это в 1933 году. В качестве дипломной работы каждый из нас должен был представить комиссии картину, причем анонимно, под номером. Я нарисовал портрет крестьянина-феллаха. Я уже неплохо рисовал, портрет мне нравился, и я был уверен, что получу за него «пятерку». И вдруг председатель комиссии говорит: «Номер 424 — три с минусом». Это был мой номер, и я очень расстроился.

Тут в комнату, где проходило заседание комиссии, вошел Клюзель. Все уже знали, что он не только великолепный скульптор, но и отличный портретист. Клюзель посмотрел дипломные работы и остановился возле моего феллаха. «Чья это работа под номером 424?» — спросил он. Я ответил, что моя. «Прекрасно, молодой человек! — сказал он. — Можно я заберу этот портрет себе?» Я был счастлив и, конечно, разрешил Клюзелю взять портрет.

— С тех пор, — продолжал старик, — я часто приходил к Клюзелю, советовался с ним. Даже побывать в его квартире — и то было очень интересно. Она представляла собой настоящий музей. Однажды Клюзель попросил меня написать его портрет. Я с молодой горячностью взялся за эту почетную работу. Клюзель подсказывал мне, что надо переделать. Наконец портрет был готов и был вывешен на стене у него в мастерской.

— Вот бы знать, где сейчас этот портрет! — с тоской в голосе воскликнул я.

— Да он здесь, у меня! — ответил Бикар.

— Как это? — искренне удивился я.

— Да вот так, — ответил старик. — Когда вещи Клюзеля после его смерти распродавали, я увидел в каталоге: «Портрет Клюзеля работы Бикара — 5 фунтов». Я и выкупил его.

Старик отправился в соседнюю комнату и через пару минут вернулся оттуда с портретом. На меня вполоборота внимательно смотрел интеллигентный, немного грустный человек средних лет. Если судить по иллюстрациям к книге «Большая семья Фаберже», египетскому художнику удалось передать характерные черты Фредмана-Клюзеля. В левом нижнем углу портрета стояла подпись Бикара и дата — 1938 год.

— А нет ли у вас фотографии Клюзеля? — спросил я.

— Была где-то, и очень хорошая, да затерялась.

— Как вы думаете, где могут быть работы Клюзеля?

— Главным образом, конечно, в частных коллекциях, — ответил старик. — Помнится, они были еще в художественном музее на площади Тахрир, но лет двадцать назад музей ликвидировали, виллу, где он находился, снесли. По-видимому, надо искать в запасниках. У меня есть одна книга Азара, о египетских художниках, — добавил Бикар. — Хотите посмотреть?

Я утвердительно кивнул. Старик унес портрет Фредмана-Клюзеля и принес довольно толстую книгу. Она была напечатана еще в 1961 году, причем на французском языке.

— Странно, что книга на французском! — воскликнул я.

— Да ничего странного, — ответил Бикар. — Азар кончил Сорбонну, долго жил в Париже. Он вообще предпочитал писать по-французски.

Так вот почему я до сих пор не нашел его книгу про Фредмана-Клюзеля! Ведь я был убежден, что она написана по-арабски, и смотрел в каталогах и на полках только издания на арабском языке!

Я сердечно поблагодарил старого художника и твердо решил: надо опять ехать в национальную библиотеку «Дар аль-кутуб».

На другой день я уже был там. Но меня опять ждало разочарование. Каталог книг на иностранных языках наконец-то вносили в компьютер, и он оказался недостижим на несколько месяцев вперед. В зале же книг по искусству я нашел лишь ту книгу Азара, что показывал мне Бикар. Просмотрев ее еще раз, более внимательно, я сделал маленькое открытие: в конце книги оказалась библиография, а в ней — названия одиннадцати предыдущих книг Азара, все — на французском языке. Одна из них, изданная в 1955 году, называлась «Иностранные художники в Египте». Не в ней ли писал Азар о Фредмане-Клюзеле? Только вот где найти эту книгу? Может, на факультете изящных искусств?

Профессор Фатхалла был на месте. Я попросил у него разрешения покопаться в факультетской библиотеке. Декан позвонил по телефону, и, когда я вошел в читальный зал, меня уже ждали. Но ни одной книги Азара библиотекарша найти так и не смогла. В утешение мадам Амира принесла несколько книг по истории современного египетского изобразительного искусства. В одной из них я нашел подтверждение словам Бикара: в несуществующем ныне художественном музее на площади Тахрир действительно были работы Фредмана-Клюзеля. Только вот какие — в книге не говорилось. Открылся музей в 1940 году, а ликвидировали его в 1965-м. Было в этой книге и еще одно упоминание о Борисе Оскаровиче: в 1937 году на посту заведующего кафедрой скульптуры его сменил его же ученик — Ахмед Осман. По-видимому, с тех пор Фредман-Клюзель просто занимал должность профессора.

Хусейн Бикар. Портрет Б. О. Фредмана-Клюзеля. 1938 г

Пока я просматривал книги, мадам Амира принесла мне довольна увесистый том в ледериновом переплете. Это оказалась подшивка ежемесячного журнала «Саут аль-фаннан» («Голос художника») за 1952 год. Журнал выходил на арабском языке, но в каждом его номере были две-три статьи, написанные по-французски. Многие из них принадлежали перу Эми Азара. Были среди материалов журнала и статьи, посвященные иностранным деятелям искусства.

И тут я вдруг подумал: а может, Азар, когда говорил мне, что писал о Фредмане-Клюзеле, как раз и имел в виду такую журнальную статью? Помнится, я еще удивился, когда он сказал, что этой работы нет в его домашней библиотеке. Книги, как каждый автор, Азар наверняка держал у себя на полке. Другое дело — журналы, тем более изданные десятилетия назад.

Но проверить сразу свою догадку я не смог. В библиотеке прозвенел звонок, и, хотя был всего час дня, читатели начали сдавать книги. Дело было в Рамадан, месяц мусульманского поста, когда все в Египте работают вполсилы. Мадам Амира любезно пригласила прийти еще. Что я и сделал дня через три, но результат опять равнялся нулю. В библиотеке оказалась лишь еще одна подшивка журнала «Саут аль-фаннан» за 1950 год, но никакого упоминания о Фредмане-Клюзеле в журналах не было.

Признаться, я надеялся на большее, и благодаря Азару оно казалось легкодостижимым. Я положил в пакет записи бесед с Багори и Бикаром, выдержки из книги, где упоминалось о Фредмане-Клюзеле, фотографию его портрета работы Бикара — и отправил все это во Францию, Татьяне Федоровне Фаберже. А заодно и поздравил ее с наступающим, 2000 годом.