Что же дальше?

Что же дальше?

О падении стены 9 ноября можно говорить лишь в переносном смысле. Во-первых, система выдачи разрешений на выезд и на въезд формально просуществовала в ГДР еще некоторое время. Во-вторых, производимый с помощью тяжелой техники физический демонтаж стены закончился только два года спустя. К концу 1990 года были снесены 32,4 километра стены; оставшиеся 80 километров исчезли к концу 1991 года. Сохранившийся у станции городской железной дороги «Варшауэрштрассе» фрагмент с известными всему миру росписями не является, строго говоря, частью Берлинской стены; это ограждение расположенного здесь речного порта. Куски стены для создаваемых в городе мемориалов приходится долго разыскивать или воссоздавать заново.

Однако в центре города демонтаж стены происходил «ударными темпами». Бранденбургские ворота были открыты для движения пешеходов уже 22 декабря 1989 года – точно к Рождеству, как первоначально и планировалось. Акт был символическим: отныне и навсегда стену можно было считать только подлежащим сносу атипичным архитектурным сооружением. Гельмут Коль очень хотел придать церемонии открытия ворот как можно более пышный характер. Помпезность должна была компенсировать тот факт, что падение стены произошло в отсутствие канцлера. Коль пригласил на открытие ворот президента США и генерального секретаря ЦК КПСС: их приезд придал бы событию глобальное звучание. Однако Джордж Буш-старший не смог или не захотел посетить Берлин, и ориентировавшийся на него Горбачев также ответил отказом. Мы в посольстве считали это решение Горбачева ошибкой, поскольку было бы совсем не лишним подчеркнуть особое значение, придаваемое СССР судьбе ГДР. В итоге ворота были открыты в чисто немецкой режиссуре: Гельмут Коль и новый председатель Совета министров ГДР Ханс Модров, Вальтер Момпер и Эрхард Крак.

Объективно события 9 ноября сыграли роль «начала конца» ГДР. Они подорвали престиж государства как такового и продемонстрировали эффективность давления улицы на государственные органы. После них произошел перелом в настроениях демонстрантов. Бывший ранее главным лозунг «Народ – это мы», который допускал сохранение реформированной ГДР, все чаще стал заменяться лозунгом «Мы – единый народ», который подразумевал курс на объединение с ФРГ. Параллельно нарастало с каждым днем воздействие политиков и средств массовой информации ФРГ на общественное сознание ГДР. События развивались в самом неблагоприятном направлении, о чем заблаговременно предупреждало посольство. Темп развития был головокружительным. Однако было бы неверным считать, что сразу же после падения стены битва за ГДР была проиграна.

Среди оппозиционных организаций республики сильны были пацифистские настроения и тенденция к сохранению социальных достижений ГДР. Эти элементы протестного движения стремились сохранить самостоятельное существование ГДР на обозримую перспективу, предотвратив поспешное растворение республики в устоявшейся реальности ФРГ, входившей в НАТО.

Нарастающее обострение обстановки делало еще более настоятельным установление прямых деловых контактов с новым руководством блоковых партий и с конструктивно настроенными лидерами оппозиционных движений. Я провел серию встреч с этой группой политиков. 29 ноября и 20 декабря я нанес визиты новому председателю ХДС ГДР Лотару де Мезьеру, назначенному заместителем председателя Совета министров ГДР в правительстве Модрова; 7 декабря посетил недавно избранного руководителя НДПГ Гюнтера Хартмана; 13 декабря принял в посольстве располагавшего большим влиянием среди оппозиционеров представителя Евангелической церкви ГДР Манфреда Штольпе, политически близкого к восточногерманской СДП (он впоследствии возглавил земельную организацию социал-демократов земли Бранденбург и стал первым премьер-министром этой земли); 28 декабря состоялась моя беседа с главой Демократической крестьянской партии Гюнтером Малойдой, являвшимся председателем Народной палаты ГДР. Темой всех этих встреч была внутриполитическая обстановка в ФРГ и возможные меры по предотвращению ее дальнейшего обострения в условиях, когда способность государства поддерживать общественный порядок резко ослабла.

За разговором с Хартманом последовал неприятный для меня инцидент. В ходе обмена мнениями с ним я попытался вернуться к идее активизации роли НДПГ как силы, способной поддержать перевод дискуссии о национальном вопросе немцев в русло, обозначенное в правительственном заявлении Ханса Модрова («договорное сообщество германских государств»), которое я считал единственно правильным. Хартман не нашел ничего более остроумного, как без согласования со мной дать в печать эту часть беседы, носившей как всегда конфиденциальный характер. Газета НДПГ «Националь-цайтунг» поместила на следующий день под заголовком «Понтер Хартманн принял посланника посольства СССР» заметку, в которой, в частности, сообщалось: «И.Ф. Максимычев поздравил НДПГ с ее четкой позицией по отношению к конфедерационной идее, озвученной накануне председателем партии в телевизионной передаче «АК-2»[117]. Посланник проявил интерес к поддержанию тесных дружественных связей с НДПГ»[118]. 9 декабря мне пришлось объясняться по этому поводу с находившимся в тот момент в Берлине заместителем заведующего Международным отделом ЦК КПСС Р.П. Федоровым, который счел мои действия нарушением «линии партии», предписывавшей считать предложение о договорном сообществе «поспешным и непродуманным». Присутствовавший при моем объяснении с Федоровым посол молчал. Мне могли грозить серьезные неприятности, но, к счастью, в этот момент подоспели указания из Москвы относительно организации срочной встречи представителей четырех держав для обсуждения планов «Берлинского воздушного перекрестка», и все остальное отошло на задний план, а затем забылось.

Одновременно надо было думать над тем, как противодействовать ожидавшимся попыткам ФРГ «надавить» на ГДР с целью ускорить события. Случай для этого представился 27-28 ноября, когда западноберлинский филиал Аспенского института[119] проводил закрытую для прессы конференцию «Перспективы обоих германских государств на будущее в рамках европейского миропорядка», в которой участвовали правящий бургомистр Западного Берлина Вальтер Момпер (СДПГ) и видный деятель ХДС ФРГ Райнер Барцель. Я и раньше изредка посещал проводимые институтом мероприятия, чтобы быть в курсе настроений близких к американцам западноберлинских политических кругов. На этот раз руководство филиала института обратилось ко мне с настоятельной просьбой не только присутствовать, но и выступить в дискуссии на конференции (в программе на 28 ноября значился пункт «Как соседи немцев рассматривают перспективы германо-германских отношений? – Оценки из СССР, США, Великобритании, Франции, Польши, Венгрии»). Выполнение этой просьбы осложнялось для меня тем, что посольство еще не получило развернутых указаний из Москвы относительно линии, которую после падения стены следует проводить при контактах с иностранцами. Однако отказаться от изложения позиции СССР я счел невозможным. Текст для своего выступления я написал от руки сразу на немецком языке. Ниже он приводится (в переводе на русский) целиком, поскольку мне кажется, что этот документ довольно отчетливо передает душевное состояние сотрудников посольства на тот момент.

Я сказал следующее: «Нашему видению будущего, нашим представлениям о наилучшем устройстве для центра Европы соответствует процветающая, социалистическая, демократическая, независимая ГДР в сообществе европейских народов и государств под единой крышей общеевропейского дома. Эта цветущая суверенная ГДР имела бы, естественно, все права и обязанности равноправного члена европейской и всемирной семьи народов, в том числе право устанавливать и поддерживать особые, предпочтительные отношения с любым государством, с любым объединением государств по своему выбору. Мы знаем, что это видение совпадает с представлениями многих в самой ГДР.

Давайте не будем упрощать, примитивизировать. Пока на западе Европы создавалась атлантическая, а позже западноевропейская общность, на востоке континента развивалась самостоятельная социалистическая общность. Как и почему она не смогла полностью реализовать присущие ей возможности, это другой вопрос. Но фактом остается, что эта социалистическая общность возникла и с течением времени стала существенно способствовать укреплению чувства взаимозависимости между всеми ее составными частями. Иногда совместно испытанные и пережитые беды, а также практическая солидарность, которая помогает их преодолевать, сплачивают больше, чем все остальное.

При всей тяге к реформам в социалистическом сообществе оно остается связующим звеном для народов и государств на востоке Европы. Никого не должно удивлять, что происходящее в Москве, Варшаве, Будапеште, Софии, Праге несравненно более непосредственно и глубоко затрагивает людей в социалистических странах, чем то, что происходит за пределами социалистического сообщества. Тем, кто сегодня столь страстно декламирует о «конце» социализма вообще (не говоря уже о «конце» социалистического сообщества), можно посоветовать быть поосторожней с прогнозами. Во время великого кризиса мирового капитализма, разразившегося в 1929 году и продолжавшегося практически до предвоенных лет, часто заявлялось: «Это конец капитализма». Однако выяснилось, что подобный вывод являлся немного поспешным. По-видимому, крупные общественные системы располагают серьезными внутренними резервами, позволяющими преодолевать даже очень глубокие кризисы.

Кстати, вопрос о том, есть ли сегодня у социализма шанс, некорректен. Подобная постановка вопроса подразумевает, что у социализма уже когда-то был шанс. Но именно этого не было. В траншеях, в осажденных крепостях не мог развернуться гигантский гуманистический потенциал социализма. Только сегодня возникают условия для очищения социализма от всевозможных искажений. Процесс очищения настолько глубок, что социалистическим странам одной за другой приходится уяснять себе: какого социализма мы хотим, что такое подлинный социализм, как прийти к нему? Ответ на такие вопросы жизненно важен для всего человечества – это доказывается уже тем фактом, что даже искаженный социализм оказался в состоянии пробудить столько энергии, доброй воли, пламенных надежд у миллионов и миллионов людей по всему земному шару.

Мы приветствуем то, что происходит в ГДР – курс на обновление республики. Это наши друзья, мы их поддерживаем, мы будем и дальше наращивать сотрудничество с ними. Внутреннее развитие ГДР не может вызывать опасений или сомнений в Европе или в мире. Направление, в котором идут события, верно: это фундаментальная демократизация всей общественной жизни. Ведь социализм без демократии так же немыслим, как демократия без социализма. Целью всех сил, выступающих за реформы и обновление, является навсегда положить конец безобразному явлению, когда во имя всеобщего счастья манипулировали истиной, занимались двурушничеством, насаждали одномыслие, прибегали к недостойным, нечестным средствам якобы для достижения высоких целей. Кого могут лишить спокойствия реформы, меняющие такое положение?

Опасения и сомнения вызывают огромные денежные затраты, мощные пропагандистские усилия, вновь и вновь предпринимаемые попытки извне направить развитие в ГДР в совершенно определенное русло, которое как можно скорее должно привести к так называемому воссоединению, то есть к восстановлению Германского рейха. Между тем в мире, как представляется, существует консенсус о том, что вопрос о воссоединении не стоит в повестке дня текущей политики; все же остальное следовало бы предоставить естественному ходу вещей без воздействия извне. Однако возможность возникновения Четвертого рейха (даже только как одна из нескольких возможностей) требует, на мой взгляд, более детального рассмотрения. С исторической точки зрения дело обстоит следующим образом.

На протяжении последних 200 лет европейская государственная система трижды насильственно положила конец германским рейхам. Первый раз это произошло в 1806 году, когда под военным давлением Франции во главе с Наполеоном I рухнула Священная Римская империя германской нации. Следует отметить, что тогда еще хватило сил одной европейской страны, чтобы справиться с рейхом. В 1918 году рухнул Второй рейх, рейх Гогенцоллернов, создание которого было провозглашено в 1871 году в захваченном Версале. Для победы над ним уже понадобились объединенные силы великих держав не только Европы. Число погибших и размеры причиненных разрушений достигли беспрецедентных масштабов. Тем не менее рейх не был ликвидирован: его просто нарекли республикой. Победители отрезали некоторые территории, наложили военные ограничения, потребовали уплаты репараций. Однако тайно рейх продолжал существовать. В 1933 году он вновь стал открыто Третьим рейхом, который шесть лет спустя развязал Вторую мировую войну. Разгром в 1945 году Третьего, национал-социалистского, рейха стал делом почти всех государств мира. Лишь величайшая в истории человечества коалиция с невероятным напряжением всех сил смогла отвести от земной цивилизации смертельную опасность. Германский рейх исчез с географической карты Европы – окончательно, как тогда и позже думали многие. Цену, уплаченную за эту победу, человечество забудет не скоро.

Тот факт, что европейское (и не только европейское) государственное сообщество нового времени вновь и вновь отгораживало и выталкивало Германский рейх, позволяет предположить, что этому образованию органически присущи такие специфические свойства, которые делают попросту невозможным его существование среди нормальных государств. В самом деле, история идеи рейха, его мифологии и попыток их реализации подтверждает, что в основе государственной идеологии рейха с самого начала лежали гегемонизм и притязание на формирование всего мира в соответствии со своими представлениями. Рейх оправдывал смысл своего существования войной, за счет войны и для войны. Этот рейх был естественным очагом нетерпимости, национальных предубеждений и судорожных припадков готовности применять свою непропорциональную мощь для силовых решений. Строго говоря, единственным историческим «достижением» рейха как такового были ориентированная на экспансию кайзеровская империя, мировые войны, национал-социализм.

Восстановление подобного государства в центре Европы – какая зловещая перспектива! Заверения всех тех, кто представляет себе воссоединение как нечто совсем иное, вряд ли могут быть восприняты как гарантия на будущее: результаты человеческой деятельности весьма далеки по большей части от добрых намерений их инициаторов. А что касается права на самоопределение, которым обладает, разумеется, каждый народ, то позвольте задать лишь один вопрос: мир действительно уже забыл ту гибельную роль, которую сыграла пропаганда на тему самоопределения при подготовке Третьим рейхом Второй мировой войны?

Октябрьскую революцию 1989 года совершил народ ГДР – с присущим ему мужеством, политической зрелостью, чувством ответственности. Этому народу не нужны вскакивающие на подножку попутчики. Он заставит тех, кто правит, выслушать себя, не дожидаясь подсказок извне. Можно быть уверенным в том, что такой народ сохранит сознание своей ответственности перед историей. Давайте будем по возможности помогать ему, но воздержимся от попыток использовать его в чуждых ему целях!»

Мне показалось, что мое выступление произвело желаемое впечатление на присутствующих. Аудитория быстро пресекла предпринимавшиеся попытки встревать с репликами в то время, когда я говорил. И все же я испытал огромное облегчение, когда, вернувшись в посольство, ознакомился с поступившими наконец из МИД СССР указаниями и смог констатировать, что сказанное мной на конференции соответствовало им.

Из остальных выступлений (говорили в основном советники аккредитованных в ГДР посольств и журналисты) в памяти отложился лишь спич стажировавшегося в Западном Берлине молодого французского политолога с арабской фамилией, который на хорошем немецком языке страстно защищал идею скорейшего включения ГДР в состав ФРГ, чтобы «спасти Восточную Германию от коммунизма». Этот пример лишний раз подтверждал, что деньги, щедро расходовавшиеся ФРГ на обучение зарубежных специалистов в западногерманских исследовательских и учебных заведениях, не пропадают зря.

Надо сказать, что по настоящему центральным событием конференции стал развернутый доклад Вальтера Момпера о перспективах сближения обоих германских государств, сделанный им 27 ноября. Важным было то, что он говорил не только как правящий бургомистр Западного Берлина и представитель СДПГ, но и как председатель бундесрата («палаты земель», составляющей вместе с бундестагом парламент ФРГ). Выступление Момпера было, по существу, конструктивным ответом на предложение Модрова о «договорном сообществе». Был обозначен ряд моментов, которые учитывали наши интересы.

Прежде всего обратил на себя внимание тезис докладчика о том, что начавшиеся в социалистических странах процессы обновления необратимы: «Вероятность краха демократического движения и возврата к прежнему состоянию равна нулю». Из этого Момпер делал вывод, что настало время изменить западную политику: «Запад должен отказаться от практиковавшегося до сих пор мышления в блоковых категориях, поскольку Восточного блока больше практически не существует. Соответственно следует пересмотреть всю внешнюю политику Запада (например, списки КОКОМ[120])». Момпер заявил, что главной сферой воздействия Запада на развитие событий в восточноевропейских странах является «стабилизация экономики», в то время как «политическое вмешательство окажется неэффективным и контрпродуктивным»; совместная экономическая помощь Запада «должна быть организована быстро, масштабно и без предварительных политических условий». По оценке правящего бургомистра, если не считать СССР, максимальная «опасность политической дестабилизации вследствие экономического напряжения» наблюдается в ГДР. Он указывал: «Дать ГДР истечь кровью, как это активно или пассивно планируют сделать некоторые в ФРГ, значит, конечно, пробудить в населении ГДР готовность к государственному объединению, которой в настоящее время не наблюдается, но это будет не воссоединение, а «аншлюс из нищеты», который вызвал бы острые социальные конфликты в самой ФРГ». Выход из этой ситуации Момпер видел в быстрейшем устранении разрыва между уровнем жизни в германских государствах, для чего правительство ФРГ должно постоянно согласовывать меры по оказанию экономической помощи с правительством ГДР.

Момпер продолжал: «Эффективная экономическая реформа в ГДР и ее поддержка со стороны ФРГ и ЕС будут иметь результатом стабилизацию ГДР как второго германского государства, однако одновременно они укрепят единство германской нации на практике. Вопрос о государственном воссоединении в том виде, в каком оно понимается сегодня, исчезнет из поля зрения, но единство германской нации будет практически установлено в сознании людей – как особо тесное договорное сообщество, как особо тесная экономическая кооперация, как совместная ответственность за окружающую среду и как особо тесные личные и культурные обмены между людьми. В рамках подобного особого договорного сообщества оба государства сохранили бы свой государственный суверенитет и политический авторитет, однако применение этого авторитета согласовывалось бы с партнером. Такое договорное сообщество оставляет открытым дальнейшее развитие».

Западному Берлину предназначалась роль первопроходца в организации реальной кооперации между ФРГ и ГДР. Момпер предложил создание «регионального комитета» с совещательным статусом, в котором были бы представлены западноберлинский сенат, восточноберлинский магистрат, а также правительства ФРГ и ГДР; в задачи комитета входило бы развитие региональной инфраструктуры, особенно транспорта и связи, региональное сотрудничество, охрана природы, благоустройство ближних мест отдыха, обмены в области культуры, науки и спорта (в частности, совместная подготовка к участию в Олимпийских играх 1992 года в Барселоне).

Особое внимание докладчик уделил четырехсторонним правам в Берлине. Он заявил: «В краткосрочном и среднесрочном плане преобразования в Европе не затронут статуса Берлина. Права держав-победительниц Второй мировой войны – это коренные права. Однако их практическое применение внутри будет сокращаться в той мере, в какой оба демократических германских государства станут сотрудничать друг с другом. Функция западных союзников в качестве держав-защитниц сохранится, пока существуют военные блоки. Объем военного присутствия определяется самими союзниками. Он будет зависеть также от прогресса в процессе разоружения в Центральной Европе. Четыре статусные державы приобретут [особое] политическое значение при трансформации нынешней ситуации в Европе в направлении установления европейского миропорядка. С завершением этой задачи, выполнение которой будет происходить в рамках процесса СБСЕ, державы-победительницы смогут отказаться от своих прав в отношении Берлина и Германии. Великие державы останутся гарантами европейского миропорядка».

Уже предварительный анализ содержания платформы Момпера позволял констатировать наличие нескольких позитивных для нас пунктов: 1) опровергалась обоснованность раздуваемого Гельмутом Колем ажиотажа вокруг мнимой необходимости спешить с объединением (позже этот ажиотаж стал оправдываться теорией «окна возможностей», которое могло-де закрыться в любую минуту); 2) предполагалось сосуществование двух германских государств на период, который мог оказаться продолжительным; 3) ФРГ поручалось заняться организацией экономической помощи ГДР по согласованию с правительством последней – тем самым Бонн лишился бы оружия шантажа, позволявшего добиваться все новых уступок от ГДР без того, чтобы она получала что-либо взамен; 4) оговаривалось сохранение за СССР как «статусной державы» прав в отношении Берлина и Германии на время сосуществования германских государств, а также функции гаранта европейского миропорядка на период, который последовал бы за гипотетическим объединением Германии.

Казалось бы, советским политикам следовало немедленно ухватиться за выдвинутые Момпером предложения и развивать их в соответствии со своими интересами (ГДР сразу положительно отреагировала на них, и «региональный комитет» вскоре заработал, хотя участие боннского правительства оставалось формальным). Но нет, Москва промолчала, а затем сконцентрировала свое внимание на «10 пунктах», которые Гельмут Коль огласил 28 ноября в качестве западногерманской программы решения «германского вопроса». Однако в программе Коля наличествовало гораздо меньше готовности учитывать советские запросы.

Избрание пользовавшегося бесспорной популярностью Ханса Модрова председателем Совета министров ГДР открывало путь к широкой коалиции демократических сил, которая могла бы обеспечить республике столь необходимую ей стабильность. Внутриполитическое развитие республики оказалось на распутье. Подобной ситуации сорокалетняя история ГДР еще не знала. Срочно нужна была новая политика, отвечающая требованиям момента. Определенные предпосылки для этого имелись.

Показательны впечатления В.И. Кочемасова, присутствовавшего на сессии Народной палаты 13 ноября, когда произошло избрание Модрова. Посол рассказывал нам на следующий день: «Проявились претензии блоковых партий на участие во власти, особенно [со стороны] ЛДПР. Налицо новое качество парламента: 33 выступавших (записались 68 человек). Тексты не успевших выступить будут приложены к стенограмме. Блоковые партии подготовились лучше, чем товарищи из СЕПГ. Неудачны ответы правительства по финансовым вопросам. Основное направление критики – руководящая роль СЕПГ, то есть статья 1 конституции. Выдвинуто требование создания коалиционного правительства. Автор этого тезиса Ханс Модров. Он же высказался за то, чтобы деятельность правительства диктовалась не партией, а только парламентом, перед которым оно лишь и ответственно. На пленуме ЦК СЕПГ Модров говорил: «Партия должна заниматься своими делами, а за положение в стране будет отвечать правительство». Почти все выступали за свободные выборы. Но ведь это означало бы потерю СЕПГ власти! Поэтому кое-кто требовал тщательной подготовки к выборам. Были нотки о воссоединении Германии. Кренц четко отклонил этот тезис. Вчерашний митинг в Лейпциге – впервые произошло расширение места тезиса о воссоединении. В этом направлении действуют и поездки в ФРГ. Проблема задолженности (внутренней и внешней) также обсуждалась на сессии. Министр финансов в общем справился. Шюрер[121] выступил также правильно. Он ничего не сказал, но звучал убедительно. Штоф говорил, что правительство было связано диктатом Хонеккера и Миттага[122]. Получилось не очень убедительно, приняли его не очень хорошо. Был поднят вопрос о госбезопасности: какие же функции МГБ исполняет? Мильке[123] выступил в общем с правильных позиций («Мы – часть народа, мы его защищаем»), но возраст берет свое. Решено создание временного комитета по расследованию деятельности бывших руководящих деятелей, нанесших ущерб государству. Выдвигались требования, чтобы Хонеккер и Миттаг явились на заседание Народной палаты 17-18 ноября. Выборы Модрова председателем Совета министров прошли под бурные аплодисменты. Начался новый этап функционирования политической системы ГДР, прежде всего Народной палаты. Возникла совершенно другая ситуация. Друзьям предстоит разработать концепцию к чрезвычайному съезду СЕПГ 15-17 декабря. Очень важна подготовка к съезду. Партия бурлит, ее надо сплотить на основе единой платформы. Нам надо трезво оценить ситуацию. Процесс демократизации в ГДР неизбежен. Консультации КПСС-СЕПГ будут продолжены. Пока нигде не звучат антисоветские лозунги. Но надо за этим следить».

К сожалению, далеко не у всех ответственных лиц ГДР ощущалось понимание того, что времени на «раскачку» уже нет, что нужны не требующие долгой подготовки «концепции», а программа немедленных мер, которые могли бы вывести страну из кризиса. Пожалуй, единственным, кто отчетливо чувствовал, что промедление смерти подобно, и действовал в соответствии с этим, был Ханс Модров. Правительственное заявление, представленное им Народной палате 17 ноября, содержало идеи и предложения, гарантировавшие глубокие реформы в политической системе, экономике, образовании и административном аппарате ГДР с целью построения «нового социалистического общества, в котором граждане смогут реализовать свои надежды и самоопределение». В осторожной форме Модров дал ответ и на национальный вопрос немцев, от которого, как черт от ладана, шарахалось предыдущее руководство республики. Модров предлагал, чтобы оба германских государства в целях «квалифицированного добрососедства» и «кооперационного сосуществования» расширили свое «сообщество ответственности» до масштабов «договорного сообщества», выходящего далеко за рамки заключенных до сих пор между ГДР и ФРГ соглашений[124]. Термин «договорное сообщество» не расшифровывался, но был более конкретен, чем «сообщество ответственности», в которое можно было вложить любое содержание[125]. Ясно было, что Модров имеет в виду сближение германских государств, чего требовало большинство населения республики, но он воздержался от того, чтобы уточнять, каким должен быть темп этого сближения и его конечный результат. Это оставляло ГДР достаточное поле для маневра.

Возражения (негласные, но совершенно определенные) неожиданно поступили из ЦК КПСС, который до сих пор безропотно принимал к сведению все фантазии руководства ГДР. Советских товарищей покоробило уже то обстоятельство, что Модров вопреки многолетней традиции не согласовал с Москвой внешнеполитическую часть своего правительственного заявления. Но особенно их обеспокоило то, что «договорное сообщество» могло быть истолковано как какая-то форма конфедерации, что считалось в Москве до поры до времени абсолютно предосудительным. Напрасно Модров убеждал советских представителей: «Если мы не займемся сейчас национальным вопросом, он очень скоро займется нами», хотя это после падения стены было очевидной истиной. ЦК КПСС упорно стоял на своем. 24 ноября в Берлин прибыл заведующий международным отделом ЦК КПСС В.М. Фалин, который в ходе закрытой встречи с Кренцем и Модровым в советском посольстве информировал их о неудовольствии руководства СССР, вызванном этим моментом заявления. Драгоценное время уходило; стратегический выигрыш, обеспеченный предложениями Модрова, растрачивался впустую.

Этой ситуацией воспользовался Гельмут Коль. Правда, и здесь не обошлось без ЦК КПСС. Почти одновременно с визитом Фалина в Берлин его ближайший сотрудник Н.С. Португалов предпринял прямо противоположный по смыслу демарш в Бонне. Встретившись 21 ноября с внешнеполитическим советником канцлера ФРГ Хорстом Тельчиком, он сказал, что «может представить себе, что в среднесрочном плане Советский Союз мог бы открыть «зеленый свет» для германской конфедерации какого-либо типа»[126]. Тельчик сразу помчался к Колю: «Уж если Горбачев и его советники обсуждают возможность воссоединения и связанные с ним вопросы, то для нас самое время не заниматься этим дольше за закрытыми дверями, а переходить в наступление»[127]. Так родилась оглашенная Колем в бундестаге 28 ноября «Программа поэтапного преодоления раскола Германии и Европы» из десяти пунктов, направленная на то, чтобы перехватить инициативу в сфере германо-германских, а также общеевропейских отношений[128]. Модров отмечает в своих мемуарах:

«Поступившее из Москвы побуждение к размышлению было воспринято Бонном как приглашение обойти предложенное ему договорное сообщество. […] В то время как Советский Союз официально заявлял о своей верности ГДР, некоторые политики КПСС в контактах с ФРГ начали идти особыми путями. Означало ли это, что началась двойная игра?»[129] Положение переживавшего не самые легкие времена руководства ГДР было еще более осложнено.

В начале декабря резко обострилась ситуация в СЕПГ: Кренц был отправлен в отставку со всех своих постов и исключен из партии. Во главе партии встал не связанный с прежней партийной верхушкой «триумвират» в составе Ханса Модрова, обер-бургомистра Дрездена Вольфганга Бергхофера и берлинского адвоката Грегора Гизи (несколько недель спустя Бергхофер покинул партийные ряды и фактическим главой партии стал Грегор Гизи). СЕПГ преобразовалась в новую партию – Партию демократического социализма (первые три месяца она по юридическим соображениям носила двойное наименование СЕПГ-ПДС, иначе грозила полная потеря партийной собственности). Вопреки происходящим преобразованиям партия продолжала стремительно терять свою массовую базу и влияние в стране.

Временами казалось, что остается лишь шаг до полного безначалия и анархии.

«10 пунктов» Коля обеспечили ему огромную популярность во взбаламученной ГДР, но привели к временному охлаждению отношений с западными союзниками, с которыми он заранее не проконсультировался по поводу своей программы действий. Положение в ГДР всерьез беспокоило западные державы, которые, с одной стороны, опасались силового решения конфликта в центре Европы (и, следовательно, окончания периода перестройки в СССР и других соцстранах), а с другой, не были готовы смириться с перспективой немедленного появления нового германского монолита. В создавшейся обстановке они проявили интерес к согласованным с Москвой действиям. В воскресенье 12 ноября к Кочемасову срочно запросился посол США в Бонне Верной Уолтере. Без специальных указаний сверху дипломаты не нарушают священные дни отдыха. Согласно моим заметкам, Уолтере сказал: «Произошли важные события. Джордж Буш получил послание от М.С. Горбачева. Мы разделяем вашу озабоченность. Мы заинтересованы в спокойствии у Бранденбургских ворот, на Потсдамской площади. Я сам был дважды у Бранденбургских ворот. Приняты меры предосторожности: западноберлинская полиция отгородила стену. Мы не ожидаем инцидентов. Никто в них не заинтересован. Ситуация такой и останется накануне встречи Джорджа Буша и М.С. Горбачева. Идет подготовка к этой встрече. […] Повестки дня не будет. Важно познакомиться. США не собираются наносить ущерб СССР. Зажиточные страны не ищут авантюр. Поэтому мы заинтересованы в том, чтобы все жили зажиточно. США ничего не имеют против общеевропейского дома. Что касается «берлинской инициативы» [Рональда Рейгана], важно обсудить те вопросы, которые выдвинуты. Может быть, советская сторона пересмотрит свое [выжидательное] отношение. Дело как будто движется в этом направлении. Наибольшие трудности представляет проблема воздушного сообщения. Мы очень заинтересованы в начале подготовительных переговоров».

При нашей встрече 14 ноября британский посланник в Западном Берлине Майкл Бертон открыто заговорил о целях, которые преследуют западные державы, концентрируя внимание на проекте «воздушного «перекрестка»». Он сказал: «Когда мы затевали «берлинскую инициативу», то исходили из следующего: можно начать переговоры с одной повесткой дня, а закончить совсем с другой (как это было на четырехсторонних переговорах по Берлину). К сожалению, сейчас, видимо, время упущено. ФРГ (и, надо полагать, ГДР) будут сильно возражать против четырехсторонних переговоров, потому что всем будет совершенно ясно, что четыре державы договариваются о том, как помешать воссоединению Германии. В то же время западные державы сохраняют интерес к переговорам с СССР, так как они ожидают чрезвычайно энергичного напора ФРГ по вопросу о подключении «Люфтганзы» к воздушному сообщению с ГДР и Западным Берлином». При этом Бертон явно имел в виду не только связанные с «Люфтганзой» проблемы.

На следующий день Гарри Гилмор в беседе со мной уточнил: «США, Англия и Франция считают, что с началом полетов «Люфтганзы» на Западный Берлин не надо торопиться. Такие действия могут иметь значение «неправильных сигналов», ускоряющих дестабилизацию, когда нам нужно ей противодействовать. Однако влияние ФРГ в Вашингтоне настолько велико, что замыслы «Люфтганзы» имеют все шансы на реализацию. Западники надеются на скорый положительный ответ советской стороны по поводу предварительных переговоров (формулу всегда можно быстро согласовать) – тогда есть шансы «припереть Бонн к стенке», поскольку он в свое время дал согласие на «берлинскую инициативу». Несмотря на нюансы, все три державы едины в том, что необходимо избежать выхода ситуации из-под контроля. Они приветствовали встречу В. Уолтерса с В.И. Кочемасовым 12 ноября и видят в четырехсторонних переговорах (независимо от повестки дня и вероятных результатов) один из способов «притормозить» развитие. Другой способ – расширить двусторонние отношения [трех держав] с ГДР. Все три [западные] миссии воздействуют в таком духе на свои столицы. Американская администрация в Западном Берлине с интересом отметила идею, которая «витает в воздухе» здесь – о приглашении М.С. Горбачеву и Джорджу Бушу посетить «Берлин» (Западный Берлин и столицу ГДР) после встречи на Мальте. По мнению Гилмора, такой шаг имел бы чрезвычайное значение для демонстрации особой ответственности США и СССР в данном регионе и вместе с тем для поддержки нового руководства ГДР».

Москва, как всегда, не торопилась. Между тем обстановка в стране обострялась с каждым днем. Начались захваты демонстрантами окружных управлений МГБ – министерство было упразднено, и его учреждения практически не охранялись. Стали учащаться случаи, когда жертвами актов насилия становились сотрудники партийных и правительственных органов. Государственный аппарат ГДР переставал функционировать. Первыми забили тревогу западноберлинские власти, которые лучше всех были в курсе событий в ГДР. При неофициальной встрече со мной вечером 5 декабря 1989 года правящий бургомистр Западного Берлина Вальтер Момпер выразил опасение по поводу возможности возникновения беспорядков в ГДР, которые могут создать обстановку, «близкую к состоянию гражданской войны». Он пояснил, что боится того, что Западной группе войск придется вмешаться, чтобы предотвратить грозящий хаос и «кровавую баню». «Ситуация характеризуется тем, – говорил он, – что в ГДР не осталось ни одного официального рычага поддержания порядка. Национальная народная армия фактически самораспустилась; МГБ и его формирований больше нет; полиция запугана до такой степени, что полицейские боятся выходить на улицу в форме. Единственной организованной силой остается ЗГВ. Однако вмешательство советских военных, если оно станет необходимым, может повлечь за собой политическую катастрофу: отношения немцев и русских могут быть испорчены на десятилетия вперед». Момпер сообщил, что использует все свои возможности влияния на демонстрантов в ГДР, чтобы побудить их к сдержанности и отказу от методов «суда Линча». О том же он просит и советскую сторону.

Поскольку сообщенная Момпером информация совпадала с тем, что было известно посольству, я сразу же через советника по культуре посольства А.П. Иванова запросился к известной и очень влиятельной в оппозиционных кругах ГДР писательнице Кристе Вольф, которая играла ведущую роль в системе «гражданских комитетов», заменявших до известной степени разваливающуюся государственную машину ГДР. Вечером в субботу 9 декабря она приняла нас с Ивановым в своей берлинской квартире. Кажется, нам удалось донести до нее всю серьезность положения. Она пообещала немедленно, на протяжении вечера и ночи, обзвонить все «гражданские комитеты» на местах, чтобы не дать выйти ситуации из-под контроля. Катастрофу удалось предотвратить. Надо полагать, «гражданские комитеты» внесли свой вклад в нормализацию обстановки. Но решающую роль в достижении этой цели сыграла все же четырехсторонняя встреча, согласие на которую мы получили из Москвы к полудню пятницы 8 декабря.

Я сразу же направился к новому посланнику Франции в Западном Берлине Франсису Бошато (в декабре французы председательствовали в союзной комендатуре) и передал ему просьбу советской стороны о проведении в кратчайшие сроки встречи послов четырех держав в рамках «берлинской инициативы», а также «по другим вопросам, представляющим взаимный интерес». Бошато спросил только: «Вы хотите, разумеется, чтобы эта встреча состоялась в здании Контрольного совета?», на что я ответил: «Конечно». Хотя в указаниях из Москвы о месте предстоящей встречи ничего не говорилось, нетрудно было сообразить, что желаемый психологический эффект будет наибольшим, если послы встретятся в том же здании, из которого четыре великие державы управляли Германией в 1945-1948 годах. От Бошато я направился к Бертону, а вечером переговорил с Гилмором, у которого был на обеде, устроенном в честь Бошато. Во время обеда из соседней комнаты велись напряженные телефонные переговоры с Вашингтоном и Бонном. К вечеру воскресенья 10 декабря мы получили положительный ответ западных держав. Гилмор сообщил мне по телефону, что встреча послов состоится на следующий день, в понедельник 11 декабря, в 11.00 часов в здании бывшего Контрольного совета на Кляйст-плац в Западном Берлине. Быстрота западной реакции показывала, что Запад также крайне обеспокоен деградацией обстановки в ГДР.

Когда в назначенное время В.И. Кочемасов в сопровождении нескольких сотрудников посольства прибыл к зданию Контрольного совета, его там уже ожидали послы в ФРГ Вернон Уолтерс (США), Кристофер Мэллеби (Великобритания) и Серж Буадеве (Франция). Все было готово к длительным и основательным переговорам: вместительный зал заседаний, украшенный флагами четырех держав, отдельные рабочие кабинеты для каждого посла, а также помещения для его помощников и консультантов, отлично оборудованные комнаты для технического персонала (не были забыты и пишущие машинки с русской клавиатурой). Заявления послов носили, естественно, предварительный характер – времени для получения точных инструкций из четырех столиц просто не хватило. Кочемасов сделал акцент на необходимости стабилизировать политическую обстановку в Берлине и вокруг него; его западные коллеги предпочли вариации на тему предложений, содержавшихся в первоначальной редакции «берлинской инициативы» 1987 года. Подобная сдержанность диктовалась, как мы потом выяснили, почти истерической реакцией ФРГ на перспективу переговоров послов без участия западных немцев. В конце концов Бонн дал согласие на встречу «вчетвером», оговорив свою уступку двумя условиями: речь на встрече должна идти исключительно о тематике «берлинской инициативы», и немцы должны участвовать в последующих встречах. Действительно, послы западных держав говорили о желательности в дальнейшем привлечения к переговорам представителей обоих германских государств, а также Западного Берлина. У нас эти предложения не вызывали головной боли – в прошлом уже были случаи, когда в зале заседания присутствовали все шесть делегаций (например, в Женеве в 1959 году; правда, тогда по настоянию ФРГ немцы сидели за «столами для кошек»[130], чтобы не поднимать авторитет ГДР; ныне никто не стал бы возражать против того, чтобы они заняли место за главным столом).

Цель проведения встречи послов была полностью достигнута – состоялась достаточно убедительная демонстрация единства всех четырех ответственных за Германию в целом великих держав в оценке опасности складывающейся в ГДР ситуации для всеобщего мира. «Семейное фото» послов СССР, США, Великобритании и Франции на фоне украшенного флагами четырех держав фасада Контрольного совета стало сенсацией дня. Оно обошло все телевизионные программы и газеты мира. Психологическое воздействие на уличную стихию в ГДР превзошло все ожидания – сразу наступило успокоение, которое продолжалось до середины января 1990 года и было прервано лишь явно организованной извне акцией по захвату здания бывшего министерства государственной безопасности ГДР (картотеки зарубежной агентуры МГБ «непонятным образом» очутились после этой акции в США). Встречей четырех послов была достигнута не только ближайшая цель – не допустить, чтобы волнения в ГДР перешли определенную грань и приобрели характер самосуда. Рассчитанным на более далекую перспективу результатом стала «обкатка» организационных форм рассмотрения германских дел на будущее. В ходе обмена мнениями 11 декабря была достигнута четырехсторонняя договоренность послов рекомендовать своим правительствам сделать регулярными встречи вчетвером на уровне глав дипломатических миссий и приглашать на них представителей обоих германских государств. В итоге была заложена основа механизма «четыре плюс два», который был бы в состоянии отслеживать развитие ситуации на германском пространстве и разрабатывать совместные шаги по ее стабилизации.

Такой механизм являлся адекватным ответом на требование момента, когда все яснее обозначалась перспектива сближения германских государств в рамках более или менее четко оформленной конфедерации и прояснялась перспектива заключения мирного договора с Германией, который не был выработан в свое время как раз вследствие ее раскола. Политически и технически все было готово для начала серьезной работы. Если бы удалось приступить к решению германского вопроса без проволочек и в намеченном формате, была бы – хотя бы теоретически – обеспечена возможность учесть наиболее важные интересы ГДР и СССР, прежде всего в области безопасности. К сожалению, налаженный в Берлине механизм оказался невостребованным. Советская политика вновь теряла драгоценное время. Мало того – оказалось утраченным направление движения.