15. РАСПРАВА. ССЫЛКА

15. РАСПРАВА. ССЫЛКА

После прихода к власти Елизаветы так называемых виновных судили.

А начиналось все очень просто и традиционно.

Была ночь с 24 на 25 ноября 1741 года. Снова к дочери Петра явились солдаты из столичных казарм. Они объявили цесаревне Елизавете, что если она струсит, то они силой заставят ее занять престол. Здесь собрались деятели, близкие к дочери Петра Великого. Это были Гендриковы, Ефимовские, Скавронские, юный Алексей Разумовский.

— С богом, поехали! — сказала Елизавета, поднимаясь с колен. На нее накинули шубу. Сани остановились около казарм лейб-гвардии Преображенского полка. Обращаясь к преданным ей гренадерам, она произнесла:

— Ребята, вы знаете, кто я такая. Худого вам не хочу, а лишь добра желаю! Умрем сегодня за Россию вместе.

Через полчаса, счастливые от предвкушения победы, гренадеры уже на руках несли Елизавету. От процессии отделились отряды для ареста Остермана, Миниха, Левенвольде, а цесаревну внесли прямо в покои Зимнего дворца.

— Сестрица, Анна Леопольдовна, — сказала цесаревна правительнице, войдя в ее спальню, — хватит спать, пора вставать...

Манифестом Елизавета объявила себя императрицей. За время следствия пытки не применялись. Миниха было трудно осудить. За что? Если он и был виновен в том, что содействовал продвижению Бирона к регентству, то сам же потом и сверг Бирона.

В числе судей был князь Никита Трубецкой. Как говорили в столице, вор, нажившийся на лишениях русских солдат, став прокурором. Он нагло спрашивал Миниха:

— Признаешь ли ты себя виноватым?

Миних, в эти критические минуты проявивший железную волю, отвечал своим палачам, которых позже назовут следователями:

— Перед судом Всевышнего мое оправдание будет лучше принято, чем перед вашим судом! Зачем не повесил тебя, князь, когда ты... во время турецкой войны был обличен в похищении казенного имущества.

Это был достойный ответ храброго человека. Все его черты характера — и дурные, и положительные — проявились в дни следствия особенно ярко. Известно, что другие подсудимые дерзить судьям не решались. Они смертельно боялись расправы.

В январе 1742 года на Васильевском острове сколотили эшафот. Здесь в день казни присутствовало около шести тысяч солдат. К месту ожидаемой казни стекался народ. Остерман, поднятый палачами на плаху, потерял сознание. Миних вел себя иначе. Он здоровался с солдатами, просил посторониться тех, кто стоял у него на пути к месту казни. По мнению очевидцев, он держался так, будто сейчас получит чин генералиссимуса. Приговор ему звучал страшно: «Рубить четыре раза по членам, после чего — голову».

Историк пишет об этих минутах: «Он взошел на эшафот, с которого читался приговор. Его бодрый и живой взгляд, его сияющее старческою красотою лицо, его благородная осанка напомнили того фельдмаршала, который явился во главе храброго войска, воодушевляя его одним своим видом».

Остерману, великому дипломату и интригану, заломили руки, рвали рубашку. Когда топор взлетел, аудитор объявил о замене казни пожизненной ссылкой. В тот же миг народ, прорвав воинское оцепление, рванулся к Остерману, и раздался крик, дикий и ужасный:

— Руби его! Руби!..

Миних, российский генерал-фельдмаршал, граф и кавалер, отправляется в тот самый Пелым, в тот самый острог, который был спроектирован им для Бирона.

Поселок Пелым летом был полон мошкары, а зимой и осенью им овладевала стужа. Большие деньги здесь теряли цену. Провизию в Пелым везли за 700 верст из Тобольска. Однако и здесь, вдали от цивилизации, Миних решил продолжать бороться за жизнь. Он трудился, как обычный сельчанин, таким трудом спасая себя и супругу. Здоровье он укреплял таежным медом, травами, которые сам же и заваривал. Очевидцы вспоминали, что даже «местные воеводы» трепетали перед ним.

Слишком велика была его слава, и, кроме того, все чиновники прекрасно понимали: он в государственных преступлениях не был замешан.

Он начал составлять здесь проекты о переустройстве России. Летом он вскапывал свой огород, уходил косить сено на лугах, ловил рыбу, в конце сенокоса даже пил водку с мужиками в поле. В холодные зимние дни занялся Миних починкой неводов и сам пытался мастерить курятники.

Здесь, в глуши, в далеком Тобольском крае, он открыл школу, где сам в роли учителя занимался с крестьянскими детьми математикой, геометрией, доступно рассказывал ученикам об инженерных хитростях. Его рассказы по древней истории собирали в школьной избе жителей окрестных деревень. Местные жители видели его, как правило, всегда выбритым, подтянутым и веселым. Лишь однажды, в день похорон его верного друга, пастора Мартенса, он был печален. Ведь этот человек добровольно поехал в ссылку за ним!

По ночам в окнах дома семьи Миниха горел свет — это он работал над бумагами, приводя в порядок записи о Крымских походах. Этим он спас себя от потери памяти.

Его ум, интеллект, сила воли, личность продолжали действовать, работать. Это было продолжение жизни, а не жалкое существование.

Вероятно, умнейший и хитрейший Остерман не захотел бы сам косить сено, а утонченный и румяный Левенвольде не рискнул бы сам собирать помет из-под кур!

Итак, Миних оказался на положении ссыльного в Пе-лыме, маленьком населенном пункте Тобольской губернии. Если заглянуть в справочник Брокгауза и Ефрона «Россия», то напротив селения Пелым за 1898 год, в столбце «число жителей» стоит скромная цифра статистики — 100. Всего сто жителей.

Старожилы, помнившие еще события середины века восемнадцатого, выделяли из ряда имен фельдмаршала с иностранной фамилией... Как приехал с женой, так сразу и взялся за работу. Он разводил скот, запасался по надобности сеном, и, хотя его режим дня был не из легких, вспоминали о нем и его хозяйстве с благодарностью. Работал сам, заставлял работников своих потрудиться, но и об отдыхе и веселье не забывал. Например, многим жителям нравились «миниховы угощения». Он и жена с радостью и интересом слушали песни жителей того сурового края. Жена по-русски понимала плохо, но помогала крестьянским девушкам, чем могла, особенно, когда была пора свадеб. Говорили, что она отличалась добрым нравом и открыто общалась со всеми жителями. Двор Минихов был обнесен высокими стенами из срубов, по углам располагались четыре башни, пятая — над воротами. Ворота были открыты. Интересно то, что обыватели могли свободно входить туда и посещать хозяев в любое время, почти дотемна. Чета Минихов иногда прогуливалась вдоль стены, достигавшей размеров 30 саженей в длину.

* * *

Конечно, Миних, по-своему привыкший к славе и к почтению, не мог спокойно и безропотно влачить свои оставшиеся дни далеко от столицы. Но о славе ли он мечтал? Ведь его возраст подходил к старческому рубежу, когда люди чаще думают о вечном, вспоминая прожитое. Но он, избалованный успехами и привыкший к блеску светского общества, попав в скромные условия ссылки, продолжал трудиться умственно. И что ценно — с пользой. Он пишет и затем посылает в столицу свои «записки» о том, как возвысить Петербург, пытается обосновать идею постройки ряда селений, дворцов, даже предлагает открыть увеселительные заведения, зверинец и еще фонтаны и бассейны, высадить рощи. Памятуя о прошедшей войне с османами, он составляет планы войны с Турцией, но не как сторонник захватов и кровопролитий, а с той только целью, чтобы Россия могла укрепиться на южном направлении своей внешней политики. Миних работает и над проектами укрепления и реконструкции русских крепостей, сколько их было возведено в годы его командования! Здесь фельдмаршал знал и умел много больше других военных инженеров. Но возвратить ушедшее было непросто.

Освобождение не ради свободы, возвращение к жизни не для мести, прошение выслушать его — лишь как шанс разъяснить пользу своих проектов. А если коротко, может, просто он очень хотел быть нужным...

«Не прошу ни титулов, ни богатств, ни земель, прошу дозволить при стопах вашего императорского величества умирать, удостоверив ваше величество в своей верной и отличной службе в память Петра Великого. Если нужно, чтоб я без денег и деревень жил, я готов и солдатской порцией довольствоваться и буду дворником у вашего императорского величества». В этих строках, где смешалась обида с надеждой, и во множестве посланий к царице и «высоким» персонам просматривается главное желание: быть на службе своей «второй родине». И надо признать основные заслуги Миниху принесло служение русским знаменам. Иногда он шел на хитрость, приводя примеры из русской истории, — как, кстати, некоторые монаршие особы были снисходительны к наказуемым «политическим узникам». Вот вам факт, уважаемый читатель. Петр I, разгневавшись, как утверждает Миних, сослал Василия Владимировича Долгорукого, а позже простил-таки его; знал, значит, ценность таланту, да и пользу от личности его мог оценить!