Глава 28

Глава 28

Однажды в конце апреля 1933 года мама попросила нас с братом навести нашу дальнюю родственницу Приску, жившего в шести километрах от нас. По пути мы могли ещё повидаться со своими друзьями и школьными товарищами, которых не видели с начала зимы. Мы часто гадали, что с ними сталось, готовясь узнать самое худшее.

Микола и я пошли по дороге вдоль песчаных холмов, разделявших лес и село. Здесь мы прятали наши продовольственные запасы. Стоял погожий солнечный день. С куста на куст перепрыгивали маленькие птички, радостно щебеча. Уже совсем распустилась зелень, но нигде не было видно следов человека, не было слышно человеческих голосов. На пути нам не встретилась ни одна телега. Казалось, что по селу прошла чума, и в живых остались только птицы и насекомые.

Мы проходили мимо дома Антина, в котором несколько недель назад разыскивали пропавшего Ивана. Подойдя поближе, мы с удивлением услышали шумные голоса. Вокруг дома развернулась большая активность: какие-то люди что-то искали. Нам стало интересно, что происходит. Мы подошли поближе и остановились и обнаружили, что это были члены хлебозаготовительной комиссии. Сельский Тысячник, товарищ Лившиц, лично наблюдал за проводимыми поисками. Он стоял напротив дома, время от времени, выкрикивая распоряжения. Несколько членов комиссии лопатами копали землю вокруг дома. Другие были чем-то заняты внутри хаты и в сарае.

Как это не покажется нелепым, но хлебозаготовительная комиссия продолжала поиски спрятанных продуктов, несмотря на продолжавшийся в селе голод. Они упорно ходили по хатам, уделяя особенное внимание тем, кто ещё проявлял признаки жизни. Они по-прежнему требовали выдать зерно, а чаще всего — просто производили обыск, даже не спрашивая на то разрешения хозяев. Нам вменялось в обязанность присутствовать на собраниях и слушать пропагандистов, агитаторов и других коммунистических говорунов о значении доставки хлеба в закрома государства, о разъяснении позиции партии и правительства по тому или иному вопросу или о новых постановлениях и указах. На самом деле на этих собраниях присутствовало всего несколько колхозников, поскольку большинство уже умерло от голода. А те, в ком ещё теплилась жизнь, не имели сил выйти из дома.

Но благодаря этим собраниям, те из нас, кто их посещал, узнали, что в январе Коммунистическая партия Советского Союза, обвинив Украину в преднамеренном невыполнении плана по хлебозаготовкам, назначила Постышева главой украинского правительства. Его назначение сыграло роковую роль в жизни всех украинцев.

Постышев начал противопоставлять украинцев русским. Теперь всё украинское открыто провозглашалось отставшим, и безгранично подвергалось уничтожению. С этого времени нам, украинцам, постоянно напоминали, что среди нас присутствуют «буржуазные националисты», которые должны быть ликвидированы. Именно националисты стали причиной наших «проблем с продовольствием». Эти ужасные «буржуазные националисты» довели нас до голодной смерти, и обвинениям не было конца. На каждом собрании напоминалось, что борьбе против движения украинских националистов придаётся решающее значение в деле «построения социалистического общества» и борьбе за хлеб. Новая компания против украинского национализма вела к ликвидации всей украинской культуры, украинского образования и украинских социальных институтов. В нашем селе в связи с этим новым течением были произведены несколько арестов.

С прибытием Постышева компания по сбору зерновых преобразовалась в семенную компанию. Факт, что крестьяне умирали от голода, властями во внимание не принимался. Их беспокоила нехватка семян для предстоящей посевной. Я запомнил одну из речей Постышева, в которой он инструктировал партийные организации заготавливать семена теми же методами, что применялись при заготовке зерновых перед посевной. Он приказал отбирать те семена, которые были «украдены» или незаконно переданы в качестве продуктов питания членам колхозов. Из его указаний ясно вытекало, что семена для посевной должны быть собраны и доставлены немедленно любыми средствами и любой ценой. Но для нас оставалось непонятным, как могли власти быть такими жестокими, чтобы требовать сдачи зерна в то время, когда везде, на дорогах, полях и дворах, лежали тела умерших от голода крестьян. Слушая коммунистические разглагольствования, мы часто задумывались, а не являлось ли всё это саботажем, может быть, кто-то намеревался дискредитировать Коммунистическую партию? Какими мы были наивными! Безжалостная партия хотела получить от нас зерно и семена, при этом голод во внимание не принимался. Партийные чиновники проявляли нетерпение и не скрывали своего презрения к нам, а нас заставляли выслушивать ложные заявления, что никакого голода нет, что никто не голодает. Те, кто умер, были лентяями, отказавшимися работать в колхозе. Они заслужили свою смерть.

Но, давайте вернёмся к хате Антина, где орудовала хлебозаготовительная комиссия. На селе говорили, что Антин и его мать, потеряв рассудок от голода, стали каннибалами. Но комиссия пришла к ним не по этому поводу. Товарищ Тысячник, встретив однажды Антина, отметил, что тот выглядит достаточно сытым и бодрым. Поэтому товарищ Тысячник заподозрил, что Антин имеет спрятанные запасы продовольствия, и приказал комиссии Первой Сотни произвести у Антина обыск. Представьте себе их удивление, когда вместо хлеба они нашли человеческие останки! Мы с братом видели, что Антин с матерью стояли в стороне от товарища Тысячника. Их руки были связаны за спиной, а рядом стоял вооружённый охранник. Прямо напротив них лежала груда человеческих останков, костей и черепов. Чудовищное и омерзительное зрелище! Мы не сомневались, что в этом страшной куче были и останки нашего друга Ивана.

Мы с отвращением поспешили уйти, продолжая свой путь к дому Приски.

Судьба Приски мало отличалась от участи многих несчастных семей на селе. За отказ вступить в колхоз в 1930 году, а потом за неуплату налогов и неспособность сдать государству требуемое количество зерна, её муж был объявлен кулаком и сослан вместе со многими другими в концентрационный лагерь. Позже Приска получила известие, что её муж умер, работая на рытье Беломорканала. Приска осталась одна с двумя детьми на руках: семилетним сыном и пятилетней дочкой.

Приска оказалась дома, когда мы добрались до её хаты. Она дошла до такой степени истощения, что почти не могла двигаться. Она с трудом поведала нам свою печальную историю, потому что ей было тяжело говорить.

Оставшись одна, ей пришлось много и тяжело трудиться, чтобы поддержать двоих детей. Большую часть времени она проводила в поисках чего-нибудь съестного. Но найти удавалось совсем немного: пару картофелин, свёклу, один или два куска хлеба. Летом и осенью ей удавалось сводить концы с концами, потому что она работала в колхозе и получала ежедневно день килограмм хлеба или муки. Дополнительно, как и другие колхозники, кто ещё мог работать, она получала два горячих пайка в день. Обычно эти пайки состояли из пшённой или гречневой каши. Приске удавалось кормить и детей, но с наступлением зимы работы в колхозе остановились, и прекратилась выдача хлеба и горячих ежедневных пайков. Те продукты, которые её выдали в качестве оплаты за работу в колхозе, быстро закончились. Тем не менее, ей с детьми удалось просуществовать до марта. Затем произошло неизбежное: её сын умер от голода. Она похоронила его в саду под вишней. Её самой хотелось быть похороненной под вишней, когда она умрёт.

Оставшись вдвоём с дочкой Марией, она знала, что скоро наступит и их очередь. Приска боялась умереть первой, оставив маленькую девочку совсем одну. Ей очень тяжело было об этом думать, и она решила сделать всё, чтобы сохранить дочке жизнь. Она слышала о детском доме в ближайшем городе, который находился в тридцати километрах от нашего села. Одним апрельским утром она вдвоём с девочкой отправилась пешком в этот город. Добравшись до так называемого детского дома, Приска с ужасом обнаружила, что это был детская колония. Напуганная и разочарованная мать решила, что даже это место для маленькой Марии будет лучше, чем родной дом. Тщательно всё обдумав, она научила малышку, что следует сделать и сказать, переступив порог этого здания. Как только дверь отворилась, и маленькая Мария вошла внутрь, Приска завернула за угол дома и с тех пор больше не видела свою маленькую дочку.

Дойдя в своём рассказе до этого места, Приска замолчала. Её глаза словно покрылись пеленой, губы задрожали, но она не заплакала. Мы стояли рядом и молчали.

Собравшись с духом, Приска продолжила свой рассказ. С тех пор, как она оставила Марию на попечение судьбы, её сердцу не было покоя. Она чувствовала себя преступницей и всё время плакала. Во время холодных бессонных ночей её казалось, что маленькая Мария появляется перед ней. Сидя на скамейке в углу под иконами, Приска словно чувствовала на себе пронзительный взгляд дочки. Затем Мария как будто начинала плакать и просить о хлебе, говоря: «Мама, почему ты бросила меня? Почему ты ничего мне не оставила?».

Девочка представлялась ей каждую ночь, задавая всё тот же вопрос: «Мама, почему ты бросила меня? Почему ты ничего мне не оставила?».

Наконец, она не выдержала. В неистовстве Приска прошагала тридцать километров до города, где осталась её дочка. Все попытки отыскать девочку оказались напрасными, и она больше никогда её не увидела.

За окном темнело, когда Приска закончила свой рассказ, и нам надо было возвращаться домой. На следующий день мама послала нас отнести Приске немного еды, но было уже поздно. Мы нашли Приску мёртвой на полу. Отчаявшись, она решила быстро свести счёты с жизнью. Из последних сил она добралась до кусков угля и отравилась, вздыхая угольные пары.

Мы помнили её желание быть похороненной под вишнёвым деревом. В сумерках мы похоронили Приску рядом с её сыном.

В то время такой вид самоубийства стал частым явлением в нашем селе. Многие кончали с жизнью, вдыхая угарный газ, как это сделала Приска. Это было просто и безболезненно. Большинство, умерших таким способом, составляли женщины, чьих мужей арестовали и сослали в концентрационные лагеря, а дети умерли от голода. Они закрывали все щели, затворяли окна и двери, разжигали огонь в печи или прямо посреди хаты на глиняном полу и умирали, вдыхая смертоносные пары угарного газа. При этом часто целиком выгорали хаты.

Но самым распространённым видом самоубийства было повешение. Этот способ чаще всего выбирали мелкие сельские должностные лица, особенно руководители Десяток и Пятёрок. Некоторые коммунисты тоже кончали с жизнью тем или иным способом. Властям было известно об этих массовых самоубийствах, но они ничего не предпринимали, чтобы остановить их.

В последующие дни мы навестили некоторых своих родственников и друзей, о которых мы давно не имели известий. Сначала мы пошли к Василю. Его отца арестовали и сослали куда-то на север. Он жил с мамой и двумя младшими сестрёнками. Мы ничего не знали о нём с декабря, когда перестали ходить в школу. Войдя в хату, мы сразу увидели двух сильно исхудавших девочек и их маму. Они выглядели как ожившие мумии. Сидя на глиняном полу посреди хаты, они что-то молча готовили из лебеды и крапивы — сорняков, бурно растущих в наших краях. Девочки ничего не ответили на наше приветствие. Всё их внимание оказалось сосредоточенным на кипящей в горшке жидкости. Они жадно смотрели на это, сжимая в руках ложки. Их мама, увидев нас, начала причитать и плакать. Мы принялись успокаивать её, и потребовалось время, прежде чем она смогла взять себя в руки и ответить на наши расспросы о Василе и о том, как они существовали всё это время.

С наступлением голода Василь вместе с некоторыми взрослыми отправился на поиски пропитания и заработка. Он съездил в Россию, и ему очень повезло: он вернулся с несколькими буханками хлеба и пятнадцатью килограммами муки. Это произошло в конце декабря. В марте 1933 года, когда во всю силу свирепствовал голод, Василь решил повторить поездку, но на этот раз ему не повезло. Он каким-то образом сумел пробраться на поезд и доехать до маленького городка недалеко от Москвы. Отсюда он послал маме весточку, что скоро возвращается домой. Однако он не вернулся. Позже его мама узнала, что Василя арестовали на железнодорожном вокзале, обвинили в подпольной спекуляции, судили и дали пять лет лагерей. С тех пор о нём больше никто не слышал.

Много подобных историй произошло в то время. Не взирая на запрет властей покидать пределы сёл и деревень в поисках работы и пропитания, несмотря на свои ужасные условия жизни и своё состояние, близкое к голодному обмороку, мы не могли сдаться так просто. Никто не мог без борьбы сидеть и молча ждать надвигающейся смерти.

Со стороны государства или частных лиц не было сделано ни одной попытки, чтобы создать какую-нибудь общественную организацию для помощи голодающим. Наоборот, когда местный учитель попытался что-то предпринять, чтобы облегчит участь сельских жителей, его арестовали и сослали на строительство Беломорканала. Его обвинили в «распространении ложных слухов о том, что в нашем селе свирепствует голод». Вместе с его исчезновением улетучилась идея о создании благотворительной организации. Каждый в одиночку боролся за собственное выживание. Люди массами уходили не только в близлежащие города, но и проникали на территорию России, где не было голода. Это нелегко было сделать, даже при наличии денег. Как я уже говорил, крестьянам не продавали билетов на поезд, за исключением тех случаев, когда имелась специальная справка из сельсовета. В 1933 году положение ёще больше ужесточилось. Поезда охранялись специальными военными отрядами, и проникнуть в поезд без билета стало невозможным. Кроме того, сельские жители не имели паспортов, которые были введены в декабре 1932 года. Поэтому стало легко проверять документы у ехавших с Украины на север или восток и задерживать «нелегальных» пассажиров. Задержанного таким образом, насильно возвращали в его село или отправляли в лагерь на принудительные работы.

Это время стало расцветом чёрного рынка. Городские жители, имея паспорта, могли свободно покупать билеты на поезд в любом направлении. Купив билет, они могли перепродать его сельскому жителю по спекулятивной цене. Например, билет до Москвы на чёрном рынке мог стоить в четыре-пять ража дороже его изначальной стоимости.

Глава 29.

Большинство наших попыток найти помощь за пределами села оказалось безуспешным. Если украинский крестьянин появлялся где-то в поисках пищи, его гнали и преследовали как дикого животного. Нам ничего не оставалось, как питаться на подножном корму.

Кому-то повезло поймать рыбу или птицу. Кто-то пытался заглушить голод сочными листьями и стеблями дикорастущих растений или речных водорослей. В лесу можно было набрать ягод, грибов, различных корней, и даже листья и кора деревьев шли в пищу. Здесь было раздолье для охотников. Но нам охотиться стало нечем, потому что все ружья давно конфисковали.

Излюбленным местом поиска чего-нибудь поесть стали поля. Здесь люди могли найти оставшиеся в земле с прошлого года овощи, сохранившиеся благодаря зимнему морозу и снегу. Картофель, свёкла и луки были бесценными находками, даже если они и помёрзли. В старой поговорке сказано, что голодный человек не принюхивается.

Как только снег растаял, на полях появились тощие фигуры изголодавшихся людей, копошащихся в сырой земле в надежде найти что-нибудь съедобное. Самой большой удачей было наткнуться на картошку. Чаще всего люди, обнаружив картофелину, не съедали её прямо здесь, а приносили домой, и запекали в виде лепёшек, предварительно смешав с листьями или даже корой.

Однако нелегко было ослабленным и истощённым людям бродить по полям в поисках старых овощей. Требовалось определённое усилие, чтобы пройти даже небольшое расстояние, и не каждому это удавалось. Даже если они добирались до ближайшего поля, многие замертво падали от измождения, так и не успев ничего найти.

Однажды днём к нам пришла мама моего школьного приятеля Петро. Плача, она рассказала, что Петро умирает прямо на поле в трёх километрах от нашего села. Эту новость ей принёс сосед, вернувшейся с поля в поисках промёрзшей картошки. Она пошла в поле и увидела мучения сына, но у неё не оказалось сил помочь ему. Поэтому несчастная мать попросила нас помочь принести её сына домой, живого или мёртвого.

Судьба их семьи мало чем отличалась от судеб многих сельских жителей. Отец Петро отказался вступать в колхоз, как это сделали сначала многие. Но власти давили на него и использовали любую уловку, чтобы уничтожить его, как единоличного хозяина. Два года назад его назначили возглавить Пятёрку. Это означало, что его жилище становилось местом постоянных сборов членов его Пятёрки, а на него самого ложилась полная ответственность перед государством за их действия. Поскольку государственный аппарат требовал от крестьян вступления в колхоз, то он был обязан агитировать членов своей Пятёрки и, конечно, подать личный пример.

Этот хитрый расчёт срабатывал во многих случаях, но отец Петро оказался крепким орешком. Он и члены его Пятёрки решительно отказались вступать в колхоз, решив остаться в стороне, и они жестоко поплатились за это. Хозяйство отца Петро обложили непосильными налогами, и когда он оказался не в состоянии расплатиться, его арестовали как «врага народа» и выслали куда-то на север. Всё хозяйство отобрал колхоз, а его жена с двумя детьми вынуждена была перебраться в дом родителей.

Несчастья продолжали преследовать её. Весной 1933 года от голода умерли её родители и младшая дочка. Она осталась вдвоём с сыном. И теперь, когда им удалось пережить страшный голод, Петро умирал где-то в поле. Мы не могли отказать в помощи матери Петро, хотя нам самим стоило больших усилий стоять на ногах. Ведь Петро был нашим другом и соседом, а больше просить о помощи некого: среди соседей не осталось сильных мужчин, способных выдержать дорогу в поле и обратно. Поэтому мы решили спасти Петро.

Единственным подручным средством, на котором мы могли перевезти Петро домой, была небольшая тележка, поскольку лошадей и телегу у нас отобрали ещё два года назад. Толкая эту тележку, мы с Миколой направились к картофельному полю, а мама Петро тяжело побрела следом, не желая отставать. В это время года дорогу сильно развезло, во многих местах стояли лужи с остатками талого снега. Наша обувь, если её ещё можно было так назвать, оказалась совершенно неприспособленной к такой дороге. Ноги у мамы Петро были обёрнуты какими-то тряпками, у Миколы и меня ноги были обуты в старые развалившиеся башмаки, обёрнутые сверху кусками брезента. Тяжёлая и липкая дорожная жижа прилипала к подошвам и делала трудным наше передвижение. Вступая по щиколотку в студёные грязные лужи, наши ноги окончательно промокли и замёрзли. Мама Петро, стараясь не отстать от нас, только молча плакала, отказываясь повернуть к дому. Она продолжала надеяться увидеть своего сына живым. Микола и я решили посадить её на тележку. Однако нам не удалось сдвинуть с места тележку вместе с ней. Понимая, что своей настойчивостью она только задерживает нас, несчастная женщина поднялась и согласилась потихоньку брести за нами.

Продолжая свой путь к полю, мы нашли тела двух умерших людей. Во впадине между двумя холмами мой брат заметил что-то лежавшее на борозде, в нескольких метрах от дороги. Оставив тележку, мы пошли посмотреть, что это такое. Мы увидели тело взрослого мужчины, уткнувшегося лицом в землю. Он лежал без движений. Очевидно, этот человек упал, и у него не осталось сил подняться. Видимо, он лежал здесь давно, и зимой его тело занесло снегом. Мы пытались повернуть его на спину, но не смогли этого сделать. Его тело оставалось окоченевшим и примёрзшим к земле.

На этом месте Мама Петро добрела до нас и, увидев труп, громко закричала, но близко не подошла. Она попросила нас продолжить путь и поторопиться.

Она явно не поспевала за нами, и расстояние между ней и нами опять увеличивалось. Вечерело, и над полем начали собираться тяжёлые тучи. Где-то далеко шумел ливень, двигаясь в нашем направлении.

И опять нам пришлось остановиться. Пройдя около километра, в стороне от дороги мы увидели тело женщины, которую мы сразу узнали. Но её смерть не была вызвана голодом. Было очевидно, что её застрелили. Она лежала на спине в луже крови, смешанной с весенней жижей, и, казалось, что её глаза беспомощно смотрели прямо на нас. Смерть наступила недавно. Я старался представить, как это произошло. Её убийца не мог быть человеком, потерявшим от голода рассудок и способным убить из-за двух картофелин. Никто из сельских жителей не имел ружей, только представители власти и охрана носила оружие. Поэтому, вероятнее всего, женщину убил охранник, застав её на колхозном поле в поисках картофеля.

Как и в предыдущем случае, мы оставили тело нетронутым и продолжили свой путь. Начинало накрапывать, и быстро темнело. Из последних сил мы устремились к тому месту, где по нашим представлениям мог быть Петро. Наконец, совсем уставшие, мы нашли его. Он был жив и лежал на земле, тяжело дыша. Длинный след, тянувшийся за ним, свидетельствовал о том, что до того, как потерять сознание, он долго полз по земле.

Нам удалось переложить Петро на тележку, она была недостаточно большой для него, и его ноги свешивались вниз. Наш путь обратно оказался ещё более трудным, потому что пошёл дождь. Нам пришлось медленно передвигаться по разбухшему месиву, толкая тяжёлую тележку.

Мы ожидали увидеть маму Петро и уже начали волноваться, не обнаружив её на дороге. Спустя немного времени мы нашли её. Она лежала в грязи, не имея сил подняться. Она даже не могла говорить и только смотрела на нас широко открытыми глазами. Мы испугались, что она сейчас умрёт. Однако она смогла сделать лёгкое движение рукой, сигналя нам, что хочет увидеть своего сына. Мы помогли ей подняться и встать на ноги. С нашей помощью она добрела до тележки, но здесь силы опять покинули её, и несчастная женщина рухнула на тележку. Ситуация осложнилась. Мы с Миколой совсем выбились из сил и больше не могли толкать тележку, нагруженную двумя телами.

Видя нашу растерянность, мама Петро медленно подняла голову и попыталась что-то сказать, но не смогла. Она сползла с тележки, и слабеющей рукой указала на Петро. Мы поняли, что женщина просила нас оставить её здесь, а самими довезти её сына до села. Она ещё надеялась, что мы можем спасти его.

Оставив её на поле, и надеясь вернуться за ней позже, мы заторопились обратно, насколько позволяли наши силы и ухудшающая погода. Когда мы, наконец, добрели до дома, уже совсем стемнело, и хлестал дождь. Мама успокоилась, увидев нас, и с её помощью мы перенесли Петро в хату.

Не давая себе передышки, мы с братом двинулись в обратный путь, чтобы привезти маму Петро. Наша мама решила пойти вместе с нами. Поэтому она укутала Петро, который дышал по-прежнему тяжело, но ровно, в старую одежду, чтобы он согрелся. Потом мы вышли на улицу, опять взяв с собой тележку.

Мы нашли маму Петро живой, но без сознания. Переложив её на тележку, мы медленно двинулись в обратный путь. В наступившей темноте и среди проливного дождя трудно было различить дорогу, поэтому часто наши ноги увязали в лужах. Несколько раз наша тележка переворачивалась, и несчастная мама Петро падала в грязь, но мы не сдавались. Промокшие и совершенно выбившиеся из сил, мы всё-таки добрались до дома. Наша мама, сама вымокшая до последней нитки, поторопилась переодеть маму Петро в сухую одежду, а мы с братом тем временем бросились к Петро. Мы тоже хотели поменять ему одежду, но, наклонившись над ним, мы увидели, что он умер. Мы сделали всё возможное, чтобы маме Петро было удобно, но она никогда не пришла в сознание и умерла той же ночью в ужасных судорогах. Мы очень переживали, но в то же время нас согревала мысль, что этим людям не пришлось в последнюю минуту их жизни лежать под проливным дождём на сырой земле.

Опять перед нами встал вопрос, что делать с телами наших умерших друзей. Нельзя было оставлять их в доме, но и невозможно было похоронить их на кладбище, как обычно настаивала наша мама. На этот раз мама, видя нашу безмерную усталость, предложила перевезти их в свою хату и оставить до прихода похоронной комиссии. Той же ночью мы так и поступили.