ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ПЕТР, ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИК ПОНЕВОЛЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ПЕТР, ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИК ПОНЕВОЛЕ

Начиная с первых своих манифестов, Елизавета объявляла, что отказывается от вступления в брак, а права престолонаследия предоставляет своему «дорогому племяннику» Карлу Петру Голштейн-Готторпскому, внуку Петра Великого. Такой выбор произвел в умах немалое волнение. Названный молодой человек де-факто являлся наследником трех корон — герцогской голштейнской, королевской шведской (через бабку со стороны отца, дочь Карла XI и сестру Карла XII, умершего бездетным) и российской императорской в силу завещания Екатерины I, его бабки на сей раз по материнской линии. Такая тройственная генеалогия могла привести к объединению корон либо к новой войне за наследство: некоторым уже мерещилось, что Россия «сцапает» Швецию или даже сотрет ее с карты Европы{254}. Обстоятельства складывались так, что молодому монарху была обеспечена поддержка со стороны служилого дворянства, по природе воинственного и жадного до легких завоеваний. Это в высшей степени беспокоило Францию, всегда хранившую верность своим скандинавским союзникам. Знать старинных родов, напротив, весьма сдержанно относилась к персоне Карла Петра: рожденный в лоне протестантизма, он в глазах своих противников тем самым уже становился непоправимо негодным на роль будущего главы православной церкви. Императрица обещала добиться перехода молодого человека в «истинную веру», как только он вернется в Россию.

Другим наследником престола, единственно законным с точки зрения завещания Анны Иоанновны, являлся маленький Иван Антонович, который между тем подрастал в Холмогорах, большом северном селении, потерянном Россией; этот живой фантом был навязчивой идеей многих недовольных. Все годы правления Елизаветы ее снедала боязнь государственного переворота в его пользу. Оба потенциальных претендента на престол Романовых, Петр и Иван, на самом деле являлись германскими принцами, родней Габсбургов и Гогенцоллернов; эти кровные узы отчасти объясняли, почему придворные и дипломаты образовали такое диковинное созвездие вокруг плохо лежавшей наследственной короны. Наперекор Шетарди, «узурпировавшему» почетное место при петербургском дворе, Германия сохраняла здесь свое присутствие, в известном смысле именно она владела ключами от будущего царства.

Детство маленького Карла Петра проходило в Кильском замке. Он не получал подобающего престолонаследнику образования. Охота (при условии, чтобы близко к диким зверям не подходил) и воинская подготовка в формировании этого юноши заметно превалировали над знаниями и культурой. Впоследствии это отразится в его неномерном пристрастии к армии, парадам, мундирам. В 1738 году, десятилетним мальчиком, он из чина младшего офицера был повышен до секунд-лейтенанта; обряженный в мундирчик, он рос среди зрелых мужчин, привыкнув без стеснения обращаться к ним всем на ты. Его родитель, Карл Фридрих Голштейнский, мнил уже, что в лице своего отпрыска, казалось, равнодушного ко всему, кроме военных дел, видит перед собой нового Карла XII. Мальчик неизменно выказывал большую привязанность к герцогу, который повсюду таскал его с собой. Одержимый ненавистью к цыганам, Карл Фридрих издал против них драконовские законы, чреватые жестокими расправами. Убедившись, что сумел науськать соответствующим образом и своего сына, он взял за правило вместе с мальчиком упиваться зрелищем пыток, которым подвергали вечных скитальцев{255}. Ребенок вырос в правилах лютеранской веры, которым обучил его проповедник Хоземан. В 1731 году герцог Голштейнский обзавелся дочкой по имени Фредерика Каролина, рожденной от его морганатической жены Доротеи Петерсен, отец которой, пастор, внес свою лепту в воспитание обоих детей. Брат и сестра были неразлучны вплоть до кончины их отца, наступившей 11 июня 1739 года. С этого дня подростка доверили заботам его кузена Адольфа Фридриха. Последний, избегая всякой ответственности, назначил ему в наставники гофмаршала Отто фон Брюммсра, человека грубого и бесцеремонного. Он пытался обучить подопечного истории, французскому языку, латыни, математике, танцам и фехтованию. Тщетно! Карл Петр не проявлял ни малейшего усердия в занятиях. Он регулярно навлекал на себя ярость Брюммера, тот метал громы и молнии, мог и безо всякого стеснения вздуть своего подопечного. Но ребенок, по натуре диковатый и злобный, только замкнулся и работал чем дальше, тем хуже.

Елизаветинский государственный переворот, совершившийся в ноябре 1741 года, радикально изменил судьбу принца, который доселе готовился стать королем Швеции: теперь этому парню, согласно завещанию императрицы, предстояло взойти на трон Романовых. В январе 1742 года молодой человек, сопровождаемый все тем же Брюммером, прибыл в Петербург. При виде его Елизавета прослезилась. Бледность и хрупкость племянника так встревожили ее, что она не сумела скрыть свои чувства. Тотчас распорядилась, чтобы в церквах молились о его здравии, но так уж оберегать подростка не стала: вынудила присутствовать на бесчисленных торжествах. В день, когда ему исполнилось четырнадцать, то есть 10 февраля, она в его честь организовала иллюминацию и фейерверк. А спустя две недели они выехали в Москву, где предстояла коронация. По этому случаю юному царевичу присвоили чин поручика Преображенского гвардейского полка — это был единственный случай, когда он проявил настоящую радость. И, нарядившись в новенький мундир, более с ним не расставался.

Оставалось разрешить еще одну задачу: обратить царевича в православие. Но как это сделать? Монах Федоровский предпринял отважную попытку пересмотра религиозных представлений мальчика, к тому же весьма неполных — лакуны обнаружились большие. Одновременно он попробовал обучить наследника русскому языку, а то и начаткам церковнославянского. Но от четырехчасовых ежедневных занятий большого толку не вышло. Тут ход событий ускорила смерть шведского короля: ведь Карл Петр становился его потенциальным преемником, теперь, чтобы удержать его в России, с приобщением к догматам истинной веры следовало поспешить. Мальчика заново окрестили 17 ноября 1742 года, отныне он звался Петром Федоровичем и получил, как внук Петра Великого, титул великого князя, его императорского высочества. Хотя все права на Голштейнское герцогство остались при нем.

Во время этой церемонии Петр делал хорошую мину. Елизавета собственной персоной научила его, когда и как надлежит осенять себя крестным знамением. Она с ним вместе отрабатывала каждый жест и несколько раз, плача от счастья, принималась его целовать. Когда же все собравшиеся в храме приступили к заключительной молитве, Елизавета исчезла: она поспешила в покои царевича, где приказала сменить всю обстановку и мебель. Там его ждали 300 000 рублей в золотой чаше. Царица успела вернуться в церковь, чтобы проводить новоявленного великого князя сначала в его покои, затем к ней, где они поужинали с глазу на глаз. О том, чтобы жизнь царевича была устроена с подобающим блеском, императрица щедро позаботилась, но он растранжирил все деньги меньше чем за два года. Некоторые подозревали Брюммера, что он прикарманивает изрядные суммы для собственных нужд. Тем не менее этого вспыльчивого грубияна не отсылали, и он продолжал тиранить своего подопечного — ребенок был трудный, что верно, то верно. Елизавета сочла за благо в первое время не разлучать Петра с его германскими приспешниками.

В очередном манифесте сообщалась большая новость: наконец у России есть не только законная государыня, но п престолонаследник мужеска пола, потомок величайшего из русских царей, Петра I! Таким образом, захваченные врасплох шведы теряли возможного претендента на корону династии Ваза. Три посланца от риксдага поспешно бросились в Москву, чтобы предложить герцогу Голштейнскому освободившийся трон, но было поздно: необратимый переход в православие совершился, мальчик стал официально признанным преемником Елизаветы Петровны. Карла Петра более не существовало{256}. Засим последовали договоренности, проводимые на периферии мирных переговоров в Або. Россия, после недавних военных побед чувствуя свое могущество, пыталась повлиять на решения шведского парламента в отношении будущего монарха этой страны. Франция со своей стороны норовила помешать избранию датского принца, которое привело бы к усилению позиций Англии на севере. Вопрос о шведском престолонаследии был решен 7 августа 1743 года, трон достался Адольфу Фридриху, регенту Голштейн-Готторпскому, бывшему опекуну его императорского высочества, наследника российской короны.

Елизавета решила усовершенствовать воспитание Петра Федоровича, неотесанность коего ее удручала. Она организовала конкурс на лучший прожект, касающийся просвещения ума и сердца наследника Романовых. Победил в этом конкурсе Якоб Штелин, член Академии и главный распорядитель фейерверков{257}. Новый наставник вскоре отказался от мысли обучить своего бунтарски настроенного подопечного языкам; зато он сумел заинтересовать его историей, пустив в ход ее материальные свидетельства — географические карты и планы, монеты и тому подобное. Государыня распорядилась не жалеть средств на книги и приспособления, необходимые для обучения царевича. Ей нравилось утром, еще в неглиже, внезапно заявиться в рабочий кабинет своего племянника; порой она там задерживалась, проводила более получаса, заводя с мальчиком поучительные беседы, в особенности о своем отце, великом царе-реформаторе{258}. Однажды вечером она застала своего прямого наследника за изготовлением плана крепости. Сверяясь с компасом, он давал указания двум лакеям, а они вычерчивали линии на полу. Она приостановилась за дверью, чтобы не мешать им. Но через несколько минут, не удержавшись, вошла в комнату, чтобы расцеловать Петра и напомнить ему, как прославленный монарх говаривал, что ежели бы его смолоду так учили, за это он бы охотно дал отрубить себе палец на руке{259}! Дважды в педелю они читали западные газеты. Фон Штелин из кожи вон лез, пытаясь заставить подростка сосредоточиться; но тот обращался со своим учителем словно с шутом, то и дело унижал его, но возможности при свидетелях. Ища рассеяния, молодой человек предпочитал прогуливаться по городу, хотя при этом ему приходилось терпеть компанию Брюммера, который любил таким образом показываться на публике. Немцу-наставнику не без труда удалось втолковать ему кое-что про историю России: парень в конце концов научился перечислять правителей от Рюрика до Петра I. В одни прекрасный день за столом, когда речь зашла о давней старине, он поправил одного из сотрапезников: Елизавета даже расплакалась от счастья. На следующий день она лично поблагодарила фон Штелина за его успех.

Елизавета слыла одной из самых искусных танцорок Европы. Ее фаворитам и придворным приходилось тоже овладевать этим искусством. Обучить великого князя батманам и поддержкам было поручено самому Ланде, знаменитому французскому балетмейстеру. Он занимался с Петром четыре раза в неделю, но тот не проявил ни малейшего таланта в этой области. Во время маскарадов и балов, если ему приходилось приглашать фрейлин, он старался нарочно демонстрировать свою неуклюжесть, грубо дергая своих партнерш, наступая им на ноги или заставляя их падать на пол. Он желал быть воином по преимуществу и подчеркивал это прилюдно. Ничто не занимало его, кроме военных упражнений, которые он затевал экспромтом вместе со своим камердинером Крамером, обер-егермейстером Бредалем, егерем Бастьеном и лакеями. Внимание этого нервически издерганного, непоседливого юнца могло привлечь только то, что относилось к войне, — фортификационные постройки, к примеру. Случалось ему развлекаться игрой на скрипке или флейте, из которых он извлекал звуки… неописуемо омерзительные. Фон Штелии решил вести дневник, чтобы показывать Елизавете, какие успехи делает ее племянник; так или иначе, он, опасаясь вызвать у императрицы тягостные подозрения, избегал упоминать в своих заметках об иностранных языках — слабом месте великого князя.

Прошло всего несколько недель после его крещения, когда Петр серьезно занемог. Его трясла сильнейшая лихорадка, он день ото дня слабел. Елизавета поручила его заботам своих личных врачей Бургав-Каау и Санчесу, но им не удалось облегчить его страдания. И вот в один из октябрьских вечеров они потеряли надежду: больной уже не мог выносить даже музыки. Царицу известили о происходящем, она тотчас прибежала. Состояние юноши привело ее в такой ужас, что она онемела и могла лишь проливать слезы; врачи уж и не знали, как бы вывести ее из комнаты. Они больше ничего не могли сделать: было похоже, что великий князь этой ночи не переживет. Однако в пять часов утра доктора заметили, что на лбу молодого человека выступил обильный пот. Бургав-Каау воскликнул: «Клянусь милостью Господней, он спасен!» Схватил бутылку бургундского и, наполнив два бокала, один протянул фон Штелину, а другой осушил сам с криком: «Слава великому князю!» В шесть часов явилась императрица, выслушала доклад врача и тотчас поспешила в дворцовую часовню — помолиться. Выздоровление юноши продлилось несколько недель; Елизавета до конца года избавила племянника от всех занятий, к великому огорчению фон Штелнна, который ломал голову, как бы развлечь молодого человека и, главное, оторвать его от Брюммера, оказывающего на престолонаследника пагубное влияние.

Тем временем возникла новая проблема. В свои четырнадцать лет Петр достиг половой зрелости, пора было женить его, дабы многочисленным потомством подкрепить хрупкую генеалогическую преемственность, идущую от тетки к племяннику. После оскорбления, которое пережил Петр Великий, пытаясь устроить брак Елизаветы с Людовиком, кандидатура французской принцессы исключалась. К тому же на католичку в России посмотрели бы плохо: Святейший Синод всегда опасался прозелитизма со стороны Рима. К тому же папистка могла оказаться особенно неподатливой по отношению к культуре страны. Лучше было выбрать лютеранку, разделяющую с Петром его изначальную религию и способную проявить уступчивость, повторив вслед за ним тот же духовный переход. И тут, уже не впервые, в заботы о будущем великой славянской державы деятельно вмешался чужестранный монарх.

Фридрих II, мало веря в стабильность русской политики и тревожась о ее грядущем, сколь бы отдаленным оно ни казалось, хотел укрепить позиции будущего Петра III, зная его склонность к воинским упражнениям в прусском вкусе.

Наследник трона Романовых питал безмерное почтение к Фридриху II, восторженно приветствовал все его победы{260}. Излюбленным развлечением его императорского высочества было разыгрывание подвигов своего героического кумира в кукольном театрике, специально для этого сооруженном в его покоях. Напрашивался вывод, что наследника надо женить на германской принцессе. Подошла бы Ульрика, сестра прусского короля, но он был очень привязан к своей семье и не хотел отпускать Ульрику в эту ужасную Россию. Поэтому Мардефельду было велено обойти молчанием эту возможность{261}. Требуемые достоинства имелись еще у молоденькой, пятнадцатилетней Софии Ангальт-Цербстской. Она приходилась царевичу дальней родственницей по матери, а та — сестрой покойному епископу Любекскому, некогда жениху русской царевны. На верность Елизаветы Голштейнскому дому можно было положиться{262}. Единственная возможная конкурентка Софии, достигшая брачного возраста, дочь Фридриха Августа Саксонского, принадлежала к враждебному лагерю, да и ее связи с Польшей исключали союз с православным князем. Итак, Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская привезла свою дочь на ее новую родину; она должна была шпионить там в пользу Пруссии до тех пор, пока новобрачная не придет ей на смену. Фридрих весьма рассчитывал па усердие мамаши, которая сможет несколько месяцев пробыть подле Софии. Он плел самые причудливые сети, будучи женоненавистником, предавался по-женски избыточным внутрисемейным козням. Чтобы сделать свою матримониальную стратегию более результативной, автор книги под названием «Анти-Макиавелли» дал согласие на брак Ульрики с Адольфом Фридрихом Голштейнским, наследником шведского престола, кузеном великого князя и братом принцессы Ангальт-Цербстской, — российская императрица одобрила этот план{263}.

В Петербурге прибытия обеих принцесс ожидали с лихорадочным нетерпением. Шетарди, вновь обосновавшийся в России с декабря 1743 года, и гофмаршал Семен Нарышкин, друг Лестока, устремились им навстречу, чтобы никакой враг им не помешал… Вдали от Петербурга они спокойно, без помех проинструктировали мать невесты Петра относительно ее будущих задач: в первую очередь ей надлежало послужить посредницей, получать письма от кабинета министров Фридриха и правительства Людовика, предназначенные исключительно для августейших глаз царицы. Также она должна была, как женщина женщине, открыться императрице, поведав об истинных и вымышленных интригах, что плетутся при российском дворе.

Когда маленькая семья Цербстских пожаловала в Зимний дворец 14 февраля 1744 года, все прошло наилучшим образом: Петр мгновенно пленился прелестями девушки. Елизавета, прослезившись, умилилась сходством ее матери с епископом Любекским, который был братом Иоганны{264}. Тем не менее случай едва не разрушил все их прекрасные планы: несколько недель спустя у великого князя проявились первые симптомы оспы. Много долгих дней он провел между жизнью и смертью. В свой черед занемогла и великая княгиня, ее терзал ужасающий жар. Враги группировки Фридриха тотчас перешли в наступление. Бестужев, ссылаясь на донесения попа-осведомителя, обвинил Софию, ставшую после православного крещения Екатериной Алексеевной, что она в вере неискренна и неблагочестпва. Чтобы испортить ее отношения с набожной Елизаветой, большего и не требовалось. Тут же министр предложил взамен другую кандидатку — Марию Анну Саксонскую. Но царица отказалась наотрез. Саксонская принцесса, связанная кровными узами с Габсбургами и альбертинской линией Веттинов, состояла в близком родстве с брауншвейгским семейством, подобный брак стал бы нежелательным поводом для сближения между Петром и Иваном VI. В случае, если предполагаемый преемник Елизаветы окажется бесплодным или преждевременно умрет, наследственные права низложенного маленького царя на трон Романовых укрепятся вдвойне. Подобный брак, разумеется, всего лишь гипотетический, представлял бы для Елизаветы дополнительную угрозу, ведь она основывала свою легитимность исключительно на идее богоизбранности Голштейнско-Романовской династической ветви. Впрочем, как только Петр выздоровел и быстро пошел на поправку, вопрос о другой невесте отпал сам собой.

Вокруг наследника образовался особый, молодой двор. На своей новой родине Петр Федорович популярности не завоевал. В 1742 году, когда он прибыл в Петербург, это был очаровательный, пластичный молодой человек, на чьем подбородке едва пробивался легкий пушок, затем, чуть повзрослев, он стал еще более внушаемым — к большой радости всех противоборствующих кланов — и покатился по наклонной плоскости. После своей второй тяжелой болезни он хоть и окреп, но стал ни дать ни взять похож на ходячий скелет. Тощий, словно гвоздь, как писал Фридриху II его посланник, «голова не больше яблока, ноги точно испанские восковые палочки»{265}; однако при всем том он предавался игре, злоупотреблял вином, а то и водкой, которой упивался до потери сознания. Ему нравилось общество голодранцев, младших голштейнских офицеров, женщин легкого поведения. Бестужев стал мишенью его неутолимой ненависти, наследник видел в нем причину всего, что ему было не по нутру. Разумовский тоже оказался объектом его упорной неприязни. Однажды он осмелился не встать при появлении его императорского высочества. Скандал! Петр вытащил шпагу и бросил вызов морганатическому супругу своей тетки, стоящему ниже его в придворной иерархии. Этих двоих насилу растащили, и они надолго стали врагами{266}. Такой инцидент должен был порадовать франко-прусский клан, но великий князь в конце концов своими выходками и наглостью повредил этому клану, помешав достигнуть главной цели — уничтожить кружок Бестужева. Престолонаследник афишировал свое презрение к русскому народу, оскорблял духовенство, пренебрегал самыми священными ритуалами православия, уплетал лакомства во время богослужения, забывал вовремя поклониться, во всеуслышание отпускал кощунственные замечания в надежде шокировать императрицу{267}. Что до Екатерины, юная супруга Петра страдала психосоматическими недомоганиями и искала спасения в книгах. Она более не имела права переписываться со своей семьей, в крайнем случае ее послания должны были проходить через коллегию иностранных дел. Ее немецких слуг отослали домой. Стоило ей подружиться с какой-нибудь фрейлиной или придворным, как эта персона тотчас отстранялась, переводилась против воли на другую службу или увольнялась{268}. Молодая чета была окружена соглядатаями. Репнин, потом Чоглоков, приняв на себя обязанности гувернеров, шпионили за обоими, прослеживая каждый шаг, любой поступок. Их императорские высочества, в 1740-е годы втайне благосклонные к франко-прусской группировке придворных интриганов, жили под постоянной угрозой, опасаясь, как бы Елизавета не лишила племянника наследства или не померла в одночасье. Несколько громких скандалов сделают их положение еще более шатким.