Прекращение безумства?
Прекращение безумства?
В январе 1938 года Центральный комитет собрался для рассмотрения вопроса, связанного с массовыми исключениями из рядов ВКП(б). Сталин, обеспокоенный этим фактом, стал критиковать «ложную» бдительность, ставшую их причиной. Многие парткомы перестали существовать или прекратили свою деятельность, работников организаций, оказавшихся без руководства, раздражала внутренняя борьба. Критика Сталина спровоцировала появление множества уволенных, требующих возмещения морального вреда и восстановления на службе. В последующие месяцы процесс исключения из партии замедлился, многие исключенные были снова приняты в партию и впервые с 1933 года в партии начался прием новых членов.{425} Но продолжались и аресты. Эти два мощных и противодействующих потока людей — арестованные и оправданные от обвинений — посеяли панику в профсоюзах. По мере того как одни шагали в тюрьму, другие боролись за право вернуться на работу. Функционируя согласно беспощадной логике своих организаций, работники НКВД, ВКП(б), главков и ВЦСПС действовали наперекор друг другу. Парализованные страхом, выходя в своих действиях за рамки закона или процессуальных норм, они ниспровергали, противоречили и не считались друг с другом.
Члены партии, утверждавшие, что их обвинили, объявили выговор или исключили из партии ошибочно, имели право обжаловать решение. Во многих случаях решения об исключении были отменены. ВЦСПС нес ответственность за восстановление пострадавшего на работе или в профсоюзе. Многие директора заводов, должностные лица в главках, заведующие магазинами отказывались подписывать заявления о приеме на работу, написанные «реабилитированными». В создавшемся политическом климате, полном непредсказуемости, невозможно было знать, не будет ли восстановленная сегодня в правах жертва арестована завтра. Никто не хотел оставлять письменных «доказательств» того, что когда-то «помог» врагу или «покрыл» его. В результате ответственные работники отказывались действовать, и работа по найму персонала прекратилась. Тысячи людей, с которых были сняты обвинения, оказались в подвешенном состоянии. Уволенные с работы и исключенные из профсоюза, но восстановленные в партии, они не могли найти новую работу. Они избежали тюрьмы, но оказались на улице. Профсоюзы рассматривали дела сотен людей, которые были несправедливо уволены и обращались с просьбой восстановить их на работе. Люди с волнением обращались к руководству ВЦСПС, в ЦК профсоюзов, главков, чтобы получить направления, которые могли бы помочь им восстановиться на работе. Профсоюзные руководители спорили с партийными работниками и директорами трестов и других учреждений о восстановлении людей на прежней работе. Никто не был уверен в том, каким следовать процедурам, все боялись совершить ошибку
Так же как на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году партия акцентировала внимание на партийной демократии, так и ВЦСПС во время проведения кампании придавал большое значение профдемократии, и еще раз повторил решения партии, принятые январским пленумом ЦК ВКП(б) 1938 года на своем пленуме. Шверник открыл пленум ВЦСПС, кратко изложив речь Сталина. Концентрация внимания на «ошибках» и «перестраховке» была новшеством для профсоюзных руководителей, которые были сбиты с толку, напуганы и озабочены тем, чтобы покончить с неопределенностью, которая грозила им потерей недавно полученных должностей.{426} Делегаты пленума ВЦСПС обращались к речи Сталина для критики «перестраховки» — условного обозначения беспомощности руководства, которое вело к бездействию. Профсоюзные руководители привели в пример людей, потерявших работу в результате обвинений. Позже, когда и сами обвинители были «разоблачены как враги», никто не захотел принять на себя ответственность за восстановление прежнего положения. Председатель ЦК Союза рабочих тяжелого машиностроения К. К. Стриевский собирал «компрометирующие материалы» на другого руководителя — М. Л. Кагановича[56], основанные на чьем-то доносе, направленном в ЦК Союза. Ходили слухи, что Каганович связан с группой троцкистов и виновен «в целом ряде грехов». В результате профсоюзные руководители решили не приглашать Кагановича на пленум профсоюза. Затем Стриевский был арестован как «враг». Дальнейшее расследование показало, что обвинения против Кагановича были безосновательными, и дело распалось. ВЦСПС принял Кагановича на работу в отдел заработной платы. Было ясно, что он пострадал от слухов. ЦК Союза отказался помочь ему в восстановлении в правах.{427}
Погребной — новый председатель ЦК Союза, вступивший в должность после ареста Стриевского, сказал на пленуме, что случай с Кагановичем является типичным. Профсоюз завален жалобами людей, которых уволили из-за того, что «их родственники оказались врагами народа или они сами были исключены из партии, были заграницей или знали кого-то заграницей». Профсоюз не имел таких руководителей, которые механически бы всем доверяли, чтобы подписать необходимые бумаги, благодаря которым люди могли вернуться на работу: «…не хотят подписывать, по телефону будут говорить, а писать не будут». Погребной привел ряд примеров, когда людей увольняли по ошибке. Одна женщина, на седьмом месяце беременности, потеряла работу на фабрике из-за того, что ее муж был арестован как «враг народа». «Они выгнали ее с фабрики, — объяснил Погребной, — и исключили из комсомола». Когда Погребной обратился в по данному вопросу в ВЦСПС, Москатов — один из секретарей сказал ему: «Возьмите ее снова на работу и забудьте о необходимых подписях». Вмешался партком фабрики и пригрозил наказать любого, кто будет принимать рабочих на работу без оформления соответствующих документов. Они заявили, что снова принимают на работу «троцкистов». Таким образом, профсоюз поступил наперекор главку и парткому, так как никто из них не хотел нести ответственность за принятие на работу потенциального «врага».{428}
Еще больше вопрос осложнялся тем, что начальство увольняло людей, которые впоследствии были «разоблачены» или арестованы. Были ли решения по тем людям, которых и позднее все еще считали «врагами», действительными? Например, на машиностроительном заводе «Уралмаш» некто Карпелевич был исключен из райкома партии за шпионаж в начале 1937 года, когда начались «разоблачения». Профком завода быстро последовал его примеру Карпелевич был снят с работы и лишен членства в профсоюзе. Несмотря на это, позже арестованные секретарь райкома партии и директор завода, ставили под сомнение правильность его увольнения. Карпелевич подал заявление в ЦК профсоюза с просьбой пересмотреть решение профкома завода. ЦК подтвердил решение нижестоящей организации, и тогда Карпелевич обратился в секретариат ВЦСПС. Погребной сказал: «Сейчас ситуация становится совершенно непоследовательной». Секретариат подтвердил решение профсоюзной организации, но в то же время предложил восстановить Карпелевича в качестве члена профсоюза, что было крайне противоречивым решением. Погребной пожаловался: «Человека исключили за шпионаж, за участие в диверсионной деятельности. Прошло девять месяцев, и вдруг он становится честным. Понятно, что доказательство его вины было абсурдным». Шверник прервал Погребного и прекратил дальнейшее обсуждение этого дела вопросом: «Он на свободе?» Шверник понимал, что арбитрами последней инстанции для определения виновности или невиновности человека являются органы НКВД. Если бы Карпелевич сидел в тюрьме, у ВЦСПС были бы серьезные проблемы. Секретариату пришлось бы ответить за рекомендацию по восстановлению врага. Погребной пожал плечами: «Его восстановили на работе, он ходит на свободе». Опасения Шверника рассеялись. Но правила игры все равно были не ясны.{429}
Кроме того, ВЦСПС утратил свой авторитет среди профсоюзов. Руководители профсоюзов не следовали рекомендациям ВЦСПС и отказывались восстанавливать людей. Воронина, предложившая менее года назад на пленуме ВЦСПС активно защищать права рабочих, теперь возглавляла Бюро жалоб при ВЦСПС. Занимаясь сотнями дел по восстановлению, она утверждала, что профсоюзы потеряли ориентацию под давлением террора. Выборы и аресты способствовали обновлению кадров большинства ЦК Союзов. Воронина заметила: «Со многими мы не знакомы». Когда Бюро жалоб отдало распоряжение профсоюзным руководителям восстановить людей на работе, они не послушались. Например, профсоюз печатников ответил Ворониной: «Вы к нам не лезьте. У нас такой ЦК Союза, что к нам нельзя. Мы разоблачаем, мы очищаемся». ЦК Союза рабочих военно-металлической промышленности ответил также, предупредив ее не вмешиваться в дела военной организации «Еще тяжелее дело обстоит в авиационной промышленности, — сказала она, — страшные вещи произошли там. Они нам сказали: «Вы, наверное, политически не разбираетесь в этом деле. Просим не вмешиваться в это дело»». Шверник спросил: «А вы вмешались?» Воронина ответила, что Бюро пыталось, но в ЦК Союза рабочих авиационной промышленности ей сообщили: «Мы сами восстановим людей». Воронина была в ярости. Она сослалась на слова Сталина: «О чем это говорит? Это говорит о том, что люди невнимательно относятся к живому человеку».{430}
Профсоюзы, наркоматы и тресты отказывались исполнять приказы ВЦСПС. Профкомы заводов находились в состоянии войны с Центральными комитетами. Решения вышестоящей партийной инстанции о восстановлении людей еще больше осложняли ситуацию. Воронина жаловалась, что наркоматы не имеют права «издеваться над членами союза» или «запугивать наших членов». Если профсоюз восстановил какого-то человека, народный комиссариат не мог отказаться принять его на работу. Разве могли профсоюзы приказать хозяйственникам восстановить кого-либо на работе? Разве ВЦСПС мог приказывать профсоюзам? Могли ли и те и другие отдавать приказы местным парткомам? Никто не мог ответить на эти вопросы. Редактор Ярославской газеты «Северный рабочий» после ареста признался, что участвовал в контрреволюционной группе, в которую входил секретарь парткома и другие работники. Вся группа была немедленно арестована по распоряжению прокурора. Сам прокурор оказался впоследствии шпионом. Секретарь парткома подал апелляцию по данному делу, но она была отклонена, а его самого выселили из квартиры. В конце концов, всех, за исключением прокурора, реабилитировали и восстановили в партии. Профсоюз предъявил иск о выплате компенсации за период потерянного рабочего времени. Овсянникова — председатель ЦК Союза печатников спросила: «Каким образом сейчас поставить работу, чтобы целиком и полностью исправить те недочеты, недостатки и ошибки, которые были в области нарушения трудового законодательства?» Газеты инструктировали, как «разоблачать врагов», но никто не знал, как восстановить людей в правах. Кроме того, беспартийные получали компенсацию за ошибочное увольнение, а члены партии не получали ничего. Шверник вставил замечание: «Закон должен быть одинаков для всех».{431}
Обличения больше не использовались для «разоблачения врагов» или демонстрации бдительности, они стали обычной реакцией на любое проявление равнодушия или пренебрежительного отношения. Когда ВЦСПС отказался восстановить работника ЦК Союза лесопильной промышленности, обвиненного в растрате, он немедленно написал в ЦК ВКП(б), обвиняя Воронину в том, что она принадлежит к «троцкистам, бухаринцам и зиновьевцам». Люди бросались обвинениями, не понимая их смысла. Фамилии людей, которые некогда представляли альтернативные политические программы, стали использоваться как бранные слова. На Харьковской фабрике «Октябрь» цеховой мастер и кассир начали перепалку из-за того, что кассир отказался разменять деньги. «Пошел к черту», — выругался мастер. «Пошел сам к черту», — ответил кассир. Разгорелся конфликт. Мужчины обзывали друг друга словом «черт», но после того, как в ход пошло другое ругательство — «троцкист», спор приобрел политическую окраску. В конечном счете кассира уволили как врага народа. Овсянникова призналась, что февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года предоставил свободу рук множеству клеветников и «разоблачителей»: «Дело в том, что честные, действующие из самых лучших побуждений, абсолютно невинные люди оказались долгое время без работы».{432}
Многочисленность увольнений с работы подчеркивала абсурдность царящего сумасшествия. На некоторых предприятиях людей увольняли и исключали из профсоюза целыми группами. Женщины часто теряли работу после ареста мужей. Людей увольняли из-за того, что они были заграницей на лечении или имели там родственников. Был один случай, когда мужчина послал личную телеграмму за счет учреждения. Его сняли с работы и привлекли к уголовной ответственности за растрату. Его жену также выгнали со службы. Соответствующие характеристики, выданные бывшими работодателями, являлись «волчьими паспортами», по которым людей нигде не брали на работу. Козьмин, председатель ЦК Союза работников Севморпути заметил: «Конечно, нам очень трудно». Его беспокоила атмосфера бесконечных сплетен и клеветы, которая «создает такое положение, чтобы настраивать этих работников против партии советской власти». Он предложил по-новому квалифицировать «вредительскую деятельность», придав новый аспект охоте на врагов. В своей заключительной речи на совещании, накануне ареста самого Ежова, Козьмин заявил, что враги провоцируют репрессии против честных людей. «Мы должны с корнем вырвать этих людей», — сказал он, намекая, что настало время наказать тех, кто был занят обвинениями других. Другой делегат смело заметил, что по результатам проверок профсоюзных руководителей ВЦСПС давал разрешения на множество арестов и увольнений и «допустил много ошибок». Он сказал: «в ВЦСПС забывают о том, что за каждым увольнением стоит живой человек». Другой критиковал профсоюзное руководство за бюрократическое, бездумное отношение к людям, за перестраховки и увольнение и честных людей безо всякой причины. Заявляя, что деятельность ВЦСПС способствовала усугублению ситуации, усилению людских страданий, делегаты признали его роль в разрушении профсоюзов.{433}
Делегаты боялись открыто критиковать политику террора. Никто не осмелился сказать, что «враги народа» могли быть честными людьми. Но рассказывая истории простых рабочих, в отношении которых должностные лица допустили ошибки, они использовали уловку, которую применил Сталин в своей речи на январском пленуме ЦК ВКП(б) 1938 года. Воронина привела в качестве примера случай с железнодорожным рабочим Рыжковым, который шестнадцать лет проработал на производстве в паро-котельном цехе. Издавна железнодорожников традиционно отличала высокая политическая активность. Из-за арестов в их профсоюзах уменьшилось количество рабочих и профработников. Рыжков, никогда не имевший отношения к оппозиции, вызвал гнев начальников за то, что критиковал плохие швы на паровых котлах. Его обвинили в пьянстве и уволили с работы. Он написал заявление, где указал на «много безобразий» в цехе. Комиссия все расследовала, нашла его замечания правильными и предложила восстановить Рыжкова. Но начальство вместо этого предъявило ему десяток новых обвинений. Воронина сослалась на этот случай, потому что Рыжков, бесспорно, образу «честного рабочего», который старался хорошо работать, но был обвинен «извращенными руководителями». С ее точки зрения, история Рыжкова является иллюстрацией того, как преданных людей превратили в жертвы, вынужденные бороться за свое восстановление на работе. Она умело повернула тему: вместо разговоров о том, как привлечь больше рабочих к поддержке репрессий против коррумпированных профработников, совещание перешло к обсуждению другой задачи — не обвинять должностных лиц, а привлечь внимание к тем, кто был ошибочно обвинен.
Воронина привела много подобных примеров историй рабочих, имевших долгий трудовой стаж и политически совершенно безупречных. В одной истории говорилось о текстильщице Лукьяновой — члене пленума ВЦСПС, проработавшей тридцать лет на текстильной фабрике в Иваново. В 1929 году Лукьянова навестила родственника и произнесла тост за гостя из Польши, который в то время у него находился. Через восемь лет поляка арестовали как троцкиста, а Лукьянову выгнали с работы, исключили из профсоюза за общение с «врагом народа»[57], ее дочь исключили из комсомола. Вернувшись домой, Лукьянова накинула себе петлю на шею. Хорошо, что увидели соседи, спасли, вытащили из петли. Сын Лукьяновой обратился с ходатайством в ЦК Союза. Она была восстановлена в профсоюзе, но завком предприятия был против ее восстановления на работе. Наконец, вмешался ВЦСПС. Воронина назвала так много людей, уволенных из-за клеветы, что в стенограмме совещания появилась запись: «Если не будем устраивать на работу честных людей, то будут вытаскивать людей, отдавать под суд».{434} Многие рабочие, не имевшие никакого отношения к деятельности оппозиции, пострадали из-за необдуманного замечания, случайного контакта или неуместной критики. Делегаты обратились к этим историям не только для того, чтобы восстановить справедливость: это была завуалированная критика политики террора. Не имея возможности высказываться прямо, они использовали сакрализованную фигуру рабочего, пострадавшего от несправедливости, чтобы попытаться предотвратить сумасшествие. Стратегически верно выбранные примеры также показали, что можно критиковать, а что нельзя. Было возможно защищать рабочего, непричастного к оппозиции, но категорически нельзя было допустить, что «враги» являются лишь плодом воображения или что бывшие оппозиционеры не были «врагами». Делегаты восприняли речь Сталина как сигнал к возврату к нормальному состоянию. Не осмеливаясь открыто критиковать охоту на «врагов», они дали многочисленные примеры клеветы и пытались найти реально возможные пути исправления ошибок. Но восприняли они этот сигнал неверно. Несмотря на допустимость критики, делегаты не могли остановить или даже замедлить темпа репрессий. Фактически, они продолжали участвовать в заговоре, целью которого было расширение масштаба репрессий. В 1938 году ВЦСПС продолжал проверки многочисленных профсоюзов — точно так, как эти проверки описывали делегаты. Профсоюз текстильных рабочих был втянут в полемику, в профсоюзе рабочих железных дорог Востока и Дальнего Востока аресты значительно сократили штат профработников. В одном только этом профсоюзе общее число уволенных, арестованных или исключенных из партии профработников составило 239 человек. В одной докладной записке было указано, что в прилагаемом списке указаны имена репрессированных и снятых с работы руководящих профработников от линейных комитетов до Центрального комитета.{435} НКВД не упустил возможности нанести удар. С января по декабрь 1938 года еще пятнадцать профсоюзных руководителей были арестованы и исключены из пленума ВЦСПС — органа, в состав которого входили председатели ЦК профсоюзов. Новые руководители, заменившие арестованных в 1937, теперь сами были арестованы.{436}
4 января 1938 года ВЦСПС начал чистку в профсоюзной печати, в ходе расследования состояние работы было признано «неудовлетворительным». Согласно докладу проверяющего, «аппарат редакции» газеты «Труд» — центрального печатного органа ВЦСПС — был «засорен чуждыми и сомнительными людьми». Тираж газеты в 100 тыс. экземпляров был слишком невелик, чтобы газета доходила до всех заводских комитетов, не говоря уже обо всех членах профсоюза.
Профсоюзные журналы не могли удовлетворить потребностей активистов, а 10 газет, издававшихся отдельными профсоюзами, были «совершенно неудовлетворительны, аполитичны и беззубы», их нужно было закрывать. В отчете по результатам проверки Профиздат обвинялся в том, что практически перестал издавать книги и допустил «грубейшие политические ошибки» в нескольких брошюрах. В аппарате редакции засело много «врагов». Выяснилось, что более шестидесяти сотрудников некогда были членами других партий, принадлежали к антипартийным группам или к бывшим привилегированным кругам, включая дворянство и духовенство. Многие имели связи с заграницей. В отчетном докладе настоятельно требовалось немедленно всех расстрелять. Из поименного списка сорок один человек подлежал дальнейшей проверке. Краткий обзор их биографий обнаружил «преступления», которые поставили их под угрозу: кратковременное пребывание за границей или на территории, занятой белыми во время Гражданской войны, наличие родственников за границей, высшее образование, полученное при старом режиме. Несколько евреев, работавших в Профиздате, некогда были членами Бунда, другие входили в партию эсеров. Среди партийных работников почти четверть вступила в партию во время Гражданской войны. Так что не удивительно, что ВЦСПС обнаружил среди работников Профиздата высокообразованных представителей бывшей элиты и искушенных в политике старых революционеров. Эта была группа бывших белогвардейцев и красноармейцев, работавших бок о бок, коротко говоря, именно та группа, которую следовало подозревать в оппозиционности.{437},[58]
ЦК ВКП(б) — сверхчувствительный к «врагам» в любом учреждении, занимавшемся средствами массовой информации, немедленно занялся этим делом. Руководитель Профиздата Е. О. Лернер был уволен[59], оставшимся работникам пригрозили, что, если они не будут соответствовать «большевистским требованиям», то их также уволят через двадцать дней. ЦК партии сообщил в ВЦСПС, что профсоюзная печать пребывает в «неудовлетворительном состоянии», и работников печати необходимо заменить. Профсоюзным газетам было дано задание организовать группу рабочих корреспондентов (рабкоров) из рядов стахановцев и ударников труда, было высказано неодобрение в адрес профсоюзных журналов за отсутствие в них практических материалов, нужных для цеховых активистов. ВКП(б) закрыл несколько профсоюзных газет, увеличил тираж «Труда» до 250 тыс. экземпляров и переименовал ряд журналов.{438} Таким образом, было покончено с самостоятельностью газет, которые издавались небольшими профсоюзами, в профсоюзной печати доминировала газета «Труд».
Начиная чистку в собственных органах печати, ВЦСПС продемонстрировал шизофрению, свойственную многим организациям и людям во время террора. Во время работы пленума, когда руководители с трудом скрывали свое возмущение бесконечным потоком увольнений, исключений и арестов, в профсоюзных газетах был опубликован доклад, который гарантированно обеспечил новое кровопускание в штабе профсоюзов при содействии печати. Как можно объяснить «двойственное мышление» — образ мыслей, ведущий к продолжению террор и в то же время осознание вреда, который он наносит?