ГЛАВА ВТОРАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сосо приехал в Тифлис вместе с матерью 22 августа 1894 года и подал заявление о допуске к вступительным экзаменам. Его допустили, и он блестяще их сдал. А вот дальше начались проблемы.

Для обучения в семинарии, которая по праву считалась одним из лучших учебных богословских заведений России, требовалось почти полторы сотни рублей в год — сумма по тем временам значительная и совершенно неподъемная для матери. Что же касается казенного содержания, то Кеке оставалось надеяться только на чудо.

И чудо произошло! Ректор вошел в положение способного ученика, и 3 сентября Сосо стал полупансионером, что означало бесплатное проживание в семинарском общежитии и пользование столовой. В тот же день Сосо вошел в огромный четырехэтажный дом, в котором разместилось семинарское общежитие, и ему в нос ударил затхлый запах воска и мышей.

Так началась его семинарская жизнь. Довольно, надо заметить, однообразная. Подъем в семь часов, утренние молитвы, чай, затем занятия в классе... Уроки продолжались до двух часов, в три следовал обед, в пять начиналась перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Затем следовала вечерняя молитва, в восемь часов чай, после которого ученики расходились по своим комнатам готовиться к завтрашнему дню. В десять часов был отбой, а на следующий день все повторялось сначала. Наличные нужды у ребят оставалось всего каких-то полтора часа в день, ну и, конечно, воскресенье.

«Жизнь в духовной семинарии, — вспоминал однокашник Сосо по семинарии Доментий Гогохия, — протекала однообразно и монотонно. Вставали мы в семь часов утра. Сначала нас заставляли молиться, потом мы пили чай, после звонка шли в класс. Дежурный ученик читал молитву «Царю Небесному», и занятия продолжались с перерывами до двух часов дня. В три часа — обед. В пять часов вечера — перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Мы чувствовали себя как в каменном мешке. Нас снова водили на вечернюю молитву, в восемь часов пили чай, затем расходились по классам готовить уроки, а в десять часов — по койкам, спать».

Как и повсюду, семинаристы объединялись в своеобразные общины по месту жительства и национальности, и вместе с другими горийцами Сосо сблизился с телавцами. Сосо никогда не жил в большом городе, чувствовал себя в нем не в своей тарелке, и не случайно один из приятелей вспоминал, что поначалу это был «тихий, предупредительный, стыдливый и застенчивый юноша». Что казалось странным. Ведь именно теперь, когда вечно пьяный отец, скандалы и драки канули в небытие, мальчик снова мог стать тем же веселым и общительным, каким он был когда-то в Гори. Однако ничего этого не произошло, Сосо отличался еще большей сдержанностью, избегал всяческих разговоров, и, когда его звали принять участие в играх, он лишь хмуро качал головой.

Причину его задумчивости и замкнутости многие усматривали в боязни проявить неловкость и лишний раз показать свое увечье. Ведь после несчастного случая с фаэтоном он неохотно раздевался даже перед врачами. И все же, вероятно, дело в другом — в его неприятии семинарии, которую он, похоже, невзлюбил с первых же дней пребывания в ней.

Да и за что ему было любить семинарию? Да, его не били, но свободным он себя не чувствовал, потому что царивший в семинарии режим походил на тюремный. Опасаясь новых восстаний, начальство делало все возможное, чтобы держать воспитанников под постоянным контролем. Система доносов, слежки и постоянная угроза монахов заключить любого вольнодумца в сырой карцер висела над Сосо дамокловым мечом. Как и в Гори, воспитанники были обязаны говорить только по-русски, им запрещалось читать грузинскую литературу и газеты, посещение театра считалось страшным грехом.

И понять чувства Сосо можно. Он мечтал о светлом храме науки, а угодил в настоящую тюрьму. И эта самая тюрьма в какой-то мере была для него страшнее побоев. В отличие от отца, который никогда не посягал на его внутренний мир, преподаватели семинарии пытались заставить его думать так, как это надо было в первую очередь им. Ну а до того, что он думал и чувствовал сам, им не было никакого дела!

И все же главным, очевидно, было не это. Сосо все мог выдержать, если бы обладал тем великим религиозным чувством, каким отличалась его мать. Но, увы, никакой веры у молодого человека не было и в помине, а бесконечные молитвы и, по сути дела, насильственное духовное обучение могли вызвать у него, никогда не верившего ни в Бога, ни в Сына, ни в Духа, только обратный результат, выразившийся в цинизме и крайнем скептицизме ко всему небесному и возвышенному, а значит, и в куда более трезвом и приниженном взгляде на окружавшую его жизнь. Царившие в семинарии порядки сделали все, чтобы Сосо вплотную познакомился с лицемерием, ханжеством, двуличием, которыми отличалась значительная часть духовенства, верившая только в земные блага. И не было ничего удивительного в том, что из своего семинарского опыта он вынес только несколько идей и ни единого чувства и лишний раз убедился в том, что люди нетерпимы, грубы, лживы и порочны...

Конечно, Сосо был далеко не единственным учеником, кому не нравились тюремные порядки в семинарии. И если говорить по большому счету, то именно эти тюремные порядки и превратили тифлисскую семинарию в своеобразный рассадник вольнодумства в Закавказье. За несколько лет до появления в ее стенах Иосифа Джугашвили будущий основатель «Третьей силы» Сильвестр Джибладзе ударил ректора за то, что тот назвал грузинский «языком для собак», а спустя год один из бывших семинаристов лишил его жизни.

И ничего удивительного не было в том, что очень многие выпускники семинарии шли в революционное движение. Да и сам Сталин в интервью известному литератору Эмилю Людвигу в ответ на вопрос, как он пришел в революцию, ответил, что на оппозиционность его толкнул прежде всего протест против «издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии». «Я, — говорил он, — готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма как действительно революционного учения».

Кроме объективных причин имелись и личные. Конечно, после окончания семинарии Сосо мог стать священником. Но такая карьера его уже не устраивала. Не было в нем веры, да и разве мог он, сын сапожника, пробиться в обществе, где все расписано раз и навсегда? Да еще будучи инородцем, которому вообще был заказан вход в высокие и светлые кабинеты? Конечно, нет! Он прекрасно видел это по той же семинарии, в которой царило пренебрежительное отношение к бедным студентам. И именно он, со своим обостренным чувством справедливости, стал предводителем «униженных и оскорбленных», за что ему чаще других доставалось от презиравших «кухаркиных детей» преподавателей.

Вместе с тем это была пусть и жестокая, но в высшей степени полезная школа. Каждый шаг делался на глазах монахов, и, чтобы выдержать этот режим в течение нескольких лет, требовались необычайные способности к скрытности. Необходимо было контролировать каждый свой жест, каждое слово, и постепенно все семинаристы становились крайне осторожными даже в общении между собой. И эта суровая школа очень пригодится Сталину: и когда он будет бегать от охранки, и когда начнет заседать в Политбюро, и когда будет плести тайные интриги.

Нельзя не сказать и о том, что как бы ни порицали семинарию и ее порядки, но духовное образование во все времена считалось хорошим образованием. Да, семинаристы не изучали политэкономию и естествознание, зато она давала прекрасное знание истории. Ну а глубокое изучение на протяжении нескольких лет Библии вооружало человека способностью анализировать прочитанное и соотносить его с реальной жизнью. Не говоря уже о том, насколько изучение Священного Писания развивало память. Да, Библия в какой-то степени могла закрепостить ум, но дело здесь уже не в ней, а в уме. Да и какая в принципе разница, какой бог наденет на глаза того или иного человека шоры?

Примером подобного служит ненавидевший религию Ленин. Поставив на место Иисуса Христа Маркса, а на место Священного Писания его «Капитал», он так и не смог свободным философским взглядом смотреть на окружавший его мир. И чтобы заставить Ленина что-то пересмотреть во вросших в него марксистских догмах, нужны были тяжелейшие потрясения вроде Гражданской войны или Кронштадтского восстания. Таким же тяжелым и неповоротливым мышлением отличались многие старые большевики, которые совершенно не понимали того, что все в мире течет и все меняется, и с упрямой тупостью продолжали верить в мировую революцию.

Конечно, очень многое зависело от семинарских преподавателей, и будь среди них пусть и искренне верившие в Непорочное Зачатие, но в то же время вдумчивые и сами по себе интересные люди, то и от в общем-то традиционного изучения Библии можно было бы получать удовольствие. Но, увы... таковых в семинарии не было, и удивляться тому, что Сосо не любил своих учителей, как не любил пытавшегося давить на него отца, не приходится. Нет, эти люди не били его и не ругали последними словами, но именно они стояли между ним и той самой жизнью, которая шла за толстыми стенами его училища. Именно они увольняли тех, кто пробовал выступить против и попытался внести в затхлый воздух семинарии хоть какую-то струю свежего воздуха. Они запрещали многое, и именно поэтому Сосо хотелось нарушать их запреты. И он нарушал их, читая произведения грузинской литературы на родном языке. Первой книгой, которая произвела на него впечатление, стала сентиментальная повесть Даниэля Чонкадзе «Сумарская крепость», напоминавшая знаменитую «Хижину дяди Тома» Бичер Стоу. Затем последовали книги Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели, Рафаэла Эристави и, конечно же, великого Шота Руставели с его «Витязем в тигровой шкуре». Под его влиянием Сосо сам стал писать стихи на грузинском языке, и пять из них были напечатаны в газете самого Ильи Чавчавадзе «Иверия».

И все же наибольшее впечатление на Сосо произвел кумир грузинской молодежи того времени Александр Казбеги. Великий грузинский патриот, он воспевал свободу и борьбу горских племен с русскими войсками. Это были по большей части выдуманные истории, напоминавшие романы Фенимора Купера о борьбе несчастных индейцев Северной Америки с белыми. Но благодаря искрометному таланту автора они действовали безотказно, поскольку среди национальных меньшинств всегда жило ничем неистребимое желание освободиться от всех своих «покровителей», в роли которых выступали то Османская империя, то Иран и Россия.

И неудивительно, что настольной книгой Сосо стал знаменитый по тем временам роман Казбеги «Отцеубийца», один из немногих, в котором вымысел был замешан на исторических событиях времен Шамиля. Перечитав роман бесчисленное количество раз, Сосо буквально бредил его главным героем Кобой, который на какое-то время стал его вторым «я». Не было уже никакого Сосо (да и что это за имя, особенно в его русском звучании), а был только Коба, сильный, смелый и великодушный. Впрочем, Коба отличался не только отвагой и силой, но и хитростью. «Время теперь такое, — говорил он, — что одной силой не возьмешь... Иной раз не мешает прибегнуть и к хитрости, и нисколько не стыдно...»

Привлекал в отважном разбойнике и тот вызов, который он бросил Богу, тому самому Богу, заявившему: «Мне отмщение, Аз воздам», и тот... смирился! И теперь уже не Бог, а он сам воздавал по заслугам, Коба сделал возмездие делом высшей чести. Его любимым лозунгом стало грузинское выражение: «Я заставлю рыдать их матерей!», что в переводе на русский означало: «Я буду мстить!»

Сосо мало волновало то, что при всей своей внешней привлекательности образу Кобы была присуща прямо-таки убийственная одномерность. Да и учил этот образ далеко не тому, чему надо было учить восприимчивого подростка. И, читая и перечитывая «Отцеубийцу», Сосо все больше убеждался в том, что в мире господствует только насилие. Оно окружало его со всех сторон, принимало разные обличья, но сути при этом не теряло. Насилие порождало ответное насилие, и Сосо был целиком согласен с Кобой, который говорил: «Убить врага — не грех! Убивать необходимо, так верней и легче. Враг будет уничтожен сразу!»

Наряду с героикой в романе присутствовала и очень важная социальная тема. Через всю книгу Казбеги проходила мысль о том, что современное общество порочно и истинно героические личности могут стоять только по ту сторону написанного властями закона.

Так в приключенческом романе Сосо увидел тот самый мир, в котором он не только жил, но и который был, в чем он теперь не сомневался, перевернут с ног на голову. Выходило так, что закон писали сами преступники, а нарушали его честные и порядочные люди, которые заслуживали куда более счастливой жизни. Прочитав «Отцеубийцу», Сосо изменился даже внешне, он стал еще меньше говорить и ничем не выражал ни своей радости, ни своего горя. В бесстрашном и немногословном разбойнике Сосо нашел свой идеал, и именно он стал его богом, а отнюдь не проповедовавший непротивление злу насилием Христос.

Читал Сосо русских и западных авторов. «93-й год» Виктора Гюго привлек его внимание к Великой Французской революции, и он всерьез увлекся исторической и политической литературой. Конечно, все эти книги не являлись прямым призывом к революции, но не наводить на определенные мысли молодых людей с таким плебейским происхождением, как у Сосо, они не могли. И наводили...

Интересовался Сосо и духовной литературой. Изучая ее, он пытался постичь идею единого Бога как носителя абсолютной благости, абсолютного могущества и абсолютного знания. Но уже очень скоро все эти Ветхие и Новые заветы наскучили ему, и не только из-за своей догматичности. В силу своего непокорного характера он, даже при всем желании, не мог постичь основы христианского учения с его непротивлением злу, любовью ко всем и всеобщему прощению. Да и как он мог простить отравлявшего ему в течение стольких лет жизнь отца и еще молиться за него?! А монахи семинарии со своей грубостью и ничем не прикрытым ханжеством? За них, следивших за каждым его шагом, он тоже должен был молиться? Ну уж нет. Все, что угодно, только не это! И куда ближе ему было ветхозаветное «око за око, зуб за зуб»...

Особое внимание Сосо привлекла история инквизиции и, конечно, ее духовный отец Торквемада, который первым придал инквизиционному трибуналу политический характер. Он пытал, рвал на куски и сжигал на кострах всех, кого подозревал в инакомыслии, и Бог бесстрастно взирал с небес на его деяния. Вывод? Вывод один: истребление инакомыслящих угодно Господу...

Ну а знакомство с историей России и русским царем Иваном Грозным еще больше укрепило Сосо в этой мысли. Правда, уже первая строчка в пухлой «Истории России» заставила его поморщиться. «Земля наша велика и обильна, — с явным недоумением читал он причитания не умевших править своей страной русских людей, — но порядка на ней нет. Приходите править и владеть нами». Но больше всего его поразило то, что у тех, кто одобрял печатание таких книг, не хватило мудрости или гордости раз и навсегда вычеркнуть эти постыдные строки.

Впрочем, эти строчки не только заставляли его морщиться, но и наводили на вполне определенные мысли. Никакие варяги не смогли и не смогут навести порядка на русской земле. Для этого нужны совсем другие люди. Какие? Да такие, как самый страшный царь русской истории Иван Васильевич Грозный, какие же еще! Он начал создавать единую и могучую Россию и познал величайший секрет правления: только жестокость способна творить историю. И примененная с умом и хитростью, она была способна творить чудеса.

Необыкновенный интерес вызвала у Сосо и знаменитая тайная полиция Грозного или та же самая инквизиция, которая выведывала измену и железной метлой выметала сор из российской избы. И далеко не случайно седла опричников были украшены железными эмблемами в виде собачьей головы и метлы.

Грозный пошел куда дальше монголов, которые наказывали только за непослушание, и чтобы это самое послушание вошло в кровь его подданных независимо от их места под солнцем, он изобрел террор. По малейшему подозрению людей избивали кнутами, рвали их тела на части клещами, сжигали на кострах и топили в прорубях. И в конце концов он добился своего: люди боялись только одного его имени и сами клали головы на плахи, как это имело место в Новгороде! И как же надо было бояться (или уважать?) своего отца, чтобы, получив от него смертельный удар по голове железным посохом, произнести: «Я умираю твоим верным сыном и самым покорным из твоих подданных».

Конечно, тогда Сосо читал о великих инквизиторах скорее из-за интереса, но никто не может сказать точно, не вспоминал ли Сталин об инквизиции, когда подчинял себе НКВД и ГПУ? Если да, то он не зря читал эти книги и его умению расправляться с инакомыслящими позавидовал бы сам Торквемада...

Вывод? Да он был простым, как выеденное яйцо! Там, где сильный царь и могучая инквизиция, инакомыслящих меньше, а значит, меньше и угроз власти. Да и государство здоровее...

Но... мысли мыслями, а до открытого бунта было еще далеко, и первый курс Сосо окончил одним из лучших. На каникулы он отправился в Гори, где познакомился со студентами медицинского факультета Московского университета Иосифом Барамовым и Петром Дондаровым — активными членами студенческого кружка. Сосо с интересом слушал рассказы будущих медиков об их университетской жизни, разительно отличавшейся от его тусклого существования в семинарии. Эту серость он особенно ощутил по возвращении в Тифлис. На этот раз семинария со своей убогой жизнью и постоянной слежкой за семинаристами показалась ему не храмом науки, а самой обыкновенной тюрьмой, в которой неизвестно для чего томились полные сил и жизни молодые люди.

Сосо стал раздражителен и нетерпим к замечаниям, которые сыпались на любого воспитанника словно из рога изобилия. Это сразу же сказалось на его до сей поры прекрасных отношениях с преподавателями. И больше всех его доставал некий Илуридзе, который при первом же удобном случае старался поставить возомнившего о себе сына сапожника на место: постоянно придирался к его ответам, даже если они были правильными. Тот отвечал грубостью, и тогда на его голову сыпались угрозы и оскорбления. И только один Сосо знал, чего ему стоило удерживать себя, чтобы не наброситься на ненавистного иезуита в засаленной сутане. Он ненавидел его так, как только может ненавидеть один человек другого, и когда один из учеников перетащил через горную речку Илуридзе на себе, Сосо презрительно взглянул на него. «Ты что, — не скрывая брезгливости, спросил он, — ишак, что ли? Да я не только что какому-то там надзирателю, самому Господу Богу не подставил бы спину!»

Конечно, можно еще много говорить о том, каким был в те годы Сосо, но... лучше не скажешь! Не подставил бы спину самому Господу Богу! Да, эти слова дорого стоили для понимания характера и амбиций Сосо.

Другое дело, что удовлетворить свои амбиции Сосо мог только в совершенно других условиях, которые по тем временам ему мог предложить только марксизм со своей куда как заманчивой для всех неимущих теорией замены старых отношений. Борьба и равные возможности не могли не пьянить молодого человека, который то и дело входил в конфликты с руководством семинарии. И не мудрено, что именно это руководство олицетворяло для него всю власть в огромной империи.

Сосо стал завсегдатаем «Дешевой библиотеки», которую открыла Ольга Берви-Флеровская для самообразования рабочих. Как и многие его однокашники, Сосо доставал запрещенные книги и читал их при первой же возможности. Чаще всего по ночам, при свете свечи. «Тайно, на занятиях, на молитве и на богослужении, — вспоминал Иремашвили, — мы читали «свои» книги. Библия лежала на столе, а на коленях мы держали Дарвина, Маркса, Плеханова и Ленина». Ну а первый том «Капитала» Сосо, по словам Иремашвили, вообще умудрился прочитать в рукописной копии, которая была сделана с единственного имевшегося в тифлисской библиотеке экземпляра. Во что, конечно же, верится с трудом. В Тифлисе работ Маркса не было, и Сосо мог слышать о нем только от старших товарищей. Более того, в 1899 году он даже начал учить немецкий язык, чтобы читать Маркса и Энгельса в подлиннике.

Да и с Лениным не все сходится, поскольку свою первую работу «Что делать?», которая могла по-настоящему заинтересовать Сталина, он написал только в 1902 году, когда Сосо уже не было в семинарии. Что же касается трудов Дарвина и Плеханова, то, вполне возможно, что они и на самом деле лежали на коленях у семинаристов. Но как бы там ни было, вскоре Сосо стал одним из самых активных членов нелегального кружка, который возглавлял старшеклассник Сеид Девдориани. «Нас, — вспоминал Сеид, — некоторых учеников, ввиду слабого здоровья перевели из общежития на отдельную квартиру. Там вместе очутились Сосо и я. Сразу же после знакомства я предложил ему вступить в кружок. Он обрадовался и согласился...»

Сосо ударился в революционную деятельность со всей страстью наконец-то обретшего свое призвание человека и... вступил в конфликт с Девдориани, потребовав от него заниматься прежде всего социальными и политическими предметами, а не общеобразовательными, как того хотел сам Сеид. И уже тогда многие увидели, возможно, истинное лицо «тихого и застенчивого юноши». Он был самоуверен, властен и нетерпим к чужому мнению.

И мало кто удивился тому, что именно Сосо сменил окончившего семинарию Сеида на посту руководителя кружка. Теперь ему уже ничто не мешало придать своей работе еще большую политическую направленность.

Впрочем, он не только занимался со своими однокашниками, но и посещал рабочие собрания, а в один прекрасный вечер Сосо тайком покинул семинарию и отправился на встречу с беглым социал-демократом. В черной рубашке с красным галстуком, с горящими глазами, он производил впечатление. Как производили впечатление и его рассказы о царском произволе, о тяжкой жизни российских рабочих и о несгибаемых политических ссыльных, которые и в далекой и холодной Сибири продолжали свою борьбу.

После этой встречи жизнь в семинарии показалась Сосо еще более жалкой. Заживо погребенный в сером каземате, он все чаще и чаще посматривал в окно, за которым была совершенно другая жизнь, наполненная событиями и не похожая на монотонные семинарские будни.

Чтобы хоть как-то разнообразить свое жалкое существование, он при первой же возможности отправлялся бродить по Тифлису, по его узеньким улочкам и шумным базарам, где во всю торговали грузины, русские, персы, армяне и евреи. Гуляя в поисках приключений по Тифлису, он рано или поздно обязательно должен найти их. Так оно и случилось, и на какое-то время Сосо сошелся с ворами.

Пройдут годы, и ненавидевший лютой ненавистью Сталина Троцкий назовет его стоящим у власти «кинто». Хотя понятие «кинто» означало не только принадлежность к уголовному миру, но и героев улицы, бойких говорунов, хулиганов и даже певцов. С «кинто» — весело, у них всегда водились деньги, и все-таки они обладали одним, но весьма существенным недостатком. Самое большое, на что они были способны, это ограбить прохожего или «взять богатую квартиру», а потом неделями гулять на вырученные деньги. И, конечно, стоявшему по своему развитию на несколько голов выше всех этих веселых ребят Сосо этого было уже мало...

Его тянуло совсем к другим людям, слухи о которых доходили до него. Но он уже знал, что этих людей не устраивала их беспросветная жизнь и они боролись за ее изменение. Он никогда еще их не видел и не говорил с ними, но в его воображении они походили и на благородного разбойника Арсена, о котором ему когда-то рассказывал отец, и, конечно же, на покорившего его душу Кобу. И ему очень хотелось увидеть этих людей, услышать их и понять, каким же образом они желали изменить истинное положение вещей.

И такие люди в Грузии действительно уже были. Еще в 1892 году в ней появилась Лига свободы Грузии во главе с выпускником Тифлисской духовной семинарии Ноем Жорданией и «Месаме даси» («Третья сила»), И именно эта «Третья сила» попыталась взять под свой контроль все ученические кружки в городе и наладить доставку в Закавказье нелегальной литературы.

Однако ничего путного у этой организации не вышло, она распалась, и в 1895 году редактор газеты «Квали» Г.Е. Церетели объединил вокруг своей газеты многих тифлисских революционеров. Приблизительно в это же время в Тифлисе появился первый грузинский рабочий кружок.

Имелись в Тифлисе и кружки из русских рабочих. Особую роль в их становлении сыграл Федор Ермолаевич Афанасьев. Бывший народник превратил свою квартиру в настоящий политический салон, в котором рабочие получали свои первые политические и экономические знания. В конце 1893 года Афанасьев основал кружок для изучения марксизма. И хотя через три года кружок распался, движение уже нельзя было остановить. Марксистские кружки, в которые наряду с русскими стали входить и кавказцы, росли как грибы.

Все внимание центра было направлено на расширение аудитории и организацию новых рабочих кружков. Обратили молодые социал-революционеры свое пристальное внимание и на учащуюся молодежь как светских, так и духовных высших учебных заведений. Ставка была сделана правильно. Беспросветная жизнь в семинарии как нельзя лучше способствовала подъему революционного настроения. Так что можно смело утверждать, что к концу века в Тифлисе появились люди, не только хорошо знакомые с новым учением, но и обладавшие крепкими связями в Центральной России, откуда они получали сведения о всероссийском рабочем движении и нелегальную литературу.

Редакция «Квали» стала руководящим центром нарождавшейся в Тифлисе социал-демократической организации, а Ной Жордания — ее общепризнанным лидером. К нему-то и отправился жаждавший проявить себя Сосо. Оказавшись в высоком и светлом кабинете редактора «Квали», он заявил, что хочет бросить семинарию и работать с рабочими. Жордания проговорил с ним целый час и... посоветовал как следует заняться самообразованием и окончить семинарию.

Сосо разочарованно вздохнул. Он полагал, что его встретят с распростертыми объятиями и с великой радостью примут его жертву. А тут... Но грустил он не долго. Да и зачем ему теперь был нужен этот «легальный марксист» Жордания, чья газета способна лишь развращать рабочие массы, если его посетил вернувшийся в 1897 году в Тифлис Ладо Кецховели. Изгнанный за беспорядки из Тифлисской духовной семинарии еще в 1893 году, он поступил в киевскую семинарию. Но и там, что называется, засветился перед полицией, после того как у него на квартире была найдена целая кипа нелегальной литературы. И от каторги его в самый последний момент спасла амнистия в связи с коронацией Николая II. Но как бы то ни было, Ладо шел прямым путем профессионального революционера.

Ладо устроился корректором в типографию, чтобы приобрести опыт. Его волновало уже не столько чтение нелегальной литературы, сколько ее выпуск. А это был уже прямой вызов властям со всеми вытекавшими отсюда последствиями. И надо отдать ему должное, он не только быстро создал нелегальную типографию, но и обучил едва ли не всех своих товарищей технике печатания.

С помощью Сосо Ладо быстро установил контакт с семинарским кружком и взял на себя роль его наставника. Знакомый с учением Маркса, он мыслил теперь уже иными категориями и говорил не о просвещении, а о политической борьбе. Очень скоро Ладо ввел Сосо в свой кружок, и тот был на седьмом небе от радости. Это были уже не какие-то там «кинто», эти люди мыслили куда более широкими масштабами и намеревались украсть власть. А это было куда притягательнее и интереснее.

Так Сосо сблизился с социал-демократами. На рвавшегося в бой молодого человека обратили внимание видные политики. Один из них, Калистрат Гогуа, предложил ему возглавить кружок молодых железнодорожников. Сосо стал пропагандистом, что, в свою очередь, приносило огромную пользу ему самому. Обучая других, он учился сам. А если учесть, что большинство рабочих были русскими, то можно себе представить, какие нагрузки испытывал Сосо на каждой своей лекции.

Что же касается Ладо Кецховели, то Сосо искренне восхищался им, и далеко не случайно он один из немногих удостоился чести быть упомянутым в «Краткой биографии» Сталина. Правда, в качестве его верного помощника. Конечно, теперь уже никто не может сказать, как бы поступил Сталин с Ладо, если бы тот не был застрелен в 1902 году охранником тюрьмы. Но, зная как Сталин расправлялся со своими соратниками и друзьями, можно не сомневаться в том, что все шансы быть расстрелянным его бывшим учеником у Ладо были...

Возглавив кружок, Сосо стал еще больше читать. Запрещенные книги он получал от владельца книжного магазина и бывшего народника Захария Чичинадзе, на чьих книгах, по образному выражению одного из революционеров, выросло первое поколение грузинских социал-демократов. Сосо часто заставали за чтением запрещенной литературы, и каждый раз он подвергался длительному заточению в карцере. Но ничто не могло сломить молодого революционера, и он продолжал свое образование.

Надо полагать, свою лепту внес в становление личности Сосо и Иосиф Барамов, приезжавший на каникулы в Гори. Это был уже не просто интересовавшийся политикой студент, а человек, находившийся под наблюдением полиции. И именно он был одним из инициаторов организации студенческой демонстрации протеста против Ходынской трагедии.

А вот заниматься в самой семинарии с каждым днем становилось все труднее. Монахи следили за семинаристами с большим знанием дела. Сосо предложил ребятам снять комнату недалеко от семинарии, и они стали собираться в ней для обсуждения прочитанного. Ну а в августе 1898 года в его жизни произошло знаменательное событие: он вступил в Тифлисскую организацию РСДРП.

Увлечение общественными науками и работа в кружках почти не оставляли времени для изучения наук божественных, и четвертый курс Сосо окончил только с одной «четверкой» (все остальные отметки были «тройками») и получил переэкзаменовку на осень, чего раньше нельзя было даже себе представить. Как и то, что у будущего священника красовалась жирная «двойка» по ... Священному Писанию.

Не отличался Сосо и примерным поведением. На каждое замечание преподавателей он отвечал грубостью и постоянно дерзил. А когда ненавидевший его инспектор Абашидзе отобрал у него запрещенную книгу, разъяренный Сосо вырвал ее у него из рук. «Ты что, — воскликнул изумленный такой наглостью преподаватель, — не видишь с кем имеешь дело?» Сосо протер глаза и, не скрывая презрения, ответил: «Вижу перед собой только черное пятно, и больше ничего!»

Инспектор потребовал исключить Джугашвили из семинарии. Ректор же оставил его требование без внимания, очевидно, очень надеясь на то, что его самый строптивый и способный ученик все же опомнится.

Однако Сосо и не подумал оправдать возложенные на него надежды, и к пятому курсу некогда примерный ученик стал самым недисциплинированным и неуспевающим. Впрочем, иначе и быть не могло. Он не только потерял интерес к церковным предметам и веру в Бога, но и был, что называется, по горло занят на своем новом поприще. Помимо пропагандистской работы в его обязанности входило привлечение новых членов. Его старания не пропали даром, рабочие выступили с забастовкой в железнодорожных мастерских, и Сосо был на седьмом небе от радости. Вместе с другими социал-демократами он тоже был одним из ее идейных вдохновителей.

Конечно, в семинарии с ее доносами и тотальной слежкой не могли не знать, чем занимается один из ее самых видных учеников, и Сосо несколько раз обыскивали прямо в семинарии. А 29 мая 1899 года он был исключен из нее «за неявку на экзамены по неизвестной причине», что выглядит весьма странно. Ни один ректор по тем временам не мог исключить своего воспитанника, не зная истинных причин его неявки на экзамены. И надо полагать, что подобное объяснение скрывало какую-то другую, гораздо более важную причину, которая и по сей день покрыта тайной.

Как-никак, а духовником Сосо был сам настоятель Новоафонского монастыря, который находился под особым покровительством царствующего дома (в память об Александре II, его строителе). Что также не могло не вызывать законного удивления. Духовником семинаристов, как правило, назначался настоятель тифлисского храма, и у очень многих невольно возникал вопрос: чем же так прославился сын простого сапожника Сосо Джугашвили, которому вдруг была оказана такая честь? «Не потому ли, — задается вопросом Н.Н. Яковлев, известный исследователь жизни Сталина, — что он собирался принять постриг и вступить в этот монастырь? Или его незримые покровители готовили его к какому-то иному, невиданному послушанию?»

По сей день остается неизвестным и характер отношений между Сосо и его духовником в последний год его пребывания в семинарии: вряд ли тот с его знанием людей мог не заметить, что с подопечным творится нечто странное, а если заметил, то почему не попытался бороться за свою начинавшую заблуждаться овцу? И не означает ли «невиданное послушание», к которому, по мысли Яковлева, якобы готовили Сосо, только то, что и сам духовник был связан с революционерами? На этот вопрос уже никто не ответит, и нам остается только догадываться о странных и таинственных отношениях между Сосо и его духовным отцом.

Но как бы там ни было на самом деле, 7 апреля 1899 года в кондуитном журнале семинарии в последний раз появилась фамилия Джугашвили, который был наказан за то, что не поздоровался с преподавателем А.П. Альбовым. Затем занятий в семинарии по случаю пасхальных каникул не было, а 25 апреля начались те самые экзамены, на которые Джугашвили якобы не явился. Если эта неявка была связана с рабочим движением, то ответ здесь мог быть только один: Сосо принимал участие в состоявшейся в Тифлисе 19 апреля маевке. Но если это было на самом деле так, то почему Сталин никогда не рассказывал о таком отрадном для всякого революционера факте в написанной им же самим биографии? Ведь подобными вещами можно было только гордиться.

В 1932 году Сталин так сформулировал причину своего изгнания из семинарии: «Вышиблен из православной семинарии за пропаганду марксизма». Вполне возможно, что так оно и было на самом деле и, по словам Вано, брата Ладо Кецховели: «...в конце концов семинарские ищейки напали на след тайных кружков и начали репрессии против нас». Но если это было так, то каким образом семинария выдала Джугашвили справку об окончании четырех классов, в которой стояла «пятерка» по поведению? Да и как могли руководители семинарии поставить высшую отметку человеку, который не вылезал из карцера и организовал во вверенном им царем учебном заведении тайный кружок?

Рассказ еще одного однокашника Сосо о том, что его хотели арестовать перед самым исключением из гимназии, но по какой-то причине не арестовали, только еще больше усложняло всю эту и без того запутанную историю. Особенно если учесть, что мать Сосо уверяла всех, что сама забрала сына из семинарии по причине заболевания им туберкулезом. Но если это было так, то непонятно, почему такая серьезная болезнь Сосо осталась неизвестной руководству семинарии и оно исключило его за «неявку на экзамены».

Впрочем, существовала и еще одна версия, согласно которой Сосо был отчислен из семинарии за участие в драке, которая закончилась поножовщиной. Но как бы там ни было, Сосо остался не у дел и по большому счету ему не на кого было обижаться: он сам сделал свой выбор и теперь пожинал плоды...

В мгновение ока оказавшись на улице, Сосо на какое-то время растерялся. Оно и понятно, слишком уж неожиданным был переход из вчерашних студентов в лицо без определенных занятий и места жительства. Что ему оставалось? Да только одно: вернуться в Гори, что он и сделал. Однако к якобы «забравшей» его из семинарии матери он почему-то не спешил и несколько дней прятался в садах, куда ему носила пищу одна из соседок. Почему? Боялся огорчить мать известием о своем исключении? Вряд ли! Вечно в саду он жить не мог, и рано или поздно ему все равно пришлось бы идти к матери и рассказать ей все. Да и не проще ли было спрятаться у родственников, которых у него в Гори хватало?

Вся эта весьма странная конспирация могла означать только одно: Сосо опасался отнюдь не матери, а кого-то другого. И именно поэтому он не пошел сдавать экзамены, а потом уехал и из Гори (где его обязательно нашли бы) с Михой Давиташвили в Цроми, где и провел почти все лето. И, как вспоминал брат Михи Петр, Сосо не только усиленно занимался все это время самообразованием, но и начал вместе с Михой «свою конспиративную жизнь».

Очевидно, полиция на самом деле усиленно интересовалась Сосо и даже устроила обыск в доме Давиташвили. Однако ему и на этот раз удалось избежать нежелательной встречи, так как хозяин дома был своевременно предупрежден о предстоящем визите. В конце концов, Сосо вернулся в Гори, где имел обстоятельную беседу с Ладо Кецховели, по всей видимости, об организации забастовки рабочих тифлисской конки. А дальше последовали весьма интересные и не менее странные события.

Едва возобновились занятия в семинарии, как Миха Давиташвили подал заявление об уходе, а еще около двадцати воспитанников (все они были членами различных кружков) были исключены из семинарии по никому неведомым причинам. И сразу же поползли слухи о том, что это Сосо выдал всех этих ребят. Сидевший вместе с ним в тюрьме известный эсер Верещак рассказывал, будто бы сам слышал эту историю от Сталина, и тот на самом деле вручил директору семинарии список всех своих товарищей по революционному кружку. Более того, он не только не думал оправдываться, но ставил себе этот поступок в заслугу. «Да, церковь потеряла, — заявил он, — нескольких посредственных священников, зато революция приобрела хороших революционеров». Да и какое это было предательство, ведь речь шла о благе революции. А раз так, то... все дозволено...

Но как бы там ни было на самом деле, в октябре 1899 года Сосо, как ни в чем не бывало, появился в Тифлисе и получил «Свидетельство об окончании четырех классов», имея «двойку» по Священному Писанию и «тройку» по поведению. А в документе значилось, что он «показал успехи». Оставалось только уточнить, в чем же эти «успехи» заключались. Если в пропаганде марксизма, то руководство семинарии не очень погрешило против истины.

И все же куда интереснее другое. Почему скрывавшийся то в садах Гори, то в Цроми Сосо вдруг совершенно безбоязненно появился в том самом Тифлисе, где его собирались арестовать? И вывод здесь может быть только один: к этому времени Сосо уладил все недоразумения с теми самыми людьми, которых он так опасался. Что это были за люди? Об этом можно только догадываться...

В выданном Сосо свидетельстве имелась весьма интересная приписка, которая ставила Сосо перед выбором: либо... работать по духовному ведомству, либо... уплатить правлению семинарии за обучение 680 рублей.

Что опять же не может не вызывать недоумения. Да и как можно было направлять на работу по «духовной линии» или учителем человека, который подозревался в организации забастовок и распространении марксизма? И если полиция на самом деле с некоторых пор стала интересоваться Иосифом Джугашвили, то допустить подобное она могла только для того, чтобы держать его «под колпаком» и через него выходить на интересовавшие ее связи.

Впрочем, все могло быть намного проще, и руководители семинарии просто-напросто не пожелали выметать сор из своей семинарской избы и поднимать очередной шум. После событий 1893 года подобное упущение могли бы и не простить. А так... не явился на экзамены и выпущен со свидетельством. Да и кого по большому счету тогда могла интересовать судьба какого-то там сына сапожника и прачки?

Если это было так, то Сосо надежд своих бывших руководителей не оправдал. Он не пошел ни по духовной части, ни в учителя, и, если верить его признаниям кутаисской полиции, средства к пропитанию он добывал «службой в учреждениях, в конторе Абесадзе, в обсерватории и частными уроками». Но что это были за учреждения, кто был этот таинственный Абесадзе и кому именно он давал уроки, так и осталось неизвестным.

А вот в обсерватории Сосо на самом деле работал и даже жил, правда, после того, как со скандалом покинул квартиру Д.Е. Каландарашвили, который был одно время его близким товарищем. Случилось это после того, как Ладо Кецховели выступил с призывом к более активным действиям, однако большинство Тифлисской организации РСДРП не поддержало его, мотивируя свой отказ малочисленностью организации и возможностью ее быстрого разгрома. Сосо выступил на стороне Ладо и, вспомнив тот холодный прием, который ему оказал не так давно Ной Жордания, не только подверг его резкой критике, но и потребовал вынести вопрос на обсуждение рабочих. Ну а поскольку сам Каландарашвили поддерживал Жорданию, то Сосо посчитал невозможным свое пребывание под его крышей.

В конце 1899 года он стал сотрудником Тифлисской физической обсерватории, которая не имела никакого отношения к астрономии и являлась самой обыкновенной метеорологической станцией. Однако молодого революционера мало волновали перепады температур и розы ветров — в Тифлисе надвигались серьезные события, и 1 января нового века стало знаменательной датой в истории социал-демократического движения в Закавказье. Именно в этот день остановилась тифлисская конка, а когда ее администрация вызвала полицию и та потребовала прекратить забастовку, рабочие отказались подчиниться, что явилось для полиции полнейшей неожиданностью. Да, время от времени рабочие бастовали, но если раньше было достаточно только одного появления людей в форме, чтобы навести порядок, то на этот раз все было иначе.

Озаботило полицию и появление в городе листовок с требованиями рабочих. Не на шутку встревоженная, она арестовала наиболее активных рабочих и установила главного организатора забастовки. Однако уже хорошо ей известному Ладо Кецховели удалось уехать в Баку.

Догадывалась ли полиция об участии в организации забастовки близкого к Ладо Сосо? Трудно сказать, поскольку он был арестован по какой-то совершенно надуманной причине «недоимок», которые его отец якобы остался должен Диди-Лиловскому сельскому правлению. Он заявил, что готов уплатить «долг», и, после того как товарищи собрали требуемую сумму, его выпустили.

Возможно, так оно и было на самом деле, и все же надуманность предъявленного Сосо обвинения не может не вызвать недоумения. Его отец не жил в Диди-Лило более 30 лет, землей там не пользовался, а значит, и не имел никакого отношения к поземельным платежам. Да и почему за отца, если он действительно был виноват, должен отвечать его сын? И даже если бы Сосо являлся правопреемником Бесо, то арестовать его могли бы только после того, как он отказался бы заплатить «по счету»! И тем не менее...

Так за что же был арестован Сосо? Думается, все же за участие в забастовке. И, по всей видимости, арестовав его под совершенно надуманным предлогом, полиция попыталась уже тогда проверить молодого социал-демократа «на слабость» и склонить его к сотрудничеству. Из этого у нее, судя по всему, ничего не вышло. Пройдут годы, и Сталина обвинят в сотрудничестве с охранкой. Появятся даже документы и свидетели, но никаких неопровержимых доказательств так никто никогда и не представит.

Да и как мог Сталин, если он дал согласие на работу, отказаться от дальнейшего сотрудничества с жандармами в 1912 году? Его приглашали не на обед, просто так расстаться с охранкой невозможно. И дело даже не в том, что его могли просто-напросто убрать. Этого и не требовалось. Достаточно было обнародовать подписанный им документ, а такую бумагу он подписал бы непременно, и на его карьере, а возможно, и на самой жизни был бы поставлен крест. К провокаторам относились однозначно: при каждой партийной ячейке имелись люди, которые приводили вынесенные им смертные приговоры в исполнение. И не случайно злейший враг Сталина Л. Троцкий писал о том, что «если бы даже Сосо оказался способен на такой шаг... совершенно невозможно допустить, чтобы партия потерпела его после этого в своих рядах».

Да и какой был смысл ссылать Сталина, если он работал на охранку, с каждым разом все дальше и дальше за Полярный круг? Куда больше пользы он принес бы работая на местах. Ну а то, что ему так часто удавалось уходить от полиции, во многом объяснялось не только его ловкостью и хитростью, но в первую очередь вопиющей несогласованностью в отношениях между жандармами и полицией.

Но как бы там ни было, мнимые долги были уплачены, и Сосо вернулся на работу в обсерваторию, куда к нему приехала мать. Несмотря на явное внимание полиции к его персоне, он принял самое активное участие в организации маевки, в которой приняли участие более 500 человек.

Несмотря на некоторые успехи забастовщиков, борьба внутри Тифлисской социал-демократической организации между сторонниками и противниками революционных действий продолжалась. И после маевки, по словам С.Я. Аллилуева, «борьба между «стариками» и «молодыми» еще более обострилась». Большую роль в ней, как утверждал Аллилуев, сыграли ссыльные, и в первую очередь Мирон Демьянович Савченко, который возглавил кружок в железнодорожных мастерских.

Летом в Тифлисе появился высланный из Петербурга член Союза за освобождение рабочего класса М.И. Калинин, который стал работать токарем на Закавказской железной дороге. Его приезд совпал с целой волной забастовок. Бастовали наборщики типографий, рабочие табачных фабрик и обувной фабрики Адельханова. Затем начались волнения в железнодорожных мастерских, которые подхватили рабочие вагонного цеха, а к 1 августа забастовки охватили все мастерские.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.