БОРЬБА ОКТАВИАНА ЗА ВЛАСТЬ

БОРЬБА ОКТАВИАНА ЗА ВЛАСТЬ

Принципат Августа, по сути, был ничем иным, как тщательно завуалированной военной монархией. То, что произошло в течение нескольких лет после убийства Цезаря, было постепенной гибелью республики, и одним из ее могильщиков стал молодой Гай Октавий, будущий Август. Он смело и бесцеремонно благодаря обостренной интуиции и грубому подкупу за короткое время вступил в политическую игру и ловко и безжалостно избавился от своих политических противников. Этот девятнадцатилетний юноша, которого никто сначала не воспринимал всерьез из-за возраста, был способен на все — это обнаружилось уже через несколько месяцев, — в том числе и на то, чтобы стать впоследствии мудрым Августом. Что он представлял собой еще в 44 г. до н. э. в обществе, где ценились только происхождение, достигнутое путем занятия высокой должности положение, зрелость и политический опыт? Что значил этот «юнец», родившийся в 63 г. до н. э., когда такой человек, как Цицерон к этому времени достиг высочайшей ступени политической карьеры — консульства?

Он не мог ничем похвастаться, кроме родственных связей с бездетным диктатором, внучатым племянником (внуком сестры) которого он был. Когда произошло покушение, Октавий жил в Аполлонии на побережье Адриатического моря, где обучался риторике и философии, а также военному искусству. Там он поддерживал контакты с местными войсками, подготовленными для запланированной Цезарем Парфянской войны, в которой он должен был участвовать, находясь в штабе диктатора, как до этого во время Испанской войны. Получив страшное известие об убийстве, он немедленно перебрался в Италию, недалеко от Брундизия (Брундизи), но без войска, хотя мог бы его собрать. Там он услышал о завещании Цезаря, о своем назначении главным наследником и об усыновлении. После приема завещания и подтверждения усыновления куриальным законом юный Октавиан с правами и обязанностями родного сына вошел в семью Юлиев, родоначальницей которой была якобы Венера (Genetrix). Он сразу же стал называть себя Цезарем (Гаем Юлием), и ни одна часть его имени, что не соответствовало обычаю, не напоминала о его прежней семейной принадлежности. Октавианом, как мы привыкли его называть, перед принятием имени «Август» он никогда себя не называл. «Месть» за убийство «отца» стала, таким образом, его сыновним долгом. Однако с самого начала он хотел быть не только частно-правовым, но также и политическим наследником диктатора. Он стремился к почетным должностям, которые занимал «отец», и с самого начала не делал из этого секрета. Для достижения цели, как показал опыт, ему было нужно преданное войско, государственная должность и личная клиентела. Сначала обстановка в Риме показалась юноше безвыходной и опасной. Поэтому мать, племянница Цезаря, и опытный политик отчим отговаривали его принимать наследство. Ведь было абсолютной утопией собрать огромные денежные суммы, завещанные Цезарем городскому плебсу и ветеранам. Но они недооценили решительность девятнадцатилетнего юноши, верившего в свою звезду. Для него было жизненно важно не ждать, как Цезарь, еще двадцать лет, чтобы по ступеням обычной римской чиновничьей карьеры подняться до консульства, а потом получить наместничество в большой провинции с правом командования войсками.

Тот, кто теперь задумывается над событиями Мартовских ид, не знает, то ли ему удивляться глупости заговорщиков, особенно Брута, или же невероятной мудрости «юнца», его бесцеремонному овладению всеми политическими средствами привлечения людей на свою сторону, вплоть до террора и насилия. Историки, как ретроспективные пророки, оправдали убийство тирана, поскольку оно для них олицетворяло историческую необходимость. Цезарево решение внутриполитической проблемы не давало достаточного простора для деятельности привыкшей к власти сенатской аристократии, ни желанной «свободы» олигархии, какой бы ограниченной ни была эта свобода в век бесконечных завоевательных операций крупных войсковых соединений. Политической ошибкой Цезаря было то, что он неправильно оценил фактическую расстановку сил. Как народы, несмотря на изменения в сфере власти, не были готовы поступиться традиционными государственными институтами, так и правящая до сих пор аристократия была неспособна без сопротивления подписать свое политическое отречение. Цезарь задавил «свободу», поэтому убийство в глазах заговорщиков было почетным и нравственным поступком. Но такое решение в эпоху, которая не знала современной изощренности в подобных вещах, превратилось в бессмысленное политическое убийство, коль скоро вместе с убитым не был ликвидирован режим, который хотели уничтожить. Было величайшей глупостью пронзить кинжалами беззащитного человека, добровольно отпустившего свою личную охрану, и при полном непонимании обстановки пустить на самотек все остальное. Недаром Цицерон увидел в этом покушении отвагу мужчин и детский разум. Было непростительным заблуждением не устранить вместе с тираном верных Цезарю консулов Антония и Долабеллу, а также командира конницы Лепида, который в марте один располагал войсками в Риме, а вместо этого руководствоваться моральными принципами в отношении сторонников диктатуры: «Брут — достойный человек». Так и случилось то, что должно было случиться с народом, который ни разу в своей истории не пережил настоящей революции и для которого много значил авторитет высших должностных лиц. Цезарь погиб, но его место заняли цезарианцы — Антоний и молодой Цезарь. Когда народ пришел в себя от пережитого ужаса, вызванного убийством, правление государством перешло к консулу Антонию.

К кому могли обратиться убийцы, республиканцы, как их неправильно называют, чтобы после падения диктатора не допустить возрождения деспотизма и связанной с ним несвободы? Войсковые соединения в ближайших пограничных провинциях находились под командованием сенатских военачальников, назначенных Цезарем, которые в неясной ситуации не собирались подвергаться риску ради пустого названия несуществующей республики. Даже если кто-то из них в душе отвергал диктатуру в стиле Цезаря как государственное устройство и втайне был согласен с Брутом и Кассием, было трудно повести войска по приказу безликого сената против полководцев Цезаря, Антония и Лепида, или против нового Цезаря. Очарование великодушного, победоносного, щедрого до расточительности диктатора действовало не только на тех, кто служил под его знаменами. Армия, стоящая наготове по ту сторону Адриатики, в любой момент выступила бы для отмщения за убийство, если бы ее призвал любой предводитель. Никто не заблуждался относительно поведения ветеранов армии Цезаря, которые недавно, после окончания службы, получили землю в городах Италии или ждали своего расселения. В ближайшие годы процезарианские настроения многих легионов ограничивали действия даже цезарианских правителей и многократно вынуждали к примирению между Антонием, боевым соратником Цезаря, и Цезарем, приемным сыном. Под давлением армии древние, веками определяющие судьбы Рима конституционные власти — сенат и народное собрание — превратились в государственно-правовую «функцию» и часто использовались только для того, чтобы придать законную форму волеизъявлениям власть предержащих. С утратой традиционного чувства государственности они политически проиграли.

Что мог ждать Брут от сената? Конечно, всего, пока было безопасно призывать против тирании, и сенаторы без всякого принуждения могли принимать решения в духе свободы. Но диктатор превратил сенат в место сборища поддакивающих. Ведь сенат, численность которого возросла до девятисот человек, был наводнен «новыми людьми», верными сторонниками Цезаря! И сколько же было тех, кто мог выступить с чистой совестью, раз они хранили верность диктатору? В большинстве своем они были восторженными сторонниками, которых возвысил Цезарь, желая сделать их обязанными ему, или по меньшей мере попутчиками и соучастниками диктатуры. Хребет этого сената был сломан уже давно, со времен Суллы, и сенат разучился пользоваться свободой, даже если бы ее и получил. От него уже нельзя было ожидать единодушия и твердой воли. Обратиться к народу Рима, чтобы с его помощью укрепить якобы вновь завоеванную свободу и свести счеты с диктатурой? Так как не все заговорщики были политическими мечтателями, они понимали, что в большинстве случаев жители Рима жадно внимали любому шумливому оратору и бездельнику, восторженно воспринимали любой призыв, если он был подкреплен сестерциями и играми, и как часто за ликованием следовало «забросай его камнями». Цезарь так мало соответствовал типу современного деспота! Сенат чествовал его, как ни одного другого римлянина, а народ уважал его не только за щедрость. Он чувствовал в нем сверхчеловеческую силу. Власть всегда производила впечатление на римский плебс, он склонялся перед ней послушно или ропща. И именно этой власти не было у убийц, предводители которых, как преторы, должны были подчиняться консулу, если не хотели нарушать священной римской традиции.

Итак, восстание свободолюбивой аристократии против диктатуры, которое одновременно было борьбой за интересы небольшого круга сенаторских семей, закончилось плачевно. Убитый восторжествовал над убийцами, несмотря на то, что сенат объявил диктатуру вне закона на вечные времена. Все распоряжения Цезаря, даже необнародованные, имели законную силу, в том числе и его завещание. Сенат, куда убийцам был запрещен вход, устроил Цезарю торжественные похороны как умершему на своем посту диктатору, а убийцы должны были радоваться, что добились для себя помилования. Но вскоре после траурных церемоний в честь покойного, чье тело в страстном порыве протеста против «освободителей» было сожжено на форуме народом, они больше не могли чувствовать себя в безопасности, находясь в Риме.

Когда юный Цезарь, чье имя впоследствии вызывало зловещие воспоминания, вступил в политическую борьбу в том возрасте, в котором многие сейчас еще сидят на школьной скамье, сразу стало ясно, что консул Антоний видит в нем, в «мальчишке», докучливого соперника в благосклонности народа и в руководстве цезарианцами. Юноша быстро завоевал расположение римских граждан, начав с того, что осуществил завещанные диктатором дарения с помощью немалых личных средств, военной кассы Цезаря, богатых друзей, и в июле устроил пышные игры в честь побед Цезаря и в честь Венеры, прародительницы дома Юлиев. Во время игр по небу пронеслась комета, которую возбужденная толпа приняла за душу Цезаря, вознесенную к богам.

Невероятный политический взлет нового Цезаря (всего за несколько месяцев!) объясняется не только тем, что он с удивительной ловкостью использовал напряженные отношения между Антонием и сенатом. Речь шла о наместничестве в провинции Цизальпинская[14] Галлия, которой управлял республиканец Децим Брут. По решению народного собрания провинция была отдана Антонию. «Мальчишка» в эти тревожные месяцы по собственному почину с помощью огромных денежных сумм и обещаний набрал незаконную армию, состоявшую главным образом из ветеранов диктатора, и без зазрения совести при посредничестве Цицерона предоставил ее в распоряжение сената для поддержки Брута против старого соратника Цезаря, консула Антония. Для реализации своих дальнейших планов он нуждался в законности присвоенного себе главнокомандования: смелый авантюрист еще в начале января 43 г. до н. э. был принят в ряды сенаторов с привилегией голосовать в первом списке, как будто он уже был консулом. Он получил пропреторскую власть и вместе с двумя консулами в 43 г. до н. э. возглавил командование войсками против цезарианца Антония. Мутинская война (Модена) закончилась победой этого союза, и юный Цезарь после смерти обоих консулов унаследовал их войска и с сильными козырями начал большую игру, ставкой которой была власть.

Союз вскоре распался из-за внутренних противоречий: было слишком наивно хотеть использовать дерзкого «мальчишку», который сразу же без обиняков заявил, что хочет занять почетные должности своего отца в качестве подручного определенных сенаторских кругов. У него никогда не было благоговения перед высшими носителями государственной власти, он использовал их для своих политических целей. Когда сенат отклонил требования делегации его армии, он, как грубый шантажист, двинулся со своими легионами на Рим — его якобы принудили к этому солдаты — и под ультимативным давлением легионеров народное собрание выбрало еще не достигшего двадцати лет юнца самым молодым консулом (такого еще не бывало в римской истории). Теперь он стал хозяином в Риме, с государственно-правовой точки зрения, и распоряжался государственной казной, из которой изъял деньги для своих солдат, обещанные им за победу, а также денежные суммы, завещанные народу диктатором. Серебряные динарии, которые отныне чеканились, прославляли божественного Цезаря и отчаянного юношу как «сына божественного Юлия». Теперь молодой консул по рангу не уступал Антонию и был достаточно сильным, чтобы отказаться от всех прежних тактических уловок. Одной из первых мер было учреждение особой судебной палаты, и убийц приговорили к изгнанию и конфискации имущества. Это входило в программу сведения счетов. Сенат, возлагавший надежды на Брута и Кассия, которые незаконно захватили в свои руки войска на эллинистическом Востоке и набрали новую армию, задним числом легализовал их действия. Назревали столкновения между республиканцами и цезарианцами. Теперь объединившиеся войска цезарианцев были способны осуществить «месть», однако Антоний, отошедший после проигранного сражения у Мутины в направлении Альп к галльской Нарбоннской провинции (Прованс), все еще оставался сильнее в военном отношении.

И вот произошло то, что уже давно намечалось. Октавиан с одиннадцатью легионами выступил на север, а немного позже стало известно о его встрече недалеко от Бононии (Болонья) с бывшими боевыми товарищами диктатора, Антонием и Лепидом. Там готовые к борьбе командиры провинций сглаживали противоречия с молодым консулом. Они, как триумвиры, хотели на пять лет отменить конституцию. Лепид должен был с тремя легионами угрожать Риму и Италии, тогда как Октавиан и Антоний намеревались вести борьбу против Кассия и Брута. Сфера власти западных провинций была разделена следующим образом: Антонию подчинялись важнейшие провинции — Цизальпинская Галлия и завоеванная диктатором Галлия, Лепиду — Южная Галлия и Испания, а новому Цезарю — Африка, Сицилия, Сардиния и Корсика, т. е. области операций Секста Помпея, которые еще не были полностью оккупированы. Заранее было обговорено консульство на следующий год, но Октавиан должен был сложить обязанности консула до истечения 43 г. до н. э.

Чтобы укрепить этот политический альянс семейным союзом — легионеры, наученные горьким опытом, придавали этому большое значение, — молодой Цезарь обручился с падчерицей Антония. Каждый из трех новых диктаторов прекрасно понимал, что не все сенаторы безропотно воспримут это насилие над государством, особенно если дело дойдет до крупного сражения на Востоке с убийцами Цезаря. Правда, легализация государственного переворота не представляла собой никакой проблемы. Октавиан уже имел опыт в таких делах. Легионы снова двинулись на Рим, и 27 ноября 43 г. до н. э. народное собрание приняло закон, по которому преобразование государства поручалось триумвирам (так теперь звучало звание правителей). Отныне в Риме установилась военная диктатура, хотя формально это чрезвычайное положение предполагалось на пять лет. Но гораздо труднее было оплатить расходы на ведение войны и разделаться с внутри-италийской и римской оппозицией. Для этого имелся всем известный пример Суллы: организованное массовое уничтожение в форме проскрипций[15], объявление вне закона настоящих или предполагаемых противников и даже политически нейтральных, чтобы унаследовать их состояние, так как проскрибированные теряли и собственность и жизнь. Никогда в отнюдь не миролюбивой истории этого века так не свирепствовало неприкрытое насилие, как в эти месяцы. Тот, кто хотел спастись, бежал к противникам цезарианцев. Цицерон, который совсем недавно говорил в сенате о молодом Цезаре как о юноше, ниспосланном богами для спасения государства, слишком долго раздумывал и пал жертвой мести Антония. Вероятно, многие с грустью вспомнили о великодушии Цезаря, увидев голову и руки этого великого римлянина, выставленные на всеобщее обозрение на ораторской трибуне на Форуме. Одержимый жаждой власти юноша в эти полные ужаса месяцы осквернил имя «отца». Он вместе со своими сообщниками консулами стал убийцей и грабителем римских сенаторов и всадников; называли 300 пострадавших сенаторов и 2000 всадников. На совести диктаторов был кровавый счет: они получили многомиллионные суммы и кладбищенскую тишину в Риме и Италии. Все это было им необходимо для ведения военных действий на Востоке.

В двух сражениях у Филипп (Фракия) в 42 г. до н. э. нашел смерть способнейший полководец республиканцев Кассий, а чуть позже и Брут, а сенатская аристократия потеряла почти столько же своих представителей, как в неравной гражданской войне. Антоний же вышел из этих сражений с воинской славой победителя, тогда как новый Цезарь в первом сражении, заболев, бежал из своей палатки полководца, а во втором отличился очень мало. Правда, он в совершенстве владел политическими и психологическими методами ведения войны, но в важнейших битвах за него сражались другие, и именно они пожинали лавры победителей. Этого двадцатилетнего молодого человека стыдились и не уважали, как ни одного цезарианца. Марк Антоний, который всегда смело и резко критиковал благородное поведение Цезаря, наслаждался жизнью отнюдь не как нежный юноша. Бережно накрыл он своим плащом мертвого Брута, а Октавиан приказал отделить его голову от туловища и бросить ее как жертвоприношение к ногам статуи диктатора в Риме. Его считали способным на все. Рассказывают, что одному военнопленному и его сыну, умолявшим о пощаде, он приказал тянуть жребий или разыграть в кости, кому будет подарена жизнь. Когда попавший в его руки после Филипп сенатор просил хотя бы о достойных похоронах, он с непревзойденным цинизмом ответил, что об этом позаботятся птицы. Современники и потомки не сообщают ни о едином жесте сочувствия или великодушия этого «мучителя» тех кровавых лет; «милость к побежденным» была для него вопросом политического расчета, который должен был политически же и окупиться, а милосердие и всепрощающая снисходительность «отца», бывшие выражением человеческого благородства, казались ему ошибочными, что, по его мнению, доказали Мартовские иды. В первые годы после Филипп он творил ужасные вещи, а Вергилий из-за своей политической близорукости даже об этом не упоминает. Тень позорного прошлого новый Цезарь преодолел только спустя десятилетия. Когда республиканцы были поставлены перед трагической необходимостью выбирать из двух зол меньшее, Антония или Цезаря, многие сделали свой выбор не в пользу наследника диктатора.

Здесь не место распространяться обо всех конфликтах, о меняющихся союзах, соглашениях, перегруппировках сил до 36 г. до н. э. Судьбоносными были договоренности 40 г. до н. э. в Брундизии: за Антонием было закреплено огромное восточное эллинистическое пространство, пограничная линия которого проходила через иллирийский город Скодра. Италию, правда, не разделили, она должна была находиться в распоряжении всех триумвиров как территория набора войск, но Октавиан фактически находился там и был в курсе всех решений в Риме, всех настроений и конфликтов страны. Его положение было чрезвычайно опасным, так как в Италии теперь существовала оппозиция и царила всеобщая нервозность, которая после Филипп вылилась в настоящие побоища между солдатами и гражданскими лицами из-за принудительной экспроприации многочисленных италиков: в италийских городах были освобождены места для 50 000–60 000 солдат. Но пребывание в Италии и в Риме давало ему также некоторые преимущества, о которых Антоний, по-видимому, слишком поздно узнал. Лепид, как второстепенный триумвир, удовлетворился Африкой. В качестве гарантии политического союза в Брундизии Антоний женился на Октавии, младшей сестре Октавиана. Но на Западе тайным планам захвата власти новым Цезарем противостоял младший сын Помпея, соперника его «отца», который еще при диктаторе вел скрытую войну против всех цезарианцев. Теперь же благодаря сильному флоту он контролировал западное Средиземноморье из Сицилии. Он мог в любое время блокировать италийское побережье и перекрыть подвоз зерна в Рим. Его сторонниками были политические беженцы, крестьяне, беглые рабы и пираты. Чередование объявлений вне закона и признаний Секста Помпея отражало расстановку сил и политические отношения между Цезарем и Антонием. В 36 г. до н. э. после трехлетних раздоров и многочисленных поражений благодаря победам Агриппы у Мил и Навлоха произошел крутой перелом. Секст Помпей был выведен из игры, а Лепид, попытавшийся отстоять свои претензии на Сицилию, хотя его солдаты не поддерживали этих честолюбивых планов, был исключен из триумвирата и лишен всех должностей, за исключением звания верховного жреца.

Теперь новый Цезарь был хозяином всего Запада. Он торжественно объявил об окончании гражданской войны и заклеймил ее как направленную против государства войну рабов и пиратов. Первая цель в борьбе за власть была достигнута. Можно предполагать, что самое позднее с 35 г. до н. э., а может быть, и раньше, он принял решение достичь самых вершин и поставил целью единоличную власть над всей Римской империей. Но добиться этого можно было только выведя из игры остававшегося по-прежнему могущественнейшим человеком Антония, так как диктатура триумвиров была продлена еще на пять лет.

Несомненно, военные успехи и их умелое использование усилили положение Октавиана в Риме и Италии. В последние годы ни для кого не было секретом, что некоторые республиканцы из старой аристократии давно прекратили борьбу и примирились с властью, которая в лице нового Цезаря годами совершала насилие над государством. Примирение с диктатором Запада означало личную безопасность, спокойное существование, а для многих возвращение на родину к семье и поместьям. Для древней аристократии, которая испокон веков видела свое жизненное предназначение только в политике, примирение влекло за собой политическое «спасение чести», которое давало возможность продолжать карьеру и сулило наместничество, военные трофеи, жреческие должности, а возможно, даже и триумф. Многие были не в состоянии на долгие годы лишить себя власти, богатства и почестей: Цезарь не только предоставил время залечить старые раны, но и пытался найти опору именно в тех аристократических кругах, которые он до этого преследовал. Они были традиционным правящим слоем Рима и имели явно иное представление о государстве, чем триумвиры.

Ливия

Октавиан удивительно быстро укрепил свои позиции после 36 г. до н. э. и обыграл Антония. После победы над Секстом Помпеем и оккупации Африки и Сицилии нарушилось прежнее равновесие в расстановке сил. Все меры между 35 и 32 гг. до н. э. были подчинены одной цели — подготовиться к окончательной победе над Антонием. В обществе, где так уважались «древние» фамилии, ценился и приносил связи достойный брак, для него много значила женитьба в январе 38 г. до н. э. на двадцатилетней Ливии, представительнице древнего патрицианского рода Клавдиев. Безусловно, здесь сыграло свою роль внезапное чувство страсти, раз такой обычно холодный и безжалостный триумвир увел у Тиберия Клавдия Нерона беременную, на шестом месяце, жену, хотя его супруга Скрибония недавно родила дочь Юлию. Он даже не смог дождаться родов. Но, скорее всего, он едва ли бы так «воспламенился», если бы не уступающая ему по уму Ливия не имела знатных патрицианских предков и не принесла бы с собой в брак аристократические связи. Более того, она могла быть полезной для примирения с республиканцами, так как долгое время спасалась бегством вместе с мужем от гнева молодого Цезаря. В этом браке дополнили друг друга любовь и политика. Но крайнее неуважение к человеческим и религиозным принципам многие годы возмущало современников, хотя властитель мог предъявить разрешение на брак от жреческой коллегии, к которой он сам принадлежал.

Начиная с 36 г. до н. э., наметились контуры нового государственного строя. Победоносный триумвир, как республиканский полководец, представил сенату и народу отчетный доклад, дал большую свободу действий магистратам, отказался лишить свергнутого Лепида звания верховного жреца, ханжески обосновав это тем, что по римской государственной традиции, на которую он до сих пор не обращал никакого внимания, должность верховного жреца является пожизненной. Он решил подвести черту под прошлым. Как утверждают, были сожжены все обличительные документы, касающиеся гражданской войны, и погашены все налоговые и арендные активы государства. Только теперь впервые обнаруживается, что, возможно, он не только беззастенчиво стремился к власти, но и преследовал высокие политические цели. Весьма хитроумным было предложение Октавиана досрочно сложить с себя триумвирскую власть и восстановить республику, если Антоний, когда вернется с Парфянской войны, одобрит этот план. Ему нечего было бояться, согласится ли Антоний на это или нет. Дело в том, что в 36 г. до н. э. при огромных потерях и невыразимых страданиях солдат большой поход на парфян потерпел неудачу. С 40 г. до н. э., т. е. со времени их нападений на восток Малой Азии и Сирию, Антоний не справлялся со своей задачей — превратить поход в большую Парфянскую войну, задуманную Цезарем. Поэтому властелин Запада не опасался, что его готовность отказаться от чрезвычайных полномочий будет изобличена. В этой начинающейся «холодной войне» он использовал даже свою умную и красивую сестру Октавию.

Какими бы важными ни были для Октавиана усилия увеличить число сторонников, особенно среди влиятельной сенатской аристократии, влияние на общественность и какой бы большой ни была притягательная сила новой власти благодаря его «политике мира», украшению столицы новыми храмами и бытовыми постройками, в грядущем военном столкновении решающее значение имела только боевая мощь легионов. Однако армия нового Цезаря, куда вошли большие военные соединения Лепида и несколько отрядов Помпея, еще не стала боеспособным орудием в руках ее предводителя, к которому она не могла чувствовать особой привязанности. Ведь до сих пор сражения за него вели другие, сам он не проявил себя как полководец, и слухи о том, что «император», прямо скажем, не является образцом мужества, вызывали у солдат беспокойство.

В 36 г. до н. э. Октавиан демобилизовал только 20 000 ветеранов, а остальное войско в количестве свыше 100 000 человек распределил по всей Италии (он мало верил, что гражданская война закончилась), а потом применил испытанное средство для создания общности интересов легионеров со своим командиром, возглавив «иллирийские походы» 35 и 33 гг. до н. э. Эти походы не привели к окончательному завоеванию всей территории, они были скорее карательными походами против возмутителей спокойствия и кровавой акцией на не примыкающем к этому региону театре военных действий. Однако полководец, до сих пор стоящий в тени воинской славы Антония, объявил их большой «иллирийской войной». Эти военные операции разгрузили государственный бюджет от части расходов на войско, подняли его боеспособность и опровергли насмешки относительно «трусости» молодого Цезаря. Он одержал военные успехи также и в 34 г. до н. э. В качестве трамплина для новой Парфянской войны он завоевал Армению и заключил союз с одним мидийским вассалом парфянского царя. Однако Парфянская война началась только в 33 г. до н. э., так как отношение к Октавиану все больше ухудшалось, так что в 33/32 г. до н. э. восточная армия Антония была распределена на зимние квартиры на малоазиатском побережье.

Триумвир Запада искал решение в борьбе за наследство Цезаря. Он был во всеоружии, но его положение было опасным не только потому, что к концу года его консульства (33 г. до н. э.) истекал срок заключенного на пять лет и продолженного в 37 г. до н. э. триумвирата, полномочия которого с молчаливого согласия оставались в силе, пока оба триумвира не уйдут в отставку, но и потому, что новые консулы 32 г. до н. э. были известны как сторонники Антония. Он знал, что многие другие люди в сенате, а также в Риме и италийских городах симпатизировали Антонию. Большинство не решалось встать у него на пути. Что будет, если на Востоке начнется большая война? Правда, можно было многого достичь военным давлением, террором, страхом и запугиванием. Но этим никого не привлечешь на свою сторону. Поэтому бесцеремонный хитрец воздействовал на чувства своих современников националистической пропагандой и затуманил ею головы многих людей. Борьба за власть двух римских императоров превратилась в борьбу между Западом и Востоком, в «крестовый поход» за спасение священных римских ценностей.

Правда, и сам Антоний способствовал пропаганде своего соперника. Зимой 38/37 г. до н. э. он вступил в любовную связь с обворожительной египетской царицей, последней представительницей династии Птолемеев и наследницей Александра Великого, которая когда-то очаровала Цезаря. Нельзя сказать, что здесь не сыграла определенную роль большая политика. Страна на Ниле располагала богатейшими экономическими и финансовыми ресурсами Средиземноморья и была важнейшим государством Востока. Тот, кто, как Антоний, был ограничен восточным пространством, хотел занять здесь господствующее положение и вести войну с парфянами, должен был, исходя из практических соображений, искать поддержки в Египте. Но беда Антония заключалась в том, что он видел в Клеопатре не царицу и вассала, не политическую шахматную фигуру; он страстно, как новый Дионис, посвятил всего себя возлюбленной. Неразрывно переплелись трезвые политические мотивы и опьяняющая любовь — слишком большая ноша для обыкновенного любовного романа.

В конце концов, в 34 г. до н. э. Антоний грубо пренебрег римскими интересами на Востоке и попытался создать для себя и египетской царской династии великое царство Птолемеев. Само собой разумеется, Клеопатра получила титул «царицы царей», а ее соправитель Цезарион (сын Цезаря), который выдавался за законного сына Цезаря, стал «царем царей», что возвысило его над всеми монархами Востока. Рим всегда снисходительно позволял вассалам забавляться ничего не значащими титулами. Но теперь с Египтом объединились не только Кипр и часть Сирии (Келесирия), но и в качестве «дара» Антония его несовершеннолетним детям от Клеопатры — Армения. Мидия и вся территория по ту сторону Евфрата были отданы царю Александру Гелиосу. Кирены — его шестилетней сестре-близнецу, а Финикия, Киликия и Сирия (до Евфрата) — двухлетнему царю Филадельфу. Благодаря широте натуры римского императора и триумвира восточное царство Птолемеев расширилось, как никогда раньше в своей истории. Когда Антоний дал указание своим сторонникам, консулам 32 г. до н. э., наряду с оглашением своего решения сложить полномочия триумвира, если Октавиан сделает то же самое, еще и содействовать утверждению в сенате его дарений, он неправильно оценил из Александрии настроения в Риме и явно не видел в своих действиях «оскорбления» национальной чести. Позже новый Цезарь, естественно, уничтожил господство Птолемеев, а на Востоке применил тот же метод, которым его вооружила римская традиция, и управлял пограничными территориями через зависимых царей или городское правительство.

Уже на первом заседании сената в 32 г. до н. э., на котором все услышали о предложении Антония отречься от звания триумвира, но ничего — о его «дарениях», начались нападки на Октавиана, ответившего на них привычным способом — террором. На следующем заседании сената он появился в курии в сопровождении вооруженных солдат и открыто пригрозил одному из консулов. Результат этих запугиваний не заставил себя ждать: законное «правительство» в лице обоих консулов увидело единственный путь спасения в бегстве в Малую Азию к властелину Востока. Бегство 300, а возможно, и 1000 сенаторов доказывает не только тот факт, что они осознавали свой долг перед Антонием, но также и то, насколько неправдоподобной казалась им травля Антония, «спившегося раба любви к египетской царице, восточного обожествленного царя и предателя римских интересов». Даже если они и не одобряли его любви к Востоку и Клеопатре, а также его территориальные дарения, многие сенаторы выбрали горькую участь эмигрантов и риск принять участие в гражданской войне на неправой стороне, потому что они ненавидели Цезаря или слишком ему не доверяли.

Бегство такого большого числа представителей ведущего сенаторского слоя, который мог бы оказать сопротивление националистическому походу Октавиана, как это показал крах политики примирения 36 г. до н. э., было для него тем более благоприятным, что Антоний не смог использовать в пропагандистских целях присутствие консулов, а следовательно, Римского государства и значительной части сената. Теперь разрыв стал окончательным. Летом 32 г. до н. э. Антоний был лишен всех своих должностей. Пришло время заговорить оружию. «Злой демон», Клеопатра, изображалась в самых мрачных тонах — как национальная опасность для Рима. Отголоски этой пропаганды мы находим позже, после Акция, у Проперция, Горация и Вергилия: будто бы планировалось разрушить Капитолий, превратить Тибр в раба Рима, заменить Рим Александрией! Находясь на Востоке, Антоний был бессилен против этих патриотических лозунгов. Насколько он уступал умному и беспринципному диктатору Запада, как наивно, не осознавая того, он давал ему в руки козыри, свидетельствует политическая глупость, которую он совершил именно в этот критический момент подготовки к войне: он послал составленное по всей форме письмо о разводе Октавии, сестре Октавиана. Таким образом, действительно создавалось впечатление, что он окончательно попал в любовные сети египтянки Клеопатры. Разве для простодушных людей это не было подтверждением надвигающейся с Востока опасности? И как легко мог брат нажить политический капитал на оскорблении сестры, и какое сочувствие вызывала благородная, отвергнутая Октавия, которая по требованию бывшего мужа покинула его дом в Риме! Как должно было подействовать все это на его римских приверженцев на Востоке, на римских легионеров и офицеров, на сенаторов, на республиканцев, ставших на его сторону при выборе между двумя цезарианцами? Своими непонятными действиями и особенно связью с Клеопатрой он потерял их всех. Одним из этих людей, держащих нос по ветру, был Мунаций Планк, который один стоил больше легиона — не потому, что играл ведущую роль в лагере Антония, а потому, что владел бесценными сведениями: несколько лет назад он как свидетель подписал завещание Антония и передал его для хранения весталкам, как десятилетия спустя сделал это сам Август. Август во что бы то ни стало хотел узнать последнюю волю своего противника, чтобы извлечь из этого колоссальную выгоду и добиться от сената объявления войны. Завещание действительно попало в его руки, и он еще раз проявил себя, как беспринципный человек, лишенный благоговения перед священным правом, если речь шла о завоевании власти. Весталки отказались отдать завещание. Тогда он проник в храм и взял его сам!

Он был зрелым человеком в возрасте 31 года. И этот человек через два десятилетия станет верховным жрецом, хранителем римской религии! Чудовищность того преступления в хаосе тревожных месяцев и под впечатлением от завещания осознали немногие, а потом оно потонуло в лязге оружия. О «земельных дарениях» Антония династии Птолемеев теперь мог узнать каждый. В завещании Цезарион был назван законным сыном Цезаря, и последняя воля Антония была такова: если он умрет в Риме, его останки должны быть перевезены в Александрию, к Клеопатре. Злодей добился своего: травля Антония действительно началась.

Октавиан наслаждался своей победой в сенате и народном собрании. Теперь он выиграл. Немного позже была объявлена война Клеопатре, царице Египта. Итак, умник сдержал свое слово, что в 36 г. до н. э. будет закончена гражданская война. Благодаря этой уловке всеобщее недовольство египтянкой разделили друзья и сторонники Антония. Ходили слухи, что Антоний стал жертвой любовного напитка, под воздействием колдовства он оскорбил западного властелина, и только поэтому возникла личная вражда (inimicitia). Антония, разумеется, лишили обещанного на следующий год консульства и объявили о его неспособности занимать государственные должности. Дальнейшая подготовка к войне была организована превосходно. Новый Цезарь заставил всю Италию принести якобы «добровольную» клятву верности, и вся Италия «потребовала», чтобы он под римскими национальными знаменами стал военным предводителем «священной» войны против Востока. Эта клятва была тем более необходимой, так как огромные денежные средства и налоги, которые население Италии (и Запада) должно было собрать для вооружения, вызвали значительные волнения и беспорядки. Такую же клятву принесли провинции Галлия, Испания, Африка, Сицилия и Сардиния. Таким образом, весь Запад дал клятву верности своему господину, однако «добровольность» была по большей части или куплена, или обеспечена властями методом запугивания. Добившись признания, «предводитель» мог теперь выступить как «патрон Запада» и начать борьбу за находящийся под угрозой мир предков, за все те ценности, которые исторический миф называл «римскими». Поэтому эта последняя война умирающей республики была «справедливой и благочестивой». Чтобы довести это до сознания народа, триумвир объявил войну, использовав архаические, сакральные формулировки, которые почти никто не понял. Когда в феврале 31 г. до н. э. он выступил на Восток, кроме многочисленных всадников, его сопровождали все сенаторы, более семисот человек, как он гордо подчеркнул в своей автобиографии, а более трехсот, которые год тому назад убежали к Антонию, были забыты. Какая картина согласия и единодушия нации перед лицом грозящей с Востока опасности!

Однако это горделивое заявление не может скрыть того факта, что все это было лишь предусмотрительной мерой, чтобы при неудачном исходе сражения не иметь у себя в тылу дееспособного сената и благодаря участию сенаторов в боевых действиях предотвратить или, по крайней мере, затруднить их примирение с Антонием.

Морское сражение у Акция 2 сентября 31 г. до н. э. решило исход последней римской гражданской войны в пользу наследника диктатора благодаря выдающейся тактике Марка Агриппы. Клеопатра по неизвестным причинам прекратила сражение и со своим сильным флотом отплыла по направлению к Александрии, а Антоний пустился вслед за ней, оставив на произвол судьбы свои корабли и пехоту. Еще до этого события началось дезертирство офицеров и легионеров. Бегство Антония с поля боя и обещания Октавиана привели к капитуляции армии и флота.

После поражения у Акция пришел черед Клеопатры. Как будто было предрешено судьбой, чтобы с исторической сцены ушла последняя эллинистическая монархия, последняя представительница великой эпохи господства царственного происхождения. В тот короткий срок, который оставила ей судьба, она проявила удивительную энергию, чтобы, несмотря на сепаратистские движения, быть во всеоружии перед грозящим вторжением, спасти царскую династию и в случае необходимости как можно дороже продать свою жизнь. Она не поддалась упадническому настроению своего супруга, римского императора, сохранила присутствие духа и даже устраивала шумные празднества в «клубе обреченных на смерть». Когда 1 августа 30 г. до н. э. Александрия была захвачена наступающим из Сирии Октавианом, она вела переговоры с победителем, чье поведение не оставляло сомнения в том, что он хочет завладеть царскими сокровищами и провести царицу в унизительном триумфальном шествии в Риме, как когда-то это сделал Цезарь с ее сестрой Арсиноей. Ясно сознавая это, она, как и Антоний, который умер у нее на руках, лишила себя жизни, приложив к груди ядовитую змею. Non humilis, отважная женщина — так противник отдал ей должное устами Горация.

Император Цезарь, сын «бога» Цезаря, отныне стал повелителем мира. Рим принадлежал ему и его легионам. Клеопатра потеряла не только жизнь, но и независимость царства Птолемеев. «Я присоединил Египет к империи римского народа», — так десятилетия спустя император в завуалированной форме сообщает об этом. Египет на самом деле стал провинцией, чем-то вроде «императорской коронной» земли. Сын Клеопатры и Цезаря — Цезарион и старший сын Антония и Фульвии — Антилл, который незадолго до этого получил мужскую тогу как знак совершеннолетия, были убиты. И историк облегченно вздыхает: наконец-то он может отметить, что новый Цезарь пощадил других детей Клеопатры и согласно ее последней воле разрешил устроить ей царские похороны и похоронить рядом с Антонием, которого он не обесчестил после смерти. Он не разрешил также разрушить статуи последних Птолемеев. Учитывая его прошлое, неудивительно, что он получил за это 2000 талантов от одного александрийского купца. Мертвая Клеопатра и погребенный в Александрии Антоний были для него неопасны. Но какой приговор вынесла бы ему история в 30 г. до н. э., если бы судьба удалила его со всемирно-исторической сцены? Ему повезло, что в течение 44 лет его правления из памяти людей не стерлась победа при Акции, когда он справился с единственной в своем роде исторической задачей. Хотя нельзя найти оправдание тем ужасным средствам, которые дали ему возможность выполнить эту задачу, они кажутся менее предосудительными. Ведь этот «юнец» в 19 лет вошел в историю и не пережил ни одного настоящего потрясения. Пока существовали открытая вражда, свободное выражение мнения и крупные противники, в историографию проникли враждебные голоса. Только тот, кто изучил юного Цезаря, глубже поймет Августа и его политические действия и не позволит ввести себя в заблуждение Вергилием, Горацием, Ливием, Алтарем Мира и перечнем великих деяний.