Портрет в контексте истории. Государи АЛЕКСАНДР I ПАВЛОВИЧ (1777–1825)

Портрет в контексте истории. Государи

АЛЕКСАНДР I ПАВЛОВИЧ (1777–1825)

Россия на распутье

Ограниченность изобразительных средств, как известно, обостряет выразительность.

Слово «Колумбам Российской истории».

«… Одна из главных причин неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя любовь его к государственным преобразованиям, которые потрясают основы империи, и коих благотворность остается доселе сомнительною…», – писал H. М. Карамзин.

В чём же «сомнительность благотворности» реформ Александра I? «Император и его сотрудники… – пишет В. О. Ключевский, – хотели построить либеральную конституцию в обществе, половина которого находилась в рабстве, т. е. они надеялись добиться последствий раньше причин, которые их производили».

В сочетании на одной странице двух фрагментов из сочинений знаменитых историков – в какой-то степени и есть разгадка противоречивости эпохи Александра I. Впрочем, хотелось бы, чтобы читатель, прежде чем мы обратимся к характеристике этой эпохи, вчитался в характеристику Александра I, предлагаемую В. О. Ключевским:

«Это был характер не особенно сложный, но довольно извилистый. Мысли и чувства, составляющие его содержание, не отличались ни глубиной, ни обилием, но под давлением людей и обстоятельств они так разнообразно изгибались и перетасовывались, что нельзя было догадаться, как этот человек поступит в каждом данном случае. В молодости Лагарп и другие наставники внушили ему идеи и интересы, совсем не похожие на нравы и инстинкты одичалого придворного русского общества, среди которого он рос. Александр был настолько восприимчив, чтобы понять, насколько первые были лучше последних и выгоднее для успеха среди порядочных людей. Он и старался усвоить себе эти идеи и интересы, насколько они ему нравились, и выставлял их перед людьми, насколько умел. Однако его недостаток состоял в том, что умение выставлять у него шло успешнее (их) усвоения <…>. Наблюдательные современники винили его в притворстве, в наклонности надевать на себя личину, пускать пыль в глаза, казаться не тем, чем он был. К этому наблюдению надобно прибавить некоторую поправку. Притворяться можно не только перед другими, но и перед самим собой. Попав в неожиданные обстоятельства, Александр легко соображал, как надо повести себя, чтобы показать другим и уверить самого себя, что он давно предвидел и обдумал эти обстоятельства. Вникая в новые для себя мысли умного собеседника, он старался показать ему, а еще более уверить себя, что это и его давние и задушевные мысли, как всякого порядочного человека. Вырвать уважение у других ему нужно было, чтобы уважение к себе поддерживать в самом себе. Свою темную для него душу он старался осветить самому себе чужим светом. Под действием обстоятельств он не рос, а только раскрывался, не изменялся, а только все больше становился самим собой. Он поддавался влиянию людей с такими разнообразными характерами и воззрениями, как Сперанский и Карамзин, князь Чарторыский и граф Каподистриа, г-жа Крюденер и Аракчеев, набожно внимал и квакерам, и восторженному протестантскому пастору вроде Э., и такому пройдохе суздальско-византийского пошиба, как архимандрит Фотий. Трудно угадать общий источник, объединяющее начало столь всеобъемлющих духовных влечений, сказать, было ли это полное непонимание людей и дел, или безнадежное нравственное расслабление, или еще что третье. Душа Александра, как стоячая водная поверхность, бесследно отражала в себе все явления, над ней преемственно проносившиеся: и солнце, и тучи, и звезды. Но одна идея как-то запала в эту все отражающую и ничего не задерживающую в себе надолго душу и в ней застыла: дорожа как зеницей ока своим наследственным самодержавием, он до конца жизни уверял и веровал, что жил и умрет республиканцем, и даже на конгрессе в Лайбахе, благословляя австрияков на вооруженный разгром освободительного движения в Италии, он говорил, что всякий порядочный человек должен любить конституционные учреждения. Однако это уверение или верование было не убеждением, а просто предрассудком, воспоминанием лагарповской молодости, смягчавшим или оправдывавшим грехи зрелых лет. Так иногда пожилой женщине взгрустнется о неладно прожитой жизни и достанет она из комода давно запрятанную там любимую куклу, чтобы, глядя на нее, светлым образом невозвратно минувшего детства скрасить тусклое пожилое «настоящее».

Необычайно объемна и общая характеристика правления Павла I и двух его сыновей. При всей разнице в государях как в личностях определенная преемственность в правлении этой семьи, видимо, была.

«В этих трех царствованиях не ищите ошибок, – писал В. О. Ключевский, – их не было. Ошибается тот, что хочет действовать правильно, но не умеет. Деятели этих царствований не хотели так действовать, потому что не знали и не хотели знать, в чем состоит правильная деятельность. Они знали свои побуждения, но не угадывали целей и были свободны от способностей предвидеть результаты. Это были деятели, самоуверенной ощупью искавшие выхода из потемок, в какие они погрузили себя самих и свой народ, чтобы закрыться от света, который дал бы возможность народу разглядеть, кто они такие…»

Очень интересна и характеристика, даваемая историком ближайшему окружению императора, взаимоотношениям Александр с придворными-соратниками. «Александр был человек слабый, злой. Как слабый, он подчинялся всякой силе, не чувствуя в себе никакой. Он боялся этой чужой силы и как злой человек ненавидел ее. Однако как человек слабый он нуждался в опоре, искал человека внушающего доверие, а его доверие скорее можно было приобрести преданностью лакея, чем привязанностью друга. Доверенного лакея он готов был даже любить по-своему за доставляемое им удовольствие презирать его безнаказанно – единственное удовольствие, какое мирит слабых и злых людей с их слабостью и злостью. Выросши среди людей, которых он или боялся, как бабушки и отца, или ненавидел, как Зубова, или по-институтски холодно обожал, как Лягарпа, или, наконец, с которыми скучал, как с женой, он был знаком с отношением к людям, внушаемым такими чувствами. И вот он встречает человека с огромной умственной и нравственной силой, который наводил на него страх и покорял его как сила умственная, но вместе внушал невольное уважение и доверие как сила нравственная. Александру пришлось совмещать в своей душе страх и уважение и доверие – совершенно непривычное для него сочетание чувств и отношений. До сих пор он привык ненавидеть тех, кого боялся, не бояться тех, кому доверял, презирать, кого не боялся, и со всеми скучать. А тут пришлось и бояться, и доверять, и – главное – уважать, чего он не умел делать и доселе не имел случая попробовать сделать. Понятно, что в борьбе с такой комбинацией чувств он мог тревожиться своими отношениями к Сперанскому, но не мог ими скучать. И любопытно, он начал тягаться, соперничать со Сперанским возвышенностью помыслов и замыслов, благородством чувств благодарного властителя к великому подданному. Сперанский приподнял и встряхнул этот вялый и ленивый ум, заставил это холодное, себялюбивое и завистливое сердце любить и уважать чужое величие. В пору этого озарения они и творили свою конституцию. И досталось же подданному за эту непривычную и непосильную работу, заданную им уму и сердцу своего государя! При первой же ошибке, как только представился случай совлечь его с тягостной высоты и поставить в уровень подданного, с таким самодовольным и мстительным великодушием прочитал он Сперанскому свой царственный урок и, ласково простившись с ним, велел врагу его, министру полиции Балашову, сослать его как провинциального чиновника в Нижний (Новгород).

После того Александр никого уже не уважал, а только по-прежнему боялся, ненавидел и презирал».

О Сперанском мы еще поговорим в отдельном очерке, которого он, думается, заслуживает. А пока вернемся к характеристике эпохи, в которую они с Александром Павловичем жили. Заглянем в тиши библиотечного зала в книгу М. И. Богдановича «История царствования императора Александра I и Россия в его время» (Т. 5. СПб, 1871).

Эпоха была действительно знаменитой – и войной 1812 г, и зарождением движения декабристов. Но не только.

Став императором в первый год XIX в. в результате дворцового заговора, Александр I оказался по-своему хорошо подготовлен к выполнению своего Долга – Долга российского императора. Уже в начале своего правления он проводит серию реформ: учреждение министерств (1802), Указ о свободных хлебопашцах (1803), открывает Харьковский и Казанский университеты (1803), педагогический институт в Петербурге (1804), успешно завершает войны с Турцией (1806–1812) и Швецией (1808–1809), присоединяет к России Грузию (1801), Финляндию (1809), Бессарабию (1812), Азербайджан (1813). С начала Отечественной войны Александр I в действующей армии, в 1813–1814 гг. возглавляет антинаполеоновскую коалицию европейских держав, 31 марта 1814 г. вступает в Париж во главе союзных армий. Ну и, наконец, умирает в своей постели – преждевременно, молодым еще человеком (не дожив до 50), в отличие, скажем, от Николая I, Александра II, Николая II…

Прекрасная судьба? Состоявшаяся личность? И личность противоречивая, драматическая. И судьба не состоялась при всем ее внешней благополучии… И смерть преждевременная после долгой депрессии.

И все-таки Александр I – один из самых привлекательных (и внешне, и внутренне) русских императоров XIX в. Не все у него из задуманного получилось, однако задумывалось многое…

Он принял корону, когда Россия была на распутье. Первая четверть XIX в. – наиболее сложный, насыщенный противоречиями и своеобразным драматизмом период в истории нашего Отечества, правивший Россией в эти годы «северный сфинкс», как его называли, загадал загадку для всех последующих историков. Они всматриваются в его поступки, вслушиваются в его слова, вчитываются в его письма и рассказы мемуаристов, пытаясь понять его самого и зигзаги его политики.

Ключ к пониманию личности Александра I дает русский историк, ученик знаменитого С. Ф. Платонова – А. Е. Пресняков в книге «Александр I».

О своем ученике С. Ф. Платонов писал так: «он пытливо всматривался в явления окружающей жизни… благожелательно шел встречу всему тому, в чем видел зерно грядущего развития и силы. Это свойство его натуры в соединении с необычайным добродушием и спокойной объективностью сделало Преснякова привлекательнейшим человеком».

Мы еще в наших очерках обратимся к сборнику его избранных работ. Здесь же должны отметить, что его исследование политики и личности Александра I, написанное в соответствии с характеристикой учителя спокойно и объективно-доброжелательно, поражает умением человека, жившего много десятилетий спустя, понять личность в контексте истории.

И ключ, который ученый дает к пониманию личности первого российского императора XIX в., – в замечании о том, что «Александр I – подлинно историческая личность, т. е. типичная для своего времени, чутко и нервно отразившая в себе и силу сложившихся традиций, и нарастающую борьбу с ними, борьбу разнородных тенденций и интересов, общий эмоциональный тон эпохи и ее идеологические течения». Александр I, по словам А. Е. Преснякова, – «прирожденный государь» своей страны, т. е. человек, воспитанный для власти и политической деятельности, поглощенный мыслью о ней с детских лет.

Невозможность реализовать свои планы преображения России стала драмой и России, и самого императора. «Более восприимчивый чем творческий темперамент, – пишет А. Е. Пресняков, – сделал его особенно человеком своего времени. Только на фоне исторической эпохи становится сколько-нибудь понятной индивидуальная психология таких натур».

Однако именно такую задачу мы и ставим перед собой, предлагая историографический материал под данной рубрикой, – рассмотреть личность в контексте исторической эпохи.

Эпоха же, как подчеркивает Н. К. Шильдер в сочинении «Император Александр Первый. Его жизнь и царствование» (Т. 4. СПб., 1898), досталась этому государю не простая, позволяющая проявить все лучшие черты личности государю, пекущемуся о благе Отечества.

Не преувеличивая, подобно придворным историографам, достоинства этого красивого внешне и многими поступками и решениями российского императора, попытаемся, взяв за основу исследование объективнейшего историка А. Е. Преснякова, привлекая по ходу дела другие исследования, документы, мемуары современников, воспроизвести штрихи, составляющие портрет сей противоречивой, непоследовательной, мятущейся, но в чем-то и великой исторической личности.

Не будем идеализировать государя. Исходя из своего понимания долга государя и заботясь о благоустройстве России по-своему, основной ее массе населения – крестьянству – большого счастья он не принес.

И массовое закрепощение вольных землепашцев рассматривалось и при Александре I как водворение «благоустройства», как основа государственного строительства.

Входивший в «негласный комитет» молодых друзей Александра I П. А. Строганов в первые годы правления государя хорошо знал и понимал своего венценосного друга. Обратимся к его характеристике Александра I (есть в ней ряд поразительно точных наблюдений, к которым мы еще не раз вернемся).

Император, писал он, взошел на престол с наилучшими намерениями – «утвердить порядок на возможно наилучших основаниях, но ему мешает вялость характера. Он особенно дорожит теми, кто умеет уловить, чего ищет его мысль, и найти ей подходящее изложение и воплощение, избавляя его от труда самому ее разрабатывать. Это очень точно, но, как справедливо замечает А. Е. Пресняков в исследовании «Александр I», это лишь «одна, притом формальная, сторона его типа. Под ней – сложная человеческая натура определившаяся в отношении к жизни и к людям при очень своеобразных условиях воспитания и восприятия окружающей действительности».

Что имел в виду историк под «своеобразными условиями»? А вот что.

Будущий император во младенчестве был Екатериной II отнят у родителей и отдан на воспитание… республиканцу по воззрениям Лагарпу. И Александр, как это ни парадоксально, подобно своей великой бабке, всю жизнь любил себя называть республиканцем по духу, будучи, как и она, самодержцем по сути правления.

В то же время Александр, по требованию отца, был вынужден пройти службу в «гатчинских войсках», пройти своего рода «вторую школу», глубоко на него подействовавшую, – школу Аракчеева, который ввел питомца во всю премудрость армейской техники. «Связь с Аракчеевым создалась прочная на всю жизнь. Александр нашел в нем безусловную исполнительность, грубую, жесткую, но сильную энергию, которой пользовался охотно, закрывая глаза на трусливо-низкую подкладку аракчеевской жесткости, и почти до конца дней своих относился к этому «другу» с таким полным личным доверием, какого не имел ни к кому другому из близких, ни, пожалуй, к самому себе».

Александр довольно долго оставался своего рода романтиком государственного правления.

Показательно, что в 1797-м (год коронации Павла) он писал Лагарпу о «посвящении себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить в будущем стать игрушкой в руках каких-либо безумцев», такое дело было бы «лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и наука избрала бы своих представителей».

Эта мысль проходит через всю жизнь Александра Павловича (меняются лишь места последующего после отказа от престола уединения – от домика на Рейне до усадьбы в Ливадии), что отмечают все добросовестные историки – исследователи и беллетристы.

Такие мечты удовлетворяли разом и тягу к красивой роли, к благородному выполнению долга в духе усвоенной с детства просвещенной идеологии, и личную склонность избегать напряжения, особенно длительного, уклониться от креста жизни, хотя бы и ценой отказа от заманчивой перспективы «великой» роли на исторической сцене и от власти.

Во всех романтических прожектах государственного переустройства будущего императора поддерживают друзья, а именно: Новосильцев, граф Строгонов и молодой князь Чарторыский.

Не дать России стать «игрушкой в руках каких-либо безумцев»… Одним из «безумцев» казался император Павел I. И Александр через труп отца идет к престолу. Конечно же, он не санкционировал кровавой расправы над «безумцем». Но ведь принял кровавый исход, не объявил «выполнителей убийства» преступниками. И память о ночи с 11 на 12 марта 1801 г. нависла тяжкой тенью над всей дальнейшей жизнью и деятельностью Александра-императора.

Это тонко почувствовал Д. С. Мережковский, показав духовное смятение Александра в драме «Павел I», посвященной, по сути дела, последним дням жизни Павла и первым – Александра, – в ощущении себя императором, в понимании принесенной (как он считал – на алтарь Отечества) жертвы. И в своем романе «Александр I» Д. С Мережковский проводит ту же линию на раскрытие душевной драмы императора, вновь и вновь заставляя его возвращаться к событиям той трагической ночи.

Историк А. Е. Пресняков, напротив, убежден, что «нет оснований строить на этой стороне воспоминаний Александра об 11 марта какую-либо личную его драму».

Известный современный исторический писатель и большой знаток эпохи А. В. Давыдов в своей книге «Тайная лига» размышляет над причинами, по которым современные историки склонны в 11 марта 1801 г. видеть вообще начало душевных драм русских императоров и начало кровавого пути России, уже в первый год XIX в. проведенной через оправдание убийства.

Однако вернемся к переживаниям молодого Александра Павловича, к первым шагам юного императора, свидетельствовавшим о его стремлении доказать необходимость переворота интересами Отечества.

Одно распоряжение государя следует за другим (порой – ежедневно издаются) – в марте, апреле, мае 1801-го. Смысл их, по выражению современников, – в «трех незабвенных словах: отменить, простить, возвратить». Официально пояснялось, что распоряжения направлены к «восстановлению всего того, что в государстве по сие время противу доброго порядка вскоренилось».

Уже 30 марта с. г. учрежден «непременный совет», на который среди других государственных дел возлагаются и пересмотр всех законов и выработка проектов перемен в России.

В эти великие дни перестройки всех дел и устоев в Отечестве рядом с государем находятся друзья его юности – Строганов, Новосильцев, Чарторыский и Кочубей, разрабатывающие программу нового царствования. Все эти люди (и Александр I в их числе) совершенно искренне предполагали создание, как сейчас говорят, «пакета реформ», которые водворят в государстве порядок и законность, преобразуют социальный строй и поднимут просвещение, развяжут силы страны…

В Петербурге интенсивно работает, как сам Александр шутил, «комитет общественного спасения». Однако не будем забывать и о том, что «якобинцы», как их бранчливо называли вельможи, не желавшие поступаться павловскими принципами, принадлежали, как и их критики, к той же «административной системе» крупной аристократии. Следовательно, при всем желании принести благо страдающему народу, они, по меткому замечанию А. Е. Преснякова, готовы были «идти только на минимум необходимейших преобразований, и то с большой постепенностью и без малейших «потрясений», признавая, что иначе лучше ничего и не делать».

И Александру, мучительно разрывавшемуся между идеями просвещенного абсолютизма и военного деспотизма, на которых он был воспитан, приходилось с первых же шагов правления приспосабливать все проекты и реформы к интересам господствующего класса с тем, чтобы, не дай Бог, не лишить их привычных привилегий.

Удивительно ли, что единственная реформа удалась на славу – преобразование центрального аппарата с целью усиления центральной власти. Указом 8 сентября 1802 г. были созданы министерства, уравновешивающие екатерининскую губернскую реформу. Новая система управления обеспечивала монарху возможность лично и непосредственно руководить всеми делами в государстве Российском.

Противоречивость характера и политики Александра Павловича отмечается многими историками, выводящими ее из двух противоположных школ воспитания: Екатерины и Павла, Лагарпа и Аракчеева. При этом почти все исследователи не замечали органическую связь в его мировоззрении этих двух влияний, сформировавшихся со временем в некоторое органическое единство.

А. Е. Пресняков эту особенность точно увидел: «… в итоге обсуждений преобразовательных проектов негласным комитетом получилась программа, согласно которой не только правительство, но именно личная власть государя должна быть единственной активной силой нововведений…».

Многое из задуманного в юности осуществить в России не удавалось из-за торможения «вельможной среды», но еще и из-за того, что сам Александр и его советники были частью этой среды.

Однако у молодого Александра было множество идей, связанных и с переустройством международных отношений. Уже в секретной ноте-инструкции от 11 сентября 1804 г. он намечает общие соображения о будущем переустройстве Европы, в которых множество рациональных зерен.

Молодой император предпринимает смелую попытку обновить программу политики держав старого порядка идеями нового мира, порожденными революционным порывом европейской жизни. Он мечтает о создании «лиги наций», о новых отношениях между народами и государствами, о международной жизни без конфликтов (к слову сказать, в 20-е гг. XIX в. этими пацифистскими идеями был сильно увлечен А. С. Пушкин, как и Александр I в начале века, мечтавший о создании своеобразной федерации в Европе). Программа 1804 г. легла в основу всей международной деятельности Александра I, причем рациональное преобразование России и Европы были для него частями одной задачи.

Однако международные события развивались непредсказуемо. И вместо общеевропейского дома пришлось строить антинаполеоновскую коалицию. Аустерлиц стал поражением Александра – не только военным, но и дипломатическим. Император оказался перед выбором: капитуляция перед Наполеоном или борьба. Он выбирает борьбу и возвещает возобновление войны, ведет сложную дипломатическую интригу, создает ополчение, объявляет сбор пожертвований, призывает Церковь воздействовать на умы проповедью священной войны в интересах Отечества. Уже в 1807 г. Александр мечтает «создать» «отечественную войну – войну национальной самообороны для России, освободительную – для Западной Европы».

В то же время рассматриваются и предложения, сделанные Наполеоном еще Павлу, о разделе власти в Европе между двумя императорами, что было бы, говоря словами П. А. Строганова (в письме Чарторыскому в 1806 г.), хотя и безнравственно, но реалистично. Конъюнктура обстоятельств 1807 г. привела к Тильзитскому миру. При всей неожиданности этот шаг Александра по-своему последователен и закономерен: менялись обстоятельства, менялись и приемы. Но – не цели. Александр даже готов во имя этих целей выдать за Наполеона одну из своих сестер. И Наполеон за брак с Анной Павловной шел в международных делах на ряд уступок. Брак не состоялся. Прежде всего потому, что, как писал M. М. Сперанский, «вероятность новой войны между Россией и Францией возникла почти вместе с Тильзитским миром: самый мир заключал в себе почти все элементы войны».

Теряется ли Александр Павлович перед новыми обстоятельствами? Одно дело стремиться быть красивее и элегантнее французского императора в Тильзите (а так и было, – свидетельствуют в своих воспоминаниях современники). И совсем другое – спорить с Наполеоном на поле брани.

Александр принимает меры к усилению боеспособности армии, ведет таможенную войну против Франции, сложную дипломатическую интригу по восстановлению Польши и Великого княжества Литовского, по укреплению союза с Пруссией и Австрией.

Александр всю борьбу с Наполеоном воспринимал как свое личное дело, не русское только, а общеевропейское.

В ходе самой Отечественной войны 1812 г. он не стал ее военным руководителем (им безоговорочно признан М. И. Кутузов), оставаясь руководителем политики и дипломатии России.

Венский конгресс 1815 г, однако, принес много разочарований. Александр I продолжает искать пути к устойчивому объединению Европы в рамках разумных компромиссов. В сентябре 1815 г, еще до союзного трактата, Александр подписал вместе с австрийским императором и прусским королем знаменитый «Акт Священного союза», скрепивший «братство» европейских властителей, их подданные становились «как бы членами единого народа христианского». При этом, как разъяснял Александр, «Акт Священного Союза» был чужд агрессивных задач. Акт этот был написан рукою Александра и во многом реализовывал именно его идеи. Этот акт был, прежде всего, политическим актом, а не религиозно-мистическим или религиозно-космополитическим. Это был для него необходимый шаг к созданию в XIX в. своеобразного европейского дома. Тогда это было понято далеко не всеми. Да и историки последующих десятилетий видели в акте лишь линейное, а не объемное решение международных противоречий на континенте.

Если же говорить о религиозных аспектах политики (и лично Александра Павловича), то следует отметить одну банальность: в данном случае его недостатки стали продолжением достоинств. Александр не сумел увидеть большую пользу – для развития духовности и нравственности народа – Церкви, свободной от прямого воздействия царственной власти. Представление о религии как одном из орудий властвования над общественной массой, о церковной организации как органе государства в управлении страной было взято им от Петра I, унаследовано от XVIII в. Именно петровская синодальная реформа получила свое развитие. При этом Александр стремится поднять материальное положение и уровень образования духовенства. И в то же время – еще больше бюрократизирует церковное управление. Основной принцип всей его церковной политики, основы которой были заложены им еще в первой половине царствования, по меткому выражению А. Е. Преснякова, – «вероисповедный индифферентизм», крайним организационным выражением последнего явилось учреждение 1817 г. Министерства духовных дел и народного просвещения. И из России, и из Европы Александр пытался сделать единую «христианскую семью».

«Императором Европы» прозвали его русские патриоты, укоряя за чрезмерное увлечение европейскими делами в ущерб российским, коими управлял тем временем Кабинет министров во главе с Аракчеевым.

Александр же на европейской арене искал применения своих переустроечных планов, чтобы затем вернуться к преобразованию своей империи на тех же началах.

«Когда думаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря, от этого устаю», – говорил Александр в 1824 г.

Неудовлетворенность реформаторской, переустроечной деятельностью порождает усталость и депрессию. «Продолжительным затмением» назвал последние годы его царствования один из современников. Так мог бы назвать свой роман «Александр I» Д. С. Мережковский, хотя писатель явно расположен к своему герою. Вот какой портрет его воспроизведен в романе:

«Белые, в пудре, вьющиеся волосы, цвет кожи бледно-розовый, как отлив перламутра, темно-голубые глаза с поволокою, прелестная, как будто не совсем проснувшаяся улыбка детских губ».

В конце романа Д. Мережковский вновь обращается к описанию облика Александра и предлагает взглянуть на него, уже умершего, глазами равнодушного медика: «Никогда не видывал человека, лучше сотворенного, – <…> руки, ноги, все части могли бы служить образцом для ваятеля. А когда-то, кожа – как у молодой девушки».

Два «портрета», а между ними – жизнь.

Роман – о последних ее годах, однако многие предыдущие даны в упоминаниях основных действующих лиц.

Красиво начинал император Александр. «Но верил же когда-то, что все будет по-новому, – вспоминает он на страницах романа. – Что бы ни говорили обо мне, я в душе республиканец. Если не отрекся от самодержавия тотчас же, как вступил на престол, то только потому, что раньше хотел, даруя свободу России, произвести лучшую из всех революций – властью законною. Помешало Наполеоново нашествие. Но, по освобождении от врага внешнего, не вернулся ли к мысли об освобождении внутреннем? Что же такое – Священный Союз, главное дело жизни его, как не последнее освобождение народов?».

«Кнут на вате» – чье-то слово о нем из доноса тайной полиции.

Как соль на рану.

Веселый, приветливый, умевший быть необычайно обаятельным (говоря словами Сперанского, «сущим прельстителем»). И, в то же время – такие, например, признания, сохраненные современником: «Веришь ли, друг, такие бывают минуты, что разбить бы голову об стену!»

Искреннее желание сделать что-то великое для России, для народа. И постоянная неуютность, дискомфорт на троне, стремление «подумать о душе», уйти, как солдат после 25-летней службы (это уже незадолго до смерти), в отставку.

Д. С. Мережковский дает такую реплику Александру в диалоге с князем Голицыным: «Не поверят, не согласятся, не отпустят живого… Как же быть, а? Мертвым притвориться, что ли? Или нищим странником уйти, как те, что по большим дорогам ходят, – сколько раз я им завидовал?».

И далее, вспоминая этот свой разговор с Голицыным об отречении от престола, Александр задумывается: «Не начал ли он строить башню, положив основание, и не мог совершить? Не вся ли жизнь его – развалина недостроенного здания?».

Постоянная депрессия, неуверенность в полностью выполненном долге государя, страх, стремление отречься от престола. И при этом абсолютное владение собой. Многие современники отмечали «удивительное присутствие духа», характерное для Александра в самые трудные (и объективно, и субъективно) дни и часы: «… ни единой черты, обличающей внутреннее положение растерзанной души его».

Это качество – семейное: отвлекаясь от романа Д. Мережковского, сравним и поведение Александра II, смертельно раненного, умирающего, и поведение Николая II – в момент отречения, в минуты кровавой казни в «доме Ипатьева» (об этом – в последующих очерках).

Чем утешал себя Александр I накануне смерти? «… Смерть тоже отречение, и, может быть, лучшее». Мысль о том, что «будучи сам несчастным, пытался делать других счастливыми». А что сделал? «Всю Россию – военным поселением…».

Безжалостен Д. С. Мережковский к Александру I. В чем-то ему симпатизируя, грустя над неосуществленными его мечтами, он показывает в конечном счете бессмысленность его жизни как государя… И пытается понять причины его неудачи.

К романтическим мечтам Александра, тогда будущего императора, Д. С. Мережковский обращался еще в пьесе «Павел I». Великий князь признается в беседе с женой, великой княгиней Елизаветой: «Ах, единая мечта моя – когда воцарюсь, покинуть престол, отречься от власти, показать всем, сколь ненавижу деспотичество, признать священные Права Человека <…>, даровать России конституцию, республику – все, что хотят, – и потом уехать с тобою, милая, бежать далеко, далеко…». В юности – на берега Рейна, незадолго до смерти, вновь возвращаясь к этой мечте, – в Ливадию, купив там поместье. (К этой мысли Александр часто возвращается на последних страницах романа Д. С. Мережковского «Александр I».)

В этом романе, наряду с темой личной драмы императора, есть еще две сквозные темы, которые мы в наших очерках не можем, да и не хотим обойти: Александр и Аракчеев и Александр и декабристы (о ней – в другом очерке).

На теме «Александр и Аракчеев» хотелось бы остановиться подробнее здесь. Характер взаимоотношений Александра с Аракчеевым весьма занимал Д. С. Мережковского во время его работы над романом «Александр I». Аракчеев при государе Александре ходит в любимцах. «Я – друг царя, – говаривал, – и на меня жаловаться можно только Богу». «Откуда такая привилегия, такой фавор?» – задумывается писатель. И выводит его из детства Александра, бывшего, как и его братья, у Аракчеева «на воспитании». Приводит такой эпизод, как бы глазами князя Валерьяна Голицына, стоявшего офицером Преображенского полка на карауле в Зимнем дворце и вспоминающего спустя годы об этом: два великих князя, Николай Павлович и Михаил Павлович, тогда еще совсем юные, сидя на подоконнике, шалили, ребячились. Вдруг кто-то шепотом произнес – «Аракчеев!» «И великие князья, соскочив с подоконника, вытянулись, как солдаты, руки по швам». Так, дескать, и Александр в юности побаивался Аракчеева.

Глазами того же князя Голицына писатель предлагает читателю взглянуть на Аракчеева времен Александра I (поскольку историографического материала для отдельного портрета Аракчеева мало, да и ограничены мы местом, пожалуй, для такого портрета, дадим лишь штрихи к нему в рамках рассмотрения личности Александра, в судьбе которого он сыграл столь большую роль):

«Лет за пятьдесят. Высок ростом, сутул, костляв, жилист. Поношенный артиллерийский темно-зеленый мундир; между двух верхних пуговиц – маленький, как образок, портрет покойного императора Павла I. Лицо – не военное, чиновничье. Впалые бритые щеки, тонкие губы, толстый нос, слегка вздернутый и красноватый, как будто в вечном насморке. Ни ума, ни глупости, ни доброты, ни злобы – ничего в этом лице, кроме скуки. Полуоткрытые над мутными глазами веки делали его похожим на человека, который только что проснулся и сейчас опять заснет».

Приводит Д. С. Мережковский и такой пример глубоких рассуждений Аракчеева: «Я люблю, чтобы все дела шли порядочно, – скоро, но порядочно; а иные дела и скоро делать вредно. Все сие дано нам от Бога на рассуждение, ибо хорошее на свете не может быть без дурного, и всегда более дурного, чем хорошего…».

Два штриха – портретная акварельная зарисовка и то, что называется – фрагмент речевой характеристики, и прозаик достигает большего, чем просто человек, описывающий факты, ибо через образы дает нам представление о грозном и одновременно чудовищно банальном Аракчееве…

Эта банальность педантично воздействовала и на весьма неординарного Александра I. Д. С. Мережковский «вводит» во внутренний монолог императора (словно бы мимоходом брошена мысль, но как важна для понимания метаморфоз Александра) такую фразу: – «Как ни мудри, все будет по-старому», – говорит Аракчеев, и ведь прав. Стоит ли ворошить кучу?».

Блистательно воспроизводит писатель суть взаимоотношений государя с Аракчеевым: с юных лет Александра внушал ему Аракчеев мысль о своей надежности, верности, исполнительности. Умел с полуслова понять господина, что Александр весьма ценил. Умел построить «потемкинские деревни» в виде военных поселений и убедить императора в их целесообразности. Умел пресекать все попытки придворных составить ему оппозицию в глазах государя.

Если же возникала опасность опалы, умел так изощренно шантажировать романтически настроенного на реформы и переустройства, но леноватого и не очень решительного Александра, что тот пугался остаться без такого «без лести преданного» соратника.

Конечно же, наделенный природным умом, Александр разгадывал несложную интригу Аракчеева, видел его игру. «Что теперь будет, – предвидел; хотя по давнему опыту мог знать, что ничего не будет, но при каждой ссоре боялся, что Аракчеев уйдет от него, – и он пропал».

Многое их связывало… И то, что в день восшествия на престол император Павел в Зимнем дворце, рядом с комнатой, где умирала Екатерина, соединил руки Александра и Аракчеева, сказав: «Будьте вечными друзьями». И убийство Павла, в котором Александр чувствовал свою косвенную вину, лишь укрепило это рукопожатие, ибо тем ревностнее хотелось Александру выполнить хоть это завещание отца, стиль правления которого в целом был ему чужд…

И «рубашечку» вспоминают Александр и Аракчеев на страницах романа Д. С. Мережковского: однажды прискакавший из Гатчины под проливным дождем на фельдъегерской тележке Аракчеев должен был переменить белье, Александр дал ему свою рубашку, и тот завещал себя в ней похоронить.

Неужто не видел Александр банальности Аракчеева, негосударственности его, противоречившей той политике реформ, которую собирался с первых лет царствования проводить государь? Что-то видел, что-то представлялось ему, возможно, в искаженном свете, как те же военные аракчеевские поселения, которые тот ему демонстрировал. Д. С. Мережковский необычайно красочно описывает своего рода экскурсию государя по такому поселению. К слову сказать, писатель точно подметил и тот факт, что дезинформирован и дезориентирован относительно этих поселений был не один Александр, но и такой его соратник по реформам, как Сперанский, сочинивший даже книгу «О выгодах и пользах военных поселений», и такой умница, как Карамзин, полагавший, что «оные суть одно из важнейших учреждений нынешнего славного для России царствования».

Сохранили восторженные воспоминания от посещения поселений и многие гости России из иностранных держав. Верил и их словам и мнениям, и своим глазам государь. А жалобы на Аракчеева относил к проявлениям обычной человеческой неблагодарности к благодетелям…

Что же видел действительно во время посещения поселений император? Отличные дороги, от которых ключи хранились у сторожа, а рядом проходили грязные и ухабистые, непролазные истинные российские дороги. Но их-то Александру не показывали! Видел одинаковые, но чистые и аккуратные домики с палисадниками. Видел чистых, одинаково подстриженных мужиков, расписанных по ротам, одетых в мундиры, в которых, под бой барабанов, выходят они пахать. Видел детей, обмундированных с шестилетнего возраста, и читал донесения Аракчеева о том, как это детям нравится. Заглядывал в дома крестьянские – в них чисто и единообразно – одинаковая мебель, занавески, расположение комнат. Читал правила и циркуляры – когда открывать форточки, кормить младенцев, мести комнаты, топить печи. Узнавал о нововведении Аракчеева: совершать браки не по любви, а по жребию. Понравилось государю и питание крестьян: жареные поросята, жирные щи и каша.

Не знал он, правда, что поросенка носят из избы в избу по ходу продвижения императора со свитой (один из придворных, оставивших о сём мемуар, подшутил, заподозрив спектакль, отрезал ухо поросёнку, потом и встречал одноухого в других избах). Видел государь прекрасные больницы и не видел при этом, как мрут вокруг крестьяне от всевозможных болезней. Видел пол паркетный, но не знал, что, боясь его испортить, больные прыгают с постелей прямо в окна. Видел, как мужики мостят аллеи, но не видел, как в это время на поле рожь осыпается. Видел печные заслонки с амурами, но не знал, что топить те печи нечем. Видел, что кабаки закрыты, но не знал, что всё ровно все пьют по-черному, а кто не пьет – сходит с ума.

«Спаси, государь, крещеный народ от Аракчеева!» – мысленно кричали крестьяне. Однако государь их не слышал. Или не хотел слышать. Ему так хотелось увидеть зримое, наглядное воплощение задуманных им в юности реформ, цель которых – сделать людей счастливыми. Аракчеев предложил ему сказку, блеф, миф. И Александр поверил. Ибо очень хотел поверить в правильность своей государственной политики.

А то, как производится столь понравившаяся ему одинаковость, равные условия жизни для каждого представителя народа, он не знал. Не знал, что солдаты сносят целые селения, разрушают церкви, срывают кладбища, стаскивают с могил воющих старух…

Полноте, ту ли эпоху описывает Д. С. Мережковский? Того ли царя – реформатора, свободолюбца?

Противоречива и неподвластна логическому раскладу наша история. Мы чаще всего ограничиваемся полуправдой. А правда каждый раз оказывается неожиданной и непривычной.

История взаимоотношений Александра I и Аракчеева имеет множество любопытных страниц. Одну из них рассказал широким кругам читателей писатель Юрий Кларов в документальной повести «Ларец времени». Повесть имеет подзаголовок: «Легенда о часах». Применительно к интересующему нас сюжету – легенда о часах, заказанных после смерти в 1825 г. Александра I Аракчеевым. Лучший часовщик Парижа изготовил часы с изображением покойного императора. Раз в сутки, около одиннадцати вечера (т. е. в то время, когда государь скончался), они исполняли молитву «Со святыми упокой». Самым примечательным в этих часах было выложенное бронзой в нижней половине циферблата число «1925».

В 1833 г. Аракчеев, желая увековечить память об Александре I (а заодно, замечает Ю. Кларов, и о себе), внес в Государственный заемный банк весьма солидную по тем временам сумму – 50 тысяч рублей. До 1925 г, эти деньги вместе с начисленными на них процентами никто не имел права трогать. А в 1925 г. три четверти образовавшегося капитала должны быть выплачены в качестве премии тому, кто напишет лучшую историю царствования Александра I, четверть же предназначалась на издание этого труда. В 1925 г. претендентов на премию, естественно, не нашлось. А «лучшая книга» о непростой жизни и судьбе противоречивой, но, думается, крупной личности Александра I пока еще не написана.

«Жизнь после смерти»

Непростая, таинственная жизнь, противоречивая личность, множество разнообразных мнений о нем как государе и человеке в дореволюционной и советской историографии, в зарубежной литературе и – таинственная, обросшая множеством легенд и версий смерть. До сих пор существует легенда, даже научная версия о возможности «второй жизни» Александра – под видом «сибирского старца». Есть об этом и специальная литература: Николай Михайлович, вел. кн. «Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича» (Ист. вестник. 1907. № 7); Николаев Вс. «Александр Первый – старец Федор Кузьмич: Ист. биография» (Париж, 1985; книга интересна не только подробным анализом легенды, но весьма доброжелательным описанием трагедии монарха-реформатора); Крушинский П. «Тайна императора. Александр I и Феодор Козьмич» (Репринт с издания: Париж, 1927; Париж, 1986); Л. Д. Любимов «Тайна Александра I» (Париж, 1938) и др.

Обращаем внимание читателей, интересующихся тайной Федора Кузьмича, и на организованную издательством «Столица» экспедицию по следам старца. Экспедиция уже побывала в 1990 г. в Таганроге, где скончался император, в Киеве и Почаеве, куда, по предположению ряда исследователей, он отправился уже как безымянный странник, в дальнейшем ставший Федором Кузьмичом, поселившимся в Сибири. Экспедиция побывала также в уральских и сибирских городах – Красноуфимске, Тобольске, Томске. В результате подготовлена книга «Загадка старца Федора Кузьмича».

Тайны смерти Александра I касаются в своих научных монографиях и художественных произведениях многие наши исследователи и писатели. До недавнего времени попытки эти были робки и неуверенны, ибо советская историография исключала какую бы то ни было мистику. Пожалуй, наиболее убедительные рассуждения читатель найдет в связи с этой деликатной темой в книге выдающегося популяризатора истории России Н. Я. Эйдельмана «Первый декабрист». Необычайно интересны, в частности, сведения, приводимые автором о работе его друга Л. Любимова над продолжением книги «Тайна Александра I». В почте читателей статей и очерков Льва Любимова в «Неделе», «Вопросах истории», «Науке и жизни» в 60-е гг. встречались первые издания толстовских «Посмертных записок старца Федора Кузьмича», открытки 60-летней давности с изображением Томска и Федора Кузьмича, упоминания современника-мемуариста о том, что портрет старца стоял на письменном столе Александра III…

Один из читателей прислал воспоминание о том, как он, мальчиком, в Тобольске на Рождество с 1917 на 1918 г. пел в церковном хоре в присутствии сосланной царской фамилии и слышал разговор Николая II с царевичем Алексеем. На вопрос Алексея о том, почему Александр I не причислен к лику святых, Николай якобы ответил, что для этого было многое сделано, в частности «нетленные мощи старца Федора привезены из Сибири и помещены в гробницу императора».

На протяжении многих десятилетий новые факты, гипотезы, версии наслаивались одна на другую. В «тайну смерти» государя то верили, то не верили. Родилась даже шутливая версия поэта Давида Самойлова, предположившего, что Александра I унесли космические пришельцы: «на часах гвардейца хватил удар», свидетелем же чуда был некий Федор Кузьмин:

В окно все это видел Дибич[1].

Но не успел из дому выбечь…

Однако ж продолжим рассмотрение фактов, не настаивая на верности той или иной версии, предоставляя судить об этом самому читателю.

В одной из журнальных публикаций цитировалась газетная заметка (кстати, автор ее – Л. Любимов) в парижской газете «Кандид» от 12 июля 1939 г.: «Коровин, известный художник, утверждал в разговоре со мною, что нарком просвещения Луначарский ему сообщил: «Гроб Александра I найден пустым». Это подтверждают и многие другие мемуаристы, участвовавшие или присутствовавшие при вскрытии могил Петропавловского собора. Все отмечают отличную сохранность тела и царских регалий в могиле Петра I и полное отсутствие и того и другого в могиле Александра I.

Н. Я. Эйдельман собрал 15 свидетельств данного факта, опубликовал об этом в 1976 г. статью в журнале «Наука и жизнь» и… продолжил поиск свидетельств. К концу 70-х гг. собралось уже около 30 свидетельств, но все эти признания были – «со слов очевидца». Историк искал хоть одно свидетельство «первой степени» – т. е. самого очевидца. Наконец, нашелся и очевидец, бывший мальчиком-лакеем при Николае II. Когда вскрывали гробницу, его привлекли для технической помощи. По его словам также выходило: не было тела государя в могиле, сам, дескать, видел…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.