«Попаду я к черту на Луну»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Попаду я к черту на Луну»

О скорбной земной жизни Гопа сказано было достаточно. Теперь перейдем к его путешествию на Луну.

Первый вопрос: почему именно на Луну?

Казалось бы, очевидное объяснение этого мотива несложно отыскать в уголовном жаргоне, где выражение «послать на Луну», «отправить на Луну» означает «расстрелять». Это объяснение встречается уже в словаре «Блатная музыка» С.М.Потапова (издание НКВД, 1927). Выражение было популярно и позднее, в 30-е годы. Так, в рассказе «Букинист» Варлам Шаламов спрашивает своего собеседника:

«— Где же теперь эти врачи?

— Кто знает? На Луне, вероятно…»

То есть расстреляны.

Однако более ранних свидетельств существования этого выражения в уголовном жаргоне мне найти не удалось. Так что остается открытым вопрос: то ли неведомый автор песни о Гопе развил жаргонный фразеологизм в фантасмагорическую картину, то ли, напротив, — жаргонизм появился под влиянием блатной песни? Мне представляется более вероятным последнее. Скорее всего, сюжет «Гопа» о путешествии на Луну имеет свой собственный источник.

Интересно, однако, что уже в 30-е годы поверье о том, что после смерти воры попадают на Луну, прочно закрепляется в блатном фольклоре. Вот что вспоминает бывший вор Михаил Демин в своем автобиографическом романе «Блатной»:

«Мы стояли возле кабины лифта. Я потрогал дверцу, спросил:

— Работает?

— Что ты, — объяснила она, — какие теперь лифты! Ты что, с Луны свалился?

— Именно — с Луны, — пробормотал я. — По блатным поверьям, если человек умирает, он отправляется на Луну… Я, в сущности, там уже и был. И спасся чудом…».

Здесь мы сталкиваемся с одновременной аллюзией и на песню, и на поговорку.

Кстати, в уголовном жаргоне 20-х годов, помимо выражения «отправить на Луну» как определения расстрела, встречается еще несколько упоминаний этой планеты. В том же словаре Потапова встречаем следующие словарные статьи: «Луна — грабеж. Лунатик — грабитель». То есть Гоп со смыком имеет прямое отношение к Луне, поскольку он и есть грабитель! (Скорее всего, имеется в виду ночной грабеж, отсюда и упоминание ночного светила.) Возможно, именно поэтому герой уголовной баллады направляется на Луну — к чертям в гости. И все же даже это не дает ответа, почему неведомый автор разместил чертей и ад именно на Луне.

Вот тут нам приходится вспомнить уже традиции славянского фольклора. В представлениях славян (как и многих других народов мира) Луна ассоциируется с загробным миром, с областью смерти и противопоставляется Солнцу как божеству дневного света, тепла и жизни. По сербским поверьям, чтобы узнать, жив ли долго отсутствующий родственник, нужно было трижды окунуть человеческий череп в ключевую воду, а затем в полночь во время полнолуния посмотреть сквозь отверстия черепа на месяц. Если человек жив, он возникнет перед смотрящим, а если мертв, то окажется на месяце.

Кроме того, у славян существует богатая традиция сказок о путешествии людей на тот свет — как в рай, так и в ад, с последующим возвращением героев домой. Например, «Скрипач в аду», где скрипач проваливается в преисподнюю и три года играет на скрипке для чертей. Или «Горький пьяница» — у молодого человека умирает отец, и герой вызволяет папашу из пекла, где тот возит дрова и воду в образе старой лошади. Так что путешествие героя в ад, который к тому же находится на Луне, достаточно объяснимо.

Некоторые исследователи вспоминают также богатую литературную традицию путешествий на Луну. Казалось бы, где — литературная традиция и где — малограмотные уркаганы? Однако в дальнейшем мы убедимся, что в создании воровской баллады принимали участие не только уголовники.

Не станем описывать всю историю путешествий на Селену (античное название Луны). Здесь и древнегреческий «Икароменипп, или Заоблачный полет» Лукиана Самосатского, герой которого поднимается к Селене на крыльях, и Данте, попадающий на Луну, расположенную в первом кругу рая, и барон Мюнхгаузен (один раз он влез на спутник Земли по бобовой лозе, в другой — его корабль туда забросила буря)… В девятнадцатом веке Эдгар По запускает к луне Ганса Пфааля на воздушном шаре, Жюль Верн — трех ученых в снаряде, пущенном из пушки, а в 1901 году Герберт Уэллс забрасывает туда же своих героев Кейвора и Бедфорда.

Обратимся к более близкому периоду — 20-м годам прошлого века. Оказывается, в это время Советскую Россию захлестнул поток фантастической литературы о путешествиях на Луну и «лунатиках». В.Бугров в эссе «Обитаемая Луна» замечает по поводу таких «лунных путешествий» и рассказов о них: «Влияние в изобилии переводившейся у нас западной беллетристики остро чувствовалось в двадцатые годы в только-только зарождавшейся советской фантастике».

Причем обитатели Луны описывались как уродливые чудища и карлики. Вот лишь один пример. В романе польского фантаста Георгия (Ежи) Жулавского «Победитель» (на русском языке опубликован в 1914 году) действуют шерны — древняя разумная раса, обитающая на Луне: «У них под крыльями, широкими крыльями из натянутой на костях перепонки, есть что-то вроде гибких змеиных рук с шестипалой кистью. Все тело покрыто черным коротким волосом, мягким, густым и блестящим, кроме лба и ладоней…». Другие селениты выглядели не привлекательнее. Другими словами, популярная литература навязывала массовому сознанию образ мерзких чудовищ, обитающих на Луне, которые мало отличались от чертей. Так что влияние массовой литературы на образы песенной баллады о Гопе не стоит сбрасывать со счетов.

Интересно также любопытное упоминание пыток в преисподней: «Черти там, как в русской печке, жарят грешников на свечке…» Казалось бы, довольно нетипичный вид адских мук. Ведь свеча — это атрибут не черта, а Бога. Однако здесь уместно вспомнить известную поговорку «Ни Богу свечка, ни черту кочерга» (или в других вариантах — «ни черту ожег», «ни черту огарок»). «Кочерга» в данном случае — огарок свечи. Возможно, поговорка связана со славянским фольклорным сюжетом о двух свечах, которые «на всякий случай» молящийся ставит и Богу, и черту (ведь неизвестно, куда предстоит попасть на том свете — в рай или в ад). Рассказ об этом, в частности, встречается в «Российской универсальной грамматике» Н.Курганова (1769). А вот один из фольклорных вариантов:

«Одна баба, ставя по праздникам свечу перед образом Георгия Победоносца, завсегда показывала змию кукиш.

— Вот тебе, Егорий, свечка; а тебе шиш, окаянному.

Этим она так рассердила нечистого, что он не вытерпел, явился к ней во сне и стал стращать:

— Ну уж попадись ты только ко мне в ад, натерпишься муки!

После того баба ставила по свечке и Егорию, и змию. Люди и спрашивают, зачем она это делает?

— Да как же, родимые! Ведь незнамо еще, куда попадешь: либо в рай, либо в ад!»

И, конечно же, продолжая тему, заодно откомментируем следующую строку — «С ними я полштофа долбану!». Обильные возлияния в аду тоже связаны с фольклорными мотивами, где солдат предпочитает раю ад, потому что в пекле можно вдоволь пить и курить:

«Ходил он, ходил по райским местам, подошел к святым отцам и спрашивает:

— Не продаст ли кто табаку?

— Какой, служба, табак? Тут рай, царство небесное!

Солдат замолчал. Опять ходил он, ходил по райским местам, подошел в другой раз к святым отцам и спрашивает:

— Не продают ли где близко вина?

— Ах ты, служба-служба! Какое тут вино? Здесь рай, царство небесное.

— Какой тут рай: ни табаку, ни вина! — сказал солдат и ушел вон из раю…

Привели солдата в пекло. Бежит нечистая сила:

— Что угодно, господин служба?

— А что, табак есть? — спрашивает он у нечистой силы.

— Есть, служивой!

— А вино есть?

— И вино есть!

— Подавай всего!

Подали ему нечистые трубку с табаком и полуштоф перцовки. Солдат пьет-гуляет, трубку покуривает и радехонек стал:

— Вот взаправду рай — так рай!»

Строки «Дрын дубовый я достану и чертей калечить стану» тоже связаны с традиционным славянским фольклором — например, в сказке «Солдат избавляет царевну» бравый вояка охаживает железным прутом самого Сатану!