XX. Быстрая и жестокая расправа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XX. Быстрая и жестокая расправа

Мы не знаем, как принцепс узнал о существовании заговора, но констатируем, что он арестовал Гая Аниция Цереала и Секста Папиния и подверг их пыткам. Оба молодых человека происходили из сенаторских семей; Папиний, о котором мы располагаем некоторыми сведениями, был сыном консула при Тиберии, «нового» сенатора, который получил консульское звание в обычном порядке в 36 году. По своему происхождению оба принадлежали к тем, кого можно назвать партией Калигулы. Один из них заговорил. Согласно Диону Кассию, это был Папиний, согласно Тациту, Цереал. Достоверно известно, что этот последний спас свою жизнь, а впоследствии даже стал консулом при Нероне. Тот, кто заговорил, выдал другого юношу, Бетилена Басса, сына всадника, который был прокуратором принцепса. Император приказал арестовать своего Басса и вместе с Папинием высечь розгами. Сенека дает понять, что подобная судьба постигла и некоторых других всадников и сенаторов.

После этого первого превышения власти он решил казнить их ночью, после пиршества, не удосужившись собрать свой совет для суда над ними и сделать это спектаклем для гостей, сенаторов и матрон в садах Агриппы. Чтобы крики боли не травмировали слух гостей, он приказал воткнуть в рот осужденным губки. В ту же ночь он послал центуриона за отцом Басса, всадником Бетиленом Капитоном. После казни сына он взялся за отца. Тот назвал настоящих инициаторов заговора — вольноотпущенник Калигулы Каллист и два преторианских префекта. Точно известно, что Бетилен Капитон был также казнен; говорили, что он оскорбил императора, попросив разрешения закрыть глаза во время казни сына.

Другой сын всадника, известный своей красотой, тоже был предан смерти; говорили, что лысоватый Калигула завидовал его красивой шевелюре, но есть основания считать, что он был замешан в заговоре. Следующим вечером после казни император позвал Пастора, отца казненного, на пиршество вместе с сотней других приглашенных. Пастор вел себя абсолютно хладнокровно, принял благовония и венки и по приглашению императора осушил много чаш с вином. Какова же причина такого поведения, столь не соответствующего пережитому горю? А это потому, говорит нам Сенека, что у него был другой сын, и он также был бы обречен, если бы гость не понравился палачу («О гневе», 2, 33).

Судя по всему, заговор был организован молодыми людьми, мечтавшими убить тирана, который был их товарищем и благодетелем. В этом смысле он очень напоминал заговор, закончившийся убийством Юлия Цезаря. И, может быть, по этой причине Гай начал гонения на философов, наставников молодежи. В начале своего принципата он реабилитировал память Тита Лабиена, Кремуция Корда и Кассия Севера, которые в своих произведениях проявили себя противниками диктатора и восхваляли его убийц. Впоследствии, в 39 году он отправит в ссылку ритора Каррината Секунда, который выступал против тиранов и кончил тем, что умер в нищете в Афинах.

Юлий Кан, в ходе длинной дискуссии с Калигулой, утверждал, что философ должен быть всегда хозяином самому себе; это, вероятно, произошло во время судебного процесса, причины которого нам неизвестны, но император обожал пространно возражать своим противникам. Под конец дискуссии Гай заявил: «Не льсти себя надеждой, я приказал, чтобы тебя казнили». — «Благодарю тебя, великий император», — ответил философ и спокойно ушел домой заниматься своими делами. Через десять дней за ним пришел центурион, чтобы отвести его на казнь. Кан играл с друзьями в игру, напоминающую шашки. Он встал, чтобы последовать за солдатом, сказав ему: «Ты свидетель, что у меня преимущество в одной фигуре» (Сенека, «О спокойствии души», 14). Его друг Рект был казнен через три дня, и философа-стоика Антиоха Селевкийского постигла та же судьба. Любопытно встретить при Калигуле это гонение на философов, обвиненных в заговоре против императора: эта оппозиция была очень активной до конца века, и Нерон, Веспасиан и Домициан ожесточенно боролись с ней.

Гай также не доверял сенатору Сенеке, уже потревоженному во время заговора Гетулика, но он ограничился критикой его таланта знаменитого оратора, сказав, что это всего лишь «песок в извести» и что его длинные тирады годятся только для театра. Будущий министр Нерона затаил жгучую ненависть к нему за его высказывания и страхи, которые он пережил.

Случай с Луцием Юлием Грецином в какой-то степени сходный. Это был «новый» сенатор Тиберия, уроженец Фрежюса в Нарбоннской Галлии и сын всадника, бывшего прокуратором при Августе; его брат также вошел в сенат, не поднявшись выше квестора. Грецин был претором, вероятно, в 37 или в 38 году, так как ему поручили выступить обвинителем против тестя императора, но он отказался. Он особенно известен как специалист по сельскому хозяйству, его сын Агрикола, полководец Веспасиана и тесть Тацита, может быть, поэтому получил свое прозвище. Но Грецин имел также прочную репутацию философа и оправдал ее, высокомерно отказавшись от денег, которые ему предложили два консуляра, видимо, в обмен на некоторые услуги для пышного празднования игр его претуры. При обстоятельствах, которые нам неизвестны, но определенно после 13 июня 40 года, дня рождения его сына, он был казнен по приговору суда.

Создается впечатление, что если Гай и был ответствен за казнь сенаторов и всадников в 40 году, то в общей сложности под влиянием гнева он казнил только Секста Папиния, Бетилена Басса и, может быть, третьего сенатора, имени которого мы не знаем, а также нескольких всадников. Все остальные жертвы предстали перед судом, даже если суд руководствовался желанием императора. В другом случае его вероломство зашло дальше. В качестве гонца в сенат он использует некого Протогена, одного из вольноотпущенников, который, по-видимому, обновлял новыми данными две тетради, которые он называл «Меч» и «Кинжал», где Калигула вел список своих врагов. В присутствии столпившихся в страхе вокруг него сенаторов Протоген обратился к Скрибонию Прокулу: «Как ты смеешь приветствовать меня, ты, питающий такую ненависть к императору?» Это стало сигналом к расправе: остальные сенаторы бросились на несчастного и убили его палочками для письма. Достоверна ли эта сцена, рассказанная Светонием и Дионом Кассием? Сенаторы, конечно, были способны на такую крайность, но едва ли можно представить их разрезающими на куски своего коллегу. Если такая бойня и имела место, это было скорее делом рук нескольких возбужденных людей, когда тело Скрибония Прокула, может быть, просто задушенного палачом, согласно правилам, было выставлено на лестнице Гемоний.

Удивляет, что Калигула не предал смерти ни одного сенатора из знаменитой семьи. Его жертвами были молодые люди, несколько «новых» сенаторов, несколько всадников.

Что касается близких ему людей, возможно, что он подверг пытке актера Апелла, знаменитого своим искусством, простого вольноотпущенника, но он ничего не предпринял против Каллиста, своего главного министра. Он вызвал его, а также двух преторианских префектов, чтобы сообщить им о выдвинутом против них обвинении, и в заключение сказал: «Я один, а вас трое. Я безоружен, тогда как вы вооружены. Если вы меня ненавидите и хотите убить, сделайте это!» (Дион Кассий, 59, 25, 8). Они бросились ему в ноги и уверяли в своей невиновности. Тогда он отослал их, не предприняв никаких мер, возможно, удовлетворенный тем, что дал им это доказательство доверия и выиграл время.

Его поведение в отношении сенаторов было полно контрастов: он простил тоже обвиненного консуляра Помпония Секунда, и когда тот бросился ему в ноги, он протянул ему левую ногу под предлогом, чтобы тот полюбовался жемчужиной, но консуляр был счастлив поцеловать ее и так дешево отделаться. Среди ночи он вызвал на Палатин трех консуляров, трепещущих от страха. Они поднялись на возвышение, которое им указали, и вдруг появился Калигула, одетый в женский плащ и длинную тунику и обутый в сандалии с трещотками. В сопровождении флейты и пения он исполнил танец и так же внезапно исчез (Светоний, Калигула, 54). Возможно, это было проявлением его дружеских отношений, но вряд ли они это поняли.

При всем этом он гневно выговаривал им, что все они были сообщниками Сеяна, что Тиберий был прав, проявив жестокость, что «ни один человек по доброй воле не позволит командовать собой: пока он боится, он уважает того, кто сильнее, если же он думает, что его господин слаб, он мстит ему» (Кассий Дион, 59, 16). Он подхватил хорошо известный девиз Тиберия: «Пусть ненавидят, лишь бы одобряли» в знаменитом стихотворении Эния: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!»

Добавим небольшие обиды, которые можно считать ребяческими, но которые глубоко ранили гордость аристократов: он запретил одному из Манлиев называть себя Торкватом, т.е. «человеком с ожерельем», в память о подвиге предка, но все знали, что он не мог переносить своего прозвища Калигула, «сапожок». Гней Помпей тоже вынужден был отказаться от прозвания Великий, так как этим он слишком напоминал своего предка, противника Юлия Цезаря. Третий должен был отказаться от своей наследственного прозвища Цинциннат — «человек с красивыми кудрями», и шептались, что это было свидетельством зависти лысого принцепса. Его друг Кальпурний Пизон возобновил совместную жизнь со своей женой Ливией Орестиной, которую Калигула в 38 году увел в разгар свадьбы, чтобы сделать ее на несколько недель своей женой. Император отправил их по отдельности в ссылку, но позволил Пизону взять столько рабов, сколько он захочет. Что касается Валерия, консуляра родом из Нарбоннской Галлии, он получил публичное оскорбление: посреди пиршества Калигула окликнул его, чтобы со всеми подробностями рассказать, как он спал с его женой; может быть, это случилось во время декабрьских Сатурналий, когда разрешены любые вольности, но Валерий вынужден был стерпеть это оскорбление. Это создало такую обстановку, что был организован третий заговор.