РАЗОБЛАЧЕНИЕ ОСВЕДОМИТЕЛЕЙ
РАЗОБЛАЧЕНИЕ ОСВЕДОМИТЕЛЕЙ
Вопрос о разоблачении полицейских осведомителей всегда волновал революционные организации, которые создавали свою систему конспирации, затруднявшую работу политической полиции. В революционных партиях создавались партийные комиссии и суды, которые рассматривали поступающую информацию о провокаторах и результаты расследования публиковали на страницах партийной печати. Выпускались также отдельные листовки с портретами и биографией предателей, наиболее одиозные провокаторы в рядах революционных партий после разоблачения уничтожались. Партийные организации и сами пытались засылать своих людей в органы политического сыска. Наиболее успешной была операция по внедрению на службу в III Отделение народовольца Николая Васильевича Клеточникова (1846 — 13 июля 1883 гг.). Сын титулярного советника, архитектора Пензенской казенной палаты Николай Клеточников в 1864 году окончил Пензенскую гимназию и поступил на физико-математический факультет Петербургского университета со второго курса, с которого ушел по состоянию здоровья. В декабре 1878 года он познакомился с редактором «Земли и воли» Николаем Александровичем Морозовым и видным революционером Александром Дмитриевичем Михайловым и предложил свои услуги «для любого террористического акта против правительства и царского рода».
После более близкого знакомства Михайлов предложил Клеточникову устроиться в Третье отделение с целью информирования революционеров о деятельности охранки, так как он имел безупречное прошлое и опыт работы чиновником. 8 марта 1879 года Клеточников был назначен в агентурную часть Третьего отделения чиновником для письма, где проявил себя с лучшей стороны.
После того как Третье отделение было упразднено, а его функции переданы Департаменту полиции, в декабре 1880 года он был назначен младшим помощником делопроизводителя всего Департамента полиции. Позднее в обвинительном акте было отмечено, что Клеточников «был посвящен во все политические розыски, производившиеся не только в С.-Петербурге, но и вообще по всей империи». Ему доверялись сбор, пересылка и хранение секретной информации; он «имел при себе ключи от шкафов с перлюстрацией, от сундучка с бумагами особой секретности и от шкафа с запрещенными книгами».
Революционный центр своевременно узнавал от него о предстоящих арестах революционеров и о предательских показаниях арестованных. Николай Васильевич называл революционному центру имена тех, кто разыскивался полицией, кому грозил обыск, кто включен в списки подозрительных и за кем следят. Благодаря полученной информации «Народная воля» сумела, насколько это было возможно, обезвредить последствия откровенных показаний арестованных террористов — народовольцев А.Ф. Михайлова и Г.Д. Гольденберга[18],[19].
20 апреля 1880 года царь Александр II по представлению М.Т. Лорис-Мешкова пожаловал Клеточникову орден Святого Станислава 3-й степени. Полковник В.А. Гусев, генерал Г.Г. Кириллов и директор Департамента полиции В.К. Плеве после ареста Клеточникова вынуждены были признать, как это отмечено и в обвинительном акте по его делу, что он «в продолжение всей своей службы отличался особенным усердием и пользовался полным доверием начальства»{91}. Клеточников вел особо секретные расчетные книги по выдаче «заработной платы» и наградных агентам сыска. В книгах указывались полностью фамилия, имя и отчество агента, его сыскной стаж и конкретные услуги, которые надлежало просто оплатить или поощрить наградой. Имея дело с таким материалом, Клеточников регулярно называл товарищам имена агентов, их маскировочные клички, приметы и адреса, сообщал, какие задания получает тот или иной агент и что он докладывает начальству. Эти сведения, которые сами по себе имели чрезвычайное, порой спасительное значение для революционной организации, Николай Васильевич дополнял колоритными портретами каждого из агентов, описывал их внешность, характер, привычки. За время работы в полиции Клеточникову удалось получить компрометирующие материалы на 385 человек, из которых 115 являлись постоянными секретными сотрудниками. Революционеры, узнав о секретных сотрудниках в своих рядах, принимали предупредительные меры. Сведения о некоторых агентах, из числа наиболее опасных, они предавали огласке. Так, в первом номере газеты «Народная воля» от 1 октября 1879 года на первой странице было опубликовано следующее объявление: «От Исполнительного комитета. Исполнительный комитет извещает, что Петр Иванович Рачковский (бывший судебный следователь в Пинеге и в настоящее время прикомандированный к министерству юстиции, сотрудник газет «Новости» и «Русский еврей») состоит на жалованье в III Отделении. Его приметы: рост высокий, телосложение довольно плотное, волосы и глаза черные, кожа на лице белая с румянцем, черты крупные, нос довольно толстый и длинный; на вид лет 28—29. Усы густые, черные. Бороду и баки в настоящее время бреет. Исполнительный комитет просит остерегаться шпиона». Подобным же образом были «прорекламированы» агенты Третьего отделения К.И. Веланов, В.М. Воронович, В.А. Швецов и несколько других. Чтобы не навлечь подозрение властей на Клеточникова, революционеры старались не злоупотреблять такими публикациями. Они использовали другой подход: засветившегося агента брали на учет, его остерегались, но за ним устанавливали слежку и, таким образом, иногда выявляли новых осведомителей.
Если осведомитель становился слишком опасным, то революционеры из «Земли и воли» и «Народной воли» его уничтожали. Так был уничтожен агент Третьего отделения Николай Рейн-штейн, петербургский слесарь, член «Северного союза русских рабочих». Рейнштейн выдал организатора «Северного союза» Виктора Обнорского и много других революционеров, провалил московский филиал «Северного союза» и напал на след типографии «Земли и воли», за обнаружение которой правительство назначило приз в 10 тысяч рублей. Выданный революционерам Клеточниковым он был убит по заданию центра «Земли и воли» 26 февраля 1879 года в номере московской гостиницы. Его убийцы Попов, Н.В. Шмеман и другие на трупе оставили записку следующего содержания: «Николай Васильев Рейнштейн, изменник, шпион, осужден и казнен русскими социалистами-революционерами; смерть иудам-предателям!»{92}
Судьбу Рейнштейна разделил и другой предатель — наборщик типографии «Черного передела» Александр Жарков. Он был арестован полицией с полным чемоданом номеров газеты «Народная воля», смалодушничал, вызвался служить Третьему отделению и для начала указал адрес чернопередельческой типографии. Его выпустили из-под ареста, чтобы использовать в качестве провокатора. Однако чернопередельцы, увидев его на воле, заподозрили неладное, так как знали, что Жарков был задержан при перевозке запрещенных газет. Редактор «Черного передела» Осип Аптекман рассказал о своих подозрениях члену Исполнительного комитета «Народной воли» Марии Ошаниной, а та немедленно сообщила о случившемся Клеточникову, который в тот же день узнал о предательстве Жаркова и сообщил детали товарищам. Предательство Жаркова угрожало как «Черному переделу», так и «Народной воле», поскольку Жарков знал не только всех чернопередельцев, их конспиративную квартиру и типографию, но и некоторых народовольцев, с которыми он встречался в квартире Аптекмана. Решено было переменить все известные предателю адреса, а его самого уничтожить. Однако спасти типографию не удалось, по указанию Жаркова она была захвачена жандармами. Жарков спустя неделю был убит М.Ф. Грачевским и другими революционерами. Все, что Клеточников записывал или сообщал на встречах, землевольцы переписывали, а оригиналы уничтожали. Копии записей Клеточникова Морозов уносил в архив «Земли и воли», а затем и «Народной воли», который хранился в квартире писателя Владимира Рафаиловича Зотова, числившегося в Третьем отделении и Департаменте полиции в числе благонамеренных. После ареста Михайлова Клеточников потерял опытного наставника и вскоре попал «ловушку. Его судили на знаменитом процессе 20-ти. «Клеточников ведет себя прекрасно, решительно и достойно, — писал А.Д. Михайлов друзьям на волю в дни суда. — Он говорил спокойно, хотя председатель палачей набрасывался на него зверем. Выставленные им мотивы истинны и честны».
Приговор суда гласил: 10 человек — к смертной казни, 7 к вечной и 3 к двадцатилетней каторге. Клеточников был приговорен к смертной казни. После суда всех приговоренных к смерти заключили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. От смертной казни Клеточникова и его товарищей спасли многочисленные протесты зарубежной общественности. Так, например, Виктор Гюго обратился к правительствам и народам с «Призывом», который был опубликован в газетах Европы и распространялся в списках на французском и русском языках по России. «Цивилизация должна вмешаться! — требовал Гюго. — Сейчас перед нами беспредельная тьма, среди этого мрака десять человеческих существ, из них две женщины обреченные на смерть…» Царь был вынужден уступить: 17 марта 1882 года он заменил девяти смертникам из десяти повешение вечной каторгой. Расстрелян был только Суханов, как офицер, изменивший присяге.
26 марта по Высочайшему повелению Клеточникова и других осужденных перевели из Трубецкого бастиона в еще более зловещий Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В таких условиях Клеточников, который еще на суде был, по словам очевидца, «в последнем градусе чахотки», каким-то чудом прожил больше года, хотя именно его тюремщики мучили со злобным пристрастием. Он крепился, но силы его таяли с каждым днем. Цинга губила и других узников. Все они исхудали так, что ребра показались наружу, ноги распухли, как бревна, гнили десны, вываливались зубы. Тогда Клеточников решил пожертвовать собой, чтобы ценой своей жизни добиться облегчения режима для товарищей. «Мы отговаривали его, — вспоминал Н.А. Морозов, — но он остался тверд». 3 июля 1883 года он начал голодовку. Смотритель равелина на седьмой день голодовки явился к нему в камеру с двумя жандармами и силой накормил Клеточникова грубой тюремной пищей, которая была противопоказана организму больного. После этого Клеточников не прожил и трех дней. Он умер 13 июля 1883 года в страшных муках от воспаления кишечного тракта{93}.
К началу Февральской революции в рядах всех партий оставались тысячи неразоблаченных агентов охранки. Возможно, не так уж случайно и то, что первое, что в марте 1917 года сделали революционеры, — они почему-то бросились уничтожать полицейские картотеки и списки полицейских осведомителей. Ворвавшаяся в помещение Московского охранного отделения толпа ломала шкафы, картотеки, выбрасывала на улицу документы и разжигала костры. Удивительно, что разгромлен был только агентурный отдел, где хранились материалы агентурных сводок и картотека, по которой можно было вычислить осведомителей. Но основная часть материалов все же уцелела.
Для разоблачения осведомителей и рассмотрения их дел Временным правительством была создана специальная комиссия. По мере рассмотрения сохранившихся дел краткие сведения обо всех секретных сотрудниках, установленных на основании архивных документов, публиковались комиссией. Всего с марта по октябрь 1917 года было опубликовано 40 списков, как в виде отдельных брошюр, так и в газете «Вестник Временного правительства».
После Октябрьской революции работа по выявлению секретной агентуры продолжалась и постоянно находилась под жестким контролем ВЧК-ГПУ-ОГПУ. В это время при просмотре архивных дел, кроме осведомителей, стали брать на учет жандармов, филеров, тюремных врачей и врачей, свидетельствовавших смерть узников после казней, священников и лиц, дававших на допросах откровенные показания. Брались на учет также свидетели выступавшие в судах, служащие военной контрразведки, почтовые чиновники, занимавшиеся перлюстрацией писем, лица, заподозренные в шпионаже, члены черносотенных организаций, то есть все категории лиц, которыми интересовались органы. По свидетельству 3. И. Перегудовой, активная работа по выявлению бывших сотрудников Охранного отделения велась вплоть до 1941 года{94}.
Большую работу по выявлению секретной агентуры в партийных рядах провел русский публицист и издатель, дворянин Уфимской губернии Бурцев Владимир Львович (1862—1942, Париж), заслуживший за свои разоблачения секретных сотрудников Департамента полиции прозвище «Шерлока Холмса русской революции».
Известны имена многих видных секретных сотрудников, разоблаченных им еще до революции. Среди них Азеф, Геккельман-Ландезен-Гартинг, Жученко-Гернгросс, Бряндинский, Житомирский и другие, действовавшие в среде социал-демократического движения{95}.
Еще в 1908 году В.Л. Бурцев опубликовал в парижском издании журнала «Былое» (№ 7—10) перечень шпионов из записок Клеточникова. Четверть века спустя в сборнике документов из архива «Земли и воли» и «Народной воли» были напечатаны знаменитые «Тетради Клеточникова», то есть записи его агентурных наблюдений с марта по июль 1879 года, а также замечания по материалам Третьего отделения за 1876—1877 годы.
После Февральской революции Бурцев участвовал в разборке уцелевших материалов Охранного отделения и стал издавать журнал «Былое», субсидируемый Временным правительством.
После июльских событий он выступил с резкой критикой большевиков. В статье «Или мы, или немцы и те, кто с ними» («Русская Воля» от 7 июля 1917 г.) Бурцев привел список 12 наиболее вредных, с его точки зрения, лиц. В этот список он включил В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, Л.Б. Каменева, Г.Е. Зиновьева, А.М. Коллонтай, Ю.М. Стеклова, Д.Б. Рязанова, М.Ю. Козловского, А.В. Луначарского, С.Г. Рошаля, Х.Г. Раковского и М. Горького. Включение в этот список «великого пролетарского писателя» вызвало его резко отрицательный ответ в газете «Новая Жизнь». Бурцев ответил статьей «Не защищайте М. Горького!», в которой вновь обвинил писателя в покровительстве большевикам. Бурцев также связывал большевиков с немецкой агентурой, впервые опубликовав в газете «Общее дело» список 195 эмигрантов, вернувшихся в Россию через Германию. За публикацию секретных материалов о деле генерала Л.Г. Корнилова (так называемом «Корниловском мятеже») газета «Общее Дело» была запрещена Временным правительством.
Новая газета Бурцева «Наше общее дело» (25 октября 1917 года, № 1) оказалась единственным печатным органом, критиковавшим большевиков. В газете был опубликован призыв: «Граждане! Спасайте Россию!»
В ночь на 26 октября по приказу Троцкого Бурцев был арестован и заключен сначала в Кресты, а затем в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. 18 февраля 1918 года он был освобожден по распоряжению наркома юстиции левого эсера И.З. Штейнберга; эмигрировал сначала в Финляндию, затем во Францию, где возобновил в Париже издание газеты «Общее дело».
В 1920 году Бурцев дал показания следователю Н.А. Соколову по делу об убийстве царя и его семьи. Он, в частности, показал: «Совершенно определенно заявляю Вам, что самый переворот 25 октября 1917 года, свергнувший власть Временного правительства и установивший власть Советов, был совершен немцами через их агентов, на их деньги и по их указаниям. Собственная позиция немцев в этом вопросе совершенно ясна. Не боясь сами развития у себя “русского большевизма” благодаря их высокому общему культурному уровню, немцы прибегли в 1917 году к этому средству, как к способу развала России, выводя ее из рядов борющихся с ними врагов. Такова была в тот момент их ближайшая задача. Существовали, конечно, у них при этом и другие цели, но уже более отдаленные: прежде всего, захват территории России, богатой материальными и природными ресурсами, для возможности продолжения борьбы с Западом»[20].
В начале 30-х годов Бурцев был одним из организаторов и членом президиума Русского национального комитета антисоветской направленности, соредактором журнала «Борьба за Россию». В 30-е годы печатал антифашистские статьи и боролся с антисемитизмом. В последние годы жизни сильно нуждался и умер в больнице от заражения крови.
Из воспоминаний дочери А.И. Куприна периода германской оккупации Парижа: «…Бурцев …продолжал неутомимо ходить по опустевшему, запуганному городу, волновался, спорил и доказывал, что Россия победит…» Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Информацию о секретных сотрудниках Бурцев получал от бывших весьма осведомленных сотрудников царского сыска А.А. Лопухина, Л.П. Меньшикова, М.Е. Бакая и некоторых других.
Так разоблачение Азефа в 1908 году произошло, когда подозрения В.Л. Бурцева о его провокаторстве подтвердил бывший директор Департамента полиции Лопухин. Известный юрист, судебный и административный деятель Алексей Александрович Лопухин (1864—1928 гг.) принадлежал к древнему дворянскому роду, к тому же из которого была и первая жена Петра I Евдокия Лопухина. В 1902—1905 годах он был Директором Департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи. По его словам, он принял эту должность потому, что предполагались реформы полиции. Сам он желал искоренить провокаторство как метод работы полиции, и в этом с ним был согласен тогдашний министр внутренних дел Плеве, который также отвергал внедрение провокаторов в революционную среду, считая, что от них больше вреда, чем пользы.
Раскрывая Азефа, Лопухин знал, на что идет. Лидеры эсеров благодарили его за оказанную услугу, на что Лопухин сухо ответил: «Не стоит. Я руковожусь соображениями общечеловеческого свойства и потому мои действия не следует рассматривать как услугу партии социалистов-революционеров…»{96}
В январе 1909 года ЦК ПСР обнародовал свой отчет по делу Азефа, и как ни старались авторы отчета вывести из-под удара Лопухина, у правительства не было сомнений в том, кто был главным источником информации. Лопухин был арестован по обвинению в государственной измене (выдаче государственной тайны), посажен в «Кресты» и в апреле 1909 года предстал перед судом. За процессом следила вся страна. Интерес к нему подогревался тем, что буквально накануне, в феврале 1909 года, Государственная дума сделала запрос премьер-министру по поводу Азефа и использования осведомителей в рядах политических партий. В качестве свидетелей на процессе выступили высокопоставленные чиновники Министерства внутренних дел, стремившиеся доказать, что ни к каким громким терактам разоблаченный Азеф не был причастен. Процесс закончился отставкой ряда полицейских чиновников и осуждением Лопухина к 5 годам каторжных работ с лишением всех прав состояния[21]. Сенат заменил Лопухину каторгу ссылкой в Минусинск. В 1911 году он был частично помилован, в 1912 году ему было разрешено поселиться в Москве, где он занимался адвокатской практикой, а позже стал вице-директором Торгового сибирского банка. После Октябрьской революции Лопухин некоторое время оставался в России. Новая власть претензий к нему не имела, но в 1920 году он эмигрировал. Умер Лопухин 1 марта 1928 года в Париже от сердечного приступа.
Большой вклад в разоблачение осведомителей охранки внесли Л.П. Меньшиков и М.Е. Бакай. Известный деятель российского политического сыска и публицист Леонид Петрович Меньшиков (1869 —1932 гг.) в молодости был членом народовольческого кружка. В феврале 1887 года он был арестован, сделал признательные показания и согласился стать осведомителем охранки. В сентябре 1887 года он поступил на службу в Московское охранное отделение в качестве агента наружного наблюдения (филера), а затем «по болезни» был переведен письмоводителем канцелярии. Работая в полиции, Меньшиков под псевдонимом Иванов писал статьи, разоблачающие заграничную агентуру департамента полиции России. В 1907 году он вышел в отставку и поселился в Финляндии, куда вывез свой архив, а в 1909 году эмигрировал во Францию, установил связь с Бурцевым и продолжил работу по раскрытию «провокаторов». Руководителям запрещенных российских политических партий им была предоставлена информация о «провокаторской» и осведомительской деятельности 292 человек, из них 90 социал-демократов, 34 бундовца, 28 эсеров, 75 польских революционеров, 45 кавказцев и 20 финнов{97}.
Всего Меньшиковым было выявлено около 2000 «провокаторов» и агентов полиции в разных политических партиях. В частности, он разоблачил брата члена партии «Народная воля» Сергея Дегаева, Владимира Дегаева; члена армянской партии «Дашнакцутюн» брата влиятельного общественного деятеля, редактора газеты «НордДар» С.С. Спандарьяна; активного члена партии «Бунд» И.М. Каплинского; члена ЦК РСДРП, большевика Я.А. Житомирского; близких к социал-демократам А.Е. Серебрякову и О.Ф. Путяту-Руссиновскую; членов партии социалистов-революционеров Е.Ф. Азефа, Н.Ю. Татарова и З.Ф. Гернгросс-Жученко; вошедшего в доверие к социалистам издателя А.М. Еваленко. Разоблачение агентов полиции Меньщиков осуществлял как через личную передачу информации представителям партий, так и через журналистов — «охотников за провокаторами». Позднее он публиковал сведения о «провокаторах» сам в своих статьях и книгах.
После октября 1917 года Меньщиков начал сотрудничать с новой властью, участвовал в качестве эксперта в работе комиссии по разбору архивов бывшей заграничной агентуры Департамента полиции. Продал в Русский заграничный исторический архив (РЗИА) в Праге часть документов из своего архива, а другую часть документов и свою большую библиотеку революционной нелегальной литературы (1547 изданий и 1449 воззваний и листовок) продал в Институт Ленина в Москве за символическую сумму в 10 000 франков (130—150 долларов США).
Умер Меньщиков в парижском госпитале «Бруссэ», похоронен на кладбище Тие в предместье Парижа[22]. Участником революционного движения, а затем сотрудником Департамента полиции и публицистом был и Михаил Ефремович (Ефимович) Бакай (1886 — после 1932 г.)
По образованию фельдшер Бакай участвовал в революционном движении в Екатеринославской губернии (Украина). Завербован в осведомители полиции в 1900 году, когда проходил по делу социал-демократической газеты «Южный рабочий» и выдал эсеровскую типографию. Начал службу в охранке в 1902 году под руководством С.В. Зубатова, чиновником по особым поручениям при «отделении по охранению порядка и общественной безопасности» Варшавского охранного отделения, затем — помощником начальника Варшавского охранного отделения. В 1906 году он связался с В.Л. Бурцевым и стал выдавать «провокаторов» среди членов революционных организаций. Основной причиной, которая заставила его пойти на такой шаг, по его словам, стали провокационные методы работы охранного отделения[23].
В январе 1907 года Бакай вышел в отставку и стал писать для депутатов II Государственной думы записку-воспоминания о «провокаторах». Однако дописать не успел и 1 апреля 1907 года был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Как бывший чиновник полиции он был обвинен в выдаче государственной тайны, покушении на жизнь агентов Департамента полиции и в должностных преступлениях. По приговору суда он был выслан в Сибирь в Туруханский край (с. Обдорск) на 3 месяца. При пересадке в Тюмени бежал в Финляндию, а затем во Францию и начал публиковать свои разоблачения в журнале «Былое» у Владимира Бурцева. В «Былом» были напечатаны его статьи: «О черных кабинетах в России» (№ 7, 1908 г.); «Провокаторы и провокация» (№ 8,1908 г.); «Правительство и провокация» и «Азеф, Столыпин, провокация» (№ 9—10,1909 г.); «Еще о провокации и провокаторах» (№ 11-12, 1909 г.).
В нелегальной заграничной газете «Революционная Мысль» (№№ 1—3) Бакаев опубликовал список более чем из 135 имен «шпиков» и «провокаторов». Несколько разоблачающих статей было напечатано им и в иностранной прессе. Позднее окончил институт и работал в Конго. Далее его следы теряются{98}.