ГЛАВА XIV. Период политического равновесия

ГЛАВА XIV. Период политического равновесия

Во времена Дария и Ксеркса Спарта была единственной великой державой Греции; никто не пытался оспаривать у нее предводительство в борьбе с персами, и даже на море афиняне добровольно подчинились ее начальству, несмотря на превосходство своего флота. Это положение вещей изме­нилось со времени основания Делосского союза. Спарта скоро заметила, какую большую ошибку она сделала, отка­завшись от дальнейшего участия в Персидской войне, а вме­сте с тем и от господства на море; и по крайней мере одна партия настойчиво требовала, чтобы Спарта исправила свою ошибку, пока еще не поздно. Удобный случай для этого представился в ту минуту, когда могущественный Фасос восстал против Афин и обратился за помощью к Спарте. Действительно, есть известие, что спартанцы готовились уже двинуть войско в Аттику, когда восстание илотов при­нудило их употребить все силы на защиту своей собственной страны.

Таким образом, до поры до времени мир между обоими передовыми государствами Греции оставался ненарушен­ным; мы видели, что афиняне отправили даже войско против засевших в Итоме мессенцев, и только оскорбление, которое нанесли им спартанцы, отослав обратно их вспомогательный отряд, заставило Афины изменить свою политику. Крайняя демократическая партия, в руки которой перешло теперь управление государством (см. выше, с.370), объявила рас­торгнутым союз со Спартой, заключенный во время Персид­ских войн, и вместо того вступила в союз с заклятыми вра­гами Спарты, аргосцами. К Афинам и Аргосу вскоре примк­нула и Фессалия, где еще жива была память о походе Леотихида.

От слов тотчас перешли к делу. Между Мегарой и Ко­ринфом, которые оба были в союзе со Спартой, из-за погра­ничных споров вспыхнула война; так как Спарта не хотела или не могла подать помощь Мегаре, то последняя отложи­лась от Пелопоннесского союза и обратилась к Афинам, с которыми ее связывала не только общность демократическо­го устройства, но и экономические интересы. Аттические гарнизоны заняли главный город области и порт Паги на Ко­ринфском заливе; сам город, отстоявший от моря приблизи­тельно на lV₂ км, был соединен со своей гаванью Нисеей двумя рядами укреплений, чем предотвращена была опас­ность быть запертым с суши.

Таким образом, война между Коринфом и Мегарой пре­вратилась в войну между Коринфом и Афинами. Коринф заключил союз с городами арголидского побережья, Эпидавром, Гермионой и Галикою. Попытка афинян высадиться в области Талики на южной оконечности Арголиды была отбита; зато афиняне одержали морскую победу при не­большом острове Кекрифалия вблизи Эпидавра. Теперь на сторону Коринфа перешла и Эгина, старая соперница Афин. Однако, несмотря на испытанное морское искусство эгинетов и хотя 200 триер Афин и их союзников были заняты в Египте борьбой с персами, — афиняне и на этот раз одержа­ли верх. Неподалеку от Эгины пелопоннесский флот был разбит наголову и победителям досталось 70 триер; с этого дня значение Эгины как морской державы падает. Афиняне тотчас же отправили войско на остров и осадили его столи­цу. Коринфяне, которые попытались отвлечь их набегом в Мегариду, были отбиты с большим уроном (458

Спарта не могла долее оставаться безучастной зритель­ницей афинских побед. Итома все еще держалась; но мятеж­ники были уже настолько ослаблены, что, по крайней мере, часть пелопоннесских сил можно было употребить на какое-нибудь другое предприятие. В 457 г. около половины союз­ной армии — 11 тыс. 500 тяжеловооруженных — двинулось в Среднюю Грецию. Команду вручили брату Павсания, Никомеду, который был в это время регентом за своего мало­летнего племянника, сына Павсания, Плистоанакта, только что сменившего на престоле Агиадов своего двоюродного брата, Плистарха. Пока мессенское восстание не было окон­чательно подавлено, Спарта хотела избегнуть открытой вой­ны с Афинами; поэтому предлогом для вторжения в Сред­нюю Грецию была выставлена распря между дорийцами, жившими в долине Кефиса, и фокейцами. Дориду удалось отстоять без единой битвы, потому что фокейцы были слиш­ком слабы, чтобы противостоять такой армии. Теперь стали обнаруживаться истинные цели спартанской политики. Никомед перешел беотийскую границу и стал лагерем близ Фив, которые встретили его с открытыми объятиями. Он на­ходился в сношениях с представителями олигархической партии в Афинах и ждал повода для набега.

Афиняне поняли опасность и решили предупредить ее. Все гражданское ополчение было призвано к оружию, из Аргоса, Фессалии и городов морского союза были вытребо­ваны вспомогательные отряды. Несмотря на то, что значи­тельная часть аттических сил находилась в Египте и на Эги­не, образовалось войско в 14 тыс. гоплитов, по количеству почти равное соединенной армии пелопоннесцев и фиванцев. Афиняне решили действовать наступательно. Враги встретились между Танагрой и Фивами; здесь афиняне и ла­кедемоняне впервые померились силами в открытом поле. Битва была очень кровопролитна, и победа осталась за пелопоннесцами, — как говорили афиняне — вследствие измены фессалийской конницы, которая во время сражения перешла на сторону врагов. Однако побежденным удалось отступить из Беотии без больших потерь, а сами пелопоннесцы были настолько ослаблены, что Никомед не решился вторгнуться в Аттику. Афинские олигархи тщетно ждали обещанной по­мощи. Победители удовольствовались тем, что принудили областные города Беотии возобновить свой союз с Фивами, расторгнутый двадцать лет назад, после битвы при Платеях. При этом имелось в виду создать противовес для Афин, ко­торый впредь мешал бы последним действовать наступа­тельно против Пелопоннеса. Отсюда Никомед двинулся на юг через Мегариду и проходы Герании; отрезать ему отсту­пление афиняне не решились.

Таким образом, Средняя Греция была снова предостав­лена самой себе, и Афины не замедлили воспользоваться удобным моментом. Как только разбитое при Танагре вой­ско оправилось, афиняне, под предводительством Миронида, снова перешли беотийскую границу. Основанный недавно союз не был в состоянии собственными силами выдержать натиск, против которого только с трудом устояли пелопоннесцы. При Энофитах афиняне наголову разбили беотийское союзное войско, на 62-й день после битвы при Танагре. По­следствием этого удара было распадение союза. За Фивами снова осталась только их собственная область, а все осталь­ные города Беотии вступили в тесный союз с Афинами; их примеру последовали Фокида и Опунтская Локрида, первая — добровольно, вторая — по принуждению. Таким образом, вся область от Истма до Фермопил, за исключением одних только Фив, подчинилась афинской гегемонии. Зато попытка овладеть и Фессалией, сделанная афинянами в следующем году, осталась безуспешной.

Другим последствием битвы при Энофитах была капи­туляция Эгины, осада которой не была прервана, несмотря на опасность, угрожавшую самой Аттике. Условия сдачи были очень тяжелы: Эгина принуждена была выдать афиня­нам свой военный флот, срыть стены и вступить в морской союз, причем обязывалась вносить ежегодно по 30 талантов, сколько не платил в это время ни один из городов союза. Со­седний Трезен также перешел теперь на сторону афинян.

Около этого же времени было исполнено громадное предприятие, которое должно было завершить оборонитель­ную систему Афин: город был соединен со своими гаванями двойной линией укреплений. Это была грандирзная по­стройка, какой до тех пор не существовало в Греции; доста­точно сказать, что расстояние от Афин до Пирея было равно сорока, до Фалер 35 стадиям, т.е. в первом случае 7-ми, во втором 6 км. Теперь Афинам при всяких обстоятельствах было обеспечено сообщение с морем, хотя бы в Аттику вторгся сильнейший неприятель; в этом случае уже не при­шлось бы покидать город и искать убежища в Пирее — от­чаянное средство, к которому думал прибегнуть еще Феми­стокл.

Впрочем, опасность неприятельского нашествия каза­лась пока надолго отсроченной. Напротив, теперь сами афи­няне, получив благодаря падению Эгины и завоеванию Бео­тии полную свободу действий, решили перейти в наступле­ние. Под начальством Толмида был отправлен флот к бере­гам Лаконии, очевидно, с целью отвлечь внимание спартан­цев от мессенцев, которые все еще держались на высотах Итомы. Действительно, Толмиду удалось разрушить спар­танский арсенал в Гифее и овладеть Метоной на мессенском берегу, однако, когда явились спартанцы, Метону пришлось оставить. Таким образом, главная цель похода не была дос­тигнута. Толмид предоставил мессенцев их собственной участи и обратился в Этолию, где овладел коринфской коло­нией Халкидой и сильным Навпактом в области озольских локрийцев (456 или 455 г.). Около этого же времени примк­нула к Афинам и Ахея.

Дольше мессенцы не могли держаться на Итоме; после десятилетнего сопротивления всем военным силам Спарты они капитулировали в 455 г. на условии свободного пропус­ка. Афиняне отвели им места для поселения в только что завоеванном Навпакте. Чтобы упрочить афинское влияние в этих областях, Перикл в следующем году (454) предпринял из Паг в Мегариде экспедицию по Коринфскому заливу и осадил крепкие Эниады, расположенные среди болот у устья Ахелоя; но город оказал мужественное сопротивление, и Пе­рикл принужден был уйти ни с чем.

Между тем Персидская война шла своим порядком. Ра­дикальная демократия, сменившая Кимона в правлении го­сударством, была не менее убеждена в необходимости энер­гичной наступательной войны против персидского царя, чем сам Кимон. И как раз в то время, когда в Афинах совершался политический переворот, представился для этого необыкно­венно благоприятный случай. В 465 г. умер Ксеркс, и его сыну Артаксерксу I только после долгих неурядиц удалось упрочить за собой престол. В это время, как некогда после смерти Дария, в Египте вспыхнуло восстание (463 г.). Во главе движения стал ливиец Инар, князь Марей (вблизи позднейшей Александрии). Сатрап Ахемен, дядя царя, по­терпел сильное поражение при Папремиде, в западной части Дельты, и сам пал в битве. Нижний Египет был освобожден от персидского владычества; но Инар хорошо понимал, что только в союзе с Афинами он мог надеяться удержать за со­бой страну и совершенно очистить ее от персов. В это время 200 триер афинян и их союзников стояли на якоре близ Кип­ра; по приглашению египетского царя этот флот вошел в Нил (около 460 г.) и очистил реку от персидских кораблей. Затем была занята столица государства, Мемфис; только в сильно укрепленной цитадели, в „белом замке", еще держа­лись остатки неприятельской армии.

Теперь Артаксеркс I сделал попытку побудить лакеде­монян к войне с Афинами; но хотя его посол Мегабиз не жа­лел денег, Спарта не решилась вступить в союз с националь­ным врагом. Между тем было снаряжено новое персидское войско под начальством Мегабиза, сына того Зопира, кото­рому Дарий был обязан завоеванием Вавилона; и на этот раз счастье оказалось более благоприятным. Египтяне и их гре­ческие союзники были разбиты в открытом поле (456 г.), Мемфисская крепость освобождена, греки заперты на ниль­ском острове Просопитид в западной части Дельты и после восемнадцатимесячной осады принуждены к сдаче (весной 454 г.). Только жалкие остатки войска спаслись в Ливию и через Кирену вернулись в отечество. Вспомогательный флот в 50 триер, посланный из Кипра, пришел слишком поздно и сам большею частью попал в руки победителей. Царь Инар был взят в плен и распят; Египет снова покорился персид­скому царю.

Такого поражения еще никогда не терпела ни одна греческая армия; неудивительно, что оно произвело глубокое впечатление на весь греческий мир. До сих пор Персидская война была непрерывным рядом побед; теперь, казалось, Греции грозила опасность снова потерять все то, что было добыто ценой стольких усилий. В первую минуту смятения собрание афинских союзников, по предложению Самоса, решило перенести союзную казну с открытого Делоса в Афинский Акрополь. Сами афиняне поспешили вернуть из изгнания Кимона; это был не только испытанный полково­дец, который не потерпел ни одного поражения от персов, но и единственный человек, который мог устроить мир со Спартой, в чем Афины теперь так сильно нуждались ввиду грозной опасности с Востока.

Страх перед персами подействовал и на Спарту. Воен­ные действия против Афин были прекращены, и Кимону удалось, наконец, добиться перемирия на пять лет (451 г.). Этим Спарта показала, что она вовсе не склонна признать современное положение дел в Греции окончательным, но хочет дать Афинам время отразить персидское нашествие. Оставляя за собой, таким образом, свободу действий по от­ношению к Афинам, Спарта заключила в то же время три­дцатилетний мир с Аргосом, чем разрушила коалицию, с ко­торою ей приходилось бороться в последние годы. Так доро­го обошлось Афинам перемирие.

Однако Греция не подверглась персидскому нашествию. Даже Египет был еще не вполне покорен; мятежники еще держались на ливийской границе под предводительством Псамметиха, сына Инара, и в болотах у берегов Дельты — под начальством Амиртея. Греческие города на Кипре также отказывались признать персидское владычество. Таким об­разом, войско и флот великого царя были пока заняты на Востоке; но Кимон лучше всякого другого понимал, что не­обходимо приложить все усилия, чтобы не дать персам ов­ладеть этими передовыми постами греческого мира. Как только перемирие со Спартой окончательно вошло в силу, он двинулся к Кипру с флотом в 200 триер. Здесь, при осаде финикийского города Кития, он заболел и умер. Между тем с восточной стороны подошел к острову персидский флот и высадил на берег сильный отряд войска. Узнав об этом, афиняне сняли осаду Кития и двинулись морем навстречу неприятелю. У кипрского Саламина произошла последняя битва Персидской войны, и снова победа, как на море, так и на суше, осталась за греками. По размерам и важности, эта победа была почти равна эвримедонтской; афиняне захвати­ли 100 неприятельских кораблей, отомстили за поражение в Египте и блистательно доказали, что Афины все еще явля­ются первой морской державой мира.

Но войны с варварами они не продолжали. Со смертью Кимона управление государством снова перешло в руки Перикла, а он держался того взгляда, что Афины нуждаются прежде всего в спокойствии, которое дало бы им возмож­ность собраться с силами для неизбежной войны с пелопоннесцами. Войны последних лет до крайней степени истощи­ли военные силы государства. Случайно сохранившийся список павших в битве граждан одной из десяти фил, на ко­торые делилось население Аттики, от 458 г., когда афиияне воевали при Мегаре, Эгине и в Египте, содержит 177 имен; если потери остальных фил были так же велики, то один этот год обошелся государству в 1700 человек, тогда как общее число мужчин, способных нести оружие, едва ли пре­вышало 25—30 тыс.

Еще значительнее были, вероятно, потери, понесенные афинянами при Танагре и в египетской экспедиции; и не­смотря на все эти жертвы, египетский поход окончился пол­ной неудачей. Было ясно, что Афины не в состоянии вести войну одновременно на два фронта — против Пелопоннеса и Персии, и перед этим фактом должны были умолкнуть все другие соображения. Перикл отозвал флот от Кипра и всту­пил в переговоры с персидским царем.

Привели ли эти переговоры к формальному миру между Афинами и Персией, это открытый и, в сущности, праздный вопрос. Во всяком случае враждебные действия между обеими державами с этих пор прекращаются. Афины отка­зываются от попыток отнять у персидского царя Кипр и Еги­пет, а царь не оспаривает у Афин верховной власти над гре­ческими городами азиатского побережья. В течение бли­жайших пятидесяти лет ни один персидский флот не входил в Эгейское море.

Опасения Перикла насчет новых осложнений в Греции после окончания пятилетнего перемирия были вполне оп­равданы событиями. Движение началось среди самих членов Афинского союза. То обстоятельство, что после победы при Энофитах афинянам не удалось подчинить своему влиянию и Фивы, оказалось роковым для Афин. Фивы представляли собой неприятельскую область внутри Афинского союза и естественный центр для всех элементов, стремившихся к ниспровержению существующего порядка. И Фивы были тем опаснее, что демократия, установившаяся здесь со вре­мени Персидских войн, вследствие битвы при Энофитах, пала и ее место заняла олигархия; таким образом, было уст­ранено последнее препятствие к союзу между Фивами и олигархами, изгнанными из беотийских и эвбейских демо­кратий. Пока продолжалось перемирие между Афинами и Спартой, все оставалось спокойным; но как только его срок окончился, немедленно начались военные действия. Изгнан­ники заняли Херонею и Орхомен (446 г. до Р.Х.); афинское войско под начальством Толмида, которое тотчас же вступи­ло в Беотию, овладело Херонеей, но от Орхомена было от­бито и на обратном пути совершенно уничтожено в битве при Коронее у Копаидского озера. Сам Толмид пал; чтобы выкупить многочисленных пленных афинян, принуждены были очистить всю Беотию. Теперь повсюду был введен олигархический образ правления и возобновлен старый союз с Фивами; только Платеи остались верны Афинскому союзу. Локрида и Фокида также отпали от Афин.

Отпадение Беотии было сигналом для восстания Эвбеи и Мегары; афинские гарнизоны удержались только в порто­вых городах Нисее и Пагах. И в эту минуту, когда перемирие только что окончилось, пелопоннесское союзное войско, под предводительством молодого царя Плейстоанакса, при кото­ром, в качестве военного советника, находился опытный военачальник Клеандрид, двинулось через Истм, и перейдя границы Аттики, проникло до Элевсина. Ввиду неприятеля Перикл с гражданским ополчением Аттики занял горные высоты, отделяющие Элевсинскую равнину от Афинской. До битвы дело не дошло, потому что Перикл был готов ку­пить мир хотя бы ценою тяжких жертв. Афины отказались от Мегары и от всех своих владений в Пелопоннесе: Ахея и Трезен были отпущены из Афинского союза, Нисея и Паги очищены от гарнизонов; за это пелопоннесцы признали мор­скую гегемонию Афин. На этих условиях был несколько позже заключен тридцатилетний мир между Афинами и Спартой (зимой 446—445 гг.).

Таким образом, хотя и дорогой ценою, непосредствен­ная опасность была предотвращена. Перикл мог теперь об­ратиться против Эвбеи, и во главе 5000 гоплитов он без большого труда принудил ее к повиновению; остров был жестоко наказан за свою измену. Жители Гитеи были изгна­ны, и область роздана аттическим переселенцам; остальные общины, правда, остались на своих местах, но также прину­ждены были уступить значительную часть своей земли и были поставлены в полную зависимость от Афин.

Если положение Перикла было поколеблено уже еги­петской катастрофой, то теперь оно пошатнулось еще гораз­до сильнее: по его вине Афины утратили свое влияние на греческом материке. Противная партия не замедлила извлечь выгоду из этого обстоятельства. Во главе оппозиции стоял теперь, после смерти Кимона, его родственник Фукидид, сын Мелесия из Алопеки, происходивший из знатной семьи, превосходный оратор и — что, как известно, нечасто встре­чалось между государственными людьми Греции — человек, личная безукоризненность которого признавалась всеми, — по свидетельству Платона и Аристотеля, один из лучших граждан, которых произвели Афины. Правда, лишенный ореола военной славы, он не мог заменить своей партии Ки­мона; но при современном положении вещей и Фукидид был для Перикла чрезвычайно опасным противником.

Однако большинство населения Аттики не поддалось реакции. Весной 445 г. Фукидид подвергся остракизму; те­перь Перикл не имел соперников в управлении государст­вом. Из года в год его избирали стратегом; в Совете и На­родном собрании его слово было законом. Таким могущест­вом не пользовался ни один афинский гражданин со времен Гиппия, и оппозиция не замедлила провести параллель меж­ду ними. Это была, как говорит историк Фукидид, „...демократия только по имени, — в действительности же Перикл правил государством самовластно" Но эта власть основывалась исключительно на добровольном подчинении граждан. Для тирании Периклу недоставало преданного ему лично войска; поэтому, когда он потерял доверие народа, достаточно было одного голосования, чтобы свергнуть его с высоты величия.

При том глубоком мире, который — впервые после по­хода Ксеркса — господствовал теперь повсюду, Перикл мог посвятить все свое внимание укреплению морского союза. Если последний первоначально представлял собой основан­ную на добровольном соглашении федерацию вполне само­стоятельных государств для совместной защиты против пер­сов, то уже вскоре самый ход событий должен был усилить значение руководящей державы. Было естественно, что у мятежных членов союза — у Наксоса, Фасоса, Халкиды, Эретрии — после их усмирения отнимали возможность по­вторить восстание. Они должны были выдать свои военные корабли, срыть свои стены и вместо военных отрядов, кото­рые они до сих пор поставляли, вносить дань в союзную казну. Если в таком городе господствовала олигархия, она заменялась теперь демократическим образом правления.

Обыкновенно он лишался и известной части своей зем­ли, которую часто раздавали гражданам Аттики. В особенно тяжелых случаях изгоняли все население возмутившегося города; впервые так поступил Перикл с Гестиеей, а во время Пелопоннесской войны эта мера применялась очень часто. Изгнанное население заменялось аттическими гражданами, которые для заведования местными делами составляли от­дельную общину, но во всех остальных отношениях по-прежнему принадлежали к Афинскому государству. Точно так же поступали иногда и при завоевании областей, ранее не принадлежавших к союзу, например, после покорения Кимоном Скироса; уже во время восстания ионийцев вар­варское туземное население Лемноса и Имброса было изгна­но и замещено афинскими поселенцами. Эти „клерухии" яв­лялись, конечно, самыми надежными опорными пунктами афинского владычества.

Но и кроме восстаний, было немало поводов для вмеша­тельства руководящей державы во внутренние дела союзных городов. При частых неисправностях в уплате дани прихо­дилось взыскивать ее в исполнительном порядке; для этой цели Афины держали на Эгейском поре постоянные эскад­ры. При столкновениях союзных государств между собой, равно как и при партийных раздорах внутри отдельных го­родов, Афины являлись естественным посредником, и сла­бая сторона действительно почти всегда обращалась к ним с просьбой о помощи или вмешательстве. Для поддержания внутреннего порядка Афинам в таких случаях нередко при­ходилось посылать в союзные города военные отряды, и на­чальник гарнизона приобретал, конечно, руководящее влия­ние на внутренние дела города; впрочем, в большинстве случаев Афины довольствовались посылкой гражданских комиссаров.

Но главным образом вмешательство Афин вызывалось несовершенством судебных порядков. Если мы вспомним, в каком положении находилось судопроизводство в самих Афинах, то нам легко будет составить себе представление о характере юрисдикции в средних и небольших городах сою­за, из которых лишь немногие насчитывали 10 тыс. жителей. Судопроизводство неизбежно должно было обращаться в орудие личных и политических интересов, и, следовательно, повсюду, где управление находилось в руках враждебной Афинам партии, друзья Афин были беззащитны против про­извола своих противников. Чтобы положить конец этим бес­порядкам, существовало при тогдашних условиях только одно средство: лишение союзных государств права высшей уголовной юрисдикции и передача всех процессов этого ро­да на суд афинских присяжных. Впервые эта мера была при­менена к некоторым отпавшим союзным городам, как, на­пример, к Халкиде, после усмирения Эвбеи в 446 г., но по­степенно принудительная юрисдикция была распространена на большую часть союзных государств. Так как афинские присяжные руководились, конечно, аттическими законами, то эта мера привела прежде всего к объединению большей части союза в отношении уголовного права, но и помимо этого успеха, решение чужих судей — по крайней мере там, где не были замешаны в дело политические интересы Афин — без сомнения, гораздо вернее обеспечивало справедли­вость приговора, чем суд сограждан. Правда, судебные из­держки союзников сделались благодаря этому очень велики: тяжущиеся принуждены были совершать далекое путешест­вие в Афины и здесь, ввиду огромного накопления дел в су­дах, ждать решения иногда по целым месяцам. И если мы

вспомним, как смотрели на народные суды образованные люди в самих Афинах, то мы легко поймем, какие чувства должна была возбуждать в союзниках принудительная юрисдикция этих судов.

Чем больше государств приходило, таким образом, в за­висимость от Афин, тем ничтожнее должно было становить­ся значение союзнического совета; с того времени, как казна была перенесена в Афинский Акрополь, собрания союзни­ков происходили все реже и реже и, наконец, прекратились совсем. Теперь Афины управляли делами союза совершенно по своему произволу; вопросы о войне и мире решались в Афинском народном собрании, и его постановления были обязательны для всех союзных государств. Величина взно­сов определялась афинскими податными комиссиями; если какой-нибудь город был недоволен раскладкой, он должен был обращаться со своей жалобой в Афинский народный суд, который и решал дело в последней инстанции. Пока во главе государства стоял Перикл, размеры податей остава­лись в общем те же, какие были установлены еще Аристи­дом; только уже финансовые затруднения во время Пело­поннесской войны принудили афинян удвоить и утроить со­юзнические взносы, пока, наконец, не было решено совер­шенно оставить старую податную систему и заменить дань портовыми пошлинами. С целью упорядочить сбор податей союз был в 442 г. разделен на пять округов: Ионию, геллеспонтские области, Фракию, Карию и „острова" (т.е. Кикла­ды, Эгина, Эвбея, Лемнос и Имброс).

Относительно способов употребления союзных денег также самовластно решало Афинское народное собрание. Перикл не постеснялся открыто заявить, что в этом отноше­нии Афины не обязаны отдавать союзникам никакого отчета, раз они исполняют взятые ими на себя обязанности — за­щищать союзников против Персии и поддерживать порядок на море. Естественно, что с течением времени все большая и большая часть союзных денег тратилась на удовлетворение чисто афинских нужд. Жалованье судьям, насколько не хва­тало для этого доходов самого суда, — содержание конницы, дорогие постройки, которыми Перикл украсил Афины, — все эти расходы покрывались из союзнических взносов. Для финансовой силы союза эта система имела роковые послед­ствия: тогда как до сих пор, несмотря на войны, казна посто­янно возрастала, теперь, в мирное время перед Пелопоннес­ской войной, она уменьшилась на целую треть, с 9700 до 6000 талантов.

Но всячески урезывая права союзных государств и пре­вращая союз в Афинскую державу — архе, Афины не делали ничего, чтобы внутренне связать с собою союзников. Только с трудом добилась Эвбея права эпигамии, которое Афины все равно должны были бы даровать ей ввиду многочислен­ности поселившихся на острове афинских граждан. Но ни Кимон, ни Перикл, ни какой-либо другой государственный человек Афин не имели в виду даровать союзникам или, по крайней мере населению Эвбеи и Киклад, которое находи­лось в таком близком родстве с афинянами, право аттическо­го гражданства. Эта мысль возникла только после сицилий­ской катастрофы, когда было уже поздно приводить ее в ис­полнение. Страх перед персами, который первоначально за­ставил союзников сплотиться вокруг Афин, с течением вре­мени все более ослабевал; и если демократический режим, введенный в большинстве союзных городов, обеспечивал Афинам симпатии неимущей части населения, то он восста­новил против них образованные и состоятельные классы, и эта вражда все более усиливалась, по мере того как возрас­тали злоупотребления демократии и общественное мнение в Греции все громче требовало ограничения необузданного народовластия. Союзники с горечью сравнивали собствен­ную участь со свободным положением пелопоннесских со­юзников Спарты и ждали только благоприятной минуты, чтобы свергнуть ненавистное владычество Афин. Даже де­мократы не могли найти в себе мужества, чтобы энергично действовать в пользу Афин, которые поработили их город; поэтому отложение союзных городов лишь в редких случаях встречало противодействие со стороны демоса.

В Афинах хорошо понимали, что только грубая сила держит союзников в покорности. Нерешительный образ дей­ствий Перикла в начале Пелопоннесской войны был обу­словлен главным образом уверенностью в том, что пораже­ние тотчас повлечет за собой отпадение союзных государств, и Клеон открыто заявляет у Фукидида, что Афины стоят к союзникам в таком же отношении, в каком стоит тиран к своим подданным. Естественно, что Афины систематически стремились к обезоружению союзников; это удалось им без труда, потому что невоинственные обитатели островов и азиатского побережья с самого начала предпочли платить дань, чем поставлять на флот корабли. Насколько было воз­можно, союзные города лишили стен. Около 440 г. из всех союзных государств только три могущественных острова — Самос, Хиос и Лесбос — сохраняли еще полную независи­мость, не платили дани и сами поставляли суда на флот. Здесь-то и произошло первое восстание, которое подвергло серьезной опасности существование союза.

Самос с самого начала занимал первое место между го­сударствами Афинского союза. Здесь в 479 г. вспыхнуло восстание Ионии против персидского владычества, и осно­вание морского союза было преимущественно делом самосцев. Это был самый могущественный из союзных городов; кроме собственного острова, он владел Аморгом и значи­тельной областью на ионийском материке. Из-за этих-то континентальных владений Самос в 440 г. объявил войну соседней Триене, к которой вскоре примкнул Милет. Так как Самос и теперь был гораздо сильнее своих противников, то Милет принужден был обратиться к посредничеству Афин. Действительно, предупреждение столкновений между чле­нами союза составляло если не формальное право, то нрав­ственную обязанность Афин. Но Перикл полагал, что про­стого посредничества недостаточно. Во главе эскадры в 40 триер он неожиданно явился перед Самосом, овладел го­родом с помощью демократической партии и заменил оли­гархическую конституцию, которая до тех пор господство­вала на острове, демократической. Это было, может быть, самое вопиющее нарушение автономии союзного государст­ва, какое до сих пор позволили себе Афины, и оно не оста­лось безнаказанным. Как только отплыл афинский флот, новооснованная демократия пала, и на Самосе началось откры­тое восстание. Вскоре к Самосу примкнула Византия и не­сколько карийских городов. Сатрап Сард, Писсуфн, прислал помощь и обещал снарядить вспомогательный финикийский флот.

Афинам снова предстояла опасная война, и никто не мог сказать, какие размеры она примет. Только быстрые и энер­гичные действия могли предотвратить катастрофу; и дейст­вительно, тотчас по получении известия о восстании на Са­мосе Перикл вышел в море с 60 триерами. Самосцы, которые с 70 кораблями двинулись было против Милета, теперь, при приближении афинского флота, немедленно вернулись об­ратно. Тщетно Перикл пытался перерезать им путь, надеясь кончить войну одним ударом; при небольшом острове Трагее между Милетом и Самосом самосцы прорвали непри­ятельскую линию. Значительные подкрепления из Афин, из Хиоса и Лесбоса скоро дали Периклу возможность запереть город Самос и с моря, и с суши.

Не было сомнения, что восстание Самоса, если только оно останется изолированным, постигнет такая же участь, как и все прежние возмущения союзников против афинского владычества. Надежда на общее восстание членов союза не оправдалась; Хиос и Лесбос, единственные значительные морские державы, остались верны Афинам; здесь страх пе­ред персами еще превозмогал опасения перед возрастающим могуществом Афин. Оставалась надежда только на государ­ства, не принадлежавшие к союзу, — на Спарту и Персию. Действительно, в Спарте, тотчас по заключении тридцати­летнего мира, власть перешла к военной партии. Она доби­лась того, что виновники мира, царь Плистоанакт и его со­ветник Клеандрид, были обвинены в подкупе со стороны Перикла и осуждены; Плистоанакт и Клеандрид отправились в изгнание, первый — в Аркадию, второй — в только что основанные Фурии; освободившийся престол занял сын свергнутого царя, Павсаний. Восстание Самоса представля­ло, по-видимому, удобный случай наверстать то, что было упущено 6 лет назад. Но на собрании пелопоннесских союз­ников, которое было созвано для решения вопроса о войне или мире, коринфяне так энергично воспротивились разрыву с Афинами, что Спарта принуждена была отказаться от вся­ких военных планов, тем более что, вероятно, и в самой Спарте многие не решались нарушить только что заключен­ный мир без вызова с противной стороны.

Теперь самосцам оставалась одна надежда — на персов, но и ей не суждено было осуществиться. Правда, сардский сатрап поддержал восстание против Афин; но действитель­ную помощь мог доставить только финикийский флот. Обе стороны ожидали, что персидский царь воспользуется слу­чаем, чтобы нанести удар Афинскому морскому союзу. Вви­ду этой опасности Перикл решился разделить флот и с 60 ко­раблями пойти навстречу финикийцам, оставив 65 триер пе­ред Самосом. Этим моментом воспользовались самосцы; под предводительством своего полководца Мелисса, который был известен и как философ, они неожиданно бросились на эскадру, осаждавшую город, и принудили ее снять блокаду. Самос снова мог запастись провиантом. Но это был минут­ный успех. Ожидаемый финикийский флот не явился; Пе­рикл, получив известие о поражении осадного флота, тотчас вернулся к Самосу, а из Афин, Лесбоса и Хиоса подоспели подкрепления. Теперь, когда Перикл имел в своем распоря­жении 200 кораблей, об открытой морской битве нечего бы­ло и думать; самосцам не оставалось ничего другого, как за­переться в своих стенах. Город держался до последней воз­можности; наконец, ниоткуда не получая помощи, он при­нужден был сдаться после восьмимесячной осады (439 г.). Самос потерял свою самостоятельность и господство над Аморгом; демократия была восстановлена, зачинщики вос­стания изгнаны, военный флот выдан афинянам и стены го­рода срыты. Военные издержки — 1200 талантов — Самос обязался уплатить по частям.

Афины победили; но своей победой они были обязаны главным образом лояльности пелопоннесцев и вялости пер­сидской политики. Притом, восстание самосцев повлекло за собой тяжкие потери для морской державы, Афин. Правда, Византия покорилась тотчас после падения Самоса; но мно­жество союзных городов на азиатском материке — особенно Анэа в Ионии, где утвердились самосские изгнанники, и ряд общин в Карии — с помощью персов удержали свою незави­симость. Ликия также с этих пор перестала платить дань; остатки Карийского податного округа были теперь включе­ны в Ионийский округ; Тем не менее, в общем могущество Афин вышло из борьбы невредимым, и Перикл имел полное основание быть довольным победой, которая упрочивала как его собственное положение в Афинах, так и авторитет Афин среди союзных государств.

Вне союза мир обеспечивался добрым согласием с пелопоннесцами, которое только что счастливо выдержало тя­желый искус; и если дружественные отношения с персид­ским царем во время Самосской войны на минуту поколеба­лись, то в конце концов и Персия не решилась предпринять против Афин какого-либо серьезного шага. Таким образом, ничто не мешало Периклу искать на севере вознаграждения за те потери, который союз понес в последние годы в Греции и Малой Азии. Фракийский Херсонес уже в 447 г. был засе­лен аттическими клерухами; теперь (437 г.) удалось занять и область нижнего Стримона, которую тщетно пытался поко­рить уже Кимон. В том месте, где река выступает из Керкинитидского озера, аттические и халкидские поселенцы осно­вали колонию Амфиполь, новую столицу афинской Фракии (437 г.). Новая крепость господствовала над единственной дорогой, которая вела из Македонии в геллеспонтские об­ласти; золотые рудники соседнего Пангея сделались для Афин крупным источником доходов. Около этого же време­ни сам Перикл предпринял экспедицию в Понт; в Синопе и Амисе на Пафлагонском берегу были основаны афинские колонии; важнейшие из греческих поселений на северном берегу Черного моря были включены в состав союза и обло­жены данью.

Еще несколько ранее Афины начали распространять свое владычество на запад. В 453 г. потомки бежавших си­баритов сделали попытку восстановить свой город, но через 5 лет (448 г.) были изгнаны кротонцами. Они обратились за помощью к Греции, приглашая всех, кто пожелает, посе­литься в их стране. Слух о плодородности равнин Кратиса и Сириса скоро привлек сюда множество колонистов со всех концов Эллады; Афины стали во главе предприятия, и на высотах вблизи разрушенного Сибариса возникла колония Фурии (445 г.). Впрочем, сами сибариты скоро принуждены были отказаться от надежд, которые они возлагали на осно­вание города; новые поселенцы вовсе не были склонны при­знать за старыми владельцами страны права на лучшие уча­стки земли и вообще на привилегированное положение в общине. Это привело к междоусобной войне, и сибариты снова были изгнаны из отечества. Они поселились у подош­вы Треиса (Трионто), на границе владений Кротоны и Фу­рий; но новый Сибарис никогда не достиг большого значе­ния.

Понятно, что близость Фурий не могла быть по сердцу ни Кротоне, ни Таренту, ни туземным луканцам, и новой коло­нии пришлось вынести долгую борьбу за существование. Тарентинцы удержали за собой Сиритиду и в 433 г. основали здесь колонию Гераклею. По отношению к Афинам Фурии также отстаивали свою полную независимость; и действи­тельно, афинские граждане составляли едва десятую часть населения, тогда как пелопоннесцы и беотийцы — добрую треть. Даже почетное звание метрополии города не было при­знано за Афинами; Дельфийский оракул, который был избран третейским судьею в этом деле, объявил, что основателем го­рода должен считаться сам Аполлон (434 г.).

Больших успехов добилась афинская политика в Сици­лии и в халкидских городах Италии. С элимийцами Сегесты и Галикии Афины уже около 450 г. вступили в дружествен­ные сношения; в 433 г. были заключены союзные договоры с Леонтинами и Регием. Неаполь (в Кампании) также примк­нул к Афинам и был усилен аттическими колонистами. В своем дальнейшем развитии эта политика неизбежно должна была привести Афины к столкновению с Сиракузами; точно так же и пелопоннесцы, которые на востоке уже были окру­жены владениями Афинского союза, не могли безучастно относиться к стремлению Афин распространить свое влия­ние и на запад. Таким образом, в поводах для войны не было недостатка, и она не заставила долго ждать себя.

В 435 г. между Коринфом и Керкирой вспыхнула война из-за обладания их совместной колонией Эпидамном. Вна­чале победа осталась за керкирцами; у мыса Левкимма ко­ринфский флот потерпел тяжелое поражение, и одновремен­но Эпидамн сдался осаждавшему его керкирскому войску. Коринф не мог примириться с этим поражением, которое грозило подорвать все его влияние на Ионическом море. С величайшим напряжением сил он начал готовиться к войне, и через два года мог выставить внушительный флот в 150 военных кораблей, из которых сам Коринф снарядил 90, колонии у Амбракийского залива — 38, соединенные госу­дарства Мегара и Элида — 22. Керкира не чувствовала себя в силах противостоять такому врагу, и так как Коринф не хотел и слышать о мирном соглашении, то керкирцам не ос­тавалось ничего другого, как обратиться за помощью к един­ственному государству, которое могло оказать им деятель­ную поддержку, — к Афинам. Керкира делала этот шаг очень неохотно, потому что она тем самым отказывалась от своей политической независимости, которую ей до сих пор удавалось сохранить при всех превратностях судьбы; но она не имела другого выбора. С другой стороны, для Афин было чрезвычайно важно воспрепятствовать переходу Керкиры под коринфское владычество, потому что морская сила Кер­киры — первая в Греции после афинской и пелопоннесской — сделалась бы тогда опасным орудием в руках Коринфа. Не менее важно было обладание Керкирой и с точки зрения отношений Афин к Италии и Сицилии. Ввиду этих выгод все другие соображения должны были отступить на задний план. Афинское народное собрание, хотя и после оживлен­ных споров, приняло предложение керкирцев, но, чтобы не раздражать пелопоннесцев, стороны ограничились заключе­нием оборонительного союза (летом 433 г.). К Керкире тот­час была послана эскадра из 10 триер; очевидно, думали, что нравственной поддержки Афин будет достаточно, чтобы удержать Коринф от продолжения военных действий.

Формально Афины, без сомнения, имели полное право заключать союз с Керкирой, и пелопоннесцы позже сами признали это, не включив этого договора в число поводов к войне. Но так как Керкира воевала с Коринфом, то фактиче­ски заключение союза являлось нарушением тридцатилетне­го мира, и именно в этом смысле оно было истолковано в Коринфе. Тем не менее, коринфяне не отказались от своего решения продолжать войну. Весной 432 г. коринфский флот вышел в море. Керкирцы ожидали врага при входе в пролив, отделяющий их остров от материка, у Сиботских островов; против 150 коринфских кораблей стояло 110 кораблей Керкиры и 10 афинских триер. В происшедшей здесь битве афи­няне оставались вначале праздными зрителями; но когда численный перевес врагов заставил керкирцев отступить, афиняне сочли нужным вмешаться в сражение, чтобы не дать возможности победителям высадиться на союзный ост­ров. Правда, при малочисленности афинских судов их вме­шательство могло принести мало пользы, но как раз в эту минуту подоспело из Афин подкрепление в 20 триер, появ­ление которых заставило коринфян прекратить битву и на­правиться обратно к материку. Таким образом, это морское сражение, величайшее из всех, какие до сих пор происходи­ли между греками, осталось нерешенным; впрочем, керкирский флот понес гораздо большие потери, чем коринфский.

На следующее утро соединенный керкиро-афинский флот попытался возобновить битву с пелопоннесцами. Чис­ленный перевес все еще оставался на стороне последних, но они не решились вступить в сражение, так как афиняне, бла­годаря подкреплению, располагали более свежими силами. С другой стороны, афинские военачальники были связаны сво­ей инструкцией, согласно которой они должны были огра­ничиться защитою керкирских владений, по возможности избегая враждебных столкновений с коринфянами. Поэтому пелопоннесский флот мог беспрепятственно совершить от­ступление; он ушел, заявив протест против нарушения мира афинянами. Керкира была спасена.

Как бы то ни было, со времени заключения тридцати­летнего мира это была первая битва между афинянами и пе­лопоннесцами; можно было спорить о том, на кого падает ответственность за нарушение мира, но никто не мог отри­цать, что мир, если не формально, то фактически был нару­шен. В Афинах хорошо понимали, что Коринф не оставит их вызова без ответа, потому что усиление афинского влияния в Керкире грозило опасностью самым жизненным интересам Коринфа. Перикл решил предупредить удар.

На плоском перешейке, соединяющем плодоносный по­луостров Паллену с Халкидикой, коринфяне во времена Периандра основали колонию Потидею (см. выше, с. 184). Сте­ны тянулись от моря к морю, от Фермейского до Торонейского залива и, таким образом, совершенно отделяли Палле­ну от материка. Благодаря выгодам своего географического положения Потидея скоро заняла первое место между горо­дами этой области. Она одна во Фракии решилась тотчас после Саламинской битвы примкнуть к защитникам нацио­нального дела, не испугавшись несметных полчищ персид­ского царя, которые тщетно пытались взять город осадою. Затем Потидея вступила в Афинский морской союз, потому что собственными силами она не могла бы изгнать персид­ские гарнизоны из фракийских укреплений. Тем не менее, она не порвала своих связей с метрополией и по-прежнему ежегодно получала из Коринфа своего высшего чиновника, „эпидемиурга" Понятно, что вследствие осложнений между Афинами и Коринфом двойственное положение Потидеи сделалось крайне ненормальным, и теперь Перикл решил, что настало время положить ему конец. Постановлением Афинского народного собрания потидейцам было приказано изгнать из города коринфского эпидемиурга и срыть стену, обращенную к Паллене.

Трудно было придумать более действительное средство, чтобы побудить потидейцев к восстанию. Невоинственные и предоставленные самим себе города Ионии без сопротивле­ния подчинились аналогичному требованию Афин и сдали свои укрепления; население Потидеи было иного характера, и, кроме того, она могла опереться на Коринф и на македон­ского царя Пердикку И, который недавно вступил в войну с афинянами. Поэтому, когда попытка Потидеи склонить Афины к отмене их требований осталась безуспешной, она заявила о своем выступлении из союза. Ее примеру последо­вали соседние боттийцы и халкидцы. Они покинули свои небольшие приморские города и переселились в Олинф (ле­том 432 г.); это событие положило основание позднейшему могуществу Олинфа.