XLII О «сверхиндустриализации», «ограблении крестьянства» и популярных мерах

XLII О «сверхиндустриализации», «ограблении крестьянства» и популярных мерах

Обоснование путей и темпов социалистического строительства в условиях нэпа, содержавшееся в документах левой оппозиции, вело начало от доклада Троцкого на XII съезде и его программной экономической работы — брошюры «К социализму или к капитализму?», которая публиковалась первоначально в виде серии статей в «Правде» в 1925 году. В предисловии к этой книге Троцкий подчёркивал, что суждения врагов большевизма о советском хозяйстве идут по двум линиям. «Во-первых, про нас говорят, что, строя социалистическое хозяйство, мы разоряем страну; во-вторых, про нас говорят, что, развивая производительные силы, мы фактически идём к капитализму. Первая линия критики характеризует чисто буржуазную мысль. Вторая линия критики свойственна социал-демократии, т. е. замаскированной буржуазной мысли… Настоящая книга покажет, надеюсь, непредубежденному читателю, что врут и те и другие, т. е. и откровенные крупные буржуа, и мелкие буржуа, прикидывающиеся социалистами… В области промышленности, транспорта, торговли и финансово-кредитной системы роль государственного хозяйства по мере развития производительных сил не уменьшается, а наоборот — возрастает в общей экономике страны. Об этом со всей несомненностью свидетельствуют факты и цифры»[686].

«Гораздо сложнее, — продолжал Троцкий, — обстоит дело в сельском хозяйстве. В этом для марксиста нет ничего неожиданного. Переход от распылённого сельского хозяйства к социалистической обработке земли мыслим только через ряд последовательных технических, экономических и культурных ступеней. Основным условием такого перехода является сохранение власти в руках класса, который стремится вести общество к социализму и который во всё большей степени способен воздействовать на крестьянство через государственную промышленность, повышая технику сельского хозяйства и тем самым создавая предпосылки для его коллективизации»[687].

В этой работе Троцкого (как и во всех последующих документах оппозиции, во всех выступлениях её лидеров) не содержалось и намёка на необходимость проведения политики немедленной сплошной коллективизации и раскулачивания, тем более в тех формах, в каких оно было осуществлено Сталиным спустя несколько лет — лишение кулаков и причисленных к ним всех прав и всего имущества и высылка их вместе с семьями в отдалённые суровые районы страны.

Вопрос о социалистических преобразованиях в деревне Троцкий ставил в тесную связь с другими задачами социалистического строительства в СССР. В работе «К социализму или к капитализму?» он доказывал, что завершение восстановительного периода подводит СССР к старту, с которого начинается его подлинное экономическое соревнование с мировым капитализмом. Поэтому дальнейшие успехи советской экономики следует измерять сравнением их не с 1913 годом, а с количественными и качественными экономическими показателями на европейском и мировом рынке. Для этого необходима выработка системы коэффициентов и показателей, которые позволяли бы сравнить качество и цены советских товаров с мировыми. Считая, что в экономическом соревновании с капитализмом особое значение приобретает проблема темпов, Троцкий подчёркивал, что высокие темпы промышленного роста, достигнутые в восстановительный период (48 процентов в 1924 году), когда промышленность развивалась на унаследованной от царской России технической основе, неизбежно снизятся в последующие годы, когда промышленность исчерпает возможности быстрого роста за счёт ввода в строй старых мощностей и начнется обновление её основных фондов. Тем не менее и в этот период, период начала индустриализации, темпы промышленного развития могут быть значительно выше, чем в довоенной российской индустрии. Возможности ускорения темпов объективно обусловлены преимуществами советского хозяйства перед капиталистическим: отсутствием перепотребления паразитических классов, специализацией и концентрацией производства, применением планового начала. При правильном использовании этих преимуществ в, их совокупности можно будет «уже в ближайшие годы поднять коэффициент промышленного роста не только в два, но и в три раза выше довоенных 6 %, а, может быть, и более того»[688].

Троцкий доказывал, что динамическое равновесие советского народного хозяйства нельзя рассматривать как равновесие самодовлеющего замкнутого организма. Выступая против изоляции Советского Союза от мирового рынка, он считал действенным инструментом ускорения экономического роста активное включение СССР в международное разделение труда. Напоминая, что до революции две трети технологического оборудования ввозилось в Россию из-за границы, Троцкий писал, что к такому же соотношению надо стремиться и при осуществлении индустриализации в СССР. Чтобы не нарушать необходимых пропорций потребления и накопления, Советский Союз должен в ближайшие годы самостоятельно производить 2/5, максимум половину своих потребностей в машинах. Для развития социалистической индустриализации следует шире использовать государственную монополию внешней торговли, иностранные кредиты, ввоз оборудования и технических знаний (специалистов).

Дальнейшая разработка вопросов, связанных с установлением правильных народнохозяйственных пропорций в условиях нэпа, была продолжена Троцким в сентябре 1926 года на основе анализа перспективного подсчёта соотношения между промышленностью и сельским хозяйством с 1925/26 по 1929/30 хозяйственный год. Эта аналитическая и прогнозная предплановая разработка готовилась в течение полутора лет Особым .совещанием по восстановлению основного капитала (ОСВОК) с участием лучших советских экономистов, статистиков, хозяйственников и т. д. Троцкий считал результаты этих подсчётов «лишь первым грубым приближением… Но это лучшие, наиболее серьёзные, наиболее объективные данные, какими можно в настоящее время располагать»[689].

На основе этих данных Троцкий анализировал возможную динамику промышленного развития, которая, как он считал, должна измеряться прежде всего душевым потреблением промышленных товаров. В 1925/26 хозяйственном году промышленных товаров (включая водку) производилось (в ценах этого года) на 25 рублей на душу населения (против 47 рублей в 1913 году). Согласно прогнозу, разработанному ОСВОК в 1929—1930 годах душевое потребление промышленных товаров должно было составить 44 рубля, т. е. быть ниже, чем в 1913 году, а валовая продукция сельского хозяйства должна была достигнуть 106 процентов от довоенного уровня. Поскольку крестьянство, благодаря Октябрьской революции, выигрывало на земельных платежах и налогах около 500 млн. рублей в год и, следовательно, за пять лет должно было увеличить покупательную способность на 2,5 млрд. рублей, то указанная выше перспектива промышленного развития, по словам Троцкого, являлась перспективой непрерывного и притом обостряющегося товарного голода.

Наряду с нормами душевого потребления не менее важным критерием успехов индустриализации Троцкий считал повышение удельного веса тех отраслей промышленности, которые производят средства производства. Согласно предплановым наметкам ОСВОК, «личное промышленное потребление» (говоря современным языком, группа Б промышленности) должно было составить в 1930 году 54 процента, а «производственное потребление» (группа А) — 46 процентов. Примерно такое же соотношение между двумя основными группами промышленности было в 1913 году. Таким образом, на 1926—1930 годы не намечалось фактического сдвига в сторону индустриализации.

Наконец, третий важный критерий успехов индустриализации, имеющий к тому же огромное политическое значение, Троцкий видел в росте промышленного пролетариата. ОСВОК намечал его рост за пять лет всего лишь на полмиллиона человек, что означало уменьшение удельного веса пролетариата в населении страны. Однако реализация даже этого скромнейшего прогноза не сможет быть обеспечена, как считал Троцкий, при господствовавшем в то время в Политбюро подходе к вопросам промышленного развития.

Троцкий доказывал, что для достижения хотя бы довоенных норм потребления промышленная продукция — с учётом роста населения — должна за пять лет удвоиться. Поскольку унаследованный от буржуазной России основной капитал будет полностью исчерпан уже в 1927 году, удвоение промышленной продукции потребует огромных капитальных вложений, включающих всю прибыль промышленности плюс выделение ежегодно около 500 млн. рублей из бюджета. На деле капитальные вложения должны быть значительно выше этой суммы, поскольку в неё не входят, во-первых, затраты на военную промышленность, и, во-вторых, затраты на расширение производства в следующем пятилетии, т. е. на строительство новых заводов, шахт, электростанций, которые войдут в строй за пределами 1930 года.

Если предъявить объективно обусловленные всеми этими обстоятельствами требования к бюджету, замечал Троцкий, то правящая фракция поднимет вопли о сверхиндустриализации. Между тем, во всех этих подсчётах предполагается повышение номинальной заработной платы рабочих всего на 5 процентов за пять лет, с чем «ни рабочий класс, ни его государство, ни его партия… не смогут мириться. Но и крестьянин не сможет мириться с тем, что он лишь через двенадцать, лет после Октябрьской революции достигнет довоенной душевой нормы промышленных товаров. Таким образом, намеченная ОСВОК при ВСНХ программа пятилетнего развёртывания промышленности является не сверхиндустриалистской, а явно минимальной, по существу дела — мизерной»[690].

Из приведённого анализа Троцкий делал вывод, что центральным вопросом экономической политики является вопрос о правильном перераспределении народнохозяйственных накоплений, с тем чтобы обеспечить систематическое смягчение диспропорции между промышленностью и сельским хозяйством. Исходя из этих соображений, Троцкий формулировал разногласия левой оппозиции со сталинско-бухаринской фракцией на XV конференции ВКП(б) в ноябре 1926 года — последнем общепартийном форуме, на котором лидеры оппозиции получили возможность выступить.

В выступлении на конференции Троцкий доказывал, что нынешний темп индустриализации недостаточен, в силу чего возникает опасность отставания роста государственной промышленности от народного хозяйства в целом. Он подчёркивал, что медленное развитие индустриализации, обусловливающее сохранение или даже стихийный рост и без того высоких цен на промышленные товары, неблагоприятно сказывается на положении не только рабочего класса, но и крестьянства. «Если у крестьянина, скажем, в его товарной части урожай на 20 % выше прошлогоднего — я условно беру, — но если отпускные цены на хлеб упали на 8 %, а цены на розничные (промышленные. — В. Р.), изделия на 16 % повысились, как это и произошло, то крестьянин может получить худшие результаты, чем при более слабом урожае и при более низких розничных ценах на промышленные товары. Ускорение индустриализации, в частности, путём более высокого обложения кулака, даёт большую товарную массу, которая понизит розничные цены и это выгодно как для рабочих, так и для большинства крестьянства»[691]. Продолжение же выжидательного, хвостистского отношения правящей фракции к развитию промышленности приведёт к возрастанию диспропорции между промышленностью и сельским хозяйством, а следовательно, к быстрому росту дифференциации в деревне и частнокапиталистического накопления в городе.

Выход из создавшегося положения, как подчёркивала оппозиция, состоит прежде всего в мобилизации народных средств на нужды индустриализации. При этом важно выдерживать классовый принцип распределения тягот ускоренного развития промышленности: более равномерно распределять тяжесть косвенного (эмиссионного) налога между различными социально-имущественными слоями населения и направить основную тяжесть прямых налогов на буржуазные слои города и деревни (нэпманов и кулаков) при полном отказе от налогового обложения бедняцких слоёв деревни и налоговых облегчениях для «низших» середняков. Такие льготы должны были, по подсчётам оппозиции, коснуться примерно половины крестьянства. Привлечение же через налоги нереализуемых накоплений зажиточной части деревни на нужды промышленности в конечном счете отвечает интересам основной массы крестьянства, поскольку развитие промышленности приведёт к повышению предложения промышленных товаров.

Таким образом, левая оппозиция выступала за сохранение в основном механизмов нэпа, но требовала ослабления стихийных и усиления плановых начал в развитии народного хозяйства, ограничения эксплуататорских тенденций нэпмана и кулака путём более гибкой налоговой политики. Она подчёркивала, что в противном случае стране может угрожать серьёзный хозяйственный кризис в форме товарного голода, невозможность даже при хорошем урожае обеспечивать гарантированное снабжение городов продовольствием.

Первые симптомы такого кризиса обнаружились уже в 1925 году. Быстрый темп накопления капиталов у кулацких элементов деревни и нэпманских элементов города стал задерживать развитие государственного сектора экономики. Поскольку зажиточные слои деревни отказывались продавать государству хлеб по твёрдым ценам, оно не получило запланированного для экспорта количества хлеба и оказалось вынужденным сократить импорт машин и оборудования.

С другой стороны, обострился непокрытый платежеспособный спрос, подрывавший рыночные импульсы в сельском хозяйстве. Основные накопления, которые было невозможно реализовать в условиях товарного голода, концентрировались в деревне, причём они были распределены крайне неравномерно: основная часть находилась в руках зажиточного крестьянства. Растущие товарные излишки, сконцентрированные у верхушечных слоёв деревни, при отсутствии товарных запасов промышленности, становились фактором, дезорганизующим экономику и обостряющим взаимоотношения между городом и деревней.

Для увеличения капитальных вложений в промышленность и обеспечения необходимого импорта машин и оборудования требовалась известная перекачка средств из сельского хозяйства и лёгкой промышленности в тяжёлую индустрию. Как доказывали Троцкий и ряд крупных экономистов-оппозиционеров (Преображенский, Пятаков, В. М. Смирнов), такая перекачка должна быть осуществлена на основе не административных, а экономических мер — более гибкой финансовой политики.

Эти принципиальные установки формулировались в «Заявлении 13-ти» на июльском (1926 года) пленуме ЦК, где говорилось: «Движение к социализму обеспечено только в том случае, если темп развития промышленности не отстает от общего движения хозяйства, а ведёт его за собой, систематически приближая страну к техническому уровню передовых капиталистических стран… Задача состоит поэтому в том, чтобы при помощи правильной политики налогов, цен, кредита и пр. достигать такого распределения накоплений города и деревни, при котором несоответствие между промышленностью и сельским хозяйством преодолевалось бы с наибольшей быстротой»[692].

Требуя более энергичного нажима на кулака, оппозиция подчёркивала, что этот нажим должен осуществляться не только путём усиления его налогового обложения, но и путём изменения политики в области сельскохозяйственно-кредитной кооперации, которая в соответствии с линией правящей фракции в деревне всё более ориентировалась на «производственно-мощного середняка», под каковым именем выступает обычно не кто иной, как кулак»[693]. Суммируя предложения оппозиции по вопросам политики в деревне, Зиновьев говорил: «Бедняк — главная опора пролетариата в деревне. Усиленное внимание организации батрака. Усиленное внимание постепенной коллективизации сельского хозяйства. Каждый трактор должен стать орудием коллективизации. Борьба против кулака не есть борьба против крестьянства. Середняк остаётся главным союзником рабочего класса»[694].

В «Платформе большевиков-ленинцев» (сентябрь 1927 года) вопрос о постепенной коллективизации сельского хозяйства ставился следующим образом: «Растущему фермерству деревни должен быть противопоставлен более быстрый рост коллективов. Необходимо систематически, из года в год, производить значительные ассигнования на помощь бедноте, организованной в коллективы… Должны быть вложены гораздо более значительные средства в совхозное и колхозное строительство. Необходимо предоставление максимальных льгот вновь организующимся колхозам и другим формам коллективизации»[695]. При этом оппозиция исходила из того, что реальные возможности коллективизации определяются не административной энергией центральной и местной власти, а прежде всего способностью промышленности снабжать коллективные хозяйства машинами и другим необходимым инвентарем.

На все эти предложения оппозиции правящая фракция отвечала грубыми инсинуациями, стремясь вовлечь в партийные споры широкие слои крестьянства. В обращении «Об успехах и недостатках кампании за режим экономии», подписанном Рыковым, Сталиным и Куйбышевым, говорилось, что один из возможных путей индустриализации состоит в том, чтобы «обобрать максимально крестьян, выжать максимум средств и передать выжатое на нужды индустрии. На этот путь толкают нас некоторые товарищи»[696]. На XV конференции ВКП(б) Зиновьев предупредил, что такого рода утверждения «ещё скажутся очень отрицательно не только на спине и боках наших, но и нашего государства и всей нашей партии»[697]. «Нельзя же живых людей, которые говорят, что нужно установить налоговый нажим на кулака, чтобы помочь бедняку и вместе с ним строить социализм, — говорил Каменев, — нельзя же этих людей обвинить и сжечь на политическом костре по обвинению в том, что они хотят грабить крестьянство»[698].

В период борьбы с «объединённой оппозицией» Сталин выступил главным защитником линии на «умиротворение деревни», обвиняя оппозицию в стремлении ограбить крестьянство, разжечь гражданскую войну в деревне. Его «либерализм» в области социально-экономической политики в те годы диктовался целью — обеспечить себе прочный тыл в стране для политической изоляции тех сил в партии, которые выступали главной преградой на пути достижения им всей полноты власти.

В выступлениях Сталина этого периода не содержалось ни тени тревоги по поводу состояния экономики и социальных отношений. В полемике с оппозицией он, подтасовывая статистические данные, неизменно рисовал крайне благополучную картину положения в стране и не менее благополучные перспективы, открываемые тем вариантом нэпа, который стал осуществляться после XIV партконференции. По поводу дифференциации среди крестьянства он заявлял, что она происходит у нас в совершенно своеобразных формах — «при значительном сужении крайних полюсов», т. е. кулачества и бедноты.

Столь же «умеренную» позицию Сталин занимал и в вопросах индустриализации. Эта позиция нашла отражение в резолюции XV конференции по его докладу: «Индустриализация страны может быть проведена лишь в том случае, если будет опираться на постепенное улучшение материального положения большинства крестьянства»[699]. Вместе с тем на всём протяжении борьбы с левой оппозицией Сталин упорно уклонялся от ответа на вопрос об источниках индустриализации. Единственный его «вклад» в решение этого вопроса состоял в том, что он предложил в качестве конкретного источника вложений в развитие промышленности — наращивание производства государственной водки.

Эта мера была осуществлена правящей фракцией в острой борьбе с Троцким и его единомышленниками, которые считали, что вопрос о государственной продаже водки имеет колоссальное значение, поскольку он «врезается в жизнь широких масс». Критикуя «метод постепенного, незаметного внедрения государственной водки» как вредную и недопустимую меру, Троцкий опровергал суждения о том, что эта мера является средством борьбы с самогоноварением. «Одно из двух, либо мы захотим иметь серьёзный доход, то есть производя дорого, захотим ещё дороже продавать, — тогда крестьянин предпочтет самогон; а если захотим конкурировать с самогоном, тогда побудительный фискальный мотив у нас будет отсутствовать»[700].

Троцкий требовал обсуждения вопроса о введении государственной продажи водки на партийном съезде или конференции. Это предложение большинством Политбюро было отвергнуто, вслед за чем государственное производство и продажа водки были окончательно узаконены постановлением ЦК и СНК от 25 августа 1925 года. Так началась беспрецедентная кампания по спаиванию народа.

Уже в конце 1925 года Троцкий назвал «жестокой и глубоко принципиальной ошибкой введение государственной продажи водки. Как и следовало предвидеть, прежде чем она успела обнаружить свои успехи в деле вытеснения самогона в деревне, она завоевала себе широкое поле в городе. Она подрывает материальный уровень рабочих масс. Она понижает их культурный рост. Она принижает в их глазах авторитет государства. Её фискальные выгоды ни в каком случае не покрывают тех ударов, которые она наносит хозяйству, физиологически и духовно поражая основную силу социалистического строительства — рабочий класс»[701].

Исходя из этих соображений, Троцкий на апрельском пленуме 1926 года среди поправок к проекту резолюции Рыкова о хозяйственном положении СССР отдельным пунктом выделил необходимость пересмотра вопроса о водке «на основании уже имеющегося опыта, который свидетельствует, что государственная продажа водки, играя крайне незначительную роль в деле притока средств из деревни к тяжёлой промышленности (такова была цель), врезывается в то же время серьёзной величиной в заработную плату рабочего»[702].

«Государственная промышленность теряет от водки не меньше, чем получает от водки бюджет, и в несколько раз больше, чем сама промышленность получает из бюджета. Прекращение государственной продажи водки в кратчайший срок (2—3 года) автоматически повысит материальные и духовные ресурсы индустриализации»[703], — говорилось в «Платформе» оппозиции.

В 1929 году председатель Всесоюзного совета противоалкогольных обществ Ларин привёл данные, согласно которым бюджетные поступления от продажи спиртных напитков составили 900 млн. рублей, тогда как полное прекращение их продажи только в промышленных районах должно было дать благодаря росту производительности труда дополнительную продукцию более чем на миллиард рублей. Примерно ещё 100 млн. рублей принесло бы государству уменьшение прогулов по причине пьянства, сокращение выплат страховых сумм за пожары, возникшие по вине пьяниц и т. д. В то же время рациональные расходы рабочих семей увеличились бы на несколько сот миллионов рублей.

Эти идеи нашли развитие в «контртезисах» оппозиции к XV съезду ВКП(б), где подчёркивалось, что в тезисах ЦК говорится о необходимости борьбы против пьянства вообще, но не содержится и намёка на конкретное предложение уменьшить доходные поступления от водки и сократить производственную программу винокуренной промышленности. «Деловые хозяйственные планы, годовые и пятилетние, целиком построены на росте душевого потребления водки»[704].

О справедливости этих положений свидетельствовали расчёты специалистов того времени, показывавшие, что в 1927—1928 годах в Москве расходы на спиртные напитки в расчёте на душу населения составили 50 рублей, в Ленинграде — 60, в Иваново-Воскресенске — 85 рублей. Кроме того, в 1926—1927 годах на приготовление спиртных напитков было затрачено более 2 млн. тонн хлебопродуктов, которых хватило бы на то, чтобы прокормить в течение года 10 млн. человек. В алкогольной промышленности были заняты десятки тысяч рабочих.

Вопрос о государственной водке (которую в народе в то время стали называть по имени председателя Совнаркома Рыкова «рыковкой») стал одним из пунктов разногласий между правящей фракцией и левой оппозицией. В то время, как Сталин лишь обещал отказаться от этого «временного средства необычного свойства», «как только найдутся в нашем народном хозяйстве новые источники для новых доходов на предмет дальнейшего развития нашей промышленности»[705] (а на деле по мере развития индустриализации неуклонно наращивал водочные доходы), оппозиция в своих программных документах подчеркивала, что государственная продажа водки выступает существенным препятствием на пути индустриализации.

«Государственная продажа водки введена была первоначально в виде опыта и с тем, что главная часть дохода от неё пойдет на дело индустриализации, прежде всего, на поднятие металлургии, — говорилось в «Платформе большевиков-ленинцев». — В действительности, дело индустриализации только потеряло от введения государственной продажи водки»[706]. Согласно объективным статистическим подсчётам в 1927/28 году чистый доход от торговли спиртными напитками составил 728 млн. рублей, а потери, понесённые народным хозяйством от потребления алкоголя (в результате нарушения трудовой дисциплины, увеличения брака, порчи машин, роста несчастных случаев, пожаров, драк, увечий как результата пьянства) составили 1270 млн. рублей.

Неуклонно наращивая «пьяный бюджет», правящая фракция, не обладавшая целостной программой в области социально-экономической политики, одновременно осуществляла административные манипуляции в области ценообразования, внешне выглядевшие как «забота об интересах трудящихся», а на деле усугублявшие народнохозяйственные диспропорции. Внешне политика снижения цен выглядела, как продолжение борьбы против «ножниц», начатой в 1923 году по предложению Троцкого, но в совершенно иных экономических условиях, когда главной проблемой стало не затоваривание, а товарный голод. На самом деле снижение в 1926—1927 годах цен на промышленные товары было непосредственно связано с борьбой против левой оппозиции, которая требовала повышения оптовых и розничных цен на промтовары на 20—30 процентов в целях ослабления товарного голода и прекращения спекулятивного обогащения частных торговцев, перепродававших дефицитные товары по высоким ценам. Важной подоплёкой решений о снижении цен было стремление противопоставить в глазах широких народных масс эту популярную меру непопулярным мерам, предлагаемым оппозицией.

Политика административного снижения цен ещё более усугубляла дефицит и увеличивала разрыв между государственными и свободными ценами, приводила к обогащению частных торговцев — посредников, в руках которых находилось 40 процентов розничного товарооборота. В то же время эта политика вела к снижению прибыли промышленных предприятий и тем самым препятствовала повышению заработной платы рабочих и расширению индустриального сектора. Между тем, нужда в накоплениях промышленности резко возрастала, так как к 1925/26 хозяйственному году в основном завершилось восстановление старых предприятий и начало разворачиваться новое индустриальное строительство. Возникшие в связи с этим хозяйственные диспропорции внешне погашались с помощью возрастающей государственной эмиссии.