XVII Две дискуссии
XVII Две дискуссии
Октябрьский пленум не достиг своей главной цели, закреплённой в его постановлении, — запретить проведение общепартийной дискуссии. Очевидно, чувствуя отрицательное отношение партийных масс к сложившемуся внутрипартийному режиму и опасаясь, что события могут выйти из-под её контроля, «тройка» была вынуждена открыть дискуссию о внутрипартийной демократии, представив при этом себя её инициатором.
7 ноября Зиновьев выступил в «Правде» со статьёй «Новые задачи партии», в которой говорилось: «Во внутрипартийной жизни за последнее время наблюдался чрезмерный штиль, местами даже застой… Главная наша беда состоит часто в том, что почти все важнейшие вопросы идут у нас сверху вниз предрешёнными. Это суживает творчество всей массы членов партии, это уменьшает самодеятельность низовых партячеек»[288].
«Правда» предложила развернуть в печати и в партийных организациях «самую широкую дискуссию» по статье Зиновьева и 13 ноября открыла её на своих страницах. Первые выступления в дискуссии никак не предвещали, что она выльется в ожесточённую борьбу. Во всех выступлениях единодушно констатировался нездоровый характер сложившегося внутрипартийного режима.
Так, Бухарин в речи на одном из низовых партийных собраний говорил о бесконечном множестве недостатков, которые привели к полукритическому состоянию партии. Он называл в качестве характерных примеров — назначение райкомами секретарей первичных партийных ячеек, превращение выборов в партийных организациях в выборы в кавычках, формализацию процедуры проведения партийных собраний, начиная с единогласного выбора президиума по заранее подготовленному списку и кончая столь же единогласным принятием заранее подготовленной резолюции. «У нас целый ряд нижних слоёв организации, — продолжал Бухарин, — хватаются за барьеры: «никакой дискуссии!», «кто против?» и т. д., и целая система таких приёмов сводит на нет внутрипартийную жизнь. Само собой разумеется, что отсюда идёт громадная волна недовольства. Я привёл несколько примеров из жизни самых низших наших ячеек. То же самое можно заметить в несколько измененной форме и по следующим рядам нашей партийной иерархии»[289].
Ещё более резко ставился вопрос в первых открытых выступлениях участников «группы 46-ти». Так, в статье «О нашем внутрипартийном положении» Преображенский писал, что «вместо курса на коллективную самодеятельность организаций и поднятия уровня всех членов партии в процессе живого участия во всех внутрипартийных решениях, на почве сознания ответственности за каждое из этих решений, был взят курс на хороший аппарат и хорошего партийного чиновника»[290].
Рядовые коммунисты не знали, что одновременно с открытой дискуссией на страницах печати и в партийных организациях шла другая, секретная — внутри Политбюро. 29 ноября оно образовало комиссию в составе Каменева, Сталина и Троцкого, которой было поручено выработать проект резолюции о внутрипартийном положении. Работа этой комиссии шла в атмосфере острых споров между Троцким, с одной стороны, Сталиным и Каменевым, с другой, в обстановке «грубой торговли из-за каждой поправки», как впоследствии признавал Каменев. Характер разногласий между членами комиссии был зафиксирован в документе от 5 декабря, где отмечалось, что Троцкий «считал необходимым гораздо более решительную и категорическую формулировку новых намеченных шагов с целью устранения у партии каких бы то ни было сомнений относительно стремления ЦК действительно воплотить провозглашённое начало в жизнь… С другой стороны, т. т. Каменев и Сталин, расходясь, выражали свою твёрдую уверенность в том, что опасения т. Троцкого необоснованы, ибо Политбюро, а за ним и Центральный Комитет считают необходимым твёрдой рукой, опираясь на партию в целом, провести намеченные мероприятия и действительно обеспечить в партийной жизни принципы партийной демократии снизу доверху»[291].
Этими заверениями Каменева и Сталина объяснялся достигнутый комиссией компромисс, выразившийся в подготовке проекта резолюции «О партстроительстве», которая была единогласно принята 5 декабря на совместном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК и спустя два дня опубликована в «Правде».
Перед голосованием этой резолюции Троцкий сделал заявление о том, что он будет голосовать за неё лишь с серьёзными оговорками. Существо этих оговорок Троцкий изложил в письме членам ЦК от 9 декабря, где говорилось, что основное противоречие резолюции состоит в том, что она изображается как преемственно связанная с решениями октябрьского пленума, который на самом деле был высшим выражением аппаратного бюрократического курса, подлежащего радикальному изменению. Октябрьский пленум осудил те идеи, которые два месяца спустя Политбюро сочло необходимым принять.
Далее Троцкий писал, что «партийный аппарат силою инерции всё ещё идёт по той линии, наиболее ярким выражением которой являются решения октябрьского пленума. Очень многочисленная и влиятельная группировка в аппарате партии (группировка по существу фракционная) не только не хочет поворота к новому курсу, но и будет несомненно оценивать резолюцию ЦК, как маневр, не меняющий по существу партийного курса. Именно поэтому я настаивал на несравненно более ясном, резком и отчётливом осуждении оказёнившихся и обюрократившихся элементов партаппарата»[292].
Особую тревогу Троцкий выражал по поводу чисто формальной позиции остальных членов Политбюро в отношении группировок и фракционных образований. Он подчёркивал, что вскрывшиеся за последнее время в партии фракции и группировки выросли не из злоупотребления режимом рабочей демократии, а, наоборот, в результате действия чисто бюрократического режима. Чтобы подорвать фракционность, надо ударить по бюрократизму.
Принятие резолюции «О партстроительстве» явилось в значительной мере идейной победой Троцкого, поскольку её основные положения повторяли (в несколько смягчённой форме) идеи его письма и «Заявления 46-ти», ещё совсем недавно осуждённые октябрьским пленумом ЦК и ЦКК[293].
В резолюции указывалось на необходимость установления режима рабочей демократии, под которым понималась свобода открытого обсуждения всеми членами партии важнейших вопросов партийной жизни, а также выборность должностных лиц и коллегий снизу доверху. «Только постоянная, живая идейная жизнь может сохранить партию такой, какой она сложилась до и во время революции, с постоянным критическим изучением своего прошлого, исправлением своих ошибок и коллективным обсуждением важнейших вопросов»[294]. В ходе этих процессов неизбежно возникновение эпизодических разногласий. Чтобы они не приводили к созданию фракционных группировок, «требуется, чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности и не толкали этим добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности»[295].
Отмечая, что X-XII съезды установили ряд неизбежных в условиях нэпа ограничений в применении принципов внутрипартийной демократии, резолюция рекомендовала проверить целесообразность некоторых из этих ограничений, например, утверждения секретарей вышестоящими инстанциями. «Во всяком случае нельзя допускать превращения права утверждения секретарей в фактическое их назначение»[296].
В то время, когда шла подготовка резолюции «О партстроительстве», в ходе открытой дискуссии проявилось стремление некоторых аппаратчиков представить дело таким образом, будто «в области внутрипартийной всё благополучно, никаких «новшеств» не требуется, да и говорить тут собственно не о чем, разве только о «маленьких недостатках механизма»[297].
Одновременно на дискуссионных собраниях некоторые члены партии выражали недоумение по поводу того, что рядовым коммунистам остаётся неизвестным содержание писем Троцкого и «группы 46-ти», а также решений октябрьского пленума по этому поводу. В связи с этим возник острый эпизод на собрании партийного актива Краснопресненского района Москвы, где после выступления Сталина ему была подана записка: «Скажите, какое основание имеет слух в среде партийцев о каком-то письме тов. Троцкого? Каково его содержание? Довольно секретов. Сообщите».
Сталин ответил на этот вопрос весьма своеобразно. Сначала он заявил, что «при всём желании» не может сообщить «содержание письма т. Троцкого, имевшего место перед октябрьским пленумом. Есть также письмо 46 товарищей…. О содержании этих двух писем я не имею право сообщить, так как октябрьские пленумы ЦК и ЦКК решили, что сообщать партии о содержании этих писем, о требованиях, которые были там изложены, и о решении пленума ЦК и ЦКК в октябре, не следует»[298]. Однако вслед за этим Сталин дал такую трактовку решений пленума, которая выходила далеко за пределы самых резких формулировок, содержащихся в этих решениях, и представляла сознательную дезинформацию: «На пленуме в октябре стоял вопрос о том, что переходить через известную грань дискуссии — это значит создать фракцию, это значит расколоть правительство. Расколоть правительство — значит погубить Советскую власть… На этом основании пленумы ЦК и ЦКК осудили товарищей»[299].
Получив сообщение об этих высказываниях Сталина, Троцкий 6 декабря направил в Политбюро заявление, в котором подчёркивал, что «тов. Сталин как бы сам решает, что именно можно и чего нельзя сообщать, причём в двух разных местах своей речи по-разному»[300]. На этом основании Троцкий просил скорейшего решения Политбюро по вопросу, имеет ли он право в ответ на получаемые им многочисленные письменные и устные запросы разъяснять членам партии, о чём говорилось в его письме, какую резолюцию вынес октябрьский пленум и как она соотносится с переменой партийного курса, закреплённой в резолюции «О партстроительстве».
Объясняя свой поступок в заявлении, направленном в Политбюро, Сталин прибег к часто применявшемуся им и далее маневру: признав свою ошибку, тут же представил её в качестве собственной заслуги, поступка, направленного на благо партии. «Я признаю, — писал он, — что, сообщив районному собранию Пресни правду о решении пленумов ЦК и ЦКК по вопросу о заявлениях т. Троцкого и 46-ти, я пошёл вразрез с постановлением этих пленумов о секретности решения. Но я был буквально вынужден поступить так под давлением ложных, подрывающих авторитет ЦК и ЦКК, слухов, усиленно распространяемых среди членов партии её недоброжелателями, её разрушителями… Я не вижу других путей защиты ЦК и ЦКК от клеветы и лжи, кроме одного-единственного: сказать правду о решении пленумов ЦК и ЦКК»[301].
В духе заявления Сталина было выдержано и решение Политбюро от 8 декабря, где признавалось, что Сталин нарушил постановление октябрьского пленума о секретности его решений и одновременно поступок Сталина объяснялся «только желанием правильно осветить действительные мотивы пленумов ЦК и ЦКК и тем оздоровить партийную атмосферу в Москве».
На заседании Политбюро, обсуждавшем данную конфликтную ситуацию, Зиновьев передал своим единомышленникам записку:
«Они (Троцкий и его сторонники. — В. Р.) действуют по всем правилам фракционного искусства. Если мы немедленно не создадим своей настоящей архисплочённой фракции — всё пропадёт.
Я предлагаю этот вывод сделать в первую очередь. Я предлагаю завтра (в воскресенье) собраться специально по этому вопросу, — может быть, у Сталина за городом или у меня.
Промедление смерти подобно»[302].
На тексте записки оставили свои пометки с согласием на выполнение этого плана Сталин, Томский, Рыков и Каменев.
Этот «обмен мнениями» свидетельствовал, во-первых, о крайней обеспокоенности большинства Политбюро тем поворотом, который могла принять общепартийная дискуссия после публикации резолюции «О партстроительстве». И, во-вторых, о том, что перед лицом выраженного Троцким стремления ознакомить партию с содержанием своего письма и всех последующих событий в свете опубликованной резолюции ЦК, большинство Политбюро приступило к созданию «своей настоящей архисплочённой фракции», глубоко законспирированной от партии.