XIV Троцкий переходит в наступление
XIV Троцкий переходит в наступление
Озабоченные преимущественно закреплением своих позиций и административными перестановками кадров, члены триумвирата проглядели серьёзные экономические и политические процессы, назревавшие в партии и стране.
К июлю 1923 года обнаружилось усиливающееся расхождение «ножниц»: цены на промышленные товары достигли 190 процентов, а на продовольственные товары — лишь около половины довоенного уровня. Растущее несоответствие цен вызвало кризис сбыта, затоваривание промышленных изделий, в результате чего у предприятий часто не оказывалось денег для регулярной выплаты зарплаты. Это вызвало естественное недовольство рабочих. С лета 1923 года в крупных промышленных городах (Москве, Харькове, Сормове) прокатилось несколько волн забастовок. Согласно данным ОГПУ, максимум забастовок (217) и числа участвующих в них рабочих (165 тыс. человек) пришёлся на октябрь 1923 года. Внутри партии активизировались нелегальные, хотя и малочисленные группы: «Рабочая правда», сложившаяся весной 1921 года, и «Рабочая группа РКП», созданная весной — летом 1923 года.
По решению Политбюро от 18 сентября была образована комиссия в составе Дзержинского (председателя), Зиновьева, Рыкова, Молотова, Сталина и Томского для анализа экономического и внутрипартийного положения. Результаты её работы были сообщены на пленуме ЦК, состоявшемся 23 сентября. Выводы комиссии сводились к выражению тревоги по поводу возникновения в партии нелегальных групп, участия членов партии в стачках и пассивного отношения к этим явлениям со стороны многих членов партии. В речи Дзержинского эти отрицательные тенденции связывались с нездоровым характером внутрипартийного режима. «Мы видим, — подчёркивал он, — что основной причиной, вызывающей недовольство рабочих, находящее известное выражение и выраженное именно оппозиционно по отношению к Советскому государству, это оторванность наша от низовых ячеек и низовых ячеек от масс»[216].
Для преодоления остро обозначившихся экономических и политических трудностей сентябрьский пленум ограничился тем, что создал три новые комиссии (о внутрипартийном положении, о «ножницах», о заработной плате), а также признал участие в группах «Рабочая правда» и «Рабочая группа РКП» несовместимым с принадлежностью к партии.
Троцкий, вернувшийся к сентябрьскому пленуму из Кисловодска, оценил сложившуюся в партии и стране обстановку как резко изменившуюся к худшему. Выводы комиссии Дзержинского он счёл неудовлетворительными. Особое его беспокойство вызвало предложение комиссии о том, чтобы обязать членов партии, которым стало известно о возникающих в ней группировках, немедленно сообщать об этом в ГПУ, ЦК и ЦКК. Это предложение Троцкий расценил как симптом ухудшения внутрипартийного режима.
Другим важным моментом, побудившим Троцкого вывести внутрипартийную борьбу за пределы Политбюро, была предпринятая на сентябрьском пленуме попытка поставить его деятельность на посту руководителя военного ведомства под предельно жёсткий контроль. В этих целях на пленум было вынесено принятое на секретном совещании «тройки» предложение расширить состав Реввоенсовета, включив в него Сталина, его ближайших сторонников — Ворошилова и Орджоникидзе и сторонника Зиновьева — Лашевича.
Троцкий заявил, что усматривает в данной мере новое звено в цепи закулисных интриг, которые ведутся против него, и, не желая продолжать работать в такой обстановке, просит Центральный Комитет освободить его от всех постов и позволить ему отправиться в Германию, где назревает революция. Стремясь обратить это заявление в фарс, Зиновьев выступил с просьбой направить его «солдатом германской революции» вместе с Троцким, а Сталин предложил Центральному Комитету не отпускать в Германию своих «любимых вождей». Тут же это предложение было принято, после чего «рядовой» цекист Комаров заявил: «Не понимаю только одного, почему товарищ Троцкий так кочевряжится?» Эта реплика окончательно взорвала Троцкого. «Прошу вычеркнуть меня из числа актеров этой унизительной комедии»[217], — сказал он и покинул зал заседаний.
Драматизм ситуации усугублялся тем, что борьба в руководстве РКП(б) служила существенной помехой для правильного решения не только внутрипартийных вопросов, но и вопросов международного коммунистического движения, прежде всего связанных с обостряющимся революционным кризисом в Германии, где возникла непосредственная революционная ситуация. Отношение к событиям в Германии, характерное в то время для всего Коминтерна, нашло отражение в письме Сталина одному из лидеров ЦК КПГ А. Тальгеймеру от 20 сентября: «Победа революции в Германии будет иметь для пролетариата Европы и Америки более существенное значение, чем победа русской революции шесть лет назад. Победа германского пролетариата, несомненно, переместит центр мировой революции из Москвы в Берлин»[218].
Реализация этой перспективы означала бы существенную перегруппировку в руководстве Коминтерна и утрату «тройкой» господствующих позиций в нём. Кроме того, переход непосредственной революционной ситуации в открытое выступление германского пролетариата укрепил бы позиции Троцкого, который настаивал на немедленном восстании, составил его детальный план и даже назвал его дату — 7 ноября. Руководство ГКП направило в Москву просьбу о командировании Троцкого в Германию для руководства восстанием. Это предложение, как мы уже знаем, было отвергнуто Политбюро, принявшим решение направить в Германию, «немецкую комиссию» из деятелей РКП(б) менее высокого ранга, которым предлагалось «принимать решения на месте».
В результате противоречивых указаний, дававшихся германской компартии руководством Коминтерна, и нерешительности германского ЦК в вопросе о восстании, германская революция, победы которой с нетерпением ожидали коммунисты в России и во всём мире, потерпела поражение. Оно явилось одним из основных факторов, способствовавших ослаблению международного коммунистического движения и бюрократическому перерождению русской революции.
Но вернёмся к сентябрьскому пленуму. После того, как Троцкий покинул зал заседаний, к нему для переговоров был направлен Куйбышев, которому Троцкий заявил о полной недопустимости «такой политики, когда назначения, смещения, переброски и пр. производятся по очень определённым внутрипартийным соображениям, с прямым ущербом для дела, а перед партией официально мотивируя совершенно другими причинами… Пора положить конец нынешнему режиму двойной партийной бухгалтерии, уже принесшему величайший вред и чреватому новыми величайшими опасностями»[219]. В ответ на упрек Троцкого в том, что официально объявленные на пленуме мотивы предложенных изменений в составе Реввоенсовета не имеют ничего общего с действительными мотивами, Куйбышев цинично заявил: «Мы считаем необходимым вести против вас борьбу, но мы не можем вас объявить врагом; вот почему мы вынуждены прибегать к таким методам»[220].
После того, как Троцкий обратился в ЦК и ЦКК с письмом, где был изложен этот разговор с Куйбышевым, последний представил объяснительную записку, в которой лицемерно заявлял, что «уважение и любовь к Троцкому исключают всякую возможность враждебности и что лишь сознание революционной целесообразности заставляет принимать то или другое решение, несмотря на категорический протест тов. Троцкого (как это было в вопросе с Реввоенсоветом)»[221].
Выраженный в такой решительной форме протест Троцкого против реорганизации Реввоенсовета удержал Пленум ЦК от немедленного проведения предложенных мер в полном объёме. Однако в принятом постановлении одобрялось в принципе введение в состав РВС «военных членов ЦК», причём двое из них — Лашевич и Ворошилов — вводились незамедлительно. Пленум постановил также создать при председателе Реввоенсовета исполнительный орган с участием Сталина.
В письме в ЦК и ЦКК, направленном 4 октября, Троцкий писал, что «предложение новой коллегии продиктовано очень определёнными внутрипартийными комбинациями, как это понятно всем и каждому на этом заседании… Я считаю недостойным вести прения в этой плоскости. По крайней мере, в рамках ЦК следовало бы открыто сказать, что дело идёт о продолжении той внутрипартийной борьбы, которая систематически ведётся сверху за спиной партии»[222].
Попытки пленума решить обострившиеся вопросы экономической жизни страны и внутрипартийного положения казённо-бюрократическим путём явились последней каплей, которая заставила Троцкого, наконец, принять более решительные шаги для того, чтобы «побудить ЦК, в соответствии со всей создавшейся обстановкой, по-иному ставить и по-иному решить наиболее острые и больные вопросы внутренней жизни»[223]. На заседании Политбюро после сентябрьского пленума он характеризовал сложившуюся тяжёлую обстановку в партии и стране и указал на необходимость принятия «исключительных мер как в области хозяйственной, так и в области внутрипартийной».
Единственным ответом на это выступление было предложение Рыкова созвать «частное совещание членов Политбюро», которое так и не состоялось, несмотря на записку Троцкого с согласием на такое совещание. Не получив ответа на эту записку, Троцкий счёл, что «члены Политбюро отказались от предлагавшегося ими обсуждения выдвинутых мною важнейших вопросов внутреннего кризиса»[224]. Только после этого он направил в ЦК своё письмо от 8 октября, которое положило начало выходу внутрипартийной борьбы за рамки Политбюро.
В первых разделах этого письма Троцкий раскрывал своё понимание причин возникшего в стране хозяйственного кризиса и его социально-политических последствий. Эти причины он видел прежде всего в том, что основные принципы экономической политики, закреплённые в резолюции XII съезда по его докладу о промышленности, не были проведены в жизнь. Политбюро, узурпировавшее право на решение всех важнейших хозяйственных вопросов, рассматривало их наспех, без действительной подготовки специалистами и вне их плановой связи. Результатом принятия случайных, бессистемных решений стало чудовищно возросшее несоответствие цен на промышленные и сельскохозяйственные продукты, что, по мнению Троцкого, было «равносильно ликвидации нэпа, ибо для крестьянина — базы нэпа — безразлично, почему он не может покупать: потому ли, что торговля запрещена декретами, или же потому, что две коробки спичек стоят столько, сколько пуд хлеба»[225]. Несоответствие цен, при сохраняющейся тяжести единого сельскохозяйственного налога, вызывало крайнее недовольство крестьян.
Троцкий подчёркивал, что недовольство рабочих и крестьян тяжёлым экономическим положением сложилось не только в результате объективных трудностей, но и в результате явных ошибок хозяйственной политики ЦК. Оказавшись перед лицом серьёзного хозяйственного кризиса, большинство Политбюро и ЦК искало выход из экономических трудностей на путях нагромождения новых ошибок, чреватых тяжёлыми социальными последствиями. К таким ошибкам Троцкий относил, в частности, попытки «военно-коммунистического командования ценами», т. е. механического снижения их в административном порядке, которое могло лишь обогатить частных посредников, а также сохранявшееся стремление решить проблему бюджетного дефицита за счёт введения государственной монополии на продажу водки. Напоминая, что только решительный протест внутри ЦК и за его пределами приостановил эту меру, Троцкий подчёркивал, что «мысль о дальнейшей легализации водки Центральным Комитетом не отвергнута до сих пор»[226].
Освещая вопросы внутрипартийного режима, Троцкий писал, что «X-й съезд партии прошёл под знаком рабочей демократии. Многие речи того времени, сказанные в защиту рабочей демократии, казались мне преувеличенными, в значительной мере демагогическими, ввиду несовместимости полной, до конца развёрнутой рабочей демократии с режимом диктатуры. Но было совершенно ясно, что зажим эпохи военного коммунизма должен уступить место более широкой и живой партийной общественности. Однако, тот режим, который в основном сложился уже до XII съезда, а после него получил окончательное закрепление и оформление, гораздо дальше от рабочей демократии, чем режим самых жёстких периодов военного коммунизма»[227].
Троцкий подчёркивал, что даже в самое тяжёлое время гражданской войны в партийных организациях и в партийной печати развёртывались дискуссии по наиболее важным вопросам, включая даже вопросы военной политики, теперь же по существу прекратился откровенный обмен мнениями по вопросам, волнующим партию. Назначенство внутри партии приобрело такое широкое распространение, какого оно никогда не имело раньше. Бюрократизация партийного аппарата, достигшая неслыханного развития в результате применения методов секретарского отбора аппаратчиков и подавление свободы партийного мнения тесно связаны между собой.
Самодовлеющий характер секретарской иерархии, всё более независимой от партии, проявлялся, по мнению Троцкого, в назначении секретарей губкомов, что ставило последних, по существу, в независимое от местной партийной организации положение. В случае оппозиции, критики, недовольства, секретарь губкома, опираясь на поддержку центра, прибегал к переброске кадров. В свою очередь центр (Оргбюро и Секретариат) при назначениях, смещениях, перемещениях членов партии оценивал их «прежде всего под тем углом зрения, в какой мере они могут содействовать или противодействовать поддержанию того внутрипартийного режима, который — негласно и неофициально, но тем более действительно — проводится через Оргбюро и Секретариат ЦК»[228]. Поэтому, отмечал Троцкий, официальные мотивы назначений, смещений, переводов на другую работу «далеко не всегда совпадают с действительными мотивами и с интересами дела. В результате партия надломлена»[229].
Эта «надломленность» проявлялась, по мнению Троцкого, с одной стороны, в возникшей за последние год-полтора специфической секретарской психологии, «главной чертой которой является убеждение, что секретарь способен решать все и всякие вопросы, без знакомства с существом дела»[230]. Нередки случаи, когда коммунисты, не проявившие необходимых политических и деловых качеств на советской работе, начинали властно решать хозяйственные, военные и иные вопросы, как только попадали на пост партийного секретаря. В результате происходила замена авторитетного и компетентного руководства «формальными приказами, рассчитанными только на пассивную дисциплину всех и каждого»[231].
С другой стороны, те партийные функционеры, которые охотно прибегают к командно-административным методам руководства, «начисто отказываются от собственного партийного мнения, по крайней мере открыто высказываемого, как бы считая, что секретарская иерархия и есть тот аппарат, который создаёт партийное мнение и партийные решения. Под этим слоем воздерживающихся от собственного мнения пролегает широкий слой партийной массы, перед которой всякое решение предстоит уже в виде призыва или приказа»[232].
Формулируя конструктивную программу коренного изменения партийного режима, Троцкий писал: «Секретарскому бюрократизму должен быть положен конец. Партийная демократия — в тех, по крайней мере, пределах, без которых партии грозит окостенение и вырождение — должна вступить в свои права. Низы партии должны в рамках партийности высказать, чем они недовольны, и получить действительную возможность, в соответствии с партийным уставом и, главное, со всем духом нашей партии, создавать её организационный аппарат»[233].
В конце письма Троцкий напоминал, что, борясь со всей решительностью и определённостью внутри Центрального Комитета против ошибочной политики его большинства, он решительно уклонялся от вынесения этой борьбы на суд даже очень узкого круга товарищей, не состоявших в высших партийных органах. Однако предпринимавшиеся им на протяжении полутора лет усилия, направленные на принципиальное обсуждение и разрешение разногласий внутри ЦК, на создание здоровой политической атмосферы в Политбюро и Центральном Комитете, не дали никакого результата. Продолжение такой тактики в условиях непрерывного усугубления ошибок большинства ЦК «грозит тем, что партия может оказаться застигнутой врасплох кризисом исключительной остроты, и в этом случае партия имела бы право каждого, кто видел опасность, но не называл её открыто по имени, обвинить в том, что он форму ставил выше содержания»[234]. Исходя из этих соображений, Троцкий недвусмысленно заявлял, что теперь он считает «не только своим правом, но и своим долгом высказать то, что есть, каждому члену партии, которого я считаю достаточно подготовленным, зрелым, выдержанным и, следовательно, способным помочь партии выйти из тупика без фракционных судорог и потрясений»[235].
Письмо Троцкого сразу же вызвало смятение в рядах правящей фракции и беспокойство по поводу того, что его содержание может стать известно широким кругам партии. На заседании Политбюро 11 октября, впервые обсуждавшем это письмо, некоторые члены и кандидаты в члены Политбюро, ещё не связавшие себя тесно с «тройкой», признали ненормальность сложившегося внутрипартийного режима. Так, Дзержинский потребовал обновления Московского комитета как слишком бюрократического, отчего рядовые члены партии в Москве не считают возможным открыто высказывать своё мнение в рамках партийной организации, а делают это за её спиной. Бухарин, выступая против предложения о том, чтобы новым постановлением Политбюро обязать членов партии сообщать о внутрипартийных группировках, сказал: «Это только повредит. Это будет понято, как избыток полицейщины, которой и без того много. Нам необходимо резко повернуть руль в сторону партийной демократии»[236]. Никто из присутствовавших не выступил против этих слов Бухарина, а Молотов даже подчеркнул, что это «азбучные истины».
Вместе с тем, большинство членов Политбюро обратилось к Троцкому с просьбой об отсрочке рассылки его письма членам ЦК и ЦКК. Троцкий согласился с этим и сообщил, что со своим письмом он ознакомил лишь небольшой круг ответственных товарищей, не входящих в состав ЦК и ЦКК.
Обеспокоенное тем, что Троцкий впервые вынес за пределы ЦК свои разногласия с большинством Политбюро, последнее сделало попытку представить письмо Троцкого «платформой, на основе которой делаются энергичные попытки к образованию фракции»[237]. Для выработки такого обвинения 14 октября было созвано заседание бюро Московского комитета партии, на котором утверждалось, что письмо Троцкого распространяется среди членов Московской организации, что при этом происходит «обход работников, собирание подписей, требование созыва Съезда»[238]. (В основе такой информации лежали, очевидно, слухи о подготовке документа, названного впоследствии «Заявление 46-ти»). Бюро МК высказалось против широкой дискуссии по вопросам, поднятым в письме Троцкого, и предложило ограничиться обсуждением этих вопросов на пленуме ЦК с участием представителей крупнейших партийных организаций.
15 октября было разослано письмо Молотова и Томского членам Политбюро, в котором выражалась обеспокоенность тем, что письмо Троцкого уже проникло в широкие партийные круги и может в ближайшее время стать предметом обсуждения районных собраний Московской организации. По поводу этих утверждений Троцкий заявил, что он немедленно, согласно договоренности на прошлом заседании Политбюро, принял меры к тому, чтобы письмо не получило распространения до следующего заседания Политбюро, и что он считает исключённой возможность распространения письма и тем более сбора под ним подписей. Очевидно, предполагая, что распространение письма является провокацией со стороны Сталина, желавшего получить предлог для обвинения Троцкого и его единомышленников во фракционной деятельности, он подчёркивал, что если письмо «кем-либо распространяется, то не по моей воле» и просил проверить, не идёт ли это распространение «через технический аппарат Секретариата ЦК»[239].
В тот же день было созвано заседание Президиума ЦКК, которое обсудив письмо Троцкого (в его отсутствие), приняло резолюцию, развивавшую обвинения, выдвинутые бюро МК. В ней утверждалось, что «партия этим письмом поставлена перед фактом выступления одного из членов ЦК с определённой платформой, противопоставленной проводимой ныне нашей партией, в лице её Центрального Комитета, политике»[240] и перед попыткой организации фракции на этой платформе, поскольку письмо якобы стало достоянием широких партийных кругов. Президиум ЦКК призвал во что бы то ни стало избежать широкой партийной дискуссии по письму Троцкого и изжить разногласия на ближайшем пленуме ЦК и ЦКК, запретив до вынесения его решений разглашение письма.