XXXVI Что осталось от «атмосферы горных высот»
XXXVI Что осталось от «атмосферы горных высот»
С точки зрения зажиточного сельского жителя и городского обывателя 1926 и 1927 — последние годы нэпа — были годами наибольшего спокойствия и гражданского мира в стране. Но отнюдь не такими они были для партии, в которой шла ожесточённая внутренняя война при применении верхушечным блоком самых отравленных идеологических и политических средств, а затем — прямых полицейских репрессий против инакомыслящих.
Обострение внутрипартийной борьбы объективно снижало авторитет партии в глазах беспартийных масс. Более того — становящаяся всё более односторонней гласность, сопровождавшая эту борьбу, публичное «обливание грязью» правящей фракцией своих противников оживляли надежды мелкобуржуазных и промежуточных слоёв (начиная от нэпмановских и кулацких элементов и кончая . той частью интеллигенции, которая с самого начала не приняла Октябрьскую революцию) на ослабление партии и падение Советской власти.
Вместе с тем «правая», «либеральная» политика Сталина в социально-экономической области позволила ему обеспечить прочный тыл в стране для осуществления его главной цели на этом этапе — организационного разгрома левой оппозиции и как следствие этого — окончательного подавления свободы партийного мнения. Выступая сторонником «гражданского мира» в стране, Сталин проявлял всё большую жёсткость в гонениях на оппозицию и в дальнейшем подавлении внутрипартийной демократии. Поставив под свой полный контроль все участки и сферы партийной жизни, он шёл всё дальше и дальше в нарушении уставных требований выборности, подотчётности аппарата выборным органам и партийным организациям, гласности, информации сверху вниз, в замене демократического централизма бюрократическим централизмом. Всё более растягивались сроки созыва партийных съездов и пленумов ЦК, а сами эти форумы превращались в беспощадную и циничную травлю оппозиции, за которой следовали всё более жестокие организационные выводы. Грубость и нелояльность переставали быть только личными качествами Сталина, а становились определяющими чертами партийного руководства.
Сравнительная лёгкость «идейного разгрома» последней из оппозиций объяснялась и тем, что Сталин на всём протяжении периода внутрипартийной борьбы проводил форсированные массовые кампании по приёму в партию, вопреки предостережениям Ленина об опасности чрезмерного возрастания её численности.
Если к XII съезду партии в её рядах состояло 386 тыс. человек, то к XIII съезду — 736 тыс., к XIV съезду 1089 тыс., а к XV съезду — 1,2 млн. человек. При этом происходило изменение социального состава партии. Между XIV и XV съездами доля рабочих по социальному происхождению сократилась с 58,1 до 56,3 процентов, доля рабочих от станка — с 40,8 до 37,5 процентов. Десятая часть рабочих с производства, принятых в партию в 1924—1926 годах, к XV съезду выбыла из партии, в том числе по причине исключения.
Понятно, что в среде новых членов партии, вступивших в неё в разгар ожесточённых партийных дискуссий и бешеной травли оппозиции, происходило размывание старых партийных традиций. Резко изменился и состав низового партийного актива. К XV съезду 90 процентов секретарей и членов бюро первичных партийных ячеек на производстве составляли те, кто вступил в партию после 1924 года. Прилив в партию множества новых людей, имевших минимальный политический опыт и слабо разбиравшихся в её теории и истории, приводил к тому, что несколько тысяч коммунистов, отважившихся выступать на стороне оппозиции, подписывать её документы и голосовать за них, выглядели незначительной величиной. В то время, когда раскол старой партийной гвардии достиг своей кульминации, Сталин продолжал упорно твердить, что никакой речи о расколе партии быть не может, поскольку подавляющее большинство её членов голосует за «линию ЦК».
Всю полноту ответственности за использование в те годы бесчестных, провокационных приёмов в борьбе с оппозицией разделяло со Сталиным большинство Политбюро, двигавшееся всё дальше по пути политического и нравственного перерождения. Вспоминая о том, что при Ленине в партии и её руководстве царила «атмосфера горных высот», Троцкий писал: «Ленин выбыл из ЦК, и в Политбюро все сплотились против одного. Люди перестраивались. Известные лучшие черты уходили куда-то назад. На первый план выдвигались те черты, которые тщательно скрывались или не получили развития. Всё же пока личный состав Политбюро оставался прежний, воспоминания вчерашнего дня связывали людей и ограничивали их действия друг против друга.
Блок с Зиновьевым и Каменевым сдерживал Сталина. Как-никак они прошли длительную школу Ленина, они ценили идею, программу и хотя позволяли себе под видом военных хитростей чудовищные отступления от программы, нарушения идейной линии, всё это всё же в известных пределах. Раскол тройки снял со Сталина идейные ограничения. В Политбюро члены совершенно перестали стесняться невежества. Аргумент потерял силу…
После раскола тройки Политбюро пополнилось людьми случайными, отмеченными только готовностью поддерживать Сталина против других. В Политбюро ворвались совсем чуждые настроения, новые пришельцы соперничали друг с другом в обнаружении своей враждебности к оппозиции, в готовности поддержать каждый шаг «вождя», стремлении превзойти друг друга в грубости. Людям как Ворошилов, Рудзутак, Микоян, которые ранее с благоговением относились к ЦК и Политбюро, теперь показалось, что всё это был миф, раз они сами могут чувствовать себя господами Политбюро. От атмосферы горных высот не осталось ничего»[587].
Сталинские методы борьбы с оппозицией взяли на вооружение и члены ленинского Политбюро — Рыков, Томский и Бухарин. Их речи и статьи 1926—1927 годов демонстрировали всё большую утрату ими всяких моральных сдержек. В этом отношении характерна речь Бухарина на XV конференции ВКП(б) в ноябре 1926 года, которую Сталин многократно прерывал поощрительными репликами. Особое одобрение Сталина и его приверженцев вызвал следующий пассаж этой речи: «Тов. Зиновьев говорил… как хорошо Ильич поступил с оппозицией, не выключая всех тогда, когда он имел только два голоса из всех на профессиональном собрании. Ильич дело понимал: ну-ка, исключи всех, когда имеешь два голоса (Смех). А вот тогда, когда имеешь всех, и против себя имеешь два голоса, а эти два голоса кричат о термидоре, — тогда можно и подумать. (Возгласы «Правильно». Аплодисменты, смех. Сталин с места: «Здорово, Бухарин, здорово. Не говорит, а режет»)»[588].
Томский и Рыков даже с большей определённостью, чем Сталин, высказывались за прямые политические репрессии по отношению к оппозиции. В ноябре 1927 года Томский говорил: «Оппозиция очень широко распространяет слухи о репрессиях, об ожидаемых тюрьмах, о Соловках (в то время — единственный концентрационный лагерь в стране для политических заключенных. — В. Р.) и т. д. Мы на это скажем нервным людям: «Если вы и теперь не успокоитесь, когда мы вас вывели из партии, то теперь мы говорим: нишкните, мы просто вежливо попросим вас присесть, ибо вам стоять неудобно. Если вы попытаетесь выйти теперь на фабрики и заводы, то мы скажем «присядьте, пожалуйста» (Бурные аплодисменты), ибо, товарищи, в обстановке диктатуры пролетариата может быть и две и четыре партии, но только при одном условии: одна партия будет у власти, а все остальные в тюрьме. (Аплодисменты)»[589].
Своего рода кульминацией травли оппозиции стало заявление Рыкова на XV съезде ВКП(б): «Я не отделяю себя от тех революционеров, которые некоторых сторонников оппозиции за их антипартийные и антисоветские действия посадили в тюрьму. (Бурные, продолжительные аплодисменты. Крики «Ура». Делегаты встают). Тов. Каменев… должен был бы не жаловаться, что несколько человек при острейшей открытой борьбе оппозиции против партии посажены в тюрьму, а признать, что по «обстановке», которую оппозиция пыталась создать, сидят очень мало. Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придётся в ближайшее время несколько увеличить»[590].
Для того, чтобы такое толкование «идейной борьбы» в партии встретило на партийных форумах столь восторженное одобрение, нужна была, разумеется, тщательная идеологическая подготовка. В речи на заседании ЦКК в июне 1927 года Троцкий говорил: «…По всем ячейкам идёт в настоящее время подготовка дальнейших и дальнейших выводов, подготовка по той именно линии, которую, вы, т. Орджоникидзе (в то время — председатель ЦКК. — В. Р.), так легко и бюрократически отводите: т. е. по линии отсечений и репрессий… На всех ячейках докладчики, специально дрессированные, ставят вопрос об оппозиции так, что поднимается рабочий, чаще всего по наряду, и говорит: «чего же вы возитесь с ними, не пора ли их расстрелять?» Тогда докладчик со скромно-лицемерной миной возражает: «товарищи, не нужно спешить». Это уже вошло в обиход партии. Вопрос ставится всегда за спиной оппозиционеров, с инсинуациями, с грязными намёками, с грубыми, бесчестными, чисто сталинскими искажениями оппозиционной платформы и революционной биографии оппозиционеров, с изображением их, как врагов революции, как врагов партии, — всё это для того, чтобы вызвать у обманутых слушателей, у сырых молодых партийцев, которыми вы искусственно заполняете партийные ряды, бешеную реакцию, и чтобы потом иметь возможность сказать: «смотрите, мы готовы бы терпеть, но массы требуют». Это определённая сталинская стратегия, вы сами являетесь в большей или меньшей мере организаторами этой кампании, а потом получаете волну её на себя и говорите: «партия требует, ничего не могу сделать…»[591].
Троцкий предупреждал лидеров сталинской фракции, что инспирируемые Сталиным и поддерживаемые ими провокационные методы «идейной борьбы» завтра неизбежно обратятся против многих из них: «Через что проверяется ваше многоверие? Через голосование на 100 %. Кто в таком подневольном голосовании не хочет участвовать, тот старается иной раз ускользнуть через дверь. Секретарь не пускает, — ты должен голосовать, и именно так, как приказывают, — а уклоняющихся от голосования берет на учёт… Я спрашиваю вас: с кем шутки шутите? Вы шутите плохие шутки с собой, с революцией и с партией! Кто голосует всегда на 100 % с вами, кто вчера по приказу «крыл» Троцкого, сегодня Зиновьева, завтра будет крыть Бухарина и Рыкова, тот никогда не будет стойким солдатом в трудный час революции»[592].
В этих словах содержалось объяснение будущего поведения определённой части партии в «трудный час революции». Этим «трудным часом» (растянувшимся на долгие годы) оказались не только Отечественная война 1941 — 1945 годов, первые месяцы которой показали действительную степень «стойкости» Сталина и его ближайших приспешников, но в не меньшей мере — насильственная коллективизация и сталинский террор, которым очищенная от «левой» оппозиции партия оказалась неспособной противостоять.