5.11. Экосоциальный кризис

5.11. Экосоциальный кризис

Трансформация структуры «государство – элита – народ» в период правления Ивана Грозного привела к резкому усилению государственной и военной мощи России. Следствием этого усиления стало завоевание Поволжья, что в долговременной перспективе означало значительное расширение экологической ниши русского этноса. Однако создание вооруженной огнестрельным оружием армии было непростым делом: как отмечалось выше, Россия испытывала недостаток в меди и свинце, и кроме того, не хватало серы и селитры для пороха; было мало искусных мастеров, оружейников и литейщиков. Польша и Ливония противились приезду в Россию ремесленников из Западной Европы; когда посланный царем саксонец Шлитте нанял более ста ремесленников, он был схвачен и посажен в тюрьму.[1440] По существу, речь шла о технологической блокаде, о попытках соседей не допустить диффузии новой военной технологии в Россию. В 1553 году капитан Ричард Ченслер открыл морской путь в Россию вокруг Скандинавии, и Иван Грозный отправил с ним посла с заданием привезти из Англии ремесленников. Но дорога была трудна и опасна: на обратном пути Ченслер погиб.[1441] Иван Грозный решил прорубить «окно в Европу»: в 1558 году русские войска овладели ливонским портом Нарвой и началась «нарвская торговля». Король Польши Сигизмунд Август писал английской королеве Елизавете, что «московский государь ежедневно увеличивает свое могущество приобретением предметов, которые привозятся в Нарву, ибо сюда привозятся не только товары, но и оружие, привозятся не только произведения художеств, но и сами художники (т. е. ремесленники – С. Н.), посредством которых он приобретает средства побеждать всех. Вашему величеству небезызвестны силы этого врага и власть, которой он пользуется над своими подданными. До сих пор мы могли его побеждать только потому, что он был чужд образованности и не знал искусств, но если нарвская навигация будет продолжаться, то неизвестно, что будет».[1442] О том, насколько важна для России была нарвская торговля, говорит свидетельство Дж. Горсея, который пишет, что позже, когда шведы осадили Нарву, царю «недоставало пороха, свинца, селитры и серы, и он не знал, откуда их получить, так как Нарва была закрыта…».[1443] Невозможно было даже доставить письма английской королеве «ведь его владения были окружены и все проходы закрыты».[1444]

Таким образом, потребности «военной революции» заставляли Россию пробиваться к морю, и это привело к долгой Ливонской войне. С началом войны налоги увеличились, и к 1566 году они составляли 2,8 пуда зерна с души (см. рис. 51). Для того чтобы заплатить увеличившиеся налоги, крестьяне были вынуждены продавать больше хлеба; это вызвало снижение цен в 1562–1568 годах, и еще более увеличило тяжесть обложения.

Рис. 5.1. Динамика государственных повинностей в Бежецкой пятине (в пудах хлеба на душу населения).[1445]

Война была тяжелой: события обернулись так, что России пришлось сражаться одновременно с ливонцами, Швецией, Литвой и Крымом. Опустошительные набеги крымских татар побудили царя принять решение о строительстве «Засечной черты» – более чем тысячекилометровой линии валов, рвов и засек. В наиболее опасных для прорыва местах сооружались бастионы, вооруженные артиллерией, – «Засечная чета» представляла собой грандиозное оборонительное сооружение, требовавшее огромных средств.[1446] Необходимо было вводить новые военные налоги – и в 1566 году царь созвал собор, чтобы решить самый важный вопрос: нужно ли продолжать войну? На соборе присутствовали священники, бояре, выборные от дворян и посадских людей – но не было представителей крестьян, того сословия, которое несло основную тяжесть налогов. Перед началом заседаний представители сословий присягнули, что будут выполнять принятое «всем миром» решение; обсуждение было относительно свободным, и, в частности, дьяк Иван Висковатый записал особое мнение. Однако в конечном счете сословия практически единодушно высказались за продолжение войны и за введение налогов.[1447] Это было роковое решение.

После собора 1566 года налоги были еще раз увеличены, теперь в пересчете на хлеб они составляли около 3,6 пудов на душу населения, в два раза больше, чем в начале 50-х годов. Ценой невероятных усилий были завоеваны Западная Белоруссия и почти вся Ливония – однако силы государства были перенапряжены.

Анализ влияния демографического и технологического факторов на развитие кризиса последней трети XVI века был выполнен автором совместно с известным американским историком Честером Даннингом.[1448] Этот анализ исходит из того, что в контексте демографически-структурной теории резкое увеличение налогов означает перераспределение ресурсов в пользу государства. Из теории известно, что перераспределение ресурсов в системе «государство – элита – народ» часто вызывает структурный кризис. Известно также и то, что в условиях Сжатия структурные кризисы обычно переходят в полномасштабные экосоциальные кризисы.

Здесь необходимо вернуться к ситуации, которая сложилось к середине XVI века на Новгородчине. Как отмечалось выше, Сжатие было неравномерным, и его очаг был расположен на Северо-Западе – там, где и без того скудные средства существования крестьян сокращались большими изъятиями ресурсов в пользу дворян и государства. Мы видели, что в некоторых пятинах Новгородчины потребление крестьян было ниже минимума в 15 пудов на душу населения, что крестьяне часто голодали и население пятин уменьшалось. Откуда крестьяне могли взять лишние 3–4 пуда на душу, чтобы заплатить увеличившиеся налоги? Изъятие необходимого для пропитания зерна должно было привести к голоду и к вспышке эпидемий. Имеющиеся данные действительно говорят о нарастании голода и эпидемий в Деревской пятине, начиная с 1560 года (см. рис. 5.2.)

Рис. 5.2. Процесс запустения Деревской пятины (в процентах к общему числу обеж в 1500 году).[1449]

При «обыске» в 1573 году писцы указывали причины запустения обеж, ухода или гибели хозяев: голод, мор, бегство от податей, от насилий войск, двигавшихся в Ливонию по проходившим по пятине дорогам. Часть обеж запустела от вывоза крестьян в поместья опричников.

Общее впечатление от этой картины – это постоянные голод и мор. Увеличение податей вызвало повальное бегство, но судьба бежавших остается неизвестной – многие, вероятно, погибли от голода на дорогах. График говорит о том, что голод и мор, разразившиеся по всей России в 1568–1571 годах, были подготовлены протекавшими ранее процессами. В Деревской пятине они означали лишь некоторое усиление голода и мора, которые свирепствовали здесь все 60-е годы.

В конце 60-х годов тревожные сообщения приходят и из других районов. Увеличение налогов должно было привести к сокращению крестьянских запасов, что в случае неурожая было чревато большим голодом. Здесь мы соприкасаемся с важным вопросом о влиянии случайных факторов, таких, как неурожаи и эпидемии. Большие неурожаи случались на Руси в среднем каждые 6–7 лет,[1450] но они обычно не приводили к катастрофическому голоду, потому что, в силу давней традиции, крестьяне хранили запасы хлеба на случай неурожая. Запасы поддерживали устойчивость экономической системы, теперь же высокие налоги лишали крестьян возможности запасать хлеб, система становилась неустойчивой – и «случайные» факторы начали действовать.

В 1567 / 68 годах летописи отмечают неурожай и голод в центральных областях: «Глад был на Руси велик, купили в Москве четверть ржи в полтора рубля».[1451] Обычная цена ржи была 30–40 денег – стало быть, цены возросли в 8 – 10 раз! Следующий год снова был неурожайным: «Была меженина велика добре, на Москве, и в Твери и на Волоце ржи четверть купили по полутора рубля по шьтидесят алтын и людей много умерло с голоду».[1452] В 1569 году в вотчинах старицкого Успенского монастыря в Тверском уезде пустовала треть деревень, а в Кашинском и Старицком уездах – около половины.[1453] В 1570 году следом за голодом пришла чума. В современной историографии считается, что большие эпидемии не приходят сами по себе, что они являются следствием хронического недоедания и падения сопротивляемости организма.[1454] «Это была одна из тех страшных эпидемий средневековья, которые возникали примерно один раз в сто лет и оставляли после себя почти полностью обезлюдевшие города и деревни», – писала Е. И. Колычева.[1455] «Великий голод» продолжался и во время эпидемии. «Был тогда великий голод, – свидетельствует Г. Штаден, – из-за кусочка хлеба человек убивал человека…».[1456] Весной 1571 года монахи Троице-Сергиева монастыря жаловались, что в монастырских вотчинах «крестьяне от глада и от поветрия вымерли», «крестьян… у них во всей троецкой вотчине не осталось ни тридцатого жеребья».[1457]

В условиях жестоких войн ослабление одного из противников побуждает других к наступлению – и такой «случайный» фактор, как опустошительное нашествие врагов, тоже оказывается не случайным. Перебежчики поспешили донести крымскому хану о трагедии Руси.[1458] Хан Девлет-Гирей решил воспользоваться тяжелым положением русских, объявил «священную войну» против России, собрал огромное войско и пошел походом на Москву. Мусульманские подданные царя Ивана сразу же перешли на сторону крымцев. Все Поволжье было охвачено грандиозным восстанием. «Тогда поднялся народ из обоих царств и отправился в страну великого князя, пожег много незащищенных городов и увел с собой великое множество русских пленников, не считая тех, кто были убиты насмерть», – писал Г. Штаден.[1459] В походе на Москву принимала участие Ногайская орда и черкесы во главе с тестем царя ханом Темрюком. Царица Мария Темрюковна к тому времени уже умерла, но брат Марии князь Михаил Черкасский командовал передовым полком русской армии. Мстя за измену отца, царь приказал убить Михаила; черкесы и татары исчезли из свиты царя – и вместе с ними исчезла опричнина. Царь запретил произносить это слово, корпус опричников был переформирован – но в действительности он сохранился под новым названием «двор»; сохранились и дворцовые земли.[1460]

Нашествие Девлет-Гирея было подобно батыевому нашествию. В мае 1571 года крымцы окружили в Москве русскую армию и сожгли осажденный город, в огне погибли сотни тысяч людей. Татары подвергли страшному разорению весь Московский уезд и уезды, лежавшие южнее столицы.[1461] В следующем, 1572 году, 120-тысячная орда пошла на Русь устанавливать новое иго – ханские мурзы делили между собой города и улусы. Русь была обессилена голодом, чумой и страшным татарским разорением; Иван Грозный сумел собрать лишь 40-тысячную армию. 29 июля началась пятидневная битва при Молодях – это было решающая битва Руси и Степи. Русская армия использовала тактику янычар: заманивание конницы противника на укрепления, обороняемые стрельцами и артиллерией. Залпы русских пушек, стрелявших в упор, остановили татарскую конницу, и хан приказал степным джигитам атаковать укрепления в пешем строю. Во время последнего штурма, 2 августа, русская конница вышла из укреплений и ударила в тыл татарам, которые без своих коней не могли даже бежать с поля боя. Как сообщает летопись, погибло 100 тысяч татар, и мало кто вернулся в Крым.[1462]

По своим геополитическим последствиям битва при Молодях стоит в одном ряду со знаменитым Чалдыранским сражением 1514 года. Это было столкновение двух военных технологий, старой кавалерийской технологии, которая обусловливала господство кочевников, и новой «пороховой» технологии, которой овладела земледельческая цивилизация. Это было столкновение двух культурных кругов, порожденных фундаментальными военными открытиями, созданием кавалерии и появлением артиллерии. В конечном счете победа при Молодях означала конец господства кочевников на Русской равнине, конец долгой череды нашествий приходивших с востока кочевых орд. Эта победа была достигнута благодаря военной реформе Ивана Грозного, благодаря созданию стрелецкого корпуса и «пушечного наряда» – в конечном счете благодаря трансформации русского общества по османскому образцу. В соответствии с диффузионистской теорией, использование нового оружия породило волну русских завоеваний – завоевание Поволжья, Урала, Сибири. Победа при Молодях отодвинула границу России на сотни километров к югу, и славяне вновь получили возможность распахивать черноземные степи – теперь уже под защитой вооруженных артиллерией крепостей.

Но победа обошлась дорогой ценой. После нашествия 1571 года, после голода и мора страна лежала в руинах. Каковы были масштабы этой катастрофы? Наиболее подробные данные по этому вопросу предоставляют новгородские материалы. В Деревской пятине 1?3 обеж была заброшена из-за голода и мора – то есть хозяева погибли; остальные бежали от царевых податей и правежей. В Водской пятине запустело 3?5 всех обеж, но неизвестно, сколько крестьян погибло, а сколько ушло в другие места. В одной из волостей Бежецкой пятины от мора и голода погибло 40 % населения.[1463] Для центральных областей статистических данных гораздо меньше; имеется, в частности, информация о запустении расположенных в различных уездах вотчин Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей. В опустошенном татарами Московском уезде в этих вотчинах было заброшено 90 % пашни, в Суздальском уезде – 60 %, в Муромском уезде – 36 %, в Юрьев-Польском уезде – 18 %.[1464] Масштабы запустения были велики; часть крестьян погибла, но некоторые, вероятно, переселились в другие места. Однако массовое переселение во время эпидемии было невозможно: во избежание распространения болезни дороги были перекрыты заставами. Бежать на окраины не имело смысла: 1570-е годы были временем больших восстаний в Поволжье, а южные области в этот период трижды подвергались опустошению кочевниками.[1465] Таким образом, крестьянам было некуда уходить, и приведенные выше цифры говорят об огромных масштабах гибели населения. В итоге можно предположить, что демографическая катастрофа привела к уменьшению численности населения примерно на 30–50 %.[1466]

Суммируя сказанное, необходимо отметить, что демографическую катастрофу 1568–1571 годов нельзя объяснить, исходя из одного демографического фактора. Демографический фактор обусловил перенаселение и нехватку земли в некоторых районах, ухудшающееся продовольственное положение, часто повторяющийся голод. На эту классическую картину Сжатия наложились потребности военной революции и войны, которые обусловили резкое увеличение налогов. В результате изъятия хлебных запасов экономическая система потеряла устойчивость и стала чувствительной к действию случайных факторов, таких, как неурожай. Неурожай вызвал голод, а за голодом, как обычно бывает, последовала эпидемия. Внешние враги воспользовались ситуацией, чтобы довершить разорение Московии – и в результате произошла страшная демографическая катастрофа. Таким образом, мы снова сталкиваемся с совокупным действием нескольких факторов, причем те из них, которые можно считать главными (демографический и технологический), открывают дорогу действию других, случайных факторов (неурожаи, эпидемии и нашествия врагов).

Казалось бы, в противоречии с теорией демографическая катастрофа не сопровождалась теми явлениями, которые присутствуют в описаниях классического экосоциального кризиса: голодными бунтами, народными восстаниями и мятежами знати. Мощное государство сумело на время предотвратить политическую дестабилизацию. Однако оно не сумело предотвратить дестабилизацию экономическую, а это означало, что экосоциальный кризис будет продолжаться, что грозные события еще впереди.

Классический пример анализа экономических последствий демографической катастрофы был дан в свое время М. Постаном, изучавшим последствия «Черной Смерти» XIV века. Анализируя эти последствия, М. Постан следует неомальтузианской теории и подчеркивает следующие основные моменты. Убыль населения приводит к тому, что на смену прежней нехватке земли приходит ее избыток, появляется нехватка рабочей силы. Первым следствием нехватки рабочей силы является резкое возрастание реальной заработной платы (то есть платы, исчисленной в зерне). Вторым следствием является понижение ценности земли, то есть уменьшение земельной ренты, оброков и барщин. В Англии после «Черной Смерти» численность населения уменьшилась вдвое, а реальная заработная плата возросла в 2–2,5 раза.[1467]

Соответствуют ли неомальтузианским представлениям последствия российской катастрофы 1568–1571 годов? Имел ли место рост реальной заработной платы, и наблюдалось ли уменьшение оброков? Ответ на этот вопрос имеет чрезвычайно большое значение в плане апробации неомальтузианского подхода на российском материале.

Анализируя данные о заработной плате наемных работников, нужно отметить, что информации о поденной плате имеется сравнительно немного. Известно, например, что в 1576 году поденщики на вологодчине получали по 3 деньги в день, а четверть зерна стоила 23 деньги,[1468] таким образом, дневная плата составляла 9,3 кг хлеба. Как отмечалось выше, в 1568 году поденщик на Белоозере мог на дневную плату купить только 3,6 кг хлеба.[1469] Хотя в данном примере реальная заработная плата возросла в 2,5 раза, трудно сделать вывод о статистической значимости таких единичных примеров.

Гораздо больше данных имеется об оплате монастырских работников («детенышей» или «казаков») нанимавшихся на год или на большие сроки. Рост оплаты монастырских работников в 1570-х годах отмечался многими исследователями – причем Б. Д. Греков еще в 20-х годах предполагал, что оплата выросла вследствие нехватки рабочей силы.[1470] Однако обобщающих данных по этому вопросу в литературе не имеется, и нам пришлось провести конкретно-историческое исследование с использованием приходно-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря. В результате обработки данных о заработной плате нескольких сот «детенышей» выяснилось, что средняя реальная (а также и номинальная) заработная плата после катастрофы 1570 – 71 годов возросла примерно в 2,5 раза (рис. 5.3). Оплата квалифицированных работников, например, плотников, портных, возросла в 2 раза. Подобное увеличение оплаты имело место и в других церковных учреждениях. В Новгородском Софийском Доме оплата дворовых работников увеличилась в 1547–1577 годах с 60 до 120 денег; в Кирилло-Белозерском монастыре оброк дворовых слуг возрос в 1568–1581 годах с 42 до 126 денег, а оброк портных – с 90 до 200 денег.[1471] М. Постан особо отмечает, что после «Великой Чумы» оплата чернорабочих увеличилась в большей степени, чем оплата квалифицированных рабочих,[1472] – это явление мы отмечаем и в России.

Рис. 5.3. Размеры оброка и реальной заработной платы в Иосифо-Волоколамском монастыре.[1473]

Годовой размер оброка дан в рублях. Реальная плата исчисляется как количество ржи (в кг) которые мог купить работник на дневную плату плюс дневное продуктовое содержание (0,8 кг).[1474]

Вторым признаком резкого сокращения численности населения является значительное уменьшение земельной ренты. После «Черной смерти» нехватка рабочей силы в Англии привела к тому, что крестьяне и батраки стали передвигаться по стране в поисках лучших условий. Они отказывались занимать освободившиеся после чумы обремененные барщиной тяглые «вилланские» наделы; землевладельцы были вынуждены сдавать эти земли в аренду по пониженным расценкам, и арендная плата упала на 20–30 %.[1475] Мы видим аналогичный процесс и в России, здесь наблюдается резкое сокращение величины тяглого надела и распространение аренды по пониженным оброчным ставкам. В первой половине XVI века размеры облагаемого налогами и зафиксированного в переписях тяглого надела крестьянина приближались к одной «выти», а аренды за оброк практически не существовало. Теперь же крестьяне отказываются брать полные тяглые наделы, эти наделы сокращаются до 1?3–1?6 «выти»; появилось множество безнадельных крестьян, «бобылей». Остальную необходимую им землю крестьяне арендовали у своего или у соседнего землевладельца; эта земля не указывалась в переписных книгах, и с нее не платили казенные налоги, а плата, полагавшаяся землевладельцу, была намного ниже, чем на тяглых землях. В результате после катастрофы 1568–1571 годов оброки на поместных землях упали примерно в 3 раза (с 10–12 пудов до 3–4 пудов на душу), на дворцовых землях – примерно в 2 раза.[1476]

В некоторых случаях отмечалось не только уменьшение оброков в расчете на двор, но и уменьшение вытных ставок. Так, З. В. Дмитриева, сравнивая размеры ставок в 1559 и 1601 годах в различных вотчинах Кирилло-Белозерского монастыря, пришла к выводу, что они резко уменьшились в тех селах, где тяжело сказался кризис 1568–1571 годов, и почти не изменились в районах, не пострадавших от голода и мора.[1477]

Уменьшение оброков для оброчных крестьян шло параллельно уменьшению барщины в барщинных хозяйствах. Известно, что в первой половине XVI века норма барщины составляла 1 десятину с «выти» в одном поле; в подавляющем большинстве известных случаев эта норма сохранялась вплоть до 90-х годов.[1478] Но количество дворов на «выть» за это время возросло в 2–3 раза – то есть объем барщины в расчете на двор значительно сократился.[1479]

Таким образом, нормы оброка и барщины снизились, свободной земли было более чем достаточно, можно было выбирать лучшие участки. Напрашивается вывод о том, что крестьяне стали жить намного лучше – однако у нас нет массовых данных, которые бы позволили реконструировать бюджет крестьянского хозяйства.[1480] Крестьяне скрывали свою безоброчную пашню и указывали в качестве тяглых наделов мизерные участки, поэтому размеры средней запашки известны лишь в редких случаях. В Прибужском погосте Старорусского узда в 1580-х годах на крестьянский двор приходилось 3 десятины тяглой, 5 десятин арендной земли, и, вероятно, кое-что обрабатывалось безоброчно. В Бежецкой пятине известно много случаев, когда крестьяне безоброчно распахивали очень большие наделы.[1481] Естественно предположить, что в сложившихся благоприятных условиях крестьяне пахали столько, сколько считали нужным – и, во всяком случае, не меньше, чем раньше. Г. Штаден свидетельствует, что в то время среди крестьян были богатые люди; известно также, что некоторые сельчане делали большие вклады в монастыри.[1482] О высоком уровне жизни крестьян говорит и высокая оплата монастырских батраков-«детенышей».

Таким образом, в период, последовавший за катастрофой 70-х годов, уровень эксплуатации крестьян не увеличился (как утверждают некоторые историки), а напротив, значительно уменьшился – в полном соответствии с неомальтузианской теорией. Это означало экономическую дестабилизацию, перераспределение ресурсов в пользу народа и в ущерб государству и элите. Начался тяжелый финансовый кризис государства, сопровождаемый кризисом элиты – характерные процессы, фиксируемые демографически-структурной теорией как признаки надвигающегося брейкдауна. Государству угрожал и старый конфликт, унаследованный от периода до катастрофы – затянувшееся противостояние между самодержавием и боярской аристократией.

С первого взгляда, мощное государство Ивана Грозного сумело справиться с тяжелым кризисом: крымские татары были разбиты, а внутри страны не было восстаний и мятежей. Однако в действительности демографическая катастрофа нанесла сильнейший удар по государственной системе России. Уменьшились не только подати, уплачиваемые землевладельцам; сокращение тяглых наделов привело к уменьшению крестьянских платежей в казну. Реальный размер податей, платимых с одного двора, сократился в 3–4 раза. В Новгородском уезде Шелонской пятины в 1573–1588 годах реальные платежи крестьянского двора уменьшились в 5 раз! Казна опустела; сборы с новгородских земель к 1576 году уменьшились вдвое, а к 1583 году в 12 раз![1483]

Власти не сразу осознали всей тяжести бедствия, первое время они, как встарь, заставляли уцелевших крестьян платить подати за погибших и ушедших. К 1570–1571 годам относятся сведения о жестоких «правежах», которые творили хлебные «праветчики» и посланные им на подмогу опричники; иной раз крестьян забивали насмерть; их имущество продавали за долги. В 1571 году правительство опомнилось и послало в деревню писцов выяснять положение и править писцовые книги, снимать налоги с умерших. Но было уже поздно, жестокие «правежи» вынудили крестьян к бегству – и бегство приняло массовый характер. Многие уходили на земли монастырей – во время борьбы с боярами царь восстановил отмененные было налоговые привилегии монастырей, «тарханы»; теперь монастыри, в свою очередь, давали льготы крестьянам. В условиях катастрофической нехватки рабочей силы крестьяне могли диктовать землевладельцам свои условия, заставлять их уменьшать величину тяглого надела и сдавать землю под оброк. Так же, как в Англии, начался процесс интенсивного перемещения крестьян в поисках лучших мест.[1484]

Последствия катастрофы тяжело сказались на положении военного сословия. Дворянские поместья стояли пустыми, землю было некому обрабатывать; в Московском уезде обрабатывалось только 7 % помещичьей пашни, в Коломенском уезде – 25 %. В Деревской пятине в начале 80-х годов больше трети помещиков не имели ни пашни, ни крестьян.[1485] «А крестьяне, вышед из-за служилых людей, живут за тарханами по льготе, – говорится в приговоре церковного собора 1584 года, – и оттого великая тощета воинским людям прииде».[1486] Барская запашка сократилась до уровня, немногим превосходящего запашку крестьянского двора, а доходы помещика – до уровня крестьянских доходов. «В период хозяйственного кризиса… оставшиеся крестьяне почти полностью перестали пахать тяглую землю, тем самым почти полностью лишив владельцев оброка», – отмечал Г В. Абрамович.[1487] Не имея денег, помещик не мог купить кольчугу или саблю – но, несмотря на это, должен был идти воевать. «У тех, кто не объявлялся на смотру, отписывались именья, – свидетельствует Г. Штаден, – а его самого били публично на торгу или в лагере кнутом…»[1488] Дворяне бросали свои опустевшие поместья и скрывались в бегах, московское войско уменьшилось более чем вдвое.[1489]

Под угрозой лагерных «правежей» помещикам не оставалось ничего иного, кроме как увеличивать оброки и барщину немногих оставшихся у них крестьян. В прежние времена величина оброка фиксировалась в переписных книгах; именно это детальное перечисление оброков составляло основное содержание русских переписных книг. В «послушных грамотах», выдаваемых при испомещении, указывалось, что крестьяне должны платить оброки и нести барщину «по старине» – то есть так, как зафиксировано в прежних книгах. (Иногда, правда, встречались грамоты, позволявшие помещику «прибавить доходу», но так, чтобы не вызвать уход недовольных крестьян, чтобы поместье не запустело.[1490]) В немногих сохранившихся переписных книгах 60-х годов сохраняется перечисление оброков примерно в тех же размерах, что и прежде. Однако с конца 60-х годов меняется форма «послушных грамот»; грамоты теперь требуют, чтобы крестьяне давали помещику все, «чем вас изоброчит».[1491] Таким образом, помещики получили право произвольно увеличивать оброки крестьян. «Служилые люди стали брать с бедных крестьян, которые были им даны, все, что те имели», – свидетельствуют И. Таубе и Э. Крузе.[1492] В ответ крестьяне стали уходить от помещиков, не дожидаясь Юрьева дня и не платя «пожилого». Бывали случаи, когда при повышении оброка все крестьяне разом уходили из деревни помещика.[1493]

Кризис продолжался, и некогда мощное московское войско быстро теряло боеспособность. По литовским сведениям, в 1580 году в Москве имел место собор, на котором «всей землей просили великого князя о мире, заявляя, что больше того с их сел не возьмешь, что против сильного государя трудно воевать, когда из-за опустошения их вотчин не имеешь на чем и с чем».[1494] «Обращение к материалам разрядных книг за 1578–1579 показывает, с каким трудом приходилось заставлять „оскудевших“ служилых людей выступать в походы, – отмечает В. И. Корецкий. – Ни угрозы битья кнутом, ни даже смертной казни уже не действовали».[1495] Правительство пыталось что-то предпринять: чтобы предотвратить уход крестьян с помещичьих на монастырские земли, были окончательно отменены все налоговые привилегии монастырей; была запрещена любая передача земель служилых людей церкви, были введены новые чрезвычайные налоги. Была начата перепись, в районах ее проведения временно вводились «заповедные годы» – в эти годы крестьяне и горожане не должны были менять место жительства.[1496] Все эти меры не могли спасти положение.

В начале 1582 года правительство признало свое бессилие, отказалось от завоеваний в Ливонии и подписало мир с Польшей. Два года спустя умер Иван Грозный, и на престол взошел его сын Федор (1584–1598). Федор был «слаб умом» и практически неспособен к управлению; это означало резкое ослабление государственной власти в период, когда экономическая дестабилизация грозила перейти в политический кризис.[1497]

Таким образом, произошедшее в соответствии с неомальтузианской теорией перераспределение ресурсов в пользу народа (и их сокращение в целом) привело к финансовому кризису государства, к расстройству военных сил и к частичной потере управляемости. Это перераспределение привело также и к кризису элиты, потерявшей большую часть своих доходов, и требовавшей от государства принять меры к их восстановлению. При этом сохранялся глубокий раскол элиты и конфронтация между аристократией и дворянством, с одной стороны, и аристократией и государством – с другой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.