4.9. Экосоциальный кризис

4.9. Экосоциальный кризис

Первым актом трагедии, разразившейся в начале XV века, стало нашествие Едигея. Экономический рост и усиление Руси позволили московским князьям – признавая сюзеренитет хана – проводить более независимую политику. В 1395 году хан Тохтамыш потерпел жестокое поражение в войне с Тамерланом; Сарай был разрушен, и в Орде снова началась усобица. Великий князь Василий воспользовался этой ситуацией и перестал платить «выход» – однако вскоре Орда вновь объединилась под властью эмира Едигея. В 1408 году войско Едигея внезапно вторглось на Русь – это вторжение было более опустошительным, чем нашествие Тохтамыша. «Воинство же татарское, разпущеное Едигеем, воеваша и поплениша много, – говорит летопись, – взяша же град Переславль и огнем сожгоша, и Ростов, и Дмитров, и Серпухов, и Верею, и Новгород Нижний и Городец, и власти и села поплениша и пожгоша. А иное многое множество христиан от зимы изомроша, бяше бо тогда зима тяжка и студена зело».[1030] Нашествие породило разруху и голод; затем последовал новый набег татар на Владимир, взятие города и опустошение округи – следствием был новый голод, охвативший нижегородские земли.[1031] Не прошло и пяти лет после этого голода, как в Новгород пришла «Черная Смерть» – начался второй акт трагедии.

Историю России нельзя рассматривать в отрыве от окружающего мира, отвлекаясь от влияния внешних факторов. Эпидемия чумы была одним из таких факторов – она была занесена из Европы, где чумные эпидемии свирепствовали уже семьдесят лет. «Черная Смерть» пришла в Европу в 1348 году; эта первая эпидемия погубила около половины населения Италии, треть населения Англии, четверть населения Германии. Размеры нанесенных чумой потерь были тем большими, чем больше была плотность населения, и становились катастрофическими в перенаселенных странах, где чума и голод шли рука об руку. Для современников связь между недоеданием и чумой была чем-то очевидным, и это прямо говорит о том, что распространение чумы было следствием перенаселения.[1032] На Руси в то время не было перенаселения, и эпидемия не принесла таких потерь, как в Европе. По оценкам специалистов, смертность вряд ли составляла больше 5 % населения;[1033] эти потери могли быть возмещены в 3–4 года. К концу XIV века население Европы отчасти восстановилось – но в 1410-х годах пришла вторая волна чумы; в некоторых районах она оказалась страшнее первой – например, в Провансе погибло около половины населения.[1034] В 1418 году чума пришла в Новгород – и теперь она нашла благоприятные для эпидемий условия перенаселенного региона.

«Того же лета мор бысть страшен зело на люди в Великом Новегороде, и во Пскове, и в Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и в Торжку, и во Твери, и в Дмитрове, и по властем и селам. И толико велик бысть мор, яко живии не успеваху мертвых погребати… и многа села пусты бяху и во градах и в посадех и едва человек или детище живо обреташеся; толико серп пожа человекы, аки класы и быша дворы велици и силнии пусты, едва от многих един или два остася…»[1035]

Не успел закончиться мор, как вспыхнуло большое восстание. «Чернь с одиная сторона, а с другую боляре»,[1036] – так повествует о восстании летопись. «Много разграбише дома боярьскыи».[1037] Все обиды выплеснулись наружу: боярина Божина убили за то, что «обидел бедных», боярина Клементия Ортемьича убили «про землю».[1038] «…Восста в Новегороде межиусобнаа брань, и бысть кровопролитье и убийства межи их много и едва смири их владыка Симеон».[1039]

На следующий год мор возобновился и вскоре пришел на Московскую Русь. Северо-Восток еще не оправился от нашествия Едигея, и эпидемия приняла большие размеры. «Мор бысть силен зело во всеи земли Русстей, – говорит летопись, – наипаче же на Костроме, и в Ярославле, и в Юрьеве, и в Володимере, и в Суздале, и в Переславле, и в Галиче, и на Плесе и в Ростове и изомроша людие и стояще жито на нивах пусты, жати некому. И того же месяце Сентября в 15 день… поиде снег и иде 3 дня и 3 нощи… и мало кто жита пожал по схождении снега и бысть глад по великому тому мору по всей Русской земле…».[1040]

«Был глад по великому тому мору», – это была та самая «адская пара», которая погубила половину населения Италии и Прованса.[1041] «…И умираху паки человеци от глада… – говорит летопись – и мало людий во всей Русской земле остася от мору и от меженины».[1042] Однако это было лишь начало танца смерти, который продолжался три года. В 1421 мороз снова погубил урожай, и в обстановке голода в Новгороде вспыхнуло новое восстание. «Того же лета Новегороде в Великом брань бысть и кровопролитие, – говорит летопись, – возташе два конца, Наревский и Словенский… бояр дворы разграбише и людей много избише».[1043] «Той же осени… началася быти болезь коркотнаа в людех, и на зиму глад был… – повествует летописец о событиях следующего, 1422 года. – Того же лета глад бысть велик во всеи земле Русской и по новгородской, и мнозии людие помроша з голоду, а инии из Руссии в Литву изыдоша, а инии на путех с глада и з студеня помроша… а инии же и мертви скоты ядяху, и кони, и пси, и кошки, и кроты, и люди людей ядоша, а в Новегороде мертвых з голоду 3 скудельницы наметаша…».[1044]

Летописец добавляет, что в Москве кадь ржи стоила полтора рубля, а в Нижнем Новгороде – даже шесть рублей. В Пскове сохранились запасы прежних лет, и цена на рожь была значительно ниже: на полтину давали 2,5 зобницы.[1045] Толпы голодающих устремились в Псков, однако псковские власти стали разгонять пришлых людей и запретили продавать им хлеб. Псков был наполнен умирающими, едва успевали хоронить покойников. «…И накладоша тех пустотных в Пскове 4 скудельницы, а по пригородам и по волостем по могыльем в гробех покопано, то тем и числа нет», – говорит летопись.[1046]

На примере Пскова можно видеть, как наличие запасов позволяет предотвратить катастрофу – хотя бы в отдельных районах. В принципе русские крестьяне всегда создавали запасы «про черный день». Во времена Калиты и его сыновей летописи не раз говорят о засухах и стихийных бедствиях – но голода не было: у крестьян было много хлеба в амбарах. Однако в начале XV века новгородские крестьяне не могли создавать запасы из-за перенаселения, нехватки земли и высокой ренты; на Северо-Востоке запасов не было в результате едигеева разорения и разрухи.

Трехлетний «великий глад» закончился в 1423 году; «великий мор» продолжался еще пять лет. Позже голод и мор не раз возвращались, в 1431, 1436, 1442, 1445 годах. В 1433 году началась междоусобная война между князьями и к жертвам голода и мора прибавились жертвы военного разорения.

Каковы были масштабы этой катастрофы? Что стоит за словами летописи «мало людий во всей Русской земле остася»? Археологи свидетельствуют, что количество находок кожаной обуви и берестяных грамот в Новгороде уменьшается примерно вдвое[1047] – поэтому можно предположить, что население уменьшилось примерно в два раза. Правда, число строящихся церквей поначалу даже возросло: уцелевшие новгородцы ставили церкви в благодарность за спасение от чумы – однако в дальнейшем масштабы строительства сокращаются в полтора раза.[1048] После похода Витовта в 1428 году новгородцы были вынуждены заплатить контрибуцию в 5 тысяч рублей, причем собирали по всем волостям, по рублю с 10 человек.[1049] Это означает, что количество взрослых мужчин составляло примерно 50 тысяч, а общая численность населения – около 250 тысяч. Для сравнения отметим, что в 1500 году численность населения составляла примерно 520 тысяч человек,[1050] то есть в принципе Новгородчина могла прокормить вдвое большее население, чем в 1428 году, и вполне возможно, что до катастрофы население составляло около полумиллиона. Падение численности населения привело к недостатку рабочей силы; сохранилось свидетельство управляющего одной из вотчин: он пишет, что половина вотчины пуста, а оставшиеся крестьяне хотят уйти.[1051] Для европейских специалистов, изучающих экономические последствия «Черной Смерти», одним из основных признаков демографической катастрофы является резкое падение хлебных цен и вздорожание рабочей силы.[1052] После «великого мора» на Северо-Западе цены упали вдвое: в 1409 году рожь во Пскове «была дешевой» и за полтину давали 6 зобниц, а в 1434 году за полтину давали уже 13 зобниц.[1053] Рабочая сила была очень дорогой: строительному рабочему платили за полгода рубль;[1054] в пересчете на рожь дневная оплата составляла примерно 25 кг зерна.[1055] Нужно отметить, что в то время как по всей Руси свирепствовали усобицы, в Пскове было относительно спокойно; здесь уже начался период восстановления.

На Северо-Востоке Руси «едигеево нашествие» и «великий мор» настолько врезались в память народа, что стали началом народного летосчисления; несколько поколений спустя крестьяне все еще отсчитывали время от этих событий.[1056] «Волость, господине, Ликужская запустела от великого поветрия… – рассказывал много позже один из костромских крестьян, – и волостных, господине, деревень Ликужских тогда осталась одна шестая деревень с людьми…».[1057] Специалисты отмечают сильное запустение Дмитровского и Переяславского уездов.[1058] Акты Троице-Сергиева монастыря показывают, что запустение после «великого мора» было столь велико, что многие земли лежали впусте и заросли большим лесом.[1059] Из 75 документов этого монастыря, относящихся к 1392–1432 годам, 26 говорят о пустошах. Л. Лангер детально показывает, как используя создавшуюся ситуацию, монастыри быстро расширяли свои владения.[1060] По данным археологов, в Московской земле погибло около пятой части деревень[1061] – хотя, конечно, потери в населении были значительно большими, ведь в уцелевших деревнях мор и голод тоже унесли много жертв. В Москве и в Твери, резко, в 2,5–3 раза, сократились масштабы каменного строительства.[1062] Как во времена монгольского нашествия, катастрофа отразилась и на летописании; пресеклись многие летописи, и вплоть до середины XV века в русском летописании появился зияющий провал.[1063]

Наиболее трагическим обстоятельством было то, что катастрофа породила тяжелый социально-политический кризис, который затянулся на тридцать лет. Причиной кризиса было бессилие московских князей, потерявших в результате катастрофы большую часть своих доходов и своего войска. Казна была пуста, и князья печатали неполновесные монеты; со времен едигеева нашествия до середины XV века московская деньга обесценилась в 2,5 раза. В своей слабости русские князья старались во чтобы то ни стало держаться Орды: они надеялись, что ханы предотвратят угрожавшую Руси усобицу. В 1432 году московский князь Василий II и его соперник Юрий Звенигородский сами приехали в Орду и попросили хана рассудить их – но хан был бессилен приказывать: Орда распадалась под ударами кочевой реакции. Как в 1280-х и в 1360-х годах, разделение Орды вызвало войну между князьями. Юрий Звенигородский, восставший против великого князя Василия, пытался вернуть удельные традиции времен Киевской Руси – это была традиционалистская реакция на введенные Калитой новые порядки Москвы, реакция, которая всегда приходит вслед за периодом господства диффузионного самодержавия. Слабость великого князя позволила Юрию и его сыновьям одержать несколько побед. Символом бессилия княжеской власти стала битва на Нерли, когда Василий II смог собрать для отражения татарского набега лишь полторы тысячи воинов – он был разбит и попал в плен. Сравнительно небольшие татарские отряды постоянно прорывались за Оку, почти беспрепятственно грабили Русь и уводили полоны «без счета». Подобные события происходили и на Северо-Западе: пользуясь ослаблением Новгорода, литовцы и орденские рыцари беспрепятственно грабили его земли. Новгород воевал с Тверью и с Москвой, причем в этих междоусобных войнах, как раньше, брали большие полоны.[1064] В 1444–1445 годах немцы опустошили Водскую и Ижорскую земли, а тверичи – Бежецкую землю и окрестности Торжка; хлеб в Новгороде резко подорожал; кадь ржи продавалась за полтину – и эта дороговизна стояла десять лет. «И бысть скорбь и туга християнам вельми, – говорит летопись, – толко слышати плач и рыдание по улицам и по торгу, и мнози от глада падающе умираху… и много разидошася; инии в Литву, а инии в Латинство… А в то же время не бе в Новегороде правде и правого суда… и начаша грабити по селам и по волостем и по городу…»[1065] Одно бедствие порождало другое; разруха порождала слабость, а военная слабость открывала дорогу усобицам и набегам, которые порождали разруху и голод. «… А землю русскую остаток истратиша, межи собой бранячися»,[1066] – такой итог подводит летопись княжеским усобицам.

Борьба между Василием II и удельными князьями вывела на арену новую силу – окрепшее, могущественное боярство. Раньше, во времена Киевской Руси, бояре не играли самостоятельной роли в межкняжеских войнах. Теперь ситуация изменилась; в XIV–XV веках многие вотчины превратились во владения типа союргала и уже не контролировались князьями. В результате мы становимся свидетелями удивительного события: когда князь Юрий в 1433 году овладевает великим княжением, бояре уходят от него к князю Василию – происходит нечто вроде выборов великого князя, и Юрий вынужден сойти с престола. Подобная ситуация повторяется еще раз в 1446 году – действенность такого «голосования» становится понятной, если учесть что войска князей состояли в основном из боярских дружин. В результате князья уже не могут принимать важных решений без совета с боярской думой; к примеру, в 1471 году, перед походом на Новгород, Иван III созвал на думу своих братьев, митрополита, архиереев, бояр и воевод.[1067]

В конечном счете Московское государство выдержало суровое испытание долгой междоусобной войны. Новая Русь не распалась, как Орда, под ударами реакции; она восприняла и удержала в себе принесенные монголами традиции великих восточных империй. Пытавшиеся вернуть «киевскую старину» удельные князья были разгромлены, и все удельные княжества (кроме одного) были ликвидированы. В середине XV века начался новый период российской истории.