1762 год. Панин и Екатерина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1762 год. Панин и Екатерина

Важнейшим искажением при описании Славной революции 1762 года является умаление роли Никиты Ивановича Панина, обер-гофмейстера цесаревича Павла Петровича. Обычно его считают незадачливым соперником Екатерины Великой, которого та мастерски перехитрила в месяцы, предшествовавшие перевороту. При этом почти никто не задумывается о том, что, во-первых, политический талант Панина на голову превосходил аналогичные способности Екатерины, а значит, обыграть такого противника мать цесаревича могла только случайно. Во-вторых, план Панина по возведению на престол вместо отца сына, а не матери, был куда реалистичнее и приемлемее для российского общества, чем честолюбивые стремления супруги Петра III. И, следовательно, приобрести титул самодержавной царицы, а не регентши при императоре Павле, она опять же имела шанс лишь при очень благоприятном развитии событий, каковые и произошли в ночь с 27 на 28 июня 1762 года.

Сейчас историки располагают всеми необходимыми источниками, в подавляющем большинстве опубликованными, чтобы понять мотивы поведения всех центральных фигур заговора, отличить в их свидетельствах и свидетельствах иных очевидцев сообщения о подлинных фактах от невольных ошибок, а то и прямой лжи, и реконструировать истинную картину воцарения Екатерины II. Разумеется, предварять хронику поединка двух выдающихся «вождей» за лидерство должна характеристика правления преемника императрицы Елизаветы – несчастного Петра III Федоровича.

* * *

Молодой император вступил на трон в рождественский вечер, 25 декабря 1761 года. Условия договора от 24 ноября 1724 года российская сторона исполнила в точности. Никто и ничто не помешало племяннику государыни из Голштинии занять ее место. Однако миновало шесть месяцев, и Петр III утратил вначале власть, а четыре дня спустя, 3 июля, и жизнь. Почему?

В принципе переворот 28-29 июня 1762 года решал ту же задачу, что и прежние революции, потрясшие Россию после смерти Петра Великого: помог человеку, умеющему управлять, добиться соответствующего своему дарованию положения и очистить политический олимп пусть от законного, но бездарного или менее искусного соперника. Ведь и Петр II, и Анна Иоанновна, да и Анна Леопольдовна тоже вознеслись на вершину властной пирамиды не по собственному желанию и не в силу призвания, а благодаря простому стечению обстоятельств наряду с умными советами верных сторонников. В итоге император, императрица и отчасти регентша не столько четко и эффективно координировали деятельность царских министров, сколько мешали им личной некомпетентностью, ленью и капризностью трудиться на пользу Отечества с максимальной самоотдачей.

Аналогичная игра судьбы даровала российский скипетр немецкому герцогу Карлу-Петеру-Ульриху в канун нового, 1762 года. Не опасайся Елизавета Петровна того, что племянник в любой момент может составить ей конкуренцию (перейдя в православие), никто бы и не подумал торопиться с приглашением юного князя в Петербург. Сперва к нему присмотрелись бы, изучили характер, склонности, привычки и, обнаружив отсутствие у подростка управленческого таланта, преспокойно позволили бы принцу в 1751 году короноваться в Стокгольме, после чего тот окончательно потерял бы право претендовать на российский скипетр (см. 8 статью завещания Екатерины I). Но, как читатель уже знает, дщерь Петрова никогда не полагалась на русский «авось», а все тщательно просчитывала. Вследствие этого сын Анны Петровны и удостоился чести возглавить огромную империю. Честь же превратилась в тяжкую ношу, нести которую августейший родственник царицы не имел сил.

Потому-то тетушка специально для недалекого преемника сформировала хорошую, дееспособную команду помощников. Д. В. Волкову, А. П. Мелыунову, А. И. Глебову и Н. Ю. Трубецкому надлежало опекать внука Петра Великого, фактически взяв на себя заботы о сохранении в российском государстве стабильности. И молодое окружение тридцатилетнего царя не подкачало (Н. Ю. Трубецкой, как старший по возрасту и более опытный царедворец, при необходимости охлаждал пыл младшего поколения){114}. Вчерашние обер-прокурор Сената (Глебов), директор Сухопутного Шляхтетского корпуса (Мельгунов), секретарь Высочайшей Конференции (Волков) сделались самыми влиятельными чиновниками в стране и наиболее доверенными советниками императора, к рекомендациям которых Петр Федорович неизменно прислушивался, если, конечно, они не затрагивали непосредственных интересов и пристрастий государя. На беду монарха, его волновали темы, воспринимавшиеся российским обществом с тем же пристальным вниманием: внешняя политика, военная сфера, религия и отношения царственных супругов.

«Похабный» мир с Пруссией, лихорадочная подготовка к войне с Данией, слепое копирование прусских методов при реорганизации армии, презрительное равнодушие к православию, граничащее с оскорблением чувств верующих, публичные ссоры с женой и демонстративные ухаживания за фавориткой Елизаветой Романовной Воронцовой, награжденной высшим дамским орденом Святой Екатерины… Подобное поведение, естественно, серьезно подорвало авторитет Петра III, о чем наглядно свидетельствуют воспоминания современников: «…ропот на государя и негодование ко всем деяниям и поступкам его, которые чем далее, тем становились хуже, не только во всех знатных с часу на час увеличивалось, но начинало делаться уже почти и всенародным, и все, будучи крайне недовольными заключенным с пруссаками перемирием и, жалея о ожидаемом потерянии Пруссии, также крайне негодуя на беспредельную приверженность государя к королю прусскому, на ненависть и презрение его к закону (т. е. к православной вере. – К.П.), а паче всего на крайнюю холодность, оказываемую государыне, его супруге, на слепую его любовь к Воронцовой, а паче всего на оказываемое от часу более презрение ко всем русским и даваемое преимущество пред ними всем иностранцам, а особливо голштинцам, – отваживались публично и без всякого опасения говорить и судить, и рядить все дела и поступки государевы. О государыне же императрице, о которой носилась уже молва, что государь вознамеривается ее совсем отринуть и постричь в монастырь, сына же своего лишить наследства, – изъявлять повсюду сожаление и явно ей благоприятствовать». Таково признание нейтрального наблюдателя – Андрея Тимофеевича Болотова.

А вот мнение не любившего кривить душой Якова Петровича Шаховского, уехавшего после отставки весной 1762 года в Москву: «Хотя иногда происходящие тогда многие в публике о славном управлении и произведении государем императором Петром III государственных дел переговоры, также и от моих приятелей из Петербурга о малослыханных прежде и удивления достойных его поведениях уведомления, по истинной моей к отечеству любви, производили в духе моем сожалительные и печальные сочувствования, но я скоро те прогонял, несомненно веруя, что такие дела по воле и учреждению Всевышнего… происходить будут до определенного Им времени, а не всегда»{115}.

Князь, судя по всему, употребил словосочетание «о славном управлении» по инерции, из уважения к высокому месту, которое занимал Петр Федорович Голштейн-Готторпский. Впрочем, отчасти такая характеристика шести месяцев царствования Петра III справедлива – из-за тех реформ, что осуществили елизаветинские «птенцы» в январе – феврале 1762 года. Именно благодаря активности и усидчивости Волкова, Мельгунова и Глебова – подлинных авторов знаменитых манифестов об упразднении Тайной канцелярии, секуляризации монастырских земель, о вольности дворянства и т. д. – молодой государь какое-то время купался в лучах славы мудрого правителя. Однако стоило голштинскому герцогу внести собственную лепту в «государственные дела», его популярность, с таким трудом заработанная царскими министрами, в течение нескольких недель упала до нуля. И, как ни старался неофициальный премьер-министр России (в должности тайного секретаря) Дмитрий Васильевич Волков спасти ежедневно ухудшавшуюся ситуацию, упрямство государя, спешившего с объявлением войны Дании и разводом с ненавистной женой, подобострастно унижавшегося перед недавним врагом – Фридрихом II, губило в зародыше все усилия по предотвращению надвигавшейся катастрофы{116}. Причем Петр III даже не понимал, что стремительно теряет точки опоры. В нем разочаровались придворные, генералитет, духовенство, офицерский корпус, нижние чины гвардии и армейских полков. Наконец, и простой обыватель отвернулся от помазанника Божьего. А помазанник, нисколько не колеблясь, по-прежнему гнул раздражавшую подданных линию на войну, на развод и на расстановку по высшим государственным постам привезенных из Германии протестантских родственников, рискуя в один прекрасный день напороться на всеобщее неповиновение своим приказам.

Петр Федорович не замечал, как необдуманными поступками и решениями укреплял позиции тех, кто намеревался его свергнуть. Между тем оппозиционные царю ряды раздирали серьезные внутренние противоречия, проистекавшие из не афишируемого на публике соперничества двух ярких лидеров, каждый из которых желал единолично вершить судьбу России, – императрицы Екатерины Алексеевны и Никиты Ивановича Панина. То, что император проморгал благоприятный случай, не сыграл на амбициях жены и обер-гофмейстера, не расколол замысловатой закулисной интригой противную партию пополам и не обезопасил тем самым себя от набиравших очки конкурентов, лишний раз демонстрирует абсолютную профнепригодность племянника Елизаветы на роль государственного мужа. И посему рано или поздно он должен был перепоручить бразды правления кому-то из упомянутой выше пары. А кому, это зависело от того, сумеет или нет Н. И. Панин в день «X» убийством незадачливого супруга дискредитировать Екатерину, до 28 июня 1762 года удовлетворявшуюся перспективой стать регентшей при малолетнем сыне Павле Петровиче. Императорский титул ей не светил ввиду отсутствия законных оснований для этого.

Но матери мальчика повезло. Вечером 27 июня 1762 года, буквально за три или четыре дня до назначенной воспитателем Павла даты{117} переворота, майор-преображенец Воейков, встревоженный неосторожными речами одного солдата, арестовал капитан-поручика Петра Пассека, активиста проекатерининской фракции. Весть о том переполошила мятежный лагерь, после чего события сами собой вышли из-под контроля главного организатора замены царствующего лица – Панина. Братья Орловы, обеспокоенные дальнейшей участью Екатерины, отважились взять инициативу в свои руки и тотчас подняли всех на ноги. Алексей помчался в Петергоф за императрицей. Федор кинулся к Николаю Рославлеву, отвечавшему за измайловцев. Григорий разбудил Панина с прочими особами аристократической группировки – К. Г. Разумовским, М. Н. Волконским, Е. Р. Дашковой – и уведомил о начале «революции», то есть об отправке Рославлева с товарищами в слободу третьего гвардейского полка – наиболее близкого по месторасположению к Петергофу – разворачивать агитацию среди солдат.

Разумеется, своеволие Орловых не обрадовало ни Никиту Ивановича, ни Кирилла Григорьевича (шефа Измайловского полка), ибо осуществляемое гвардии офицерами мероприятие грозило пройти не по написанному Паниным сценарию. Разве что княгиня Екатерина Романовна по молодости лет (ей в марте стукнуло девятнадцать) с воодушевлением откликнулась на сообщение фаворита царицы. Впрочем, старшему поколению все-таки пришлось смириться с утратой инициативы и поддержать Орловых.

Около девяти часов утра экипаж Екатерины остановился возле измайловских казарм и распропагандированные нижние чины с энтузиазмом провозгласили (с подачи кого-то из обер - или штаб - офицеров орловской когорты) жену императора российской самодержицей. Так план обер-гофмейстера окончательно разлетелся в прах, ибо абсолютная монархиня – не чета опекунше. Оттеснить от реальной власти коронованную женщину – проблема на порядок более сложная, чем выдавливание на политические задворки матери, временно исполняющей за сына обязанности первой персоны государства. Тем не менее Панин не пал духом, полагая, что шанс наверстать упущенное ему еще представится. А пока стихийно разразившийся военный мятеж прямо на глазах предприимчивых инсургентов быстро перерастал в настоящую Славную революцию, о которой когда-то мечтала и тщетно пыталась спровоцировать Елизавета Петровна, теперь же петербуржцы без всяких внешних воздействий, никем не подгоняемые, сами выбегали толпами на улицы и с ликованием присоединялись к лозунгу, прозвучавшему из уст измайловцев: «Да здравствует императрица Екатерина!»

Семеновцы, преображенцы, конногвардейцы, рядовые гарнизонных полков, торговцы, ремесленники, чернорабочие, чиновники разных рангов и прочие категории столичных жителей стекались на площадь перед Казанским собором, а оттуда вслед за Екатериной двигались к новому каменному Зимнему дворцу, где сановники и гвардейцы первыми присягнули на верность четвертой русской императрице. Около часа дня государыня переехала в деревянный Зимний дворец на углу Мойки и Невской першпективы. Там состоялся ряд совещаний, на которых решили, во-первых, командировать в Кронштадт адмирала И. Л. Талызина, во-вторых, выйти вечером с войсками в поход на Петергоф.

Талызин без особого труда справился с важной миссией. Комендант, а за ним и весь гарнизон острова-крепости перешли на сторону Екатерины немедленно, как только услышали о происшедшем в Петербурге. С того момента Петр III перестал быть императором: его подданные фактически вынесли ему вотум недоверия и больше не повиновались. В одно мгновение «именные указы» и «высочайшие повеления» превратились из вердиктов, подлежащих исполнению, в не нужные никому листки бумаги и пустое сотрясение воздуха. Да, похоже, внук Петра Великого так и не осознал, что могущество монарха в первую очередь обеспечивается поддержкой общества – истинного первоисточника власти, и лишь затем другими факторами – армией, чиновниками, деньгами. В результате откровенное нежелание отстаивать и выражать интересы и чаяния возглавляемого им народа привело Петра III к неизбежному, печальному финалу – отречению от престола. На рассвете 29 июня 1762 года предводительствуемые Екатериной войска, вышедшие накануне вечером из Петербурга, без боя овладели Петергофом, а ближе к полудню загнанный в угол царь капитулировал и подписал акт об отказе от всех прав на императорский титул{118}.

Таким вот оказался закономерный финал царствования Петра III. Правда, покинутый всеми супруг Екатерины с вечера 26 и до полудня 29 июня располагал временем и возможностью, чтобы эмигрировать из страны. Но, увы, по недомыслию или по другой причине голштинский герцог вариантом безотлагательного возвращения на родину пренебрег. А спустя всего четверо суток его убили…

* * *

К несчастью для внука Петра Великого, Екатерина, победившая 28 июня 1762 года, страдала политической рассеянностью. Ей, заполучившей днем в субботу 29-го числа всю полноту власти в Российской империи, не стоило забывать о присутствии рядом готового на многое соперника. Ведь Панин, хоть и потерпел сокрушительное поражение, так просто сдаваться и галантно склонять голову перед дамой не собирался. Обер-гофмейстер спешно искал способ, суливший проигравшей партии реванш. Ничего лучше физической ликвидации в ближайшие дни мужа новой царицы он не придумал. Смерть экс-императора сразу после восшествия Екатерины на престол бросала тень на репутацию государыни и весьма серьезно ослабляла ее позиции. Императрице, подозреваемой в смертоубийстве, поневоле пришлось бы идти на союз с влиятельной аристократической группировкой, а значит, соглашаться на существенные уступки. У Панина мог появиться неплохой шанс перехватить в недалеком будущем у дискредитированной молодой женщины реальные рычаги управления…

События развивались на редкость стремительно. Вечером 28 июня 1762 года капитан лейб-гвардии Семеновского полка А. Л. Щербачев{119}, командовавший караулом в Петергофе, привез в Ропшу Петра III. Капитан в отставке А. Г. Орлов, распоряжавшийся ропшинским отрядом гвардейцев, принял арестанта и поместил его в одной из маленьких комнат дворца под охраной двух офицеров. В воскресенье утром Екатерина Алексеевна возвратилась из Петергофа в Петербург, а вскоре в столицу прискакал капитан-поручик Петр Пассек с посланием, в котором узник умолял жену смягчить режим охраны и быстрее решить вопрос о своей высылке на родину. Но главное, Петр Федорович пожаловался на ухудшение самочувствия. Вот с этой, вроде обыкновенной жалобы и закрутилась очередная политическая интрига, завершившаяся 3 июля гибелью низложенного царя.

Императрица, прочитав содержимое пакета, немедля отправила в Ораниенбаум приказ В. И. Суворову отыскать среди пленных и без проволочек доставить к ней придворного лекаря Иоганна Лидерса. Цель царица преследовала единственную: позаботиться о здоровье дражайшего супруга, ибо он ей в это тревожное время был нужен живым, а не мертвым. Екатерина не хуже Панина понимала, чем может обернуться для нее преждевременная смерть мужа. Оттого и торопила Суворова с возвращением Лидерса – личного доктора Петра III – в Петербург. В случае надобности врачу тут же повелели бы ехать в Ропшу лечить больного. Оплошность царицы заключалась в том, что она не учла или не захотела учесть желания оппонентов искусственным путем ускорить «естественный конец» ропшинского пациента.

Гоф-хирург прибыл на берега Невы ориентировочно вечером 1 июля, и примерно тогда же от Орлова прискакал подпоручик Евграф Чертков с сообщением о затянувшемся недомогании августейшего узника{120}. Екатерина предложила эскулапу в сопровождении офицера поспешить в загородное имение. Но лекарь уклонился от исполнения долга, боясь попасть в положение крайнего, на которого потом свалят вину за какое-нибудь несчастье с арестантом. Лишь написал пару рецептов для него. Императрица предпочла не настаивать на поездке, видимо не считая болезнь Петра очень серьезной. Противник в лице, Панина, Дашковой, К. Разумовского и Теплова в тот день ничего не предпринимал. Только внимательно отслеживал поведение врача.

Ситуация радикально изменилась вечером 2 июля. В Летний дворец примчался поручик Михаил Баскаков с письмом Алексея Орлова. Брат фаворита в довольно развязном тоне уведомил госпожу о том, что Петр при смерти. Отставной армейский капитан, сидя вдали от Петербурга, не подозревал о развернувшейся в столице закулисной борьбе. Вот и позволил себе отпустить ряд неприличных замечаний в адрес вчерашнего врага. Между тем новость, привезенная преображенцем, подтолкнула обе стороны к активным действиям. Екатерина обязала Лидерса без отговорок с рассветом отправиться в Ропшу. Панин, посовещавшись с товарищами, пришел к выводу, что с появлением в усадьбе доктора вероятность нечаянной кончины Петра от какого-либо недуга (расчетом на промысел Божий и объясняется пассивность панинцев в течение трех суток) становится практически нулевой. Следовательно, убийство экс-императора оставалось единственным способом, позволявшим в перспективе переломить ход событий в пользу аристократической партии.

Деликатную миссию согласился выполнить Григорий Николаевич Теплов. Задача перед ним стояла нелегкая. Ему надлежало опередить лекаря и представить Орлову в качестве посланцев Екатерины лейб-медика К. Ф. Крузе и поручика А. М. Шванвича, родственника одного из любимых камердинеров Петра Федоровича С. Е. Карновича. Пока Теплов отвлекал бы коменданта усадьбы непринужденной беседой, доктор и офицер должны были навестить больного царя и либо отравить его, либо задушить, если тот не пожелал бы опорожнить бокал с «лекарством»{121}. Правда, плану грозил провал, окажись Лидере в Ропше раньше тепловской группы. Поэтому врача требовалось задержать в городе на два-три часа, но так, чтобы Екатерина ни о чем не догадалась. Григорий Николаевич блестяще решил головоломку, обременив главу Медицинской канцелярии кратким и странным посланием, в котором поинтересовался, откуда и сколько жалованья получает «придворной лекарь Лидере», а также, где служит его родной брат, Карл-Маркус, после чего тут же прибавил: «котораго сыскать и немедленно ко мне прислать во дворец Ея Императорскаго Величества»{122}.

Знаток филологии, наперсник президента Академии наук К. Г. Разумовского умышленно сочинил записку с двояким толкованием текста. Документ в основном посвящен придворному лекарю, и, значит, Медицинскому ведомству надлежало прислать к нему гоф-хирурга. Однако благодаря придаточному предложению («которого сыскать и немедленно ко мне прислать»), примыкавшего к пассажу о лекаре Преображенского полка Карле Маркусе Лидерсе, Теплов или помощник советника обзаводился правом вежливо извиниться перед одним Лидерсом и оправдаться желанием увидеть другого.

Судя по тому, что случилось в Ропше, хитрость будущего статс-секретаря достигла цели. Григорий Николаевич сумел на какое-то время задержать в Петербурге Иоганна Лидерса, загодя добрался до Ропши вместе с компаньонами и при этом не дал повода Екатерине заподозрить себя в чем-либо. Гоф-хирург покинул столицу около полудня 3 июля и в Ропшу приехал намного позже Крузе, Шванвича и Теплова. Лейб-медик и офицер, обманом добившись соучастия в преступлении подпоручика Барятинского, капитан-поручика Пассека и нескольких солдат, дежуривших в тот момент у комнаты царя, исполнили поручение Панина. Отравить узника им не удалось. Зато с удушением проблем не возникло. Ну а Теплов тем временем на улице возле дворца мирно беседовал с Алексеем Орловым и только по совершении акции известил капитана обо всем, после чего убедил офицера скрыть от императрицы факт убийства Петра Федоровича, заменив истину докладом о роковой болезни и бессилии медиков.

Утром 4 июля Федор Барятинский ознакомил Н. И. Панина со вторым письмом А. Орлова и с припиской внизу о внезапной смерти Петра Федоровича. Сановник заторопился в апартаменты царицы. Он стоял рядом, когда государыня читала записку Орлова, и чуть погодя аккуратно намекнул ей на единственный способ, который может избавить вдову от несправедливых обвинений в преднамеренном убийстве мужа: сложить полномочия абсолютной монархини в пользу сына и удовлетвориться постом главы регентского совета. Екатерина после тяжелых раздумий предпочла не отрекаться от абсолютной власти и пожертвовать своим добрым именем. Даже стихийные волнения гвардейцев (31 июля и 2 августа), возмущенных жестокой расправой с несчастным царем, не поколебали решимости императрицы. Однако удар по репутации государыни был нанесен чувствительный. Случись подобное в день переворота, в минуту провозглашения супруги императора регентшей, а не русской самодержицей, власть, несомненно, едва попав, тут же выскользнула бы из рук Екатерины II. И ничто бы не помешало Никите Ивановичу подобрать ее.

4 июля 1762 года официальный статус спас от неминуемого поражения Екатерину, поленившуюся предупредить командира ропшинского караула, чтобы тот без высочайшей письменной санкции никому не позволял встречаться с отрекшимся государем. Утешение слабое. Ведь ропшинская трагедия пошатнула доверие людей к той, кого они с таким энтузиазмом поддержали в славный день 28 июня. Впрочем, императрица, в отличие от мужа, видела, насколько велика роль общественного мнения, и в те июльские дни размышляла над тем, как сгладить неприятное впечатление от скоропостижной смерти Петра. На помощь вновь пришел воспитатель цесаревича. Никита Иванович внес на рассмотрение государыни заманчивый проект по созданию Императорского Совета и реорганизации Сената. Замечательный проект, который едва не сделал явью заветную мечту лукавого министра.

На первый взгляд панинская инициатива в просветительском духе, столь уважаемом Екатериной, подлежала скорейшей практической реализации. Суть затеи такова. Шесть, семь или восемь влиятельных вельмож объединяются в Императорский Совет, призванный подвергать тщательной экспертизе любой законопроект до того, как тот поступит на апробацию государыни. Четыре статс-секретаря (как правило, из числа советников) по иностранным, внутренним, военным и морским делам проводят сбор материалов, обобщают факты и докладывают об итогах коллегам в Совете. Кроме учреждения высшей консультативной палаты Панин предлагал реформировать также Сенат, разбив его на шесть департаментов с ограничением функций обновленных структур определенной сферой деятельности.

Вроде бы ничего предосудительного в проекте обер-гофмейстера нет. Тем не менее многие из соратников Екатерины, а вслед за ними и историки усмотрели в предложенных мерах посягательство на властные прерогативы абсолютной монархини с целью значительного сокращения оных. Опять, как и в случае с «затейкой» Д. М. Голицына в 1730 году, мы сталкиваемся с непониманием того, как устроены и работают те или иные модели государственного управления. Ни о каком умалении роли монарха в сочиненном сановником манифесте речи не идет. Напротив, параграфы документа говорят не об уменьшении прав главы государства, а о сохранении их в прежнем объеме. Правда, у официального носителя громкого титула, то есть у императрицы, искать хотя бы намек на власть уже бесполезно. Настоящим русским самодержцем или абсолютным монархом в кратчайшие сроки после обнародования манифеста становился статс-секретарь Императорского Совета по внутренним делам и по совместительству сенатор. Чтобы не быть голословным, процитирую ключевые статьи каверзной панинской конституции, превращавшей Сенат в главный исполнительный орган империи: «В числе сем (т. е. членов Совета. – К.П.) должны быть… 2) Статский секретарь внутренних дел, который не токмо сенатор, но и место имеет во всех коллегиях, принадлежащих к тому департаменту…

Всякое новое узаконение, акт, постановление, манифест, граматы и патенты, которые государи сами подписывают, должны быть контрасигнированы тем статс-секретарем, по департаменту которого то дело производилось, дабы тем публика отличать могла, которому оное департаменту принадлежит».

Сенат имеет «свободность нам представлять и на наши собственные повеления, ежели они… могут касаться или утеснять наши государственные законы или народа нашего благосостояние…

Всякие государственные дела, кои вновь какова постановления или перемены требуют, имеют быть прежде разсуждаемы в департаменте и потом решены в общем собрании всего Сената. И чего собою Сенат решить не может, о том представлять нам», то есть императрице{123}.

Итак, как видно из выше изложенного, манифест готовит царице участь декоративной фигуры при всемогущем Сенате. Екатерина не вправе издать закон без визы статс-секретаря. Зато Сенат, прибегнув к «представительству» – отлагательному вето, легко торпедирует любой нормативный или распорядительный акт, исходящий от императрицы. В то же время в воле сенаторов не обращаться к августейшей особе за санкцией, а самостоятельно принимать окончательные решения по разным вопросам либо в департаментах, либо на общем собрании. Причем нетрудно заметить, кому суждено главенствовать над всеми – статс-секретарю по внутренним делам: ему фактически подконтрольны и Совет, и Сенат, ибо в последнем чиновник заведует первым департаментом «государственных внутренних политических дел», на который замыкаются финансы (Штате - и Камер-коллегия, Соляная контора), имущество (канцелярия Конфискации), статистика и архивы, Монетный двор, секретные службы (Секретная и Тайная экспедиции) и даже внешняя политика с Синодом. Ну а кто претендовал на сей важный пост, думаю, ясно – Н. И. Панин.

28 декабря 1762 года после пяти месяцев мучительных размышлений Екатерина II подписала манифест. Однако в типографию бумага не попала. Чуть позже высочайшая рука надорвала свой автограф под опасным для нее текстом. Сама ли императрица уразумела, что к чему в хитроумном документе, или ей помогли верные и более сообразительные друзья, неведомо. Тем не менее история с манифестом об основании Императорского Совета и реформе Сената не с лучшей стороны аттестует Екатерину Великую, чуть не угодившую в ловушку, которую вообще-то могла бы разоблачить при первом чтении замечательного проекта.

Те же перипетии закулисной дуэли Никиты Панина с Екатериной Романовой в 1762 году свидетельствуют о том, что, говоря по чести, обер-гофмейстер в большей степени, чем его менее искусная конкурентка, соответствовал высокому званию главы государства. Но, увы. Наследственный принцип преемственности власти неприступной стеной преграждал дорогу на самый верх тем, кому не повезло родиться или стать членом венценосной семьи. Будь ты хоть семи пядей во лбу, нормальным, цивилизованным способом взять бразды правления страной в собственные руки не сможешь. Изощряйся, как хочешь: обманывай, убивай, соблазняй, льсти, унижайся, шантажируй… Бог даст, фортуна улыбнется, и ты дорастешь до первого министра при капризном государе. Если же очень подфартит, то явочным порядком по примеру англичан или шведов сумеешь уничтожить и зависимость от некомпетентной или менее одаренной коронованной особы. Уповать на большее – официальный статус – не стоило. Никита Иванович Панин в свойстве с Романовыми не состоял, а призвание политика в себе чувствовал. Вот и двигался к заветной цели, как мог, не считаясь ни с чем. А в результате удовлетвориться пришлось портфелем министра иностранных дел…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.