1730 год. Две республики

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1730 год. Две республики

«Затейка» членов Верховного Тайного Совета на исходе зимы 1729/30 года – одно из самых загадочных событий в русской истории XVIII века. Что это было? Многим хочется думать, что первым шагом на пути к конституционной монархии, спонтанным, неподготовленным и потому неудачным. Правительство и дворянство просто не поняли друг друга, вследствие чего много обещавший либеральный проект потерпел фиаско.

Однако мы вновь имеем дело с заблуждением, ибо популярный вывод опирается на поспешный и неточный анализ источников, имеющихся в нашем распоряжении. Ведь по обыкновению за бортом исследований остались многие важные детали и обстоятельства, противоречащие или не вписывающиеся в принятую за аксиому версию. Если же осмыслению подвергнуть все факты, в том числе неудобные и незамеченные, то сюжет знаменитой истории о разорванных кондициях окажется гораздо драматичней и поучительнее прежней однобокой и идеологически выверенной концепции.

* * *

Глубокой ночью 19 января 1730 года в знаменитом московском дворце Франца Лефорта (ныне здесь РГВИА – Российский государственный военно-исторический архив) совещались восемь сановников. Только что все единодушно одобрили инициативу Д. М. Голицына, предложившего провозгласить герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну наследницей скончавшегося часом ранее императора Петра II. Министры, похоже, уже собирались разойтись по домам. Однако их остановил все тот же князь Голицын, который вдруг произнес: «Воля ваша, ково изволите. Толко надобно нам себе полехчить!»

«Как можно себе полехчить?» – удивился кто-то.

«Так полехчить, чтоб воли себе прибавить», – пояснил Дмитрий Михайлович.

«Хотя и зачнем, да не удержим этова», – засомневался сидевший рядом В. Л. Долгоруков.

«Право, удержим! – уверенным голосом успокоил товарища Голицын и после короткой паузы молвил: – Будь воля ваша. Толко надобно написав послать к Ея Императорскому Величеству пункты»…{46}

Более двухсот пятидесяти лет миновало с того дня. За истекший срок написано много книг о трагических коллизиях 1730 года. Одни авторы восхищаются смелостью князя, опередившего свое время. Другие критикуют лидера верховников за самонадеянность и политическую близорукость. Но едва ли не все сокрушаются об упущенном шансе ограничения самодержавия в России. Что ж, шанс установления в империи конституционной монархии действительно существовал. Но лишь считаные часы. Причем связывать его с именем Д. М. Голицына совершенно несправедливо. Напротив, не кто иной, как князь Дмитрий Михайлович, в первую голову повинен в том, что возможность учреждения в российском государстве демократической республики не реализовалась. Тот, кто за два дня до смерти, 6 ноября 1739 года, выдумал выше процитированный разговор и поведал о нем потомкам (через следователей Тайной канцелярии), очень хорошо знал это.

Увы, не Голицын-старший выдвигал и отстаивал на историческом ночном заседании 19 января 1730 года конституционные идеи, а другой человек. Ведь брат прославленного петровского фельдмаршала, героя Гренгама и рейдов по Финляндии, ратовал за сосредоточение всей полноты власти в собственных руках. Не более того. Спорил же с ним, призывая не бояться привлечения депутатов от дворянства к законотворчеству, князь Василий Лукич Долгоруков. Именно он и сочинил в 1739 году легенду, которая теперь кочует по страницам исторических книг в качестве завязки рассказа о не увенчавшейся успехом «январско-февральской» революции 1730 года.

* * *

Четырнадцатилетний император Петр II заболел 7 января 1730 года. Подросток, подхватив где-то оспу, больше недели пролежал в постели, находясь в критическом состоянии. Окружающие с тревогой ожидали смерти царственного отрока и гадали о том, кто после него взойдет на российский престол. В принципе гадать было не о чем. По закону (восьмой статье тестамента Екатерины I) скипетр следовало передать двадцатилетней цесаревне Елизавете Петровне при условии, что юный царь не напишет своего завещания.

Однако перспектива увидеть на троне младшую дочь Петра Великого очень многих приводила в ужас. Датский посол Георг Вестфален опасался военной и дипломатической поддержки, которую принцесса могла оказать отцу племянника – двухлетнего Карла-Петера-Ульриха – в деле возвращения Голштинии части герцогства, оккупированной ранее Данией. Членов Верховного Тайного Совета и большинство российских подданных пугали амбиции и безмерное честолюбие девушки, ради короны готовой на все, даже на кровосмесительный брак с другим племянником – самим императором Петром II. Летом 1728 года им удалось вовремя разоблачить и остановить хитрую девицу. Естественно, полтора года спустя никто из них не желал попасть в подчинение к сей, пусть и обаятельной, но весьма расчетливой и бессовестной особе.

В поисках альтернативы законной преемнице политическая элита разбилась на два лагеря. Клан Долгоруковых по совету неутомимого Вестфалена прочил на трон невесту царя – Екатерину Алексеевну Долгорукову. Вице-канцлер Остерман и князья Голицыны договорились совместными усилиями добиваться избрания царицей герцогини Курляндской Анны Иоанновны. Первое столкновение двух партий произошло 11 января. Долгоруковы попытались убедить государя срочно обвенчаться с обрученной невестой. Но дежуривший у постели больного Остерман парировал атаку противника, внушив Петру Алексеевичу, что с брачной церемонией не стоит спешить. Предотвратил вице-канцлер и другую опасность: Петр II так и не подписал завещания ни в пользу Екатерины Долгоруковой (вариант, в общем-то, маловероятный), ни в пользу Елизаветы Петровны (а вот тут угроза существовала серьезная, ибо мальчик, несмотря на разрыв 1728 года, по-прежнему очень любил тетку).

Невзирая на противоречия по кандидатуре наследника, обе фракции единым фронтом дали отпор немногим сторонникам Елизаветы. Австрийский посол Вратислав, посланники голштинский Бонде, бланкенбургский Крамм напрасно зондировали настроения Остермана, Головкина и Ягужинского (с 1728 г. обер-шталмейстера) относительно юной красавицы. Повсюду иноземцев ожидал холодный прием. В отличие от иностранных союзников, сама антигероиня прекрасно понимала сложившуюся обстановку. Елизавета Петровна под предлогом какого-то недомогания благоразумно задержалась в подмосковной вотчине и вмешиваться в назревавший политический кризис не собиралась. Позиция независимого наблюдателя ее вполне устраивала, и, как позднее выяснилось, она приняла верное решение{47}.

В ночь с 16 на 17 января самочувствие императора резко ухудшилось. Температура сильно подскочила вверх. Лихорадка усугубила оспу. Две напасти сразу подросток перенести уже не смог. Все быстро осознали, что царь умирает. А значит, вопрос о престолонаследнике вот-вот встанет в повестку дня. В семье Долгоруковых первым очнулся Алексей Григорьевич, который днем 17-го числа позвал к себе на совет в особняк Головина (располагался недалеко от Лефортовского дворца) двух родных братьев – Сергея и Ивана – и трех близких родственников – князя Василия Лукича и князей Михаила и Василия Владимировичей Долгоруковых. За последним слуге пришлось скакать в подмосковную деревню княжны Вяземской.

Сергей и Иван Григорьевичи, а также Василий Лукич приехали в Головинские палаты прежде Владимировичей. Хозяин дома встретил их, лежа в постели, и провел с ними предварительные консультации. Идея Вестфалена – провозгласить царицей Екатерину Долгорукову – основательно засела в головах трех братьев. Немного опоздавший Василий Лукич против рискованного проекта тоже не возражал. Тут же пять членов влиятельного рода (в том числе и сын Алексея Григорьевича обер-камергер Иван Долгоруков) взялись за сочинение духовной императора. Первым, присев на стул у камина, заскрипел пером по листу бумаги Василий Лукич. Но вскоре вельможа прервал начатое дело и заявил компаньонам: «Моей руки письмо худо. Кто бы получше написал?» Эстафету принял Сергей Григорьевич. Дядя царского любимца – Ивана – настрочил и черновик, и две беловые копии августейшего завещания. На одном из оригиналов за государя расписался Иван Алексеевич (перед тем молодой человек продемонстрировал всем, насколько его почерк совпадает с почерком Петра II). Второй экземпляр остался неподписанным. Участники совещания поручили брату царской невесты в удобный момент подсунуть документ больному мальчику на апробацию. В случае срыва идеального сценария Долгоруковы намеревались выдать за подлинный фальшивый тестамент{48}.

Зачем Григорьевичи осмелились на явную авантюру, понятно. Никто из них не хотел покидать с таким трудом завоеванные властные вершины. Однако что подтолкнуло умного и опытного дипломата Василия Лукича Долгорукова одобрить дерзкий план? Чувство фамильной солидарности?! Навряд ли. Князем двигало нечто иное, и можно с большой долей уверенности утверждать: шестидесятилетний член Верховного Тайного Совета думал использовать императрицу Екатерину Алексеевну Долгорукову в качестве бессловесной марионетки, содействующей введению в России республиканской формы правления на манер шведской модели. Просвещенный аристократ из рода Долгоруковых и не подозревал о том, что его коллега по Верховному Тайному Совету – Д. М. Голицын – замышляет в преддверии избрания нового царя то же самое. Правда, с одним отличием. Если Василий Лукич стремился привлечь к законодательной работе с правом решающего голоса депутатов от шляхетства и военных, то Дмитрий Михайлович считал достаточным наделить представителей дворянства и генералитета полномочиями чисто совещательными.

Таким образом, двум концепциям – демократической и авторитарной – предстояло схлестнуться в жестком поединке сразу же после обнародования имени преемника Петра II. Ввиду того, что важная для российского государства проблема рассматривалась бы в узком кругу коллегии верховников, судьба империи всецело зависела от расстановки сил в высшем властном органе. На 17 января 1730 года шансы В. Л. Долгорукова выглядели предпочтительнее. Из пяти первых министров Остерман, бесспорно, уклонился бы от обсуждения подобного проекта. Головкин, как обычно, примкнул бы к большинству. А большинством при данном раскладе являлся дуэт В. Л. и А. Г. Долгоруковых. Д. М. Голицыну, следовательно, надеяться было не на что{49}.

Однако вечером 17 января Василий Лукич Долгоруков допустил роковую ошибку, которой не преминул воспользоваться оппонент – князь Голицын. Конечно, воцарение Екатерины Долгоруковой в значительной степени облегчало, если не гарантировало, торжество идей видного петровского дипломата. Но с другой стороны, крах рискованной затеи с царской невестой мог дискредитировать реформатора и привести к утрате лидирующих позиций в Совете: альянс на волне возмущения пока не сплотившихся друг с другом Голицына, Остермана и Головкина одолел бы долгоруковскую пару. Между тем личность нового императора для В. Л. Долгорукова имела мало значения. Ведь он намеревался опираться в первую очередь на общество, среди которого нашлось бы множество людей, готовых помочь предприимчивому министру с реорганизацией государственного устройства России (монархического до 19 января 1730 года и коллегиального с 19 января по 25 февраля 1730 года). И кто бы ни взошел на престол, общественная поддержка защитила бы лидера конституционалистов от любых реставрационных поползновений. Именно так в 1720 году в Швеции властью овладел канцлер Арвид Горн. Василий Долгоруков наверняка первым возглавил бы Россию в ранге полновластного премьер-министра при декоративной императрице, не соблазни его обреченная на неудачу инициатива родственников.

Что же случилось вечером 17 января? В Москву примчался Василий Владимирович Долгоруков. Прославленный фельдмаршал вместе с братом Михаилом Владимировичем, не мешкая, навестил жилище А. Г. Долгорукова, где им обрисовали складывающуюся ситуацию: император при смерти; ради сохранения нынешнего положения и влияния семьи надо добиваться провозглашения царицей дочери Алексея Григорьевича. Агитировали гостей трое: Василий Лукич, Иван и Сергей Григорьевичи (хозяин дома, поприветствовав обоих, отлучился в Лефортовский дворец). Но красноречие родни не вызвало у Владимировичей энтузиазма. Фельдмаршал ответил без обиняков: «Чтобы княжне Катерине после Его Величества быть наследницею статца не можно, понеже она за Его Величеством в супружестве не была!»

Григорьевичи напомнили прямодушному военному о преображенцах, которыми тот командовал. Василий Владимирович наотрез отказался поднимать гвардейский полк, заметив, что солдаты не подчинятся ему, а просто убьют своего шефа, как мятежника. Максимум, с чем мог согласиться фельдмаршал: признать Екатерину Алексеевну императрицей, если о том соизволит распорядиться непосредственно Петр II. Слова военачальника и солидарного с ним брата, разумеется, не понравились прочим Долгоруковым. Василию и Михаилу Владимировичам довелось услышать немало упреков и нареканий в собственный адрес. Они не оставались в долгу. Наконец оба, не стерпев обидных укоров, развернулись и ушли. Важные переговоры завершились полным крахом. А главное, клан Долгоруковых раскололся на две партии, вследствие чего мгновенно изменился и общий расклад сил в Верховном Тайном Совете. Причем в крайне невыгодную для Василия Лукича сторону, ибо Григорьевичи, упрямо настаивая на кандидатуре Екатерины Алексеевны, фактически вынудили двух влиятельных сородичей искать сочувствия в противоположном лагере. В результате два оскорбленных сановника отправились к Д. М. Голицыну и обо всем ему рассказали.

Так конкурирующая фракция проведала об амбициозном плане соперника. Ей не составило труда принять контрмеры. Когда 18 января И. А. Долгоруков попробовал проскользнуть с вожделенной бумагой к постели умиравшего монарха, у него ничего не получилось. Не дремавший Остерман надежно перекрыл подступы к несчастному мальчику, и фаворит не сумел пообщаться с государем тет-а-тет. В итоге Екатерина Долгорукова не обзавелась законным способом восхождения на трон. Обманным путем достичь цели Долгоруковым также не удалось. Вечером 18 января В. В. Долгоруков вновь приехал в особняк Головина и официально предупредил Алексея Григорьевича с братьями, чтобы «они от намерения своего ко учинению наследства дочери ево, князь Алексеевой, отстали», ввиду того что императрицей решено избрать Анну Иоанновну, герцогиню Курляндскую. Отец царского любимца не без удивления воскликнул: «Она ныне во отлучении, и сомнение имеем, дабы за отлучением не было какова смятения!» Фельдмаршал успокоил вельможу: смятений не предвидится, хотя избранница и обретается далеко от Москвы. Григорьевичи неохотно с поражением смирились. От имени всех Алексей Григорьевич заверил родственника, что они спорить с общим мнением не станут и кандидатуру Анны Иоанновны поддержат.

После отъезда фельдмаршала хозяин дома поспешил в располагавшийся за Яузой Лефортовский дворец, забрал у сына обе духовные и по возвращении на квартиру в присутствии Ивана и Сергея Григорьевичей сжег бумаги в камине{50}. Так закончился первый раунд политической борьбы за наследство юного царя. Дуэль возобновилась во втором часу ночи 19 января 1730 года, как только Петр II умер. Правда, на сей раз личность номинальной августейшей особы уже никого не интересовала. Баталию обе партии повели исключительно за власть и за то, какой модели правления быть в России.

* * *

Пять членов Верховного Тайного Совета с позднего вечера 18-го числа до последней минуты жизни царственного отрока стояли в комнате у постели умиравшего. И лишь когда душа мальчика отлетела в мир иной, все министры, кроме А. И. Остермана, перешли в одну из смежных «особливых камор». С вице-канцлером в апартаменте государя оплакивать кончину внука осталась бабушка подростка – Евдокия Федоровна (вначале Остерман и Голицын думали ее возвести на трон, но первая супруга Петра Великого не пожелала царствовать). Впрочем, Андрей Иванович приглядывал за убитой горем женщиной недолго и вскоре присоединился к коллегам. Сразу же, как уведомился о провозглашении Анны Иоанновны новой императрицей без каких-либо возражений с чьей-либо стороны. Барон Остерман отправился в заветную комнату, полагая, видимо, что кульминация заседания позади и ничего сверхважного на нем больше не произойдет. Он сильно ошибался. Вице-канцлер появился в покое в самый ответственный момент: среди пяти министров (пятый – М. В. Долгоруков) и двух фельдмаршалов постепенно разгоралась довольно острая полемика.

Перед ними на столе лежали два сенсационных документа. Первый, озаглавленный «Способы», выложил на бархатную скатерть Василий Лукич Долгоруков. Второй, без названия, представил Дмитрий Михайлович Голицын. Остерман от неожиданности, наверное, долго не мог прийти в себя: ему выпало участвовать в обсуждении двух проектов конституции, предусматривающих введение в России республиканской формы правления. Оба варианта исходили из одинаковой структуры высших органов власти. Исполнительные полномочия вверялись Верховному Тайному Совету, которому надлежало руководить страной при помощи Сената и Собрания выборных от шляхетства. Не состыковались авторы только по одному, самому принципиальному пункту: кому заниматься законотворчеством. Д. М. Голицын считал, что законодательство – тоже прерогатива правительства, а шляхетство лучше ограничить совещательными правами: «…когда случитца какое новое и важное дело, то для оного имеет Верховное Собрание [то есть Верховный Тайный Совет. – К.П.] для совету и разсуждения собирать Сенат, генералитет и статцких… и знатное шляхетство…»{51}

В. Л. Долгоруков, наоборот, в сфере принятия законов выступал за активное сотрудничество министров с депутатами от дворян, военных и чиновников. Князь ратовал за учреждение законодательной палаты из двадцати – тридцати депутатов от шляхетства и генералитета, работающих на постоянной основе, и четырех – шести периодически сменяемых депутатов от ведомств или непривилегированных сословий: «2… чтоб избрали ис… шляхетства годных и верных Отечеству людей от дватцати до тритцати человек. И утвердили б их письменно так, что оне… к ползе Отечества сочинят и утвердят и то имеет вечно, твердо и нерушимо быть… 4. Те избранные особы имеют сочинять все, что к правлению всего государства принадлежит и что оне вымыслить могут к ползе Отечества…»

Законопроект могли выдвинуть и Палата, и Сенат, и Верховный Совет. Однако первым его рассматривала и утверждала Палата депутатов. Второе чтение депутаты проводили совместно с Сенатом. И лишь при третьем чтении к дебатам подключались члены Верховного Совета. Поразительна идея о временных депутатах от коллегий, контор и сословий (кстати, до сих пор нигде и никем не апробованная): при изучении в Палате очередного законопроекта, напрямую касающегося того или иного ведомства (например, Синода) или сословия (допустим, купеческого), от заинтересованной организации (коллегии, канцелярии, гильдии и т. д.) в Палату на период обсуждения документа делегируется несколько полноправных выборных, которые трудятся над ним наравне с прочими депутатами. Мандат этой группы утрачивает силу, и она отзывается из Палаты после окончательного одобрения закона, а на ее место заступают другие профессионалы, консультация которых требуется при составлении какого-то нового нормативного акта. Выгода от инициативы очевидна. Если при постатейном или при голосовании в целом мнение основного депутатского корпуса разделится пополам, судьбу параграфов или всего постановления решат специалисты{52}.

Неизвестно, как протекала дискуссия на том историческом заседании Верховного Тайного Совета. Но, похоже, по ходу споров чаша весов понемногу склонилась в пользу В. Л. Долгорукова. И, по-видимому, обнаружив это, Д. М. Голицын в качестве председательствующего (именно он огласил имя новой императрицы) настоял на переносе с ночи на утро принятия за основу одного из двух проектов. Далее министры быстро и без особых препирательств сформулировали перечень полномочий, которые надлежало изъять из ведения царицы и передать в сферу компетенции Верховного Тайного Совета и его фактического главы. Торопясь зафиксировать кондиции на бумаге, сановники вышли из совещательной комнаты в «палату ту, которая пред тою, где Его Императорское Величество скончался», вызвали к себе из государева покоя помощника Остермана Василия Васильевича Степанова. Тот, сев за маленький столик, записал под диктовку вельмож предварительные статьи условий приглашения Анны Иоанновны на российский трон.

Тайный советник едва успевал водить пером по листу, стараясь улавливать суть в бесчисленных восклицаниях министров, обращавшихся к нему наперебой. Чаще кого-либо он слышал голоса Василия Лукича и Дмитрия Михайловича. Но даже их слова в возникшей сумятице не всегда удавалось понять. Наконец кто-то догадался прикрикнуть на всех и утихомирить шумную компанию, после чего с подачи Г. И. Головкина верховники поручили В. Л. Долгорукову объявлять «пункты» и попросили А. И. Остермана поправлять в случае нужды стиль лаконичных княжеских фраз. С той минуты разноголосица более не мешала чиновнику Иностранной коллегии, и Степанов быстро перенес на бумагу восемь прерогатив, которые изымались у монарха наследственного в пользу новых институтов власти – монарха выборного, то есть одного из членов Верховного Тайного Совета, и собрания депутатов от дворянства и военных:

«1. Ни с кем войны не всчинать.

2. Миру не заключать.

3. Верных наших подданых никакими податьми не отягощать.

4. В знатные чины, как в статцкие, так и в военные сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и протчим войскам быть под ведением Верховного Тайного Совета.

5. У шляхетства живота и имения без суда не отнимать.

6. Вотчины и деревни не жаловать.

7. При дворе своем придворных чинов из иноземцов не держать.

8. Государственные доходы в расход не употреблять»{53}.

Кто же из восьмерки реально претендовал на эти полномочия, если не целиком, то хотя бы частично? Судя по всему, при разъезде участников совета часу в четвертом утра по домам на короткий перерыв (до девяти часов пополуночи) большинство смотрело именно на В. Л. Долгорукова как на будущего лидера страны и симпатизировало его демократической программе.

Между тем сам Василий Лукич предпочел не терять время зря и употребил часы отдыха на разработку схемы двухступенчатых выборов членов Верховного Тайного Совета, обкатать которую планировалось при избрании пяти дополнительных министров. Решать кадровый вопрос надлежало совместно двум коллегиям выборщиков (от шляхетства и генералитета), Сенату и Совету. Автор проекта особо подчеркивал, что избирательная система должна учитывать настроения всех политически активных слоев российского общества: «Сей способ, видитца, болше может удоволствовать народ. Толко может причинить и трудности от несогласия и надобно чаять, что и без ненарекания будет от тех, которые к тем выборам допущены не будут. На сие потребно разсуждение Верховного Совета, как бы вышепомянутых трудностей и нарекания убегнуть… Надобно наитить способ… чтоб тот выбор и полная их [депутатов. – К.П.] мочь были тверды, также чтоб тем выбором не зделать разногласия и от того шуму и нарекания в народе»{54}.

Итак, родовитый петровский дипломат практически завершил, ориентируясь на шведский и британский образцы, проектирование российской модели республики с сохранением императрицы в качестве символической фигуры: исполнительной властью распоряжается Верховный Совет; законодательной – две палаты (верхняя – Сенат; нижняя – Собрание выборных). Реформатору оставалось более четко обозначить права Верховного Совета, дабы предотвратить или по крайней мере свести к минимуму конфликты между двумя ветвями власти из-за пересечения сфер компетенции. Однако Василий Лукич этого не сделал. Точнее, не успел сделать. Пока он готовил к утреннему заседанию Верховного Тайного Совета очередной приятный сюрприз, произошло событие, в корне изменившее ситуацию внутри правительства.

Д. М. Голицыну – человеку честолюбивому и амбициозному – очень хотелось сжать в собственном кулаке бразды правления российского государства. Ему было тяжело наблюдать за тем, как власть, о которой князь грезил долгие годы и которая глубокой ночью 19 января 1730 года наконец, оказалась у него, вдруг через какие-то полчаса или час выскользнула из рук и устремилась к иной персоне. Все решилось в одно мгновение. Голицын предложил соратникам взять всю ответственность за империю на себя. Это им не слишком понравилось: больно рискованно! Зато инициатива Долгорукова – привлечь к управлению страной выборных от шляхетства – пришлась по сердцу министрам. Опереться на народ и сообща с ним вершить судьбу родной державы куда безопаснее. Особенно если есть яркий лидер, умеющий вести диалог с обществом. В. Л. Долгоруков вполне годился на роль такого лидера. Потому-то участники заседания по ходу прений и переметнулись от менее к более перспективному претенденту в вожди.

Но Дмитрий Михайлович был не из числа тех, кто сразу капитулирует. Ведь голосование по двум проектам конституции ночью 19 января не состоялось. А значит, шанс переиграть конкурента у Голицына еще существовал. Князь точно оценил обстановку и ударил по самому уязвимому месту соперника: в антракте между ночным и утренним совещаниями он побеседовал с глазу на глаз с Василием Владимировичем Долгоруковым. О чем конкретно вели речь два сановника, мы не знаем. Но настораживает один примечательный факт. Феофан Прокопович и Вестфален прямо, Лефорт глухо обвинили А. Г. Долгорукова в том, что он ночью 19-го числа демонстрировал министрам «некое письмо, якобы Петра II завет» и домогался скипетра для княжны Екатерины Алексеевны Долгоруковой. Иначе повествует о сем эпизоде герцог де Лирия: отец фаворита на ночном консилиуме, «видя невозможность добиться короны для своей дочери, по нужде сделался добросовестным и сказал, что… так как брак не совершился, то невеста и не имеет претензии, и что пусть подумают, на ком остановиться»{55}.

Кто же прав? Испанец де Лирия. Алексей Григорьевич ничего не демонстрировал верховникам, ибо сжег духовные вечером 18 января. Кроме того, князь с братьями, осознав утопичность опрометчивого намерения, тогда же пообещал фельдмаршалу Долгорукову поддержать кандидатуру герцогини Курляндской. Причин для вероломства за истекшие до заседания часы не возникло. Так что и архиепископ, и оба дипломата заблуждались, осуждая опального аристократа за то, чего он не делал. Однако кому-то все-таки понадобилось обмануть уважаемых людей. Кому и зачем? Из пяти очевидцев события – Д. М. Голицына, М. М. Голицына, В. В. Долгорукова, М. В. Долгорукова и Г. И. Головкина – пользу из подобной лжи извлечь мог только Дмитрий Михайлович, который в ту пору очень нуждался в скорейшей дискредитации В. Л. Долгорукова. Вот и родилась спасительная идея: бросить тень на оппонента путем публичной компрометации тесно связанных с ним Григорьевичей. Удар по вторым неминуемо подрывал авторитет первого и позволял со временем одолеть конкурента.

Все зависело от позиции В. В. Долгорукова. Удастся Голицыну перетянуть фельдмаршала на свою сторону, тандем А. Г. и В. Л. Долгоруковых потерпит поражение. Нет – с пьедестала сойдет Дмитрий Михайлович. Как обрабатывал хитрый царедворец честного военного? Вероятно, напомнил собеседнику о неприятной ссоре родственников в доме Головина третьего дня, а потом обратил внимание на демократическую программу Василия Лукича – отличную уловку, которую тот, конечно, придумал для примирения с Владимировичами. Без союза с ними дипломат не сумеет подмять под себя членов Совета и превратиться в русского Кромвеля. Возможно, в разговоре прозвучали и другие аргументы, но так или иначе, а князь-политик убедил князя-солдата в собственной правоте и окончательно настроил шефа преображенцев против сиятельного тезки. И, похоже, впечатления от недавней перебранки с бессовестными защитниками государевой невесты в первую очередь повлияли на решение фельдмаршала раз и навсегда примкнуть к Д. М. Голицыну. Последний мог торжествовать. Теперь ему ничто не мешало разгромить соперника и, принародно разоблачив закулисные махинации Григорьевичей, поставить крест на либеральных долгоруковских проектах.

* * *

В десятом часу пополуночи 19 января 1730 года Кремль запрудило большое число карет и колясок. Господа сенаторы, сиятельные князья и графы, архиепископы и архимандриты, тайные, действительные и просто статские советники вперемешку с генералами и бригадирами поднимались по лестницам и направлялись в Мастерскую палату, где их ожидали первые лица государства – три члена Верховного Тайного Совета (Д. М. Голицын, В. Л. Долгоруков и Г. И. Головкин), три фельдмаршала (М. М. Голицын, В. В. Долгоруков и И. Ю. Трубецкой), три действительных тайных советника (М. В. Долгоруков, И. А. Мусин-Пушкин и И. Ф. Ромодановский). Сперва в зал пригласили светских особ. Перед ними выступил Д. М. Голицын, который уведомил военных и чиновников о смерти Петра II и об избрании императрицей Анны Иоанновны. Далее князь спросил у собравшихся: «Согласны ль тому?» Толпа тут же выдохнула: «Согласны!» После чего всем велели разойтись. Затем в палату позвали духовенство. Архипастырей ознакомили с двумя ключевыми новостями аналогичным образом.

Когда священники покинули помещение, началось самое интересное – вторая часть прерванного под утро чрезвычайного заседания Верховного Тайного Совета. Предстояло утвердить кондиции и посредством выбора из двух форм правления наилучшей назвать имя предводителя. В. В. Степанов приготовился зачитать судьбоносные восемь пунктов, В. Л. Долгоруков – заинтриговать коллег сочиненной наскоро системой избрания исполнительного органа власти. Д. М. Голицын на совещание пришел тоже не с пустыми руками. По-видимому, от него и исходила инициатива, которую никто бы не посмел отвергнуть: «по силе… кондицей» (где число министров определено в восемь человек) придать двум уважаемым фельдмаршалам – М. М. Голицыну и В. В. Долгорукову – статус полноправных членов Верховного Тайного Совета.

Неизвестно, понимал ли в те драматические мгновения Василий Лукич Долгоруков, что кооптация двух родовитых военных в состав правительства грозит ему западней. Однако в любом случае он вряд ли возражал. Это бы выглядело не очень хорошо для претендента на лидерство. Итак, М. М. Голицын стал шестым, В. В. Долгоруков – седьмым главным российским министром. С того момента в прениях участвовали пять верховников (Д. М. Голицын, В. Л. Долгоруков, Г. И. Головкин, М. М. Голицын, В. В. Долгоруков) с правом решающего и два (М. В. Долгоруков и И. Ю. Трубецкой) с правом совещательного голоса. А. И. Остерман и А. Г. Долгоруков в Мастерскую палату не приехали. Дела вынудили обоих задержаться в Лефортовском дворце.

Нетрудно заметить, что после увеличения числа советников господствующее положение в управлявшей страной коллегии сразу же завоевал Д. М. Голицын. Если до того Г. И. Головкин, помятуя о дуэте В. Л. и А. Г. Долгоруковых, не отважился бы потакать честолюбивому князю, то в новой обстановке канцлер сориентировался быстро. Как только он уразумел настроение центральной фигуры – В. В. Долгорукова – Василий Лукич в ту же секунду очутился в абсолютном меньшинстве. Четверо против одного. О таком преимуществе Голицын, скорее всего, и не мечтал. Но оно появилось, и Дмитрий Михайлович незамедлительно воспользовался им. Министры проголосовали и назначили В. Л. Долгорукова главой делегации, отправлявшейся в Митаву, чтобы известить герцогиню Курляндскую об избрании ее царицей, поднести ей на подпись кондиции и сопроводить августейшую особу до Москвы. Конкурент с почетом выпроваживался из столицы недели на три, дабы не препятствовал укреплению позиций Голицына. Что касается «Способов» и свежеиспеченного приложения к ним, то о них более не вспоминали, отослав в архив. А кондиции с поправками обоих соперников пять сановников апробировали и отдали черновик Степанову, который с подчиненными оформил документ, как должно.

Потом министры пообщались с малороссийским гетманом Даниилом Павловичем Апостолом, царевичем Грузинским Бакаром Вахтанговичем, приказали бригадиру Федору Полибину расставить караулы на московских дорогах и без паспортов с печатью Верховного Совета никого из города не выпускать. Исчерпав повестку дня, верховники разъехались по домам. Степанов потратил полсуток на канцелярскую работу, визиты к членам Совета за подписями, выправку паспортов и подорожных для делегации. Около восьми часов пополудни тайный советник примчался к Василию Лукичу и вручил ему все необходимое для поездки. Долгоруков, покорившийся воле большинства, в тот же вечер в компании капитан-командора Михаила Михайловича Голицына-младшего (генерал-адмирала и президента Адмиралтейской коллегии при Елизавете Петровне), а также генерал-майора Михаила Ивановича Леонтьева отправился из Москвы к рижскому кордону{56}.

Дуэль двух сиятельных министров за первенство в правительстве, длившаяся менее двадцати часов, завершилась. Никто, кроме десятка посвященных лиц, о ней не ведал и не узнал. Москвичи даже не подозревали о политических страстях, бушевавших за закрытыми дверями Лефортовского дворца и Мастерской палаты. Между тем четыре человека втайне решили судьбу страны, не спрашивая мнения тех, от имени которых фактически выступали.

Неважно, по каким мотивам, но они побоялись вынести на суд общества проблему первостепенного значения: лишать Романовых всех их полномочий или нет; а если да, то что предпочесть – коллегиальную или единоличную диктатуру или разделение властей. В подобных обстоятельствах уклоняться от диалога с подданными – сродни игре в рулетку. Политическая апатия соотечественников гарантирует успех любой комбинации. Однако малейшая активность сограждан способна перечеркнуть все усилия. Особенно когда позиции верхов и низов не совпадают…

Д. М. Голицын 19 января чересчур увлекся борьбой за лидерство. Князь, очевидно, не задумывался над тем, с чем после победы столкнется 20 января. А 20 января перед Дмитрием Михайловичем встала непростая дилемма: объявлять народу о пунктах или не объявлять? Из первого вопроса неизбежно вытекал второй: а как люди отреагируют на это? Одобрят, возразят или начнут выдвигать другие, встречные предложения? И понял вдруг князь главное: не справиться ему со стихией, которая может захлестнуть столицу после официального оглашения кондиций. Увы, не обладал он талантами публичного политика, в отличие от В. Л. Долгорукова. Следовательно, обращение за поддержкой к шляхетству в конечном итоге сулило триумф не Голицыну, а поверженному накануне конкуренту. Тот по возвращении из Митавы окунулся бы в знакомую по Швеции и Польше атмосферу споров и дискуссий, оповестил бы всех о своей демократической программе и, естественно, будучи членом Совета, превратился бы в центр притяжения сторонников реформы государственного устройства на основе принципа разделения властей. Тогда Дмитрию Михайловичу с его авторитарными замашками пришлось бы уйти, с чем честолюбивый князь согласиться никак не мог.

Ни 20, ни 21, ни 22 января, ни в другие дни Верховный Совет не проронил ни слова о посланных в Курляндию восьми статьях. Поколебавшись, Голицын пожелал опереться не на общество, а на Анну Иоанновну, которая якобы сама захотела даровать империи конституцию. В результате инициатор политической реформы поставил себя в полную зависимость от милости императрицы. Странное поведение лидера, чего-то выжидающего и теряющего время, уповая на пассивность Анны, обеспокоило В. В. Долгорукова. Фельдмаршал призывал соратников, не мешкая, обнародовать заветные пункты, ибо по прибытии во Всесвятское царицу обязательно предупредят о лукавстве верховников, внушающих монарху одно (кондиции, мол, воля нации), а обществу другое (кондиции по доброте душевной жалует дворянству государыня). И сомнительно, что Анна Иоанновна, обнаружив обман, станет потакать обманщикам…

Голицыны к уговорам В. В. Долгорукова не прислушались. Не учли братья и мнение А. Г. Долгорукова, в общем-то, солидарного с родственником. Глава правительства проигнорировал рекомендации коллег, ибо надеялся с помощью одного маневра вырваться из ловушки, в которую по неосторожности угодил. Князю требовалось письмо курляндской затворницы с одобрением кондиций, дабы очертить им рамки всенародного обсуждения наилучшей формы правления. Ввиду отказа императрицы от власти вести речь о конституционной или абсолютной наследственной монархии не имело смысла. Значит, оценивать надо было выгоды республики в различных ее вариантах. За неделю-полторы (до приезда В. Л. Долгорукова) Дмитрий Михайлович думал выяснить общественные взгляды, подогнать наиболее близкие его точке зрения под собственные намерения, и затем, сославшись на проекты, внесенные дворянством в Совет, убедить Анну Иоанновну в том, что кондиции – чаяния масс, а не «затейка» узкой группы властолюбивых министров. В своих расчетах Голицын-политик не учел одного – истинные настроения этих самых масс, которые, к сожалению или к счастью, не совпадали с планами его сиятельства{57}.

* * *

20 января 1730 года Верховный Тайный Совет сформировал комиссию из шести человек по организации похорон Петра II, в которую вошли обер-церемониймейстер Габихсталь, действительный статский советник Зыбин, статский советник Татищев, гоф-интендант Мошков, камер-цалмейстеры Кайсаров и Гербер. Курировал работу чиновников больной или притворявшийся с 19 января больным А. И. Остерман. С ним-то и сносились заочно или общались лично самые активные члены шестерки – Алексей Кириллович Зыбин и Василий Никитич Татищев, два приятеля и некогда сослуживца по. Берг-коллегии{58}.

Нетрудно догадаться, что в первую встречу с бароном они беседовали не только о печальной миссии, возложенной на них. И президент Берг-коллегии, и один из командиров Московской Монетной конторы наверняка расспросили высокопоставленную особу о случившихся ночью 19-го числа в Лефортовском дворце событиях. Андрей Иванович, встревоженный далеко идущими замыслами Голицына, разумеется, рассказал подопечным то, что посчитал нужным рассказать, и прежде всего о кондициях, а также о желании бывшего киевского губернатора, присвоив себе все императорские прерогативы, превратиться в некоронованного самодержца России.

О долгоруковской концепции реформы вестфалец, по-видимому, умолчал. Ведь Зыбин с Татищевым – люди прекрасно образованные, ранее посетившие ряд иноземных держав с разным государственным устройством. Оба могли во время путешествий проникнуться симпатией к демократическому опыту Англии, Швеции, Голландии или Польши. Тогда любое упоминание о проекте Василия Лукича, не исключено, побудило бы и одного, и второго пойти на союз с либеральным дипломатом. За ними потянулись бы прочие противники абсолютизма. Глядишь, вокруг князя соберется сильная партия, с которой не совладает ни Голицын, ни сам Остерман, надеявшийся тем или иным способом предотвратить установление в Российской империи республики. Однако если дуэту внушить, что демократической альтернативы нет, а есть лишь жесткий выбор между тотальной диктатурой Голицына и привычным абсолютизмом династии Романовых, то два советника, несомненно, примкнут к твердым приверженцам самодержавия и увлекут за собой десятки других почитателей зарубежных парламентских систем.

Не раз и не два, похоже, Андрей Иванович разговаривал по душам с Зыбиным и Татищевым, склоняя друзей к созданию антиголицынской коалиции. Потенциальные союзники колебались несколько дней. И, вероятно, неспроста Василий Никитич 23 января тщательно изучал шведскую конституцию, а 24 января спрашивал у шведского резидента Дитмара тексты приложений к основному закону королевства, предупредив иностранца, чтобы тот никому (в первую очередь Остерману) не сообщал об этом. Возможно, статский советник Татищев все же проведал об инициативах В. Л. Долгорукова, одним из источников для которых послужила та же Швеция (проинформировать историка мог зять Г. И. Головкина П. И. Ягужинский, отвечавший за снабжение погребальной процессии достаточным количеством карет и лошадей){59}. Но отсутствие Василия Лукича в Москве не позволило Татищеву обсудить животрепещущую проблему с министром тотчас. В то же время медлить с принятием решения было нельзя. Позиции Голицына постепенно упрочивались. А согласие императрицы с ультиматумом верховников грозило окончательно переломить ситуацию в пользу Дмитрия Михайловича, ибо пассивность сторонников демократической республики и очевидная слабость проабсолютистской фракции помогли бы авторитарному князю достичь главной цели. Играя на разобщенности оппозиции, он добился бы от растерянного общества поддержки и тем самым нейтрализовал бы царицу. Торжество диктатора стало бы неизбежным, что, естественно, не устраивало ни Татищева, ни его товарища Зыбина, ни многих их единомышленников.

В итоге всем поборникам свободы довелось выбирать из двух зол меньшее. И большинство в двадцатых числах января признало необходимым объединиться с Остерманом, дабы воспрепятствовать появлению в России доморощенного Кромвеля или нового Годунова. Среди тех, кто после длительных раздумий и дискуссий в кругу друзей и знакомых сблизился с партией Анны Иоанновны, – десятки вельмож, гвардии офицеров и обыкновенных дворян, живших в Белокаменной или приехавших в город на несостоявшуюся свадьбу Петра II с Е. А. Долгоруковой: В. Н. Татищев, А. К. Зыбин, А. М. Черкасский, А. И. Шаховской, И. Ф. Барятинский и другие влиятельные и не очень персоны, в том числе даже клан Головкиных (сыновья канцлера и зять – П. И. Ягужинский). Поведение Д. М. Голицына в те январские дни вполне подтверждало актуальность формирования мощного проаннинского блока. Саксонский резидент И. Лефорт в депеше от 5 (16) февраля 1730 года весьма точно охарактеризовал остроту момента: «Хотят уничтожить самодержавие… а Верховный Тайный Совет сам же действует совершенно деспотически. Он решает дела, не спросясь никого, будто неответственное государственное учреждение. Этот опрометчивый образ действия открывает глаза народу и подкрепляет его в приверженности к стародавнему и обыклому. Все эти олигархические идеи выходят от Дмитрия Голицына, человека… опасного в своих затеях… Со времени Петра I он постоянно имел в виду ограничить самодержавие. Но это его желание казалось другим просто желанием совершенно присвоить его себе»{60}.

Впрочем, нашлось меньшинство, не захотевшее поступаться принципами. Около двадцати россиян, занимавших высокие посты в гвардии, Сенате и прочих гражданских структурах, не потеряли надежды поправить дело, отыскав взаимоприемлемый компромисс с Голицыным. Возглавляли группу Сергей Григорьевич Долгоруков, майор-преображенец Михаил Афанасьевич Матюшкин и майор-семеновец Иван Ильич Дмитриев-Мамонов. Цель преследовали единственную: убедить Дмитрия Михайловича взять на себя реализацию программы В. Л. Долгорукова. Жест – благородный, но бесперспективный. Конечно, Голицын хорошо понимал, насколько выгодно ему пойти по стопам конкурента. Более того, первые два-три дня князь всерьез примеривался к роли демократического лидера. 21 января он проконсультировался с Георгом Вестфаленом относительно того, какой из вариантов парламентской республики – английский или шведский – «самый подходящий» для России. Датчанин указал на шведскую модель, ожидая услышать мнение русского аристократа. Тот же, ничего больше не говоря о наболевшем, поспешно распрощался с собеседником. Такая, не слишком любезная, реакция министра вполне объяснима. Посланник, выбрав Швецию, невольно напомнил главе Совета об удаленном из Москвы сопернике (ездил туда послом в 1726-1727 годах), умевшем в отличие от коллеги «обращаться с людьми», что, по свидетельству английского резидента К. Рондо, «приобрело ему [Долгорукову] расположение у лиц всех состояний». Да, не стой Василий Лукич на пути Дмитрия Михайловича, Голицын, скорее всего, попытал бы счастье на демократической ниве. Однако фортуна рассудила иначе, и отчаянные усилия одного дипломата и двух гвардии майоров были заранее обречены на неудачу{61}.

Кстати, читателя не должна смущать классификация английской и шведской форм правления середины XVIII века как парламентских республик. Наличие в них коронованных особ – короля Георга II в Англии и короля Фридерика I в Швеции – еще не признак того, что политические системы данных государств – конституционные наследственные монархии. Для определения подлинной картины нужно знать две вещи. Во-первых, кому принадлежит исполнительная власть. Во-вторых, кто издает законы. В 1730 году и в первой, и во второй стране законотворчество являлось прерогативой представительных органов – палаты лордов и палаты общин в Англии и четырехсословного (собрания дворянства, духовенства, мещан и крестьян) риксдага в Швеции.

Установление персоны, контролирующей распорядительные полномочия, – проблема более сложная. На словах и в Лондоне, и в Стокгольме наследственный монарх почитался как фигура, доминирующая в ключевой ветви власти. На практике короли в лучшем случае имели право совещательного голоса, а в худшем довольствовались функцией гусиного пера, обязанного безропотно подписывать любые документы, исходящие от собственного правительства (лондонского кабинета министров или стокгольмского риксрода), которое целиком зависело от депутатов обеих палат в Англии и риксдага в Швеции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.