Война на море и за морем
Война на море и за морем
Между тем о морских баталиях эрзац-воинства Петра, и здесь более чем потешного, можно сказать все то же самое.
Но сначала о самом флоте, основателем которого якобы является Петр.
«Петр вовсе не создал русский флот, и, если бы на свете существовала справедливость, именно об этом сегодня повествовали бы все учебники» [14, с. 108].
Одной из первых сказок, приписанных «реформатору», является им якобы прорубленное некое такое «окно в Европу». Однако же прекрасно известно, что:
«…рыболовный и торговый флот в Московии XVII века был. Поморские лодии-кочи добирались до Англии и Шпицбергена, а могучие каспийские бусы ходили в Персию и Азербайджан» [14, с. 108–109].
Конечна же, ряд преимуществ имели и голландские суда. Но это больше относится к специфике тех морей, где ими пользовались. В наших же северных водах, что и понятно, более предпочтительно было пользоваться судами нашей постройки. Между тем, пусть наши корабли в ту пору еще и не рассекали воды океанских просторов, но даже на своих достаточно небольших морях мы использовали самые крупные корабли среди всех тех, которые имелись на тот день в мире.
«…испанский галеон, легко ходивший через Атлантику, не на много лучше снаряжен и, уж конечно, не крупнее каспийского буса… кто, собственно, мешал Петру совершенствовать русский флот, не уничтожая его?..» [14, с. 109].
Но антихристу, судя по всему, флот был вовсе не нужен. Ему требовалось создание очередной стройки века, где можно было бы извести как можно больше народа — другого объяснения им спроворенной глупости просто нет!
«Московский флот приказано было уничтожить, и его не стало. После этого на Каспийском море долгое время не было никакого флота — ни торгового, ни военного» [14, с. ПО].
И вот в чем заключается вся уже и изначально запланированная тщета всех усилий для воссоздания какого-то такого морского гения Петра:
«Все флоты, построенные Петром, сколочены в ударно короткие сроки из сырого леса… и представляли собой еле держащиеся на поверхности воды плавучие гробы» [14, с. 110–111].
Спрашивается, почему ж не подсушить-то лес? Куда гнали? Зачем спешили?
Все это смахивает на «большой скачок» Мао Цзэдуна, когда в одночасье перестреляли всех воробьев, после чего гусеницы сожрали весь урожай.
То есть на революцию. А она ведь никогда не объясняет последовательность производимых ею действий: она просто рубит. Потому и щепки летят.
И если петровский флот, ежегодно подновляемый сотнями вновь отструганных кораблей, быстрей успевал сгнивать, чем дойти до поля сражения, то вот какой срок годности имел флот, например, у англичан:
«В английском флоте, громившем Наполеона под Трафальгаром в 1806 году, были суда, помнившие времена Петра» [14, с. 111].
Таков был срок службы кораблей, думается, и в нашем Каспийском или Североморском флоте. Но, что и естественно, до появления на русских многочисленных верфях этого самого «реформатора». При его же «передовых» методах строительства это предприятие:
«…выливалось в такую копеечку, что плавучий гроб из сырого дуба и со сроком службы в пять лет получался как бы отлитым из золота» [14, с. 112].
Именно по этой причине:
«…через пять лет, так по-настоящему и не освоив не только море, но даже маленький залив, русский флот практически исчез. В 1711 г. в плавание могли выйти лишь несколько судов» [53, с. 135].
Так на чем же, в таком случае, вел свои морские сражения Петр, о которых истории историков нам всю плешь проели?
«…в 1715–1718 гг… все российское военное кораблестроение сконцентрировалось в Петербурге. Здесь каждый год, взамен потерянных и сгнивших, собиралось большое количество разных гребных судов. Но это были небольшие примитивные конструкции..» [53, с. 162].
А как же все им понастроенные в неимовернейших количествах верфи? Куда подевались еще и там в неимовернейших количествах наструганные корабли?
Да, они ежегодно сжирали:
«…от четверти до трети госбюджета…» [53, с. 174].
Но вот проку-то от них…
«Азовский флот сгнил, так ни разу и не вступив в бой с неприятелем… А эскадры Балтийского флота нанесли противнику столь непропорциональный моральный ущерб в сравнении с усилиями, потребовавшимися для обзаведения ими, что отечественная историография по сию пору стесняется этой статистики. За весь период боевых действий петровские моряки сумели вырвать из рядов врага всего один (!) линкор…» [53, с. 174].
Да и тот, небось, сел где-нибудь на мель. Потому и попал, чисто случайно, в полон к петровским потешникам.
Уже за год до смерти Петра:
«…из всех огромных 70–90-пушечных линкоров, во множестве построенных «царем-шхипером» на выколачиваемые из нищих мужиков последние копейки, в море из базы всего только несколько раз выходил только один. Остальные сгнили…» [53, с. 90].
Но зачем Петру корабли?
Мы же выяснили: его интересовал лишь сам процесс — изведение благосостояния ненавистной ему страны и, что в большей степени интересовало антихриста, уничтожение при этом ее народа. А стройка века, тем более в авральном ключе, — что может быть для этого удобней и незаметней? Ведь как бы так для державы что-то там такого ваяем:
«Мужики на строительстве умирали как мухи. Но им на замену из центральной России каждый год гнали тысячи новых…» [53, с. 139].
Теперь о самой войне.
Нам не известно: сколько петровских кораблей успели за двадцать лет войны перетопить шведы — на эту тему никаких цифр с петровской стороны не приводится. Однако ж стоит обратить внимание на чуть ли не единственную викторию, случившуюся у флотоводцев Петра, чтобы понять сам принцип всех этих выдающихся баталий, где «птенцы», ничуть не уступая в смелости своему патрону, драпали с завидным постоянством при первой же к тому самой малейшей возможности.
«Наиболее ярким эпизодом последней кампании Северной войны 1700–1721 г. между Россией и Швецией является морское сражение у острова Гренгам.
Как только русские суда стали выходить из-под прикрытия острова Редшер, они были атакованы шведскими кораблями. Используя малую осадку галер, Голицын стал уходить от неприятеля…» [3, с. 67].
Короче говоря, по милой привычке своего патрона, морской главковерх решил, как, чувствуется, и всегда решал до этого случая, заблаговременно, еще до первой самой малейшей возможности принять бой, поскорей подальше унести ноги. Однако же:
«Четыре шведских фрегата, увлекшись погоней, вошли в узкий пролив, где не могли лавировать и слабо управлялись… в азарте преследования шведы сами загнали себя в ловушку…» [3, с. 67].
И вот как «ковалась» затем последовавшая голицынская виктория:
«Фрегаты «Венкерн» (30 пушек) и «Шторфеникс» (34 пушки) сели на мель… Два других фрегата, «Кискин» (22 пушки) и «Данскерн» (18 пушек), попытались вырваться в открытое море, но неудачный маневр флагманского линейного корабля не позволил им это сделать» [3, с. 67].
Ну и как же, спрашивается, в такой столь удачно сложившейся для нас обстановке действовал наш флот, построенный «великим» Петром?
Так ведь никакого флота-то у нас, как теперь выясняется, и не было. А была куча фелюг, на которых и накинулись со всех сторон тут же использовавшие промашку белого человека папуасы: благо численно их было, как и обычно, в десятки раз больше:
«…90 гребных судов, более 300 пушек, 10 941 десантник» [53, с. 170].
Так что никаким петровским флотом даже при самой его выдающейся победе и близко не пахло: имелась куча наструганных примитивных фелюг, на которых пиратствовали его «птенчики», словно заправские корсары Моргана, толпой накидываясь на зазевавшихся мирных граждан противоборствующей стороны.
«Петровские галеры, прикрываясь прибрежными мелями…» [53, с. 90], могли совершать лишь мелкие разбойничьи нападения на прибрежные шведские селения и плохо защищенные маленькие городки. Но: «…бороться с линкорами и фрегатами противника… не могли. Русский же парусный флот солидно выглядел только на бумаге» [53, с. 90].
Но вот вдруг этим морским разбойникам, мелкого пошиба, несказанно повезло: шведы, в очередной раз погнавшись за ними, совершенно непредвиденно сели на мель! Вот радости-то туземным царькам: будут всю ночь теперь стучать в там-тамы, жарить на костровищах изъятую из вражьих закромов говядину и упиваться портвейном, реквизированным из трюмов неудачливого неприятеля, севшего в нейтральных водах на мель.
Шведы, таким образом, потеряли: «…103 чел. убитыми и 407 чел. пленными» [118, т. 3, с. 38].
То есть даже при нескольких севших на мель кораблях потери врага выглядят не просто не густо, но смехотворно не густо!
Где бы это найти достойный аналог такого вот количества убиенных солдат неприятеля, когда такого же рода рядовая вооруженная стычка была бы под грохот фанфар на весь свет объявлена «сражением»? Но ведь даже на потерпевшем кораблекрушение одном корабле жертв может оказаться много более, чем в этом самом «сражении», выигранном петровскими «птенчиками»!
Так почему же убиение ста трех шведов поименовано некоей морской баталией?
Всего лишь потому, что ничего и приблизительно тождественного за все двадцать лет этой самой нам извечно расхваливаемой войны Петра на море не то чтобы не случалось, но и случиться бы никогда и не могло. Ведь двадцать петровских мародеров закономерно удирало от одного шведа, выступающего в окрестностях Балтийского моря в роли хозяина.
Но вот чем все же повезло в этих краях, сильно изрезанных шхерами и словно созданных для фелюг разинского толка, петровской разбойничьей флотилии. Та самая виктория, когда сразу несколько вражьих кораблей сели на мель, оказалась не единственной. За шесть лет до вышеизложенной историками зафиксированной виктории приключилось в здешних краях нечто очень похожее. На этот раз петровским «джонкам», наструганным в неимовернейших количествах, так же помогли безветрие, инициатива шведов и давно усвоенное «птенцами» у своего патрона это самое «здоровое отступление».
Да, у шведов был хоть и парусный, но все же флот: «…15 линейных кораблей, 3 фрегата и отряд гребных судов…» [118, т. 2, с. 474].
Флот, как видим, был солидный. Но шведам опять не повезло: «птенчики», лишь завидя неприятеля, тут же кинулись наутек. А гнать за ними без ветра шведам было просто не на чем. Потому они и выделили в погоню за беглецами из всего своего флота аж целый фрегат и несколько гребных «джонок» петровского типа, построенных, судя по всему, исключительно для войны с мелким петровским корсарством, в борьбе против которого солидные суда не были эффективны.
Однако же шведам на этот раз крупно не повезло. У Апраксина, при встрече с неприятелем чисто интуитивно мгновенно кинувшегося в бега, этих джонок оказалось отнюдь не несколько, как опрометчиво решили шведы, наблюдая за усиленной работой веслами бойцов фелюжной флотилии. Бегство выглядело слишком поспешным — просто паническим. А потому шведы не успели даже хотя бы приблизительно прикинуть количество фелюг врага, опрометью кинувшегося наутек. За то и были наказаны. У пустившегося в бега неприятеля в наличии оказалось: «…99 галер и скампавей с 15 тыс. войск…» [118, т. 2, с. 474].
Шведы же, гоняясь между своих островков за нашими мародерами, как всегда слишком многочисленными, против всей этой джоночно-фелюжной флотилии извечных беглецов, о сопротивлении которых в культурных слоях их высшего общества и думать-то считалось признаком дурного тона, оказались совершенно не готовы к неравному бою. Петровский солдат трус — вот что ими было усвоено достаточно давно, еще с Нарвы. А потому шведы совершенно неожиданно оказались против немыслимых толп петровских джоночников, имея: «…1 фрегат, 6 галер, 3 швербота…» [118, т. 2, с. 474].
В эту вдруг случившуюся безветренную погоду погоня девяти шведских галер завершилась их боем против петровских девяноста девяти…
Причем, петровское воинство насчитывало 16 000 личного состава, у шведов же было всего 941 человек [53, с. 154]. То есть по 17 джоночников пришлось на каждого шведа! И ведь поначалу-то наши эти ваятели даже драпануть каким-то образом по инерции умудрились…
Но что ж погнались шведы так уж слишком неосмотрительно опрометчиво?
Да, видать, давно привыкли, что эти петровского образца потешные опереточные военные, всегда драпающие вдесятером от одного шведа, и теперь сбегут.
Но тут шведы увлеклись. За то и поплатились.
Однако ж наш «великий» при оценке произошедшего оказался много иного мнения:
«Петр I высоко оценил победу рус. флота у Гангута, приравняв ее к победе под Полтавой в 1709 и учредив спец. медаль в память о Г[ангутском] м. с. В 1871 в Рилакс-фьорде, на месте погребения погибших в Г. м. с. рус. воинов, поставлен памятник» [118, т. 2, с. 474].
То есть «птенчикам», имеющим даже семнадцатикратный перевес, умудрились и здесь по зубам так здорово накостылять, что для обильного количества покойничков пришлось помпезный памятник устанавливать! Потому-то, между прочим, в советских источниках о потерях сторон что-то уж больно скромно умалчивается: видать, поотведали от «побежденных» достаточно прилично — вот и нечем похвастаться…
А вот и еще об одной из такого же рода пирровых «побед». Тут, судя по всему, об одной из первых:
«25 апреля 1703 г. Петр вместе с Шереметевым с 25 000 войска подступил к крепости Ниеншанц… После сильной пушечной пальбы комендант полковник Опалев, человек старый и болезненный, сдал город, выговоривши себе свободный выход. Между тем шведы, не зная о взятии Ниеншанца, плыли с моря по Неве для спасения крепости. Петр выслал Меншикова с гвардией на тридцати лодках к деревне Калинкиной, а сам с остальными лодками тихо поплыл вдоль Васильевского острова под прикрытием леса…» [51, с. 645].
Зачем ему потребовалось держаться ближе к лесу?
Так ведь чтоб было куда сбежать, если что.
Затем вся эта армада с 25 тысячами войск накинулась «…на два шведских судна с двух сторон» [51, с. 645].
То есть нападавшие навалились сотней на одного.
А вели себя петровские корсары, что и вполне для них естественно, сообразно данных их патроном инструкций: «…убивали неприятеля, даже просившего пощады…» [51, с. 645].
Но то для птенчиков являлось в порядке вещей. Ведь они, в кои то веки, сотней кинувшись на одного, захватили «…два больших судна» [51, с. 645].
То есть туземные царьки захватили целых два опрометчиво попавшихся им в лапы судна белых людей! Чьи команды и истребили на радостях всех до единого. И даже тех, кто пытался у этих людоедов просить пощады.
Знали б у кого просят — не спрашивали бы. Ведь эти заплечных дел специалисты истребили в западных русских землях каждого второго. Не многим меньше они поубивали и среди своих сограждан: каждый второй мужчина огромной страны был уничтожен именно за счет этого отребья, не знающего пощады вообще ни к кому.
Однако ж: «Событие это, по-видимому, незначительное, чрезвычайно ценилось в свое время: то была первая морская победа…» [51, с. 645].
Однако ж и не последняя из серии тех, о которых вспоминать уж русскому-то человеку, просто стыдно!
Но Человек петровский не был русским. А потому ему и такая пиррова победа — в самый раз: им не стыдно сотней побеждать одного. Мало того, убивать даже тех, кто готов был сдаться в плен, сложив оружие.
И за эдакую-то «доблесть», то есть за полную к пленникам безпощадность, новое ерничество привесило нашему Петрушке очередную блямбу на грудь:
«…и Петр, носивший звание бомбардирского капитана, вместе с Меншиковым пожалован был от адмирала Головина орденом Андрея Первозванного» [51, с. 645].
Вот и все о так сказать «победах» на этом самом море.
И, между прочим, ни одного даже какого-либо упоминания о наших мифологических, приписанных этому самому «светлому гению» якобы когда понастроенных у нас кораблях — только о примитивных однопушечных джонках-фелюгах. То есть история сообщает исключительно об имеющихся у Петра именно тех средствах передвижения на воде, которыми лишь единственными он и мог похвалиться. Но перед кем? Перед нашими самыми опытными в мире мореходами? Ведь это мы еще в древние времена отправляли свои корабли в Англию и имели у них свою факторию, а не они у нас! То есть именно нами были освоены самые студеные моря Северного Ледовитого океана.
При Петре же, судя по результатам полного отсутствия морских побед, ни о каком обладании нами и действительно боеспособным флотом никогда и намека не было. Но лишь только о приключениях пиратских челнов излюбленной петровской модели: «а-ля Стенька Разин».
И очень не зря он эту свою викторию, когда девяносто девять с девятью справиться еле смогли, приравнивает к Полтаве. Эти баталии, и по сию пору все не перестающие удивлять, действительно сходны, словно дети одной матери. Кроме позора русскому оружию такие пирровы победы ничего не принесли и принести не могли: толпой одного мы испокон века не то чтобы не побеждали, но просто никогда на него и не набрасывались! Мы всегда осознавали свое достоинство, до сих пор не понятное чумазой и завшивленной загранице.
Петр же иначе побеждать никогда не умел, чем и доказал свое отличие от русского человека еще одним очень немаловажным пунктиком.
Так что и на море эти нам столь усиленно в красках расписанные его якобы победы оказались на поверку полным блефом: у него и флота-то настоящего никогда не было…
Но и после смерти Петра ни о каком у нас наличии военных кораблей не сообщается. Вот на какую странную фразу мы натыкаемся в поисках петровского флота тех времен:
«Русских галер более всего опасались англичане и датчане» [4, с. 217].
То есть со стороны России, кроме в неимоверных количествах наструганных джонок, морским державам, как выясняется, опасаться было более нечего.
А вот что уже через пару десятилетий представлял собой этот наструганный Петром джоночно-фелюжный флот:
«…Миних, занимаясь укреплением Кронштадта, докладывал, что в кронштадтской гавани лежат кучами ветхие военные суда, которые остается выкинуть и истребить как ни к чему не годные, но для этого потребуется чрезвычайное множество рабочих рук» [51, с. 910].
И при всем при этом:
«…Миних, приобретший себе историческую славу как полководец, едва ли не более русских людей признавал важность кораблестроения для величия и безопасности русского государства» [51, с. 910].
А вот и финал всех петровских эпопей — «битва» за Кавказ.
«Течение обстоятельств влекло Петра к намерению поживиться для России за счет Персии» [51, с. 755].
«Вахтанг уговаривал русское правительство воспользоваться крайним положением Персии и со своей стороны обещал 40 000 войска…» [51, с. 756].
Петр на уговоры, сулящие обеспечить его славой в веках в качестве некоего всех и вся завоевателя, ощутив полную от своих несметных полчищ беззащитность этой на тот момент слабой державы, принять деятельное участие в грабеже милостиво согласился:
«18 июля Петр с пехотою в числе 22 000 и 6000 матросов пустился на судах по Каспийскому морю по направлению к Дербенту; конница шла туда же сухопутьем (регулярной русской конницы было 9000; кроме того 40 000 казаков и калмыков и 30 000 татар) [51, с. 756–757].
«К грузинским войскам присоединились восставшие местные крестьяне. Вахтанг VI сообщил Петру, что он идет в Гандзак, чтобы там присоединить к своим войскам армян.
Вскоре к войскам Вахтанга в местечке Чойлак, недалеко от Гандзака, присоединился прибывший из Карабаха восьмитысячный отряд» [154, с. 79].
То есть помимо 147 тыс. названных грузино-петровских воинских формирований присутствовали еще и 8 тыс. армян из Карабаха, и многочисленные повстанцы. Грандиозность в кои-то веки собравшегося в здешних местах многочисленного воинства просто шокирует. Однако же:
«Петр I проводил чрезвычайно осторожную и осмотрительную политику…» [154, с. 80].
Ну что ж: про «газарт» мы наслышаны. Но тут ведь главное, чтобы где это самое «назади» в точности определить. А потому:
«…обострившиеся отношения с Турцией, а так же нехватка провианта вынудили Петра I прервать поход…» [154, с. 80].
То есть опять сбежать. Но на этот раз, уже свалив не на нехватку пороху, а на отсутствие достаточного количества провианта. Но тут же армянский историк сам себе противоречит в этом вопросе, просто пальцем указывая на действительную причину этой очередной позорной ретирады Петра, которой он дополняет бегство от Софьи и из-под Нарвы, по дважды из-под Азова и Гродно, позорную сдачу в плен на реке Прут:
«В Карабахе для встречи войск Петра I были сделаны большие приготовления: 60 тыс. пудов зерна, 10 тыс. голов крупного рогатого скота и разные продукты» [154, с. 80].
Так что не от голодухи сбежал Петр, но от несварения в желудке — ввиду возможности выступления против его потешного воинства войска настоящего, пускай хоть бы и турецкого — ему все равно от кого драпать.
Но несмотря даже на это: «В 1723 г. морская экспедиция под командованием генерала М. А. Матюшкина заняла Баку» [154, с. 83].
Тем и провозгласив, что пиратский флот Петра ничем не уступает корсарской флотилии Стеньки Разина — даже славный город Баку, с моря ничем не защищенный, может взять легко и успешно.
Петр приободрился — на Каспии у возможных его супротивников не оказалось никакого флота вообще, а потому все приморские города шли ему в руки сами. Тут, думается, он припомнил сагу о Стеньке Разине, аккурат где-то здесь совершенно без сопротивления местных сардаров промышлявшего разбоем. Потому приказывает:
«Всех принимать в подданство, которые хотят, тех, чья земля пришла к Каспийскому морю» [154, с. 83].
Однако ж и тут: которые хотят. В противном случае опять в бега подаваться придется. Новый конфуз, так сказать, за державу обидно. Потому брать только задаром.
И вот дождались. Причем сделали это совершенно непринужденно: лишь помахивая из-за моря шашулькой и грозясь, но, боясь, однако же, как и всегда, нарваться на скандал. Но тут и Турция на сторону Петра перешла: пусть лучше ему достанутся эти спорные, ей все равно чужие земли — от него меньше безпокойства будет. А потому взятой со всех сторон за шиворот Персии пришлось уступить свои исконные земли какому-то заморскому кровососу, всеми средствами постоянно отсуживающему в свою пользу лоскутки от территорий, разоряемых его бандформированиями:
«По договору с Персией от 12 сентября 1723 г. к России перешли Дербент, Баку, Гилян, Мазандаран и Астрабад» [154, с. 85].
Взятые, добавим, абсолютно без боя: в местных водах и ватага Разина — войско. Ну, а уж более сотни тысяч шашулек петровских потешных для туземных князьков — это войско астрономически великое.
Так что: «…без войны, воспользовавшись обстоятельствами, Петр приобрел для России полосу южного края, богатого различными произведениями…» [51, с. 758].
И вот для кого, как выясняется, он столь настойчиво хлопотал, распугивая местных царьков наездами своих многочисленных потешников. Вот кому он хотел вручить отсуженные у Персии земли: «…поселенцами, по предположениям Петра, должны были быть армяне, которые давно уже побуждали русского государя к овладению прикавказским краем» [51, с. 758].
Так что и здесь его политика оставалась прежней: отнюдь не для русского человека столь суетно, как всегда боязливо и усердно, а, главное, вовремя у опрометчиво зазевавшегося соседа открамсывал Петр этот лакомый кусочек.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.