Глава пятнадцатая
Глава пятнадцатая
Над морем летел гидроплан.
Рано утром он поднялся с озера Пончартрейн, сделал круг над пригородом дотянувшегося до южных берегов озера Нового Орлеана, прошел над Иннер-Харбор-Навигейшен-Каналом, идущим к реке Миссисипи, миновал железнодорожный мост между городом и пригородом Алджирс и лег на курс в сто тридцать пять градусов, чтобы через четыре часа полета над Мексиканским заливом выйти к островам Флорида-Кис.
До военно-морской базы США в Ки-Уэст гидроплан добрался за три часа с половиной. Пилот был доволен скоростью своей машины. На Ки-Уэст он дозаправил баки, плотно пообедал и решил попытаться к вечеру добраться до Пуэрто-Рико. Путь его пройдет мимо Кубы и Гаити с правого борта и Багамских островов с левого. Дорога знакома, прогноз синоптики сочинили отличный, он переночует на Пуэрто-Рико, а с утра примется облетывать Малые Антильские острова, подыскивать удобное местечко для исполнения задуманного плана.
Остановка в Ки-Уэст заняла у Питера Драйхэнда чуть больше часа. Когда он оторвал гидроплан от воды и, сделав круг, ложился на курс, под крылом промелькнули три купола, возвышавшиеся над городом: гостиницы, военно-морского госпиталя и метеорологической станции в международном аэропорту. Внезапная грусть охватила вдруг пилота… Сделав усилие над собой, он усмехнулся и подумал, что не так-то просто отринуть от себя цивилизованный мир. Ведь порождением его являешься и ты сам, трудно расстаться с тем, что всегда было в самой сути твоей…
«Рано прощаешься, — сказал себе Питер Драйхэнд. — Ты еще вдоволь напитаешься благами цивилизации в Пуэрто-Рико, когда будешь возвращаться туда после тщетных поисков. Нелегко в двадцатом веке найти подходящий островок для растительной жизни…»
Решение пришло к нему в прошлом году, когда, маясь после очередного запоя, Питер Драйхэнд сидел в прохладной тени веранды одного из дорогих ресторанов Майами. Купальный сезон был в разгаре, ресторан пустовал, все клиенты плескались в теплых водах Атлантики… Питер потягивал из бокала ледяной оранжад и размышлял о том, сколько дней он продержится до следующего запоя. В последнее время светлые периоды катастрофически сокращались…
Питеру Драйхэнду было скучно. Он утратил всякий интерес к жизни и лишь алкоголь подогревал его. Затем следовали тяжелые часы похмелья, душевная депрессия… Но постепенно Питер отходил, отравленный организм очищался от яда, наступало недолгое просветление, и вновь отыскивался повод основательно нарезаться, а утром опохмелиться… И так на неделю безудержного пьянства с бешеными гонками на автомобиле в компании случайных собутыльников, с битьем посуды в ресторанах и штрафами за нарушение общественного спокойствия.
Еще три-четыре года назад молодой инженер, недавно окончивший технический колледж в штате Мичиган, Питер Драйхэнд мечтал о необычайных сооружениях, которые он построит на планете. Но вскоре умер отец, и оказалось, что он был куда богаче, чем считали окружающие его люди. При этом выяснилось, что Питер наследует и капиталы деда, ими управлял после его смерти тоже отец.
Питер баснословно разбогател. Но заниматься бизнесом ему не хотелось. Пойти работать в какую-нибудь строительную фирму рядовым инженером, в то время как он мог купить эту фирму со всеми ее потрохами… Нет, это уже не для него.
Драйхэнд отправился путешествовать. Он объехал полмира и вскоре пресытился впечатлениями. Занялся спортом, купил двухмоторный гидроплан и научился летать, оборудовал в нем роскошные апартаменты, мотался между островами Вест-Индии, но и это ему тоже прискучило.
Так вот тогда в ресторане в Майами, когда он сидел и потягивал оранжад из запотевшего бокала, мимо него развинченной походкой прошла по залу девица в шортах и в разукрашенной фиолетовыми попугаями рубашке навыпуск. На обратном пути она остановилась у столика Питера и осведомилась, не возражает ли он против ее присутствия.
Питеру не хотелось говорить, и он молча кивнул.
Девица уселась за столик, заказала джин с тоником, достала из пластиковой сумочки с эмблемой «Пан Америкен Эруэйз» книгу и принялась читать, прихлебывая из высокого стакана и не обращая внимания на своего страдающего от головной боли соседа.
На обложке Драйхэнд рассмотрел хижину у подножья высоких деревьев. Это была книга Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу». Питер читал ее в детстве и сейчас вдруг вспомнил, как он завидовал герою, сумевшему остаться наедине с природой. Ему вдруг неудержимо захотелось выпить. Питер повел взглядом, и от стены заспешил к нему официант.
Но заказ принять он не успел. В дверях показалась группа молодых людей. Парни громко окликнули девицу, она сорвалась со стула и помчалась к выходу, оставив книгу на столе.
Питер потянулся к ней, придвинул к себе и раскрыл на середине.
Официант вопросительно согнулся.
— Еще оранжад, — сказал Драйхэнд.
Пить ему уже расхотелось.
Он унес книгу в номер и весь день читал ее. Решение крепло от часа к часу. А назавтра Драйхэнд начал объезд своих горных предприятий, универсальных магазинов, скотоводческих ранчо в Техасе и лесных угодий в Канаде. Необходимо было так поставить дело, чтобы все это продолжало действовать в долгое время его отсутствия. Питер не боялся разориться. Но считал себя не в праве подвергать этому риску сотни и тысячи людей, которые так или иначе были связаны с его капиталами. Пусть все останется, как было, только сам он уйдет из этого мира и станет частью природы.
На приведение всех дел в порядок ушло месяцев восемь. Драйхэнд снабдил гидроплан всем необходимым, что может понадобиться ему, новоявленному и добровольному Робинзону, и в один прекрасный день вылетел из Нового Орлеана на юго-восток, надеясь найти на Малых Антилах подходящее для уединения место.
Двигатели мерно рокотали. Гидропланом управлял автопилот. Питер сидел, откинувшись в левом кресле, и смотрел на блестящее внизу море, на тянувшиеся справа синие горы Кубы.
Внезапно в рубку ворвалась тьма. Пилоту показалось, что он ослеп… Питер схватился за глаза, протер их и увидел впереди звезды…
Вспыхнул яркий свет. И снова — тьма.
Пилот потерял сознание.
Когда он пришел в себя, гидроплан по-прежнему летел над морем. Питер взглянул на часы, восемнадцать ноль-ноль. Ему стало не по себе. Больше четырех часов летел гидроплан, управляемый автоматом… Где он находится сейчас?
Высотомер показывал триста метров. Драйхэнд огляделся. Как он потерял тысячу метров? Автопилот не может произвольно изменять высоту. Как случилось, что гидроплан снизился? А если б летчик пробыл без чувств еще немного? И что это было?
Питер включил радиопеленгатор, намереваясь привязаться к аэромаякам на Кубе или еще где, кто знает, куда завел его автомат за эти часы… Он шарил по эфиру, но эфир молчал, лишь изредка потрескивали далекие грозовые разряды.
«Прибавить высоты», — подумал Питер и перевел управление на себя. Он взялся уже за штурвал, чтобы подать его к себе, как вдруг заметил на воде странный предмет. Предмет промелькнул и ушел под корпус гидроплана. Питер хотел было пролететь мимо, но внутренний голос шепнул ему, что взглянуть на непонятное внизу стоило б еще раз.
Гидроплан заложил крутой вираж и пошел на круг, теряя высоту. Когда Питер Драйхэнд пронесся над замеченным им предметом, то с высоты он без труда рассмотрел, что это узкая индейская пирога, а на дне ее лежат человеческие тела.
* * *
— Такая вот произошла с нами со всеми история, — сказал Питер Драйхэнд, с удовольствием затягиваясь крепкой кубинской сигарой «Упман», которой угостил его из своих последних запасов Хуан Мигуэл. — Это уж потом я сообразил, что меня перебросило с северного берега Кубы на ее южную сторону, в Карибское море. А люди, которых я принял было за трупы, оказались этими вот замечательными женщинами, перепуганными до бесчувствия. Еще бы! Индейские девушки столь далекого времени, по-моему, они из начала шестнадцатого века, пережившие ужасы нападения конкистадоров на их деревню, сбежали от насильников в открытое море. И конечно, летящий над их головами гидроплан показался им беспощадным злым духом.
Ну досталось же мне хлопот с ними! Немало времени пришлось потратить, чтоб убедить индеанок покинуть пирогу и разместиться в гидроплане. Собственно говоря, если б они не ослабли от голода и жажды, вряд ли бы я справился с ними, ведь мы не могли объясниться… Их было семеро. Только вскоре одна из них умерла, бедняжка… Ее ранили напавшие на их деревню конкистадоры. Все девушки принадлежали индейскому племени сибонеев, давным-давно они населяли вместе с таинами Кубу…
— Их почти всех истребили, таинов и сибонеев, — заметил Хуан Мигуэл. — А потом по указу Филиппа Второго от 30 декабря 1596 года начали ввозить негров из Африки для работы на плантациях сахарного тростника.
— Эти семеро несчастных ушли в открытое море во время одного из таких избиений коренного населения, — сказал Питер Драйхэнд. — Но когда они приблизились к берегу, то не смогли найти никаких следов человеческого жилья. С ними произошло то же, что и с нами со всеми… Молоденькие, неопытные в мореходных делах женщины вообразили, что пристали к другому берегу, и вновь ушли в море. Сильный ветер унес их далеко, гибель была неминуема, и тут я свалился на них с неба в буквальном смысле слова… Постепенно все наладилось. Неподалеку я обнаружил остров в Юкатанском проливе… Его не было на моих картах, но мне достаточно быстро удалось сообразить, что судьба перебросила меня в иной мир, начисто избавила от цивилизации. Правда, я мечтал об одиночестве, но поправку, которую внесло появление этих шестерых моих спутниц, принял без сопротивления. Да и как мне было их бросить, оставить одних в этом загадочном мире, где человечество сократилось до семерых людей?
Прошло семь лет с той поры, и теперь в нашей маленькой деревне уже две дюжины детишек. Со старшими я занимаюсь сам, у нас есть книги, есть музыкальные инструменты, патефон с пластинками. Сообща мы приготовили землю для посевов, вырастили сад, приручили животных. Большого труда, правда, тратить нам на это не пришлось: животные на острове странно ручные, у меня не проходит ощущение, будто они принадлежали уже человеку…
— Значит, вы считаете, что находитесь в прошлом, мистер Драйхэнд? — спросил Юрий Алексеевич.
— Конечно, — ответил гостеприимный хозяин.
Все они сидели в просторной тростниковой хижине, она служила, как объяснил Драйхэнд, общим помещением для обитателей удивительной деревни. Вокруг этой самой большой хижины стояли домики поменьше. Их было семь. В одной жил Питер, а в остальных женщины, каждая со своими ребятишками. Одна из них считалась старшей спутницей единственного в деревне мужчины. И не потому ее выделили, что была Акатль красива и старше остальных по возрасту. Женщину отличали природный ум, пытливость, умение ладить с другими в этой небольшой группе людей. Впрочем, судя по всему, здесь царил мир и благорасположение друг к другу. И хохотушка Ица, и застенчивая Вахи, ее встретила Нина Власова на берегу, высокая, сильная Крума, гордая и чуточку надменная Ланда, ожидавшая со дня на день разрешения от бремени Усумасията — женщины являли собой пример того, что «кухонно-коммунальные» раздоры не есть норма человеческого общения.
Деревня располагалась за лесом, на берегу второй такой бухты, как та, где стояли «Палома» и «Святой Патрик». Только выход из этой бухты был совсем безопасен. В середине бухты берег был низким, а по краям становился обрывистым, к морю выходили уже отвесные утесы, о которые бились волны. Потом берега понижались и переходили в прекрасные пляжи золотистого песка.
— Идем, — сказал Роберт Нимейер, когда они с Леденевым и Дубининым осмотрели ближайшие окрестности. — Прекрасное место! Теперь я понимаю, откуда у моего соотечественника такое благодушное настроение.
— Один Адам и шесть Ев, — заметил Дубинин. — Если это и рай, то, разумеется, мусульманский…
— Нас это не должно касаться, Виктор Васильевич, — сказал Леденев. — Питер Драйхэнд поссорился со своим временем и ушел от него. Нам же надо туда вернуться…
— А по мне, — отозвался Нимейер, — так пропади оно пропадом, мое время!
— Так нельзя, майор. Мы в ответе за все три качества времени: прошлое, настоящее и будущее. Прошлое живет в нас, оно передано нам предками, и мы не можем отказаться от ответственности за будущее, ибо мы связующее звено между тем и другим. Цепь не должна быть разорвана! Именно в неразрывности ее заключено бессмертие человечества. И если Нечто разорвало для нас связь с нашим временем, то мы должны постигнуть это Нечто и восстановить утраченное…
— Как всегда, вы правы, мистер Леденев, — сказал Нимейер. — Слушая вас, начинаешь проникаться уважением к людям, хотя я до сих пор убеждался лишь в том, что в массе они недостойны его.
Роберт Нимейер вздохнул и отвернулся. Леденев с улыбкой смотрел на него. Подошел вплотную, положил руку на его плечо, легонько встряхнул.
— Выше голову, командир… Я понимаю вас, ведь вы совсем недавно вышли из Великой бойни. Кровь и пепел миллионов замутили ваше восприятие всего человечества. Мне легче, для меня война кончилась тридцать один год тому назад. Но все эти годы я встречался с ее кровавыми следами. Мертвый хватает живого… Минувшая война продолжает время от времени стрелять. Да… И все-таки я утверждаю, что человек рождается добрым. Сама природа, сущность его глубоко нравственны. Между прочим, так полагали и ваши, Роберт Нимейер, американские мыслители, когда баюкали в колыбели буржуазной демократии едва народившееся Содружество вольных штатов. Они отрицали учение Кальвина об изначальной порочности человека, считали жупел первородного греха аморальным… Человек по природе своей непорочен. Нравственное чувство изначально, инстинктивно… Ваш третий президент Томас Джефферсон утверждал, что нравственность, сочувствие, милосердие — врожденные элементы устройства человека… Сознание того, что хорошо и что дурно, так же присуще природе человека, как чувство слуха, зрения, осязания. Оно — истинная основа нравственности… Сущность добродетели в том, чтобы делать добро другим… Каково? «Человек создан для общества», — писал Джефферсон. Таких же взглядов придерживался и Бенджамин Раш. Границы моральных сил и способностей человека, — говорил он, — неведомы… Не исключена возможность, что человеческий дух содержит в себе принципы добра, которые никогда еще не проявились в действии…
— Замечательные и многозначительные слова! — воскликнул Дубинин.
Майор Нимейер промолчал.
— Понимаете, какое уравнение предложил решить Бенджамин Раш? — продолжал Юрий Алексеевич. — Этическое уравнение, в котором неизвестный член — неведомые еще принципы добра в душе человеческой… Как найти этот «икс»? Вот задача, которую всем нам необходимо стремиться разрешить.
— Ее не смогли решить и все придуманные людьми боги, — горько усмехнулся Нимейер.
— Что ж, — сказал Леденев, — это естественно. Ошибки богов — ошибки людей… Несостоятельность первых лишь отражает интеллектуальную и нравственную заминку человечества.
Необыкновенную историю своей жизни Питер Драйхэнд рассказывал за праздничным столом. Возбужденные таким небывалым количеством гостей, суетились Ица, Ланда, Вахи, Крума… Усумасинта была освобождена от всех хлопот. А Акатль присматривала сегодня за детьми, их усадили всех снаружи, и Питер не преминул пожаловаться на то, что общая хижина стала тесной, а она служит им и школой тоже…
— Мы поможем вам построить новую школу, — сказал Юрий Алексеевич. — Неправда ли, друзья?
Нестройными голосами все выразили свое согласие. Почему бы и вправду не помочь этому бывшему миллионеру, который удрал от цивилизации, и, как говорится, в ус не дует…
— Вы не пытались разобраться в феномене произошедшего с вами, с вашими спутницами? — спросил Леденев. — С нами, наконец…
— Зачем? Меня произошедшее вполне устраивает.
Питер Драйхэнд пожал плечами и улыбнулся, встретившись глазами с Усумасинтой. Она сидела напротив, странная полуулыбка играла на ее лице… Усумасинта казалась отрешенной от этого мира, приближающееся материнство придало ее облику загадочный вид и особую значительность.
— Мой гидроплан до сих пор в исправности, — продолжал хозяин. — Отыскав этот остров, я облетел окрестности, но нигде не видел следов человеческой деятельности. Я вытащил машину на берег и содержу в полном порядке.
— Для какой цели? — спросил Хуан Мигуэл.
— Привычка. Летать не собираюсь. Мне больше по душе мое земное существование. Но вам я могу уступить гидроплан. Его баки наполовину заправлены горючим. Только вот куда лететь?
— Пока некуда, — сказал Леденев. — Но как знать… Спасибо вам, Питер…
— Почему бы не помочь землякам, которые рвутся к себе домой? — улыбнулся Драйхэнд. — Нет, я не про ребят из ВВС наших Штатов. Я говорю про вас, мистер Леденев, и ваших товарищей из России… Вы мои земляки тоже.
— Как?! — воскликнула Нина. — Вы русский?
— Украинец… Мой дед уехал из России в 1910 году. Мать моя была тогда девочкой. Позже, уже в Америке, она любила петь украинские песни. Я их помню до сих пор… Хотите послушать?
Питер Драйхэнд пел хорошо поставленным баритоном, пел с американским акцентом, но слова были близкими, мелодия такой знакомой…
— А «Реве та стогне» знаете? — спросила Нина.
— Конечно. Любимая песня мамы, — грустно сказал хозяин. — Ее Акталь разучила на индейском кури-сава. Это вроде флейты…
«Вот откуда та ночная музыка!» — подумала Нина.
— И еще знаю песню «Як умру, то поховайте»… И украиньску мову розумию…
Питер произнес несколько фраз на украинском языке. Все заулыбались, странно было слышать эту речь при таких обстоятельствах.
— Не поверят, — убежденно сказал Виктор Васильевич и закрутил головой, — ни за что не поверят…
— Кто не поверит? — спросил Хуан Мигуэл. — И во что?
— В Челябинске всему этому не поверят…
Дубинин обвел рукою вокруг. Все рассмеялись.
— Немудрено, — сказал Леденев. — Придется вам, Виктор Васильевич, выбрать слушателей с тренированным воображением. Ну, скажем, таких, как все мы сейчас…
— А фамилия наша была — Сухорук, — продолжал Питер. — Это потом дед перевел ее на английский лад, иначе не шел у него бизнес с такой фамилией, странной для американского слуха[12].
— Значит, зовут вас по-нашему Петро Сухорук? — спросила Нина Власова.
— It is right, гарна девчина! I want to sing and dance:[13] «Гоп, кума, не журыся, туда-сюда поверныся!»
И на глазах изумленных гостей и еще более ошеломленных женщин, они никогда не видели, как он пляшет, Петро Сухорук-Драйхэнд вскочил из-за стола и лихо прошелся вприсядку.