ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Ну а что же проповедник эволюционного пути Бухарин, так легко выдвигавший свои лозунги и так же легко отказывавшийся от них? Спорил, боролся, стоял на своем? Да нет, поддавшись общему настроению, он тоже не отрицал «кулацкой» опасности. И хотя лидеры правых выступали против политики классовой борьбы, растущего влияния кулака на широкие деревенские массы они не отрицали. В то же время вместе с пока еще глухим сопротивлением партийных низов нарастал конфликт и в высших эшелонах власти.

Большая «тройка» — Сталин, Каменев и Зиновьев — распалась. Провал заготкампании 1925 года дал лишние козыри в руки оппозиции, и, используя недовольство рабочих растущими дороговизной и безработицей, она требовала решительных действий против кулаков и частной торговли.

Атмосфера в партии продолжала накаляться. Да и что значило какое-то заключенное ее лидерами примирение там, где ставкой являлась власть? Да и не только во власти было дело. Сталин ненавидел Каменева и Зиновьева за их пренебрежительное отношение к нему, за близость к Ленину, за барство.

Те же презирали его за серость и за то, что он, человек из второго ряда, не только влез в их ложу, но и начал вытеснять их из нее. С каждым днем взаимная неприязнь становилась все сильнее, и никакие временные компромиссы положения исправить уже не могли.

Масла в огонь подлила начавшаяся приблизительно в то же время в Ленинграде публикация новой книги Зиновьева «Ленинизм». По сути, это был расширенный вариант все той же «Философии эпохи», где автор снова доказывал, что к социалистической революции надо идти не со всем крестьянством, а с беднейшими слоями деревни. Ну а чтобы все выглядело как можно более доказательно, Зиновьев приводил множество взятых к месту и не к месту ленинских цитат.

Сталин ответил тем же и в очередной раз поведал о союзе с середняком против кулака и о кооперативном пути к социализму. Началась война ленинских цитат, которыми оба оппонента жонглировали с ловкостью фокусников. И все же главным было не это. Несмотря на решительную борьбу с оппозицией, ее взгляды оказали заметное влияние на точку зрения партийного большинства. И именно поэтому на октябрьском пленуме ЦК 1925 года Молотов заговорил уже о двух уклонах, первый из которых заключался в «недооценке отрицательных сторон нэпа», а второй — в «недопонимании значения нэпа как необходимого этапа перехода к социализму». И если второй уклон подвергал опасности союз рабочих и крестьян, то первый пренебрегал интересами бедняков и игнорировал «кулацкую» опасность.

Пленум отклонил все требования «новой оппозиции» и осудил оба уклона. Однако напряжение в партии не спало. Бухарин считал себя наиболее последовательным защитником нэпа и рыночных отношений в городе и деревне, и после скандала с «Философией эпохи» его отношения с Зиновьевым, который, как и прежде, критиковал его за уступки «классовым врагам», стали еще хуже.

Тем не менее Каменев сумел договориться после пленума со Сталиным о том, что на партийный съезд они пойдут «с единогласно принятыми резолюциями по всем основным вопросам нашего строительства».

* * *

Пока противники вели подготовку к решающим битвам, в стране разыгралась другая драма, связанная со смертью Фрунзе. Никаких доказательств участия Сталина в удивительно своевременной кончине Фрунзе нет, и тем не менее его смерть и сегодня выглядит странной. Даже не столько сама смерть, сколько та совершенно ненормальная обстановка, которая сложилась вокруг его далеко не самой смертельной болезни.

«Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым и даже как-то смешно не только идти, а даже думать об операции, — писал Фрунзе жене. — Тем не менее оба консилиума постановили ее делать». И еще бы им не постановить! Ведь вопрос об операции Фрунзе обсуждался на Политбюро, и на проведении операции, по странному стечению обстоятельств, больше всех настаивали Ворошилов и Сталин.

Предчувствовал что-то нехорошее и сам Фрунзе. «Незадолго до операции, — вспоминал И.К. Гамбург, старый большевик и друг полководца, — я зашел к нему повидаться. Он был расстроен и сказал, что не хотел бы ложиться на операционный стол... Предчувствие какого-то неблагополучия, чего-то непоправимого угнетало его... Я убеждал Михаила Васильевича отказаться от операции, поскольку мысль о ней его угнетает. Но он отрицательно покачивал головой: «Сталин настаивает на операции, говорит, что надо раз и навсегда освободиться от язвы желудка. Я решил лечь под нож...»

Операция началась 29 октября в 12 часов 40 минут. Наркоз подействовал плохо, и профессор Розанов увеличил дозу хлороформа почти двое. Сердце не выдержало чрезмерной нагрузки, и через тридцать часов после операции Фрунзе скончался.

Правительственное сообщение, путаные объяснения врачей вызвали недоумение в стране, и иваново-вознесенские коммунисты потребовали создать специальную комиссию для расследования причин смерти Фрунзе. А историк А. Антонов-Овсеенко даже не сомневался в том, что смерть полководца явилась «политической акцией устранения».

Конечно, теперь, когда стало многое известно о том, как и что творилось за кремлевскими стенами, можно предполагать все, что угодно: и злую волю, и плохих врачей, о чем и заявил сам Семашко на собрании старых большевиков. Возможно, Сталин и не собирался убивать Фрунзе, но почему же тогда он так настаивал на этой операции? Зная его полнейшее безразличие к людям, каким он отличался еще в детстве, вряд ли можно согласиться с тем, что его и на самом деле волновало здоровье Фрунзе.

Можно, конечно, предположить, что, будучи великим актером, он продолжал играть под Ленина, который демонстрировал прямо-таки удивительную заботу о людях из своего окружения. Правда, заботился он только о тех, кто ему был нужен. Чего он и не скрывал, упрекая одного из видных партийцев в том, что он, не уделяя должного внимания своему здоровью, разбазаривает казенное (!) имущество.

А Ворошилов? Этому-то какое было дело до язвы Фрунзе? И надо полагать, что его куда больше устроил бы больной Фрунзе, которого в любой момент можно было заменить именно под этим предлогом. А тут... Впрочем, поразмышлять на заданную тему можно. Вряд ли я сделаю открытие, сказав, что любой правитель пытается прежде всего распространить свое влияние на армию.

Не был исключением и Сталин, который, конечно же, желал иметь во главе ее «своего человека». Такого, как тот же Ворошилов, несмотря на полное отсутствие у него воинских и организационных талантов. О чем Сталин, в отличие от Троцкого, по словам которого Ворошилову можно было доверить от силы полк, тогда, похоже, даже и не подозревал. Мог ли стать таким человеком Фрунзе? Думается, вряд ли. И даже не потому, что он считался протеже Зиновьева. Слишком уж порядочным для тех игр, в которые играл Сталин и его окружение, был Михаил Васильевич.

Конечно, это вовсе не означало, что не замеченный в интригах Фрунзе не будет замешан в них и впредь. Особенно после того, как из фигуры военной он превратился в крупного политического деятеля, что ко многому обязывало. И все же вряд ли бы он принял такое активное участие в уничтожении той самой армии, которую сам и построил. Особенно если учесть, что по своему авторитету и влиянию Фрунзе уже тогда стоял куда выше членов ЦК и Политбюро и других органов ЦК, пользовавшихся огромным уважением в армии.

К сожалению, политики превыше всех дарований ставят личную преданность. И особенно настороженно Сталин взглянул на Фрунзе после того, как тот представил ему список высших военных, которых он хотел видеть на ключевых постах в армии. Все эти люди никогда не пользовались его симпатией, и не случайно увидевший список секретарь Сталина Бажанов сказал: «Если бы я намеревался осуществить военный переворот, я бы взял именно тех людей, которых предложил Фрунзе!»

Но... до военного переворота дело не дошло. Фрунзе своевременно умер, и на траурной церемонии Сталин не нашел ничего лучше, чем промолвить: «Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто опускались в могилу». А вот кому именно было нужно это «легкое» опускание в могилу, он так и не уточнил.

Да и не надо было. На пост военного министра взгромоздился Клим Ворошилов, и теперь Сталин в какой-то мере мог быть спокоен за свои армейские тылы, потому что большинство высших офицеров, включая военную академию, прекрасно знали цену бывшему слесарю и по-прежнему являлись сторонниками Троцкого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.