ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Весь день 24 октября Ленин просидел на квартире Фофановой, и все это время его хозяйка носилась по городу, выполняя его поручения. Побывала она с его запиской о «немедленном выступлении» и о том, что «он должен быть в Смольном» и в Выборгском комитете.

Однако, судя по недовольству, какое выражал вождь, читая приходившие к нему записки, видеть его в Смольном не хотели! И как вспоминала сама Фофанова, после очередного отказа Ленин швырнул записку на пол и сквозь зубы произнес: «Сволочи!» Не выдержав томительного ожидания, Ленин решил идти в Смольный, для чего и приказал Рахье «привести к нему Сталина». Это лишний раз говорит о том, что Сталин отнюдь не пропал, а ожидал развития событий в хорошо известном Ильичу месте.

Но тут же решив, что ожидание Сталина «отнимет» у него «уйму времени», Ленин, на свой страх и риск, отправился в Смольный один. Он перевязал щеку, надел парик, поверх которого водрузил кепку и в таком странном для вождя революции одеянии отправился в штаб восстания.

Что ж, каждому, как говорится, свое. Наполеон на Аркольском мосту взял в руки знамя и, раненный в бедро, пошел прямо на австрийские пушки. Матросы и солдаты перед боем надевали чистое белье и ордена. Ленин переоделся под бомжа.

«А по виду мы действительно представляли типичных бродяг», — скажет потом Рахья. И кто знает, не был ли уже тогда заложен в этом образе бродяг великий символ грядущей революции... Однако на этом мытарства вождя не кончились. Его не пустили (!) в Смольный, и тогда Рахья «по примеру карманников, устроил давку». В результате чего часовые были отброшены и вождь проник-таки в Смольный!

Но даже там, в самом центре большевизма, Ленин не решился снять парик. «Он был обвязан платком, — вспоминал позже Троцкий, — как от зубной боли, с огромными очками — вид довольно странный. Проходивший мимо меньшевик Дан внимательно посмотрел на странного субъекта. Ленин толкнул меня локтем: узнали, подлецы».

Да, ничего не скажешь, хорош лидер революции! Но скорее так и должно было быть, и ничего странного в поведении Ленина не было. Несмотря на все свои оптимистические заверения, он, похоже, и сам до самой последней минуты не верил в победу восстания, а потому предпочитал «не светиться».

* * *

В 22 часа 45 минут 25 октября 1917 года открылся II Всероссийский съезд Советов, который во многом изменил расстановку сил на политической сцене и сделал большевиков полновластными хозяевами России почти на девяносто лет.

Началось все с того, что меньшевики и эсеры отказались заседать в президиуме и их места с большой охотой тут же заняли большевики. Затем выступил меньшевик-интернационалист Л. Мартов. Он предложил собравшимся сделать все возможное для мирного разрешения кризиса и создать власть, которую бы признала вся российская демократия. Его поддержал представитель левых эсеров С. Мстиславский, а поднявшийся на трибуну Луначарский заявил, что его партия не имеет ничего против предложения Мартова.

Каменев тут же поставил этот вопрос на голосование, и под громкие аплодисменты предложение было принято. И, как знать, не получила бы Россия коалиционное правительство и демократический путь развития, если бы дальнейшее развитие событий пошло бы в том же духе. Если бы совершенно неожиданно на трибуне не оказались два делегата от армии — Г. Кучина и Я. Хараша. Они-то и поведали съезду, что на улицах столицы идут бои, большевики собираются захватить Зимний и надо сделать все возможное, чтобы не дать захватить власть.

Вот тогда меньшевики и сделали свое печально знаменитое заявление. «Поскольку большевики организовали военный переворот, — зачитал быстро подготовленную резолюцию JI. Хинчук, — опираясь на Петроградский Совет и не посоветовавшись с другими фракциями и партиями, мы не считаем возможным оставаться на съезде и поэтому покидаем его, приглашая все прочие группы и партии следовать за нами и собраться для обсуждения создавшегося положения».

И теперь, когда стало известно, как неожиданно для большевиков повернулись события на съезде, можно только предполагать о той большой игре, которую задумал Ленин.

Если Временное правительство удалось бы арестовать до открытия съезда, на чем так настаивал Ленин, то съезд просто-напросто поставили бы перед свершившимся фактом. Надо полагать, вождь вряд ли бы согласился на образование какого-то там коалиционного правительства с меньшевиками и эсерами и сумел бы оказать давление на съезд. Если бы и это не помогло, он просто-напросто разогнал бы его точно так же, как уже через два месяца разгонит Учредительное собрание. Оно и понятно, караул устал...

Знал ли об этом Сталин? На этот вопрос теперь не ответит уже никто. А если и не знал, то, конечно же, догадывался. Хорошо изучив вождя, он вряд ли сомневался в том, что того остановят какие бы то ни было юридические и уж тем более моральные соображения. Революции позволено все... Но, конечно же, ему нужен был и запасной вариант. На тот случай, если бы Временное правительство не было арестовано до начала работы съезда (как это и было на самом деле) и представители социалистических партий не ушли бы со съезда. И вот тут-то, надо думать, на сцену вышел бы Сталин.

Да и кому же еще, как не ему, известному миротворцу, который буквально за час до начала восстания на вопрос одного из видных эсеров: «Какая цель у Военно-революционного комитета — восстание или порядок?», — не моргнув глазом, ответил: «Конечно же, порядок!»

К счастью для большевиков, события пошли другим путем, и после того как меньшевики, эсеры и бундовцы под оскорбительные выкрики (других большевики не знали) покинули зал, на трибуну взобрался один из главных ястребов революции Троцкий. «Нам предлагают, — сказал он, — откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда? Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто отсюда ушел и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы — жалкие единицы, вы банкроты, ваша роль сыграна и отправляйтесь туда, где вам надлежит быть: в сорную корзину истории!» Сделав это историческое заявление, он отправился к пустую комнату, где на расстеленных прямо на полу драных одеялах... распластался Ленин и, по его собственным словам, «опять лег рядом с Владимиром Ильичем».

* * *

Несмотря на успехи восстания, Временное правительство арестовано не было. Сроки взятия Зимнего все время переносились. «Ленин, — вспоминал Подвойский, — метался по маленькой комнате. Он не вышел на открытие съезда Советов... В.И. ругался, кричал, он готов был нас расстрелять». Весьма символично, не так ли? Человек, который не ударил палец о палец для организации восстания, готов был расстрелять тех, кто вытащил его на себе, не только работая по двадцать четыре часа в сутки, но и подвергаясь при этом смертельной опасности!

Интересно и то, кто же тогда на самом деле руководил восстанием, если оба вождя революции скрывались даже в Смольном? И не прав ли был Сталин, который, в конце концов, заявил о том, что Троцкий, который, по его же собственным словам, «в течение последней недели... уже почти не покидал Смольного», есть дутая величина? А уж кто-кто, а он-то многое знал из того, о чем уже не суждено узнать никому...

* * *

В 21 час 45 минут крейсер «Аврора» дал холостой выстрел из шестидюймового орудия, подавая сигнал к началу штурма. Но... никакого штурма не было, пять из шести охранявших Зимний броневиков сразу же перешли на сторону нападавших, а юнкера и женский ударный батальон даже и не думали защищать укрывшихся во дворце министров. «Демонстраций, уличных боев, баррикад, — писал Троцкий, — всего того, что входит в привычное понятие восстания, почти не было».

После полуночи пушки Петропавловской выпустили около тридцати снарядов и ознаменовали разбитым карнизом Зимнего дворца рождение новой эпохи. В два часа ночи Зимний был взят, и В.А. Антонов-Овсеенко наконец-то арестовал министров Временного правительства. Переворот, который позже будет назван Великой социалистической октябрьской революцией, произошел на удивление быстро и практически бескровно. «Мучительно тянулись долгие часы этой ночи, — писал позже Керенский. — Отовсюду мы ждали подкреплений, которые, однако, упорно не появлялись». Да и откуда им было взяться, если, по словам того же Керенского, не было «никакого сопротивления со стороны правительственных войск... Штаб СПб. военного округа с совершенным безразличием следит... за происходящими событиями...»

Да, все было против премьер-министра! И тем не менее Керенский и не подумал сдаваться на милость победителей. На конфискованном автомобиле он отправился на фронт, где намеревался собрать войска и с их помощью покончить с большевиками. Но, увы... он сумел собрать лишь небольшой отряд, который после недолгого сопротивления в Гатчине был разбит. Керенский бежал. Так, по образному выражению французского комментатора, правительство было «опрокинуто, не успев крикнуть «уф».

Узнав об аресте Временного правительства и превратившись из государственного преступника в государственного деятеля, продолжавший свою лежку вместе с Троцким на полу рабочий Николай Петрович Иванов снял парик, смыл грим и снова стал Лениным. «Слишком резкий переход от подполья и перевертовщины — к власти! — устало улыбнулся он. — «Es schwidelt einem!» (кружится голова), — прибавил он почему-то по-немецки и сделал вращательное движение рукой вокруг головы».

Да, все, наверное, так и было: и радость, и головокружение, и улыбка. Но за этим стояла железная решимость уничтожить старую Россию и пойти на любые жертвы при построении новой. И уж кто-кто, а Троцкий прекрасно знал об этом... И вот тут-то в Смольном, словно по мановению волшебной палочки, снова появился Сталин. «Мы, — вспоминал Рахья, — прошли на второй этаж... Владимир Ильич остановился, послав меня искать Сталина. Я его разыскал, и вместе с ним мы вернулись к Владимиру Ильичу...»

Как и когда Сталин оказался так своевременно в Смольном? И почему не появился на начавшем свою работу съезде Советов он, готовивший его повестку? Да все потому же! Ждал победы...

В 3 часа 10 минут возобновилось заседание II съезда Советов, и Луначарский огласил написанное Лениным воззвание к рабочим, солдатам и крестьянам, в котором говорилось о мечте всей его жизни: о том, что «съезд (читай: большевики) берет власть в свои руки!» Вскоре Ленин ушел ночевать к Бонч-Бруевичу. Но даже сейчас они покинули Смольный через запасной выход. (Так, на всякий случай!) Дома Бонч-Бруевич наглухо закрыл все двери и разложил на столе пистолеты. «Могут вломиться, — объяснял он свое поведение, — арестовать, убить Владимира Ильича».

Так закончился один из самых трагических дней в российской истории. Трудно сказать, о чем думал Сталин в тот исторический для страны день. Да, в силу обстоятельств он пребывал в самые решающие дни в тени и не потрясал, как Троцкий, проникновенными речами многотысячные толпы. Но именно он был одним из тех, кто в те переломные для страны месяцы вез на себе тяжелейший груз организационной работы.

Не очень корректно сравнивать политику с футболом, но если все же провести такую параллель, то Троцкий был блестящим нападающим, который мог забить потрясающий по красоте гол и сорвать овации восторженных трибун. Сталин не срывал аплодисментов, но именно он был той «рабочей лошадкой», которая везла на себе тяжеленный воз черновой работы революции.

Да, трибуны восхищаются в первую очередь голеадорами, но каждый настоящий тренер знает, что именно такие «рабочие лошадки» чаще всего и обеспечивают победу, создавая условия для голеадоров. Он не выходил под ослепительные огни рампы и оставался по большей части за кулисами. Но, как показывает сама жизнь, настоящая история чаще всего и делалась именно за этими самыми кулисами...

Да, он не получил тех политических дивидендов от революции, какие обрели Свердлов и Троцкий, а последний вообще стал считаться ее творцом.

Все могло быть намного проще. И если отбросить версию о специальном задании Сталина по спасению, в случае необходимости, Ленина, то могло быть и так, что он и на самом деле обиделся. Хотя если верить его родственникам по линии жены, то они вообще уверяли в телепередаче «Надежда — жена Сталина», что не было в те октябрьские дни никаких метаний и обид. А была самая обыкновенная страсть, и революцию Сталин пропустил не из-за Троцкого и Свердлова и даже не из-за Ленина, а по той простой причине, что в те решающие для судьбы страны часы пребывал с Надеждой.

Что ж, все может быть... Да и не это важно. Главным было то, что именно в 1917 году, как заметил Троцкий, Иосиф Джугашвили, несмотря ни на что, «стал признанным членом генерального штаба партии. Он перестал быть Кобой. Он окончательно стал Сталиным»! А это дорогого стоило...