Троица

Троица

Хрясь!

Черная от времени осклизлая жердина треснула под моей ногой, и я по колено провалился в вонючую бочажину. Когда-то она была ручьем, но сейчас так ее назвать язык бы не повернулся. Похоже, мосток из нескольких березовых жердин через эту водную преграду соорудили, когда она была тем самым ручьем. То есть лет десять назад, если не больше.

С трудом удержавшись от того, чтобы не выматериться – ругаться вообще грех, а в светлый праздник Троицы втройне, – я выбрался на берег, уже не беспокоясь о сухости ног. Чавкая водой в ботинках, дошел до ивовой куртины и сел на траву. Снял берцы, выжал мокрые носки и задумался. Сухие носки в рюкзаке имелись. Но вот второй пары ботинок, на удивление, с собой не захватил. Так что полевой выход горел синим огнем. В мокрых ботах далеко не уйдешь, ноги сотрутся до костей за пару километров.

Я унял раздражение, борясь с желанием запустить ботинок подальше. Ну, выброшу я его – так что, домой босым возвращаться?

Не мой день. Ох, не мой. Я это с самого утра понял. Не стоило вообще из дому выходить. Я не то чтобы суеверный, нет. Хотя среди нашего брата-кладоискателя суеверных – каждый первый. Если твоя работа тесно связана с понятием «удача», совсем не верить в приметы невозможно. Но если говорить о таких вещах, как «увидел зайца – дороги не будет» или «на встречной машине номер из трех одинаковых цифр – будет удача», – то это не про меня. У меня другие приметы. Я человек воцерковленный, для меня молитва да пост – не пустые звуки. Я перед каждым выходом в поле храм посещаю, благословение беру. А тут – Троица! Один из наиболее почитаемых православными праздников! А ко мне вчера камрад приезжал, ну и посидели мы с ним. Ох, знатно посидели. Так, что утром не смог встать и на службу не пошел. Может, для кого и ерунда, а для меня проступок серьезный. Чувствовал себя из-за этого погано, на душе мутно. Вот и решил, чтобы не маяться дома, лучше съезжу покопаю.

Посреди лета копать трудно. Жара, и трава по пояс. Поля, считай, до осени для работы закрыты, остаются леса. Там и травы меньше, и тенек. Хотя и душновато. Была у меня на примете одна точка, которую я по сопутствующим приметам определил как вероятное старое поселение. Но до нее надо было через лес топать километров пять. А теперь этот вариант отпадал – пока ботинки не просохнут.

Надрал сухой травы, вытер берцы изнутри, как мог. Вместо стельки сунул женскую гигиеническую прокладку – можете смеяться, но это прекрасный вариант, заменяет самые крутые импортные стельки с «космическими технологиями». Опять повздыхал. Вроде бы ничего, но размокшая кожа начала елозить на ноге. Далеко не уйдешь. Ну что, возвращаться, не солоно хлебавши? Разум подсказывал – да, надо идти домой. Сегодня все против тебя. Но кладоискательская натура скулила – вышел же, ну хоть что-то копнуть бы!

Не знаю, что меня толкнуло, но я неспешно обошел опушку молодого – лет 50 – леса, и пошел вглубь. Полоса деревьев оказалась неширокой, метров сто. За ней неширокая длинная поляна, потом опять лес. Я сообразил, что он так и пойдет полосами.

Огляделся повнимательнее, и понял – а ведь место-то для копа перспективное. Правда, не совсем по моей части. Я копаю «по истории», а не «по войне». Но дороги наши с «военными копарями» часто пересекаются. И хоть цели изначально разные, ни один «археолог» не пройдет мимо обнаруженного блиндажа. Так и «военщик» обязательно внимательно осмотрит «поселуху» или старый фундамент, если наткнется на них в своих поисках. Соответственно, несмотря на специализацию, каждый из нас знает основы, приметы поля деятельности коллег.

По этим самым приметам я совершенно определенно понял, что война тут прошлась. Собственно, ничего удивительного в этом нет – в сотне километров на юго-запад от Москвы трудно найти место, где бы война не прошлась. Тут дело в другом – здесь ее следы были отчетливо видны. Вон та ямка посреди поляны – это не бочажина, это старая воронка. А вон тот бугорок – осыпавшийся бруствер окопа. А вон тот провал, заросший кустами, – след съеденного временем блиндажа.

Ну что ж, если не получается отыскать свое «городище», то хоть здесь посмотрю что к чему. Опять же – найти останки бойцов – дело богоугодное. Глядишь, грех свой утренний компенсирую.

Скинул сбрую, наскоро разбил что-то вроде лагеря, расчехлил прибор. И вроде еще почудился мне легкий запах дыма. Почудился и пропал. Не придал этому значения. В те годы – на рубеже века – особо таиться было необязательно. Ну, то есть особо светиться ни к чему, но и от каждого шороха в кусты бежать, чтобы тебя власти за незаконную «археологию» не зацапали, нужды не было. Дымок и дымок, мало ли кто по лесу бродит.

Первые же минуты поиска показали, что железа в этой земле хватало. Не как в Курской магнитной аномалии или в полях под Вязьмой, но все же немало. Черный металл, цветной… Но все по мелочи, явно осколки да гильзы. Интерес такие находки вызывают только у совсем новичков, болеющих «железной болезнью».

Ничего необычного. Но вот у воронки я остановился. Сигнал показывал наличие приличных объектов из черного и цветного металла. Что бы это могло быть? Неразорвавшийся снаряд или мина? Но почему в воронке? По закону снаряд второй раз в одну воронку не попадает. А от неразорвавшегося воронки не остается.

Загадка требовала разрешения. Достал я свою лопатку и принялся «раскрывать тайны истории». Разумеется, со всеми предосторожностями. По закону снаряды попарно в воронки падать, конечно, не должны. Но попробуй объясни это снаряду!

Все объяснилось довольно быстро. Сначала попалась алюминиевая фляжка – вот вам и цветной сигнал. Потом пошли кости, гумусный слой, едва различимые в почве клочки истлевшей материи. Земля сухая, пригорок – как-то умудрились сохраниться. Пуговицы, медный нательный крестик, расческа… Я работал медленно, даже медленнее, чем при археологических раскопках. Повредить исторический артефакт страшно. Но куда страшнее, когда под твоей лопаткой останки наших солдат. Они уже больше полвека в земле, а все равно боишься потревожить.

На самом дне нашлась лопатка. Еще старого, императорского образца, с прямоугольным клинком. Такая еще у красноармейца Сухова в известном кино была. И еще изъеденный до неузнаваемости штык-нож к винтовке Токарева. Не мосинский трехгранник. Стало понятно, что парни тут лежали непростые. СВТ давали не всякому, только подготовленным людям.

И всех их тут, в одной воронке. Всех троих. Я как мог аккуратно рассортировал останки, разложив их на брезенте. Перекрестился, прочитал молитву об упокоении. Подумал, что нужно сообщить местному батюшке отцу Владимиру. И в военкомат, разумеется. Ну и как-то обезопасить останки от природы и диких зверей. Вот ведь беда, как все это в одиночку-то сделать?

И тут до моих ноздрей снова долетел запах дыма. Вот же и помощь! Не думаю, что кто-то откажет в таком деле, кто бы там ни был. Сориентировался по ветру, прикинул, откуда могло занести дымок, и двинул в ту сторону.

Полоса леса и в этот раз оказалась узкой, сотни полторы метров. Я вышел на небольшую поляну, на краю которой под ветвями деревьев стояла палатка, еще и накрытая сверху маскировочной сетью. Рядом с ней в яме едва тлел костерок.

«Грамотно устроились» – подумал я. Костер в хорошо устроенной земляной топке почти не дает дыма, и КПД у него отличный – тепло в стороны не уходит.

Никого рядом с палаткой не было видно, и я направился к ней, заходя по краю леса. Не знаю, почему вдруг показалось, что переться напролом как-то невежливо. Пройти я успел не больше двадцати метров, когда что-то сбило меня с ног и прижало лицом к земле.

В нос шибануло запахом давно не мытого тела, и чей-то грубый хриплый голос спросил:

– Ты кто такой? Что надо?

Сказать, что я удивился, было бы слишком мягко. Во время кладоискательских походов нередко встречаешь разных людей. В том числе тех, кому твое появление совсем не по душе. И конфликты случаются – куда без них? Но меня еще никогда не захватывали таким вот способом. Обычно сначала идут словесные разборки, которые я умею гасить, не доводя до драки.

Я ошеломленно забормотал, что, мол, копаю тут, железки всякие ищу. Про клады в таких случаях лучше не говорить, не будить в людях алчность. Говорить мешали земля и трава, набившиеся в рот. Я терялся в догадках, на кого нарвался. Туристы? Охотники? Браконьеры? Может, решили, что я хотел подкрасться незаметно и что-нибудь у них украсть?

Тот, что держал меня, не ослабляя хватки, что-то бросил через плечо на незнакомом языке. Послышался гортанный ответ и едва слышный шорох шагов. Меня рывком поставили на ноги. Я увидел двух крепких мужиков северокавказского вида, третий исчез в зарослях. Меня ловко обшарили, отобрали нож, подсечкой усадили на траву.

Присмотревшись к мужикам, я понял, что очень и очень серьезно влип. Влип так, как не влипал никогда в жизни. Бородатые лица, добротный камуфляж, обувь и снаряжение. А особенно пистолет на поясе одного из них. Тогда травматические были не в ходу, а в газовый я не верил. Никто в здравом уме в лес его не потащит. А бородатые не выглядели сумасшедшими. Все это вместе было, скажем так, хреновой приметой.

Несколько минут прошли в тишине. Бородатые молча смотрели на меня. Я не знал, что им сказать. Наконец из кустов показался тот, третий. Он нес мой рюкзак и металлоискатель. Небрежно швырнул прибор на землю. Я дернулся от такого отношения к хрупкой и дорогой технике и тут же получил удар ногой по ребрам.

Несколько лет назад, во времена Первой чеченской кампании, я был офицером ФАПСИ и служил при представительстве президента рядом с аэродромом «Северный» в Грозном. Я так и не научился легко, навскидку, отличать чеченца от ингуша или даргинца от лезгина, как умели некоторые мои коллеги. Но отличать боевика от простого солдата умею. И в том, что передо мной классические боевики, я не сомневался. И также был уверен, что в палатке у них и автоматы найдутся, не только пистолет на поясе предводителя.

Тогда еще не прозвучали первые взрывы в Москве, но тлеющие угли в Чечне все явственнее предвещали скорый пожар. Моджахеды Басаева и Хаттаба уже разгуливали на нашей территории. Я был уверен, что эти бородатые – из той же компании. Что им нужно в Подмосковье – можно только догадываться. Но явно не по грибы пришли. Военных и хозяйственных объектов стратегического назначения тут пруд пруди. И это я еще не предполагал, что для этих выродков и обычные жилые дома могут оказаться целью.

Так или иначе, моя жизнь повисла на волоске. Живым я им не нужен. Я же не пленник, не язык, полезной для них информацией не обладаю. Я просто случайный свидетель. От таких избавляются. Я торопливо заговорил, объясняя, что просто проходил мимо, и все такое. В ответ бородатые о чем-то коротко переговорили между собой и рассмеялись.

Стало совсем страшно. Один из боевиков за шкирку подтащил меня к дереву на опушке, за которым начинались заросли орешника. Я уже решил, что все, пришел мой последний час. Но бородатый лишь усадил меня у дерева, завел руки за ствол и крепко их связал. А сам отправился вместе с остальными к палатке. Боевики начали споро сворачивать лагерь, тщательно уничтожая следы своего пребывания.

Мне уже доводилось бывать в опасных ситуациях. Но ни одна из них не могла сравниться с сегодняшней. Вы представляете, что значит сидеть связанным и дожидаться, когда тебя убьют? И гадать – пристрелят тебя мимоходом или перережут горло, как у них водится?

Хотелось орать от отчаяния и бессилия. В голове дикий сумбур, мысли скачут, наталкиваются одна на другую. Надо просить о пощаде! Зачем я им? Я же никому ничего не скажу! Надо ударить ногой того, кто подойдет! Нет, надо высказать им все, что я о них думаю, что сволочи они и враги. Умереть гордо. А может, даже после этого отпустят, ведь, говорят, они уважают мужественных врагов. Да какой я им враг, я же ничего им не сделал!

В голову лезут вообще уже непонятные мысли. Выключил ли я чайник, когда уходил? А что с машиной будет? Она на лесной дороге стоит, растащат же все. А останки тех солдат на соседней поляне? Зачем я их откопал? Лежали себе в земле полвека и еще бы пролежали. А теперь их зверье растащит. Не по-людски получилось. Прости, Господи, что пил вчера, что на службу не пошел в светлый праздник. И что в такой день поперся в лес работать, согрешил.

Сама по себе на губы пришла молитва. И Отче наш прочел, и еще несколько известных мне молитв, вспомнил всех известных мне святых. «Святой угодниче Божий, Сергий Радонежский, моли Бога о мне», «Святой угодниче Серафим Саровский, моли Бога о мне…». И своими словами к Господу Богу обратился, просил его простить меня и помиловать мою душу грешную. И, знаете, легче стало. Не скажу, что стал готов к смерти, но оцепенение исчезло.

Закрыл глаза, расслабился. И вдруг увидел перед собой образ старца – благообразного старика с седой бородой в белых одеждах. Он смотрел на меня спокойно и мудро. «Не бойся, – сказал старец. – Спасен будешь». Я тут же открыл глаза, но никого перед собой не увидел. Но не мог отделаться от ощущения, что это было вовсе не видение.

А тут еще громыхнуло где-то наверху. Подумал, что дождик будет. Освежит напоследок. Посмотрел в небо. Нет, облачность плотная, но не дождевая. А ведь полчаса назад чистое небо было, и солнце жарило, как лазер. Ну хоть помирать не потным буду – даже шутка в голову пришла. Бородатые тоже посмотрели на небо, перекинулись парой слов на своем языке, и один из них пошел к противоположному концу поляны. Видать, спрятано у них там что-то было. А двое продолжили возиться у палатки, собирая вещи.

Неожиданно моим рукам стало легче. Тугие путы перестали давить на запястья. Сначала я подумал, что руки просто онемели и перестали чувствовать. Но позади послышался легкий шорох. Я потянул руки к себе, ощущая, как остатки веревки падают с них, и тут же услышал сдавленное шипение и голос на грани слышимости: «Тихо! Отползай в лес!»

Голос еще звучал, а я уже сполз спиной по стволу в высокую траву и ужом заскользил к близким зарослям. Я ничего не понимал. Кто это? ФСБ? Милиция? Архангел Гавриил? Единственное, что я понимал – смерть каким-то чудом откладывается. Я еще поживу!

Я все испортил. Надо было тихо проползти хотя бы метров двадцать-тридцать, когда деревья полностью закроют меня от врагов. Тогда можно было бы встать и пуститься бегом, причем не прямо от них, а вбок. А еще лучше обойти поляну и пойти в противоположном направлении. Опытный следопыт по следу, конечно, все равно бы нашел, но я бы выиграл все же какое-то время. А тут не тайга, сутками по лесу бегать не надо. Вырвался к дороге – и все, поминай как звали. Только до ближайшего отделения милиции успеть.

Это я сейчас такой умный. А тогда лишь только кусты оказались позади меня, я вскочил, и ринулся напролом, как лось во время гона. У кого-то страх смерти обостряет инстинкты. А у меня вот полностью отключил разум. Что ж поделать, не всем героями быть.

Я и пяти шагов не успел пробежать, как позади раздался гортанный выкрик, словно кнут щелкнул, выстрел, и пуля срезала ветку над моей головой. Я и здесь ошибся – надо было бежать сломя голову, раз уж обнаружил себя. А я обернулся, увидел, как один из духов шмыгнул в палатку, а второй побежал в мою сторону. И тут я, шагнув спиной, запнулся за старый гнилой ствол в траве, и со всего маху рухнул на землю, крепко припечатавшись башкой об корень.

Чтобы прийти в себя, мне понадобилось секунды две-три, не больше. Этого хватило. Боевик с неопрятной черной бородой появился в прогале между деревьями, увидел меня. Он не улыбнулся злорадно, не скривил лицо в кровожадной гримасе. Его лицо вообще не изменило выражения. Молча и деловито он выдернул из ножен на поясе нож и шагнул ко мне.

До него было метра три-четыре, не больше. Я зажмурился.

В следующее мгновение я услышал глухой стук. С таким звуком топор втыкается в мокрый пень. И от этого звука мой желудок сам по себе дернулся внутри, едва не выскочив изо рта. Я открыл глаза.

Бородатый стоял в двух метрах от меня. Его глаза смотрели на меня, но он меня не видел. Откуда-то сбоку, чуть позади виска, из его головы торчал странный рог. Только через секунду я понял, что это рукоятка пехотной лопатки, а лезвие ее наполовину вошло в череп моджахеда. Как его голова не развалилась навроде зрелого арбуза – не понимаю.

Из тела боевика словно в одно мгновение выдернули кости. Он не упал, а буквально осыпался в траву. Я словно загипнотизированный смотрел, как из травы выползает жучок и спокойно, без страха, ползет по его руке.

Перед глазами у меня все плыло. И от страха – чего греха таить, перепугался до полусмерти, и от пота, заливавшего глаза. Поэтому я не сразу заметил, как из зарослей появился человек. Он подошел ко мне и присел на корточки, внимательно всматриваясь в мое лицо. Это был молодой парень, лет 25, светловолосый, с удивительно взрослыми, если не сказать – старыми – глазами.

– Жив? – просто спросил парень. Я смог только кивнуть в ответ: – Вот и ладно.

Парень встал, подошел к трупу боевика, наступил ему на голову и, несколько раз качнув в ране, вытащил лопатку. Меня снова едва не вывернуло. Но я успел обратить внимание, что лопатка старая, времен Первой мировой, с квадратным лезвием. А на парне кирзовые сапоги, в которые заправлены галифе, и свободная гимнастерка военного образца. Он осторожно выглянул из-за куста, и я за ним. Боевиков не было видно. Зато прямо через поляну от палатки шел второй человек в форме, на ходу вытирая пучком травы клинок длинного ножа. А с дальнего края поляны появился третий. Что стало с третьим боевиком, я так и не узнал, но догадаться было несложно.

У меня ослабли колени, и я опустился на поваленный ствол. Начинался натуральный мандраж – затряслись руки, в глазах рябило, хотелось то плакать, то смеяться. Парни подошли ко мне, похлопали по плечу. Один из низ них достал фляжку и протянул мне.

– Глотни, полегчает.

Я сделал хороший глоток, закашлялся – во фляге был чистый спирт. Парни смотрели на меня с сочувствием и… не знаю, как сказать… не с интересом даже, а будто от того, кто я и как себя веду, зависит что-то очень важное для них. Я отдышался и сделал еще один большой глоток. Трясучка понемногу отпускала. Парни переглянулись с, как мне показалось, удовлетворением.

– Вы кто, реконструкторы? – спросил я.

На лице ребят отразилось недоумение.

– Ну, – кивнул я, – форма на вас… советская.

– А какая должна быть? – не понял один. – Немецкая?

Я промолчал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

Чем-то я понимал, что происходит, но рациональный мозг отказывался это воспринимать. Трое солдат. Армейская форма с петлицами, еще без погон. Фляжка со спиртом. Лопатка старого образца.

Боец, тот, что шел от палатки, небрежно воткнул в землю свой клинок. Я увидел, что это штык-нож от винтовки СВТ И затряс головой, отгоняя наваждение.

– Я вижу, ты все понял, – спокойно сказал тот, что меня спас. – Слушать готов?

– Да, – выдохнул я.

То, что рассказал солдат, я запомнил навсегда.

– Мы из одной деревни на Урале, – говорил он. – Вместе росли, вместе сплавляли по рекам плоты, ходили на охоту, искали самоцветы. Вместе пошли служить, когда началась война. Наши умения оценили, поставили в разведку. Мы были лучшими разведчиками в полку. Да что в полку – из штаба дивизии порой просили, чтобы именно нас послали в разведвыход или за языком. Полковой комиссар и особист имели на нас зуб, потому что мы – люди верующие. У нас так принято. Но запретить нам молиться они не могли. Не самим же им потом в разведку ходить. Думаю, Бог нам помогал в нашем ратном труде. Мы проходили там, где другие не могли. Выходили живыми из любых передряг.

Перед выходом и по возвращении мы постились и проводили время в молитвах, чтобы укрепить дух и направить помыслы в нужном направлении. И однажды к нам явился старец. Он сказал, что неподалеку от наших позиций, в нейтральном лесу, случится беда. Басурмане хотят уничтожить невинную душу православную. Даже место назвал.

Мы решили, что нужно помочь. Никому не сказали – кто бы нас отпустил, если бы мы сослались на какого-то неведомого старца? Пошли тайно. И попали в засаду. Так и кончили мы свой земной путь в той воронке, где ты нас нашел.

Солдат замолчал. Я тоже не мог выдавить из себя ни слова. Остальные смотрели на меня с доброй усмешкой. Я собрался с духом.

– Получается, старец видел на шестьдесят лет вперед?

– А что ему время, – засмеялся солдат.

– И вот за мной, малым и никому не нужным, он вас послал через полвека?

Солдат посмотрел на меня, как смотрят на ребенка, который на людях пукнет. Вроде дурачок, но вина-то не его, не понимает просто.

– Нет малых и ненужных, – терпеливо объяснял солдат. – У Бога нет малых. Все ценны. И маршал, и солдат, и убогий старик, и младенец. Всех спасать надо. Только… – солдат подмигнул… – если бы ты нас не нашел, не откопал, и в час свой последний молитву не вознес – кто знает, как бы все обернулось. Может, и не так совсем. Так что и ты сам себе помог.

Мы долго молчали. В голове роились тысячи мыслей, я не знал, за какую ухватиться.

– А как там… у вас? – спросил я дрогнувшим голосом.

– Хорошо, – просто ответил солдат. – Сам узнаешь, если с пути верного не свернешь на кривую тропинку.

– Как тут не свернуть, – горько пожаловался я. – Время-то какое! Бесы кругом.

– Не кивай на других, – сурово отрезал солдат. – Бесов всегда хватало. Или думаешь, когда церкви жгли и священников вешали, проще жилось?

Я не нашелся, что ответить.

– Как жить-то? – попросил я совета.

Солдат пожал плечами.

– Правдой живи. Все же в Книге написано, читал, поди. Только помни, что правда в душе, а не в словах. Кто постится день и ночь и молитвы читает, а при этом ворует, злословит и подличает – тому к нам дороги нет. А кто слов не знает, но живет честно – с тем встретимся там.

И еще запомни. И другим расскажи. Другое время у вас. Другие войны. Наш враг был жесток. Ваш страшнее. Ваш враг убивает не тело, а душу. Змеей вползает в ваш дом, отравляет сердца детей ваших. И дети становятся чужими. Мажут грязью церковь, чтоб вы отступились о нее. Отступите от нее – не будет Руси, сожрет ее враг.

Враг ваш на Западе. Русь всегда стояла между Западом и Востоком. И били ее со всех сторон. Страшны люди с Востока. Жестоки до безумия. Но никогда им не нужна была наша душа. Золото наше, хлеба наши, земля наша. Но не душа. А ложь с Запада прячет свое гнилое нутро под маской добра. Это страшнее. Этого надо бояться.

А страдания ваши сейчас – это искупление. За то, что отцы и деды натворили, за то, что сами сделали и не сделали, и за то, что еще сделаете. Через боль, кровь и страдания Русь проходит, чтобы очиститься от скверны и вернуться Великой Русью.

Солдат поднялся, пожал мне руку. Его товарищи похлопали меня по плечу. Я хотел подняться, но не смог встать. В этот момент солнце пробило преграду облаков, заваливаясь за горизонт огромным алым шаром. Солдаты будто уходили прямо в этот огненный сгусток, дрожа в пламени. Я зажмурился, потер глаза кулаком, разгоняя слезы. А когда смог смотреть, то никого уже не увидел.

Произошедшее казалось каким-то диким наваждением. Но я боялся посмотреть назад, где лежало тело бородатого с расколотой лопаткой головой. У ног своих я заметил фляжку, оставленную солдатами. Скрутил ей «голову» и от души приложился…

… Я не помню, как попал домой. Меня разбудили соседи. Я спал в машине с работающим двигателем возле своих ворот. Даже проснувшись, я был мертвецки пьян. Как я довел автомобиль – непонятно. В салоне валялись две пустые бутылки из-под водки, которую я на всякий случай всегда вожу с собой. На заднем сиденье лежали три пакета с останками солдат.

Отцу Владимиру я наплел какой-то чуши, что заблудился и не смогу указать место, где я нашел останки. Тот вздохнул, не поверил, но ничего не сказал. Отношения с военкоматом и похороны он взял на себя. Парней похоронили в братской могиле в райцентре, где уже лежали полторы сотни солдат той войны, больше половины из которых обозначены как «Неизвестный».

Я до сих пор не могу точно себе сказать, что тогда произошло. Было ли это все на самом деле? Или те две бутылки водки, что нашли в моей машине, были не первыми?

Проще всего, конечно, было бы списать все на алкогольную невоздержанность в жаркий день. Но что делать со старой фляжкой, которой у меня никогда не было и которую я нашел в своей машине? Из нее пахло свежим спиртом. И с чужим медным нательным крестиком, который оказался у меня неизвестно откуда. И который я теперь всегда ношу с собой. А еще – откуда тогда в моем багажнике старая императорская лопатка с квадратным лезвием и острый штык-нож от винтовки Токарева?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.