Глава I

Глава I

Море, матовое и в то же время блестящее, напоминало ртуть. Его бледная голубизна отливала серебром в лучах солнца, медленно опускавшегося за горы Аль-Мирд. Двое мальчиков — Мухаммед эд-Диб и его приятель Омар — лежали в тени под скалой. Несмотря на тень и легкий ветер с моря, лица обоих пылали, но не от жары, а от возбуждения, наполнявшего их до краев. Мальчикам было вовсе не до коз, которых им поручили пасти. Но козы — животные не глупые — отлично управлялись сами. К тому же местность была хорошо знакома: палатки племени таамире не первый день стояли на краю Вади-Кумрана.

— А дальше что, Мухаммед? — торопил друга Омар, положив потные ладони на колено приятелю. Мухаммед молчал, растягивая удовольствие.

— И тогда сказал Аладин колдуну, своему дяде: «Что же мне делать, о дядя! Прикажи, я повинуюсь!» — «Мой мальчик, — ответил африканский колдун, — меня радует, что ты, наконец, решился. Возьмись за это железное кольцо и отвали камень». И Аладин сделал так, как повелел старик. С неожиданной легкостью он приподнял камень и отвалил его в сторону. Тут его глазам открылась пещера. У входа в нее начинались ступеньки, которые вели в темную бездну. С любопытством он подошел ближе, желая узнать тайну пещеры. Но вдруг им овладел страх — ведь там могли жить джины, злые духи, и он резко отдернул ногу, которую уже было поставил на верхнюю ступеньку.

Неожиданно Мухаммед прервал монотонный напев сказки и обычным голосом спросил:

— Табак принес? А то не буду рассказывать. Хорошо тебе слушать, а я должен напрягать язык и память. Понятно тебе?

— Конечно, Мухаммед, — с готовностью ответил Омар, — только у меня сегодня мало. Понимаешь, отец догадался и стал так прятать кисет с табаком, что я его никак не найду. Но не беспокойся, вечером я его разыщу, и завтра у нас табаку будет хоть завались. Возьми вот, что осталось. На одну сигарету еще хватит.

Мухаммед, недовольно поджав губы, взял табак, осторожно снял с него несколько шерстяных ниточек, быстро скрутил сигарету и закурил.

— А в пещере действительно жили джины? — допытывался Омар.

— Дай докурю, тогда узнаешь.

С видом маленького шейха Мухаммед развалился среди камней, выпуская сквозь вытянутые губы облачка голубого дыма.

— Проверь пока, Омар, на месте ли наши козы!

Покорный слушатель вскочил и стал быстро считать.

— Все здесь, — сообщил он, усаживаясь на место, — ну, рассказывай скорее, что случилось в пещере.

— «Не бойся, мальчик, — сказал колдун. — Спустись вниз по лестнице, в конце ее ты увидишь дверь, которая ведет во второе, гораздо большее подземелье, разделенное на три зала. В каждом из них, справа и слева, стоит по четыре медных кувшина, больших, как винные чаны. Они до краев полны серебром и золотом. Но не трогай их, Аладин, мой мальчик. И прежде чем войти в первый зал, подбери свой бурнус и запахнись в него поплотнее и только тогда иди через первый, второй и третий залы, но не приближайся к стенам и остерегайся даже коснуться их краем одежды, иначе ты умрешь. Поэтому я и велел тебе подобрать бурнус. В конце третьего зала ты снова увидишь дверь, а за ней будет сад, где растут финиковые пальмы, гранатовые и оливковые деревья. Пройди его, и в конце ты найдешь лестницу в пятьдесят ступеней. Поднявшись по ней, ты попадешь на террасу. Там в нише стоит горящая лампа. Подойди и возьми ее в руки, потуши, вынь фитиль и вылей жидкость наземь, а лампу спрячь под бурнус. Не бойся, он не испачкается: жидкость эта — не обычное масло, а лампа — волшебная. Если же тебе захочется плодов из сада, можешь рвать, сколько душе твоей угодно. Это не возбраняется. Вот, держи волшебное кольцо, оно защитит тебя от всякой беды. А теперь смело ступай вниз и принеси лампу. И тогда до конца наших дней у нас будет столько золота, сколько песка на морском берегу».

Аладин спустился в пещеру, и там было все так, как сказал колдун. Только сад разочаровал его: вместо фиг на ветвях росли смарагда и бирюза — это такие драгоценные камни, Омар, ужасно дорогие; вместо оливок — жемчуг, а вместо фиников — алмазы и рубины, это тоже драгоценные камни.

Аладин понимал в таких вещах не больше, чем ты, голова твоя баранья, и решил, что это разноцветные стеклышки. Забавляясь чудесным блеском, он наполнил ими карманы и шелковый пояс, подаренный ему колдуном. Затем он пустился в обратный путь и подойдя к лестнице, крикнул колдуну: «Милый дядя, протяни мне руку, чтобы я смог выбраться отсюда». — «Сейчас, мой мальчик, — ответил хитрый колдун, — только сначала дай мне лампу».

«Как же я могу дать лампу? — сказал Аладин. — Она надежно спрятана под странными плодами на дне кармана и пока подождет». Тут старик разозлился, ибо он вовсе не приходился портному Мустафе братом, а Аладину — дядей, а был настоящим африканским колдуном. Он бросил какой-то порошок в огонь, пробормотал что-то, и — бух! — камень, который лежал у пещеры, закрыл вход. Аладин остался в темноте и не мог выбраться из подземелья.

Мухаммед раскинул руки и потянулся всем телом, застонав от удовольствия.

— А дальше что, Мухаммед? — приставал Омар.

— Что значит дальше? Я с полудня мучаюсь, рассказываю, а ты, лентяй, лежишь рядом и ничего не делаешь. Впрочем, Омар, я сам не знаю, что дальше. Когда дядя Хасан — знаешь, у него верблюд с седой головой, — дошел до этого места, ему понадобилось поехать в Эль-Кудс[37]. Что было потом, он расскажет, только когда вернется, и то если у него все будет хорошо. А пока мне придется подождать, и тебе тоже. Хотя погоди, сказку об Али-Бабе и сорока разбойниках я знаю до конца. Слыхал такую?

— Давным-давно, — Омар недовольно щелкнул пальцами. — Мне рассказывала ее бабушка, когда я был маленьким. А ты и вправду не знаешь, что случилось с Аладином?

— Не знаю, Омар, и это так же верно, как то, что я лежу здесь. — Вдруг он вскочил на ноги. — Клянусь Аллахом! Мы тут с тобой заболтались и не видим, что солнце скоро зайдет. Быстрей, Омар, собирай коз, и домой! Не то будет скандал, мне же вовсе не хочется и сегодня отведать отцовского ремня. Еще с позавчерашнего дня все болит.

Быстро и умело мальчики согнали коз в кучу. Но одной не хватало, конечно, молодой нахалки, предпочитавшей карабкаться по склонам в одиночестве.

Крики огласили пустынное безмолвие скал. Мухаммед упрекал Омара, что тот раньше плохо считал, а Омар обвинял Мухаммеда, что своими глупыми россказнями он отвлек его. Но до драки дело не дошло. Солнце стояло очень низко, и надо было немедля отыскать беглянку.

Мальчики побежали в разные стороны, с ловкостью коз взбираясь на отвесные скалы. Но козы и след простыл, и им пришлось карабкаться все выше по известнякам, розовевшим под лучами вечернего солнца. Наконец, Омар нашел козу. Она стояла на высоком голом утесе, боясь спуститься, и при виде своего спасителя жалобно заблеяла. Между тем Мухаммед тоже кое-что нашел, но совсем в ином роде. Когда он, мокрый от пота, остановился, чтобы перевести дух, его блуждающий взор упал на отверстие в скале. Оно было величиной с человеческую голову. «Пещера, — мелькнуло у него в голове. — Подумаешь, редкость какая! В скалах Вади-Кумрана столько пещер, сколько дыр в прадедушкином бурнусе».

А все-таки это была необычная пещера! Все остальные пещеры мальчик знал, как свои пять пальцев, знали их и другие мальчики кочевого племени таамире, которые вот уже в течение многих недель что ни день бегали по побережью Мертвого моря. Им было известно, что пещеры эти пусты, как карманы нищего, что в них, к сожалению, к вящему сожалению, нет ничего, кроме летучих мышей и птичьего помета. Разве что пригоршня костей или черепков или непригодная каменная утварь «давно прошедших времен», как любили говорить отец и дед, с пренебрежением рассматривая «ценную» добычу и презрительно пожимая плечами.

Но эта пещера… А впрочем, есть ли вообще пещера за этой дырой? Если же есть, то никто не знает о ее существовании, никто, кроме Мухаммеда эд-Диба.

— Омар, — крикнул он вниз приятелю, — привяжи эту глупую козу, чтобы она опять не убежала, и иди сюда. Скорее!

Омар вскарабкался наверх.

— В чем дело, Мухаммед?

— Пещера! Гляди, пещера, о которой никто не знает. Знаешь, если…

— Если что, Мухаммед?

— Если там сокровища, как в пещере Аладина?

— Волшебная лампа?

— Да ну, зачем нам лампа. У нас есть керосин. Вот если бы медные сосуды с серебром и золотом! Мать рассказывала, что отец отца дедушки нашел однажды такую пещеру, а в ней был кожаный мешок с золотыми монетами времен султана Саладина. На эти деньги он купил себе целое стадо верблюдов и стал самым богатым человеком племени. А что бы ты сделал, если бы мы нашли клад?

Омар закинул голову, вытянул вперед толстые яркие губы и стал похож на рыбу, которая собирается схватить приманку. Затем он по-стариковски рассудительно произнес:

— Об этом я успею подумать, когда найду сокровище. Впрочем, сначала я купил бы целый центнер табаку и папиросной бумаги, потом собственную палатку, так что отец больше не посмел бы меня пальцем тронуть, несколько жен…

— Ты с ума сошел, Омар! Зачем тебе жены? Они все равно у тебя будут. Я так купил бы себе шикарный «Роллс-ройс» и поездил бы по свету, и новый ножик, а еще барашка, и ел бы его один, пока не объелся бы. Ну как, посмотрим пещеру? Может быть, там действительно клад.

Внизу истошно блеяли козы — приближалось время дойки, и молоко оттягивало набрякшее вымя к земле.

— Ах, да, — спохватился Мухаммед, возвращаясь с небес на землю, — уж эти мне козы! Ну хорошо, клад, если он там, никуда не уйдет. Ведь никто, кроме нас, не знает про пещеру. Кроме того, заруби себе на носу: нашел ее я, и по справедливости тебе ничего не полагается. Но раз ты мой друг, я отдам тебе четвертую часть. Да что там четвертую часть — половину! Согласен?

— Согласен. Ну, теперь пошли, завтра посмотрим, что там.

— До завтра еще далеко, — Мухаммед поднял с земли камень величиной с кулак, — давай хоть узнаем, глубокая ли она.

Он бросил камень в отверстие и прислушался. Но вместо глухого эха, обычного для глубокой пещеры, что-то задребезжало, и летучая мышь, черная и слепая, вылетела наружу. Мальчики испуганно отпрянули от темного отверстия.

— Джин! — сдавленным голосом крикнул Омар.

— Глупости, летучая мышь, — возразил Мухаммед, но и его сердце билось подозрительно громко и часто. Над горами теперь остался лишь узкий край солнечного диска. Козы блеяли все громче и громче.

— Пойдем, Омар, — сказал Мухаммед и повернулся на пятках, — не миновать нам взбучки за то, что мы поздно придем. Подождем до завтра. Я ясно слышал, как там что-то разбилось. И ты тоже, да? А ведь ни один разумный человек не поставит в пещеру пустые горшки. В них что-то должно быть. Знаешь, дядя мне говорил, что гяуры платят тысячи за один алмаз. Представь себе, вдруг горшок полон драгоценных камней? Хорошо бы узнать, большие ли эти горшки? Противное солнце! Почему именно сейчас оно должно зайти? Пошли! А если дома нам достанется, не велика беда. Может быть, завтра же у нас попросят прощения.

Даже утро этого дня было необычно жарким для начала апреля. Черные и угрюмые, лепились по склону горы изодранные палатки, но в самой их ветхости было что-то очень почтенное; казалось, они ведут свое происхождение от тех времен, когда пророк еще ходил по земле, или — почему бы и нет — когда Авраам-Ибрагим и другие праотцы пришли на эту землю.

Когда Мухаммед и Омар гнали своих коз по узкой утоптанной тропе, ведущей от палаток к Вади-Кумрану, солнце уже поднялось над горами восточного побережья Мертвого моря, сделав неяркие краски пейзажа еще более блеклыми, чем обычно. Одна из гор в той стороне называлась Нэбо, теперь ее называют Эн-Нэба. Отсюда, как написано в Библии, Моисей смотрел на землю обетованную. Но вот широкая седловина горы исчезла в лучах утреннего солнца.

Коричнево-желтые или бледно-красные, где на них еще падала тень, стояли холмы, дикие и пустынные, удивительно похожие один на другой. На их склонах, где чахла невысокая трава уходящей весны, лежал зеленоватый отсвет, похожий на свежую плесень.

— Эй, Омар, гони коз дальше, — крикнул Мухаммед. — Сегодня мы снова пойдем на старое место, к пещере, даже если там почти не осталось травы.

Всю ночь, рассказывал по дороге Омар, ему снилась пещера. Горшок, полный рюбизы, видел он, а другой — полный буринов. Мухаммед, с утра мрачный и неразговорчивый, как скупец, которого жестоко огорчают предстоящие траты, не мог удержаться от смеха и нарушил угрюмое молчание.

— Дурак ты, Омар, — сказал он, — это называется бирюза и рубины.

— Пусть их называют как угодно, — возразил Омар, не теряясь, — главное, чтобы они и в самом деле были в пещере. Знаешь, когда я вспоминаю этот звон, я все думаю, не спрятал ли там кто-нибудь оружие, мечи, например, или что-нибудь в этом роде?

— Не думаю. Кто же станет прятать оружие в пещере? Ведь оружием пользуются, поэтому его держат в палатке, у себя под рукой, а не где-то в отдалении. Дедушка говорит, что наше племя кочует в этих местах уже триста лет и, если бы кто-нибудь спрятал здесь оружие, он бы знал. Дедушка все знает. Он даже умеет читать и меня научил. Немного, конечно.

— А раньше, Мухаммед? До того, как сюда пришло наше племя? Когда неверные хотели завоевать страну?

— Отстань ты со своим оружием, Омар. Я — за драгоценные камни. И, конечно, звон вчера был от разбитого горшка. Вот увидишь, что я прав.

Тем временем они пришли на вчерашнее место. Козы черными пятнами рассыпались по склонам холма, а оба мальчика, даже не передохнув, вскарабкались наверх, к темному отверстию, которое, казалось, поджидало их. Мухаммед длинными тонкими пальцами первым ухватился за край скалы и подтянулся на руках. Сунув голову в отверстие, он ждал, пока глаза привыкнут к темноте, но руки и опиравшиеся на скалу ноги начали дрожать, и ему пришлось соскочить.

— Жаль, — сказал он, сердито закусив губу, — не успел все разглядеть. Но горшки, Омар, точно стоят там, такие узкие, длинные, как валики величиной с руку мужчины.

— А сколько их?

— Может быть, шесть, или десять, или двадцать. Разве так быстро сосчитаешь? Нагнись, Омар, я залезу тебе на плечи, потом ты станешь на цыпочки и тогда я смогу рассмотреть все как следует.

— Послушай, Мухаммед, — чуть помедлив, сказал Омар, — а вдруг в пещере действительно живут джины? Ведь через это отверстие человеку не выйти, разве что он умеет летать. Давай-ка уйдем, пока духи не разорвали нас.

— Если бы, малыш, в этой пещере жили джины, — возразил Мухаммед с видом умудренного жизнью старца, — они наказали бы нас еще вчера, когда я бросил туда камень. Хватит тебе болтать, лучше нагнись!

Омар нагнулся, Мухаммед вскочил приятелю на плечи, и когда они оба вытянулись во весь рост, Мухаммед смог просунуть голову в таинственную дыру.

— Кувшины, что я говорил! — воскликнул он торопливо и хрипло. — Много. Есть разбитые. Действительно, как валики, с бедро толщиной, только горловина немного уже.

— А пещера большая? Дверь и лестница вниз там есть?

— Никаких дверей и никаких лестниц. Пещера маленькая и тянется с севера на юг, как море Лота [38]. Такой высоты, что мы оба поместились бы там, как стоим сейчас, В ширину чуть больше роста человека, а по длине в ней четыре или пять человек наверняка улеглись бы. Но не больше. Так, держись, я слезаю.

— Табак есть? — спросил он, вновь стоя на земле и утирая пот с лица. Омар, покраснев, протянул кисет.

— Так мало? — в голосе Мухаммеда слышалось разочарование. — А день еще только начался. У меня же совсем ничего.

— У меня тоже только-то и всего. Эка важность! Завтра мы отнесем шейху рюбизу и разбогатеем.

— Бирюзу!

— Ну да, бирюзу. Давай сейчас залезем и заберем ее.

— Ясно. Только сначала покурим. Курить лучше по половинке, тогда надолго хватит. И окурок не выбрасывай. Вот, возьми.

— А мы пролезем в эту дыру?

— Конечно, моя голова прошла свободно, значит, и туловище пройдет. Видишь, не так уж плохо, что мы еще маленькие.

А как мы выберемся обратно?

Я же тебе говорил, внутри отверстие не выше от земли, чем здесь. Подтянемся на руках. Ну, я полез. Ты за мной.

— Конечно, Мухаммед.

Вскоре они уже стояли в пещере, окутанные плотным облаком сухой едкой пыли, поднятой ими при прыжке, и кашляя и кряхтя, отплевывались. Затем мальчики робко обошли пещеру, ощупывая цилиндрические сосуды с крышками, напоминавшими миски для еды. Сосуды стояли вдоль стен, совсем как в пещере Аладина. Некоторые были разбиты кусками породы, отвалившимися от потолка, один или два — вчера камнем. Среди черепков не было ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней величиной с инжир, ни даже таких маленьких, как финик или косточка оливы. Только пыль и бесформенные тряпки, которые мальчики с презрением поддевали, переворачивали и откидывали в сторону босыми ногами. Мухаммед молча указал на ближайший к нему целый сосуд. Омар, давно забывший о том, что его может утащить джин, нетерпеливо сорвал крышку и небрежно бросил ее на землю.

Одновременно, как будто стянутые упругим резиновым кольцом, обе головы склонились над отверстием. Ничего… Расцарапанные руки с грязными ладонями нырнули в глубину, которая, быть может, все еще скрывала тайну, ускользавшую от глаз в вечных сумерках пещеры. Снова ничего. Сосуд был пуст. Так пуст, как через час или, пожалуй, два будет пуст кисет Омара.

Еще один сосуд. Ничего. И еще один. То же самое. По спине Мухаммеда прошла дрожь, и если бы не сознание того, что он взрослый юноша, почти мужчина, из гордого племени таамире, он бы сел посреди пещеры и заплакал от разочарования. Хорошо еще, что Омар стоит рядом и испытывает то же самое. Нужно взять себя в руки и сделать вид, будто все в порядке. Придется как следует откашляться, сплюнуть и вытереть лицо.

— Вот так, — произнес Мухаммед.

— Вот так, — откликнулся Омар.

— Значит, следующий!

— Значит, следующий! — как эхо повторил Омар.

В следующем сосуде что-то было. Но ни жемчуг, ни драгоценные камни не заблестели в слабом свете пещеры. Протянутые руки схватили что-то легкое, волокнистое, дурно пахнущее. Найдутся ли во всем свете мальчики, которые побоятся коснуться чего-то незнакомого, манящего, волнующего? Таких нет ни в Бранденбургской области, ни в графстве Хертфордшир, ни в штате Иллинойс, ни на берегах Конго. А о подростках-бедуинах и говорить нечего.

— Сверток тряпья, — голос Мухаммеда был еле слышен, несмотря на резонанс пещеры.

— Еще один, — произнес Омар, запуская руку в сосуд.

— И еще один, — добавил Мухаммед, теперь была его очередь.

— Как это барахло воняет!

— Да, тухлыми яйцами.

— И еще смолой. И это все сокровища, Мухаммед?

Мухаммед беспомощно пожал плечами. Он тоже представлял себе сокровища совсем, совсем иначе. Но что в том проку? Однако, разве одноглазый не король среди слепых, а заика среди немых? Разве вонючий сверток тряпья длиной в локоть не может считаться если не сокровищем, то хотя бы какой-то ценностью по сравнению с черепками и пустыми кувшинами? Джины пещеру не посещали, это было ясно. Только люди. А люди, когда бы они ни жили, позавчера или тысячу, или две тысячи лет назад, не стали бы прятать в таком уединенном, почти недоступном месте ничего не стоящие вещи. Конечно, нет! Значит, эти свертки чего-нибудь да стоят. Чего именно — это можно будет разглядеть позднее. А впрочем, что за смысл оставаться дольше в затхлой духоте пещеры, где все или почти все было, казалось, разведано?

— Вылезай, Омар, — приказал Мухаммед, — я подам тебе свертки, и мы их рассмотрим.

Неудачливые кладоискатели, кряхтя, растянулись на песке возле пещеры и позволили себе выкурить пополам вторую сигарету. Время близилось к полудню, когда мальчики приступили к тщательному осмотру находок. С тугого свитка льняного полотна свисали трухлявые лохмотья. На свежем воздухе при ярком свете дня свертки пахли не лучше, чем в пещере. Трудно было представить, что из них могут появиться на свет неописуемые сокровища, какие нашел в пещере Аладин. Но в нашем странном мире нет ничего невозможного, это знали даже двенадцатилетние бедуины из племени таамире.

— Давай! — приказал Мухаммед себе самому и своему приятелю. Вытащив старый перочинный ножик со сломанной ручкой, он принялся разрезать ветхое полотнище там, где оно не сразу уступало его проворным пальцам и не превращалось при первом прикосновении в пыль, заставлявшую мальчиков чихать. Вдруг нож наткнулся на какой-то твердый предмет, ломкий, как старый воск или смола. Это от него исходил такой скверный запах.

Своим ножом, не особенно острым, Мухаммед соскоблил с него остатки полотна, и вот в его тонких, подвижных пальцах оказался свиток темно-коричневой, почти черной, и очень хрупкой кожи.

— Держи крепко, Омар!

Омар взялся за край свитка, а Мухаммед, шаг за шагом отступая, медленно его разворачивал. Может быть, внутри все-таки спрятано золото или драгоценные камни… Ничуть не бывало. Это был лишь кожаный свиток, такой длинный, что в палатке длиной в четыре с четвертью и даже в четыре с половиной человеческих роста он бы протянулся от стены до стены. И все же это была не простая кожа: с внутренней стороны свиток покрывали письмена.

— Хм, — произнес Мухаммед с видом превосходства, — посмотрим, что это значит.

Он ведь учился читать и даже умел немного писать. Но на сей раз он похвастал своими познаниями преждевременно: как он ни старался, ему не удалось разобрать, что было написано на этом ценном или не имевшем никакой ценности свитке. Начертанные на нем буквы совсем не походили на круглые ровные арабские письмена. Странные, никогда не виданные мальчиком прежде угловатые, квадратные знаки напоминали маленькие черные брусочки. Мальчики развернули другие свитки — результат был тот же.

И вот Мухаммед и Омар, предоставив коз самим себе, уселись среди разбросанных вокруг свитков, испещренных непонятными буквами. Мальчики торопливо курили, но даже табак не вносил ясности в их юные головы. Они собирались найти сокровище, а нашли старую исписанную кожу, с которой не знали что делать.

Омар откашлялся и взглянул на Мухаммеда. В его темных глазах стоял вопрос. И если бы Мухаммед перевел его на язык слов, он бы гласил: «Ничего не вышло, а, Мухаммед? Это какая-то дрянь, как ты думаешь? А как же полный мешок табаку? А мои жены? А твой „Роллс-ройс“?»

Нет, нет и еще раз нет! Признаться, что мучился из-за никому не нужного хлама, — этого самолюбие мальчика не позволит.

— Все-таки это сокровище! — произнес Мухаммед чуть громче, чем следовало. — Мой отец скажет, как сделать из него деньги. Понимаешь, — быстро добавил он, ибо Омар молчал, а вопросительное выражение не сходило с его лица, — понимаешь, это же старинная вещь. К нам приезжает столько иностранцев в очках и тропических шлемах, с фотоаппаратами в блестящих кожаных футлярах, и все они ищут древности. Им, конечно, можно подсунуть эту штуку. К счастью, Аллах лишил их ума настолько, что они покупают все, что им предлагают, лишь бы это было старинным. А эта вещь, Омар, очень древняя. Конечно, сегодня вечером мы ничего не получим, и хорошо бы тебе поискать кисет твоего отца получше, чем вчера. Иначе завтра нам нечего будет курить, ведь мой отец, ты знаешь, слишком подозрителен. А теперь давай скатаем свитки обратно. Если не удастся, свяжем веревкой. Уж очень они хрупкие. Смотри, всюду валяются отломившиеся кусочки с этими смешными угловатыми буквами.

Он подул на землю, и легкие клочки, точно пух, разлетелись в разные стороны.

— Жаль, — глубоко вздохнул он.

— Чего жаль, Мухаммед?

— Что хотя бы в одном кувшине не было чего-нибудь существенного, чего же еще.

— Значит, ты признаешь, что…

— Что-о? Что это я признаю?! Уж не хочешь ли ты сказать…, — он сжал кулаки, и по лицу его было видно, что он готов броситься на приятеля.

— Нот, Мухаммед, нет, — заторопился Омар, — я хотел только… Значит, ты и вправду веришь, что наша находка чего-нибудь да стоит?

— Чего-нибудь? — Мухаммед гордо выпрямился. — Многого стоит, очень многого, Омар. Я же тебе сразу сказал, это сокровище.

— Вчера слишком поздно, сегодня слишком рано, — проворчал отец, когда Мухаммед эд-Диб вернулся домой. Прозвучала увесистая пощечина. Но ни один мускул на лице мальчика не дрогнул, он лишь сказал:

— Может быть, ты купишь мне часы, когда будешь в Бет-Лахме [39]?

У Юсуфа бен Алхаббала слова застряли в горле, и все его большое тело содрогнулось от смеха.

— Уж не воображаешь ли ты, что я Али-Баба и нашел пещеру сорока разбойников? Сезам, откройся, так? Часы! Прекрасно! А почему не верхового верблюда, Мухаммед, сын мой? Или автомобиль?

— Тоже неплохо, отец; от машины я определенно не откажусь. Но это мы еще обсудим.

— Ну-ка, признавайся, ты что, слишком долго сидел сегодня на солнце?

— Нет, зато я был в пещере, только не знаю, в какой, Аладина или Али-Бабы, и там я нашел клад. Смотри!

Он протянул отцу три свертка, которые положил у входа в палатку. Дрожащими руками Юсуф стал развертывать самый большой. Покрытый письменами свиток лег от одного края палатки до другого; значит, он имел семь и одну треть метра в длину при ширине около двадцати семи сантиметров. Но и Юсуф не мог прочитать написанного, не мог даже определить, где верх, где низ. Оба других свитка, много короче первого, были исписаны такими же таинственными знаками.

Мухаммед, дрожа как в лихорадке, переступал с ноги на ногу, в то время как отец его не спеша рассматривал свитки, отщипывал от них кусочки, нюхал и клал на язык. В конце концов мальчик не выдержал:

— Ведь это правда сокровище?

— Если Аллах этого захочет, — возразил Юсуф, пожав плечами.

Но когда он увидел, как лицо сына побледнело от безмерного разочарования, он обнял его и великодушно протянул свой кисет с табаком:

— Сядь, Мухаммед, покури. Ты уже не ребенок, мой мальчик, и я буду говорить с тобой серьезно. Время, Мухаммед, сейчас плохое, очень плохое. Ты так гордо сказал: «Сокровище!» Да, в доброе старое время эта редкая вещь была бы сокровищем. Тогда в Эль-Кудсе, в Бет-Лахме и даже здесь, на побережье Мертвого моря, было полно иностранцев, паломников и любопытных. Все они, и набожные христиане и неверующие туристы, с ума сходили по сувенирам, особенно по старинным. Тогда, скажу я тебе, мы делали хорошие дела. — Он вздохнул тяжело и сокрушенно. — В Эриха [40] был у нас один человек, так он чеканил из бронзы, серебра и даже золота отличные древние монеты. Другой лепил из глины светильники, большей частью с непристойными изображениями, такие шли лучше всего. А одна фабрика в Саксонии, это очень далеко отсюда, за морем, у франков, ткала для нас ковры с превосходными потертыми местами и даже с проеденными молью дырами. Две другие фабрики поставляли кувшины и одежду, сплошь древние. Тогда мы хорошо жили, мой мальчик, иностранцы дрались из-за наших древностей и верили всему, что мы им рассказывали. Конечно, некоторым доставались и настоящие старинные вещи, ведь земля полна ими. Особенно много их было здесь, в пещерах над морем, и находили их пастухи вроде тебя. Но, я уже сказал, эти времена миновали. Теперь У нас идет война или что-то вроде этого между арабами и евреями, и мы, как при жизни моего деда, снова вынуждены продавать козий сыр и молоко в Бет-Лахм и немного заниматься контрабандой. Плохие времена, Мухаммед, сын мой, можешь поверить твоему отцу. Скрути-ка себе еще одну сигарету, мальчик, на это во всяком случае твоего сокровища хватит. Только не знаю, с какой стороны взяться за дело. Потолкую с шейхом. Он-то уж найдет способ, как сделать из твоей находки деньги. Но одно могу сказать уже сейчас: много получить не удастся, может быть, несколько фунтов. Все-таки это лучше, чем ничего. А больше в твоей пещере ничего не было?

— Нет, — Мухаммед эд-Диб старался придать своему голосу твердость, но это ему не вполне удалось, и несколько слезинок повисло на щеке.

— Там есть еще кувшины, но ни золота, ни драгоценных камней в них нет, одни свитки, такие же, как эти.

— Жаль, очень жаль. Все же, Мухаммед, если сможешь урвать время от коз — только прошу, не пренебрегай своими обязанностями, — ты и впредь не забывай о пещерах. Может быть, со временем найдешь получше этой. Вот так, а теперь иди спать, пора! И еще возьми себе табаку на завтра. Тогда не нужно будет красть его у меня, а, Мухаммед?

— Да, отец, большое спасибо.

Юсуф бен Алхаббал скатал свитки и спустя некоторое время вышел с одним из них из палатки.

Хотя таамире славились своей ловкостью и изворотливостью, Юсуфу не удалось выдать друзьям находку своего сына за сокровище, хотя бы и не очень значительное.

— Вполне возможно, что это древняя вещь, — рассудили они, — но древности сейчас не в цене. Кто знает, как долго это будет продолжаться. Во всяком случае, еще достаточно долго. Но можешь сохранить эту вещь до тех пор, пока рассудок не вернется к людям, и тогда богатые иностранцы выхватят ее у тебя из рук.

Но этот совет пришелся Юсуфу не по вкусу. Он считал, что синица в руках лучше, чем журавль в небе, и десять фунтов стерлингов в кармане полезнее, чем сто в то неопределенное время, о котором и мудрейший не может сказать, когда оно настанет.

Надежду, хотя и слабую, подал Ибрагим бен Али, который имел дело с кожей и шил для племени верблюжью упряжь и сандалии. Он полагал, что при всех условиях свитки можно разрезать. Правда, для новых изделий ветхая кожа была непригодна, но если использовать ее для починки? Однако очень скоро Ибрагим бен Али выкинул вон нарезанные полоски. Они не годились даже на заплаты. Стоило прошить их крепкой ниткой, как они расползались.

— Хлам — он хлам и есть, — заявил Ибрагим бен Али. — Забирай свои свитки обратно. Выбрось их, большего они не заслуживают.

Некоторое время Юсуф сокрушался, что подарил своему сыну табак и столько времени провел с ним и Омаром в пещере, где они в поисках сокровищ разбили остальные кувшины. В них оказалось всего-навсего четыре свитка (если считать каждый из трех найденных в одном сосуде обрывков за самостоятельный свиток, то шесть). Хотя Аллах и не любит проклятья, Юсуф на них не скупился. Ведь вот недоля: открыть пещеру, думать, что нашел сокровище, и потом убедиться, что на самом деле это никакое не сокровище, а только старый хлам, который никак нельзя реализовать.

Затем ход мыслей Юсуфа изменился. Он любил своего старшего, Мухаммеда, высокого и стройного юношу, который во всем рос настоящим сыном племени таамире. Его голос уже ломался, небольшой темный пушок на щеках говорил о том, что он становится мужчиной. Он снова и снова, скромно, но настойчиво, переводил разговор на свою пещеру и, вопреки всем разочарованиям и мнению мудрых старцев, гордился своей находкой, которая в его глазах была сокровищем и должна была им остаться.

Вздыхая и вспоминая темные, как ежевика, глаза Мухаммеда, Юсуф бен Алхаббал закатал свитки — их было семь или, если считать по-другому, девять — в новые (хотя тоже очень старые) тряпки. Он думал о том, удастся ли ему, если он в конце концов попадет в Бет-Лахм, навязать свои свитки торговцу контрабандой, доверенному лицу племени. Велик Аллах и неисповедимы пути его. Может быть, и удастся. Это было бы чудесно, и не только из-за маленькой прибыли, но еще больше из-за горящих надеждой глаз Мухаммеда эд-Диба.