В ПОИСКАХ ПРАВОВОГО ПОЛЯ Петр МОСТОВОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В ПОИСКАХ ПРАВОВОГО ПОЛЯ

Петр МОСТОВОЙ

СТЫДЛИВАЯ СОБСТВЕННОСТЬ — СТЫДЛИВЫЙ ЗАКОН

К началу 80-х годов общий упадок советской экономики стал очевиден для всех специалистов. Поиски выхода из кризиса перестали быть предметом самых дальновидных экономических изысканий. Даже адепты социалистической плановой системы завели речь о необходимости реконструкции плановой экономики. Правда, при условии сохранения централизованного управления, планового ценообразования и государственной монополии внешней торговли.

Дискуссии на эти темы давно уже происходили в академической среде. В середине 80-х умеренно “реформаторские” мнения практически уже не подавлялись. Но только к началу 1988 года, когда экономический кризис вызвал острый товарный дефицит, абстрактные разговоры “про реформы” были переведены в практическую плоскость.

В основе экономических преобразований лежало “внедрение” в социалистическую экономику элементов рыночных отношений. Хозяйствующие субъекты в условиях рынка должны быть экономически самостоятельны, свободны в принятии решений, заключении договоров. Гарантом договорных отношений вместо прямого административного принуждения должны стать закон и предусмотренная им ответственность. А для этого предприятия должны располагать обособленным имуществом, которым могли бы отвечать по своим обязательствам. Это требовало создания определенных юридических конструкций, закрепляемых законодательно.

Одна из таких конструкций называлась концепцией “полного хозяйственного ведения”. Эта правовая схема предусматривала, что у предприятия, которое продолжает оставаться государственным, появляется некая “фикция собственности”. А именно в отношениях с хозяйственными партнерами оно получает право распоряжаться своим имуществом как собственным. Впрочем, не всем имуществом. Если речь шла о недвижимости, станках, оборудовании (то есть об основных фондах) — на совершение сделок требовалось согласие государства. Это ограничение мотивировалось тем, что производственный потенциал государственных предприятий, даже получивших широкую свободу выбора направлений деятельности, продолжал формироваться централизованно.

Однако довольно скоро отказались и от ограничений на сделки с оборудованием. Не казалась обременительной и “бюрократическая вставка” в виде одобрения сделок министерством. Ведь отраслевые министерства были неотделимы от своих предприятий, и к концу советской эпохи они работали уже как хозяйствующие субъекты: обеспечивали поставки сырья и материалов, сбыт готовой продукции, межотраслевые связи.

В итоге право госпредприятия распоряжаться своим имуществом в отношениях с другими предприятиями стало неотличимо от права собственности. В таком виде концепция “полного хозяйственного ведения” и была зафиксирована в законах “О предприятиях в СССР” и “О собственности в СССР”.

Конечно, произошедшая “либерализация” затронула только государственный сектор (за колхозами, предприятиями потребкооперации такая степень свободы “на бумаге” признавалась и раньше), но преобладание госсобственности тогда было абсолютным.

Применение на практике концепции “полного хозяйственного ведения” создало своеобразную ситуацию. Государственное предприятие де факто становилось собственником своего имущества. Его руководитель, действуя от имени предприятия, автоматически приобретал полномочия собственника. Возникали

предпосылки для того, чтобы из государственного служащего директор превратился в предпринимателя.

При определенном развитии событий это вполне могло бы произойти — если бы наши реформы пошли по китайской схеме. Однако этого не случилось, поскольку полномочия не были уравновешены должной мерой ответственности.

Почти одновременно с концепцией “полного хозяйственного ведения” была реализована еще одна юридическая схема, которая позволяла предприятиям проявлять большую экономическую самостоятельность. Я имею в виду концепцию аренды, автором которой принято считать Павла Бунича.

По этой концепции аренда становилась “стыдливой” формой приватизации. Хотя юридически имущество не переходило в собственность хозяйствующего субъекта, фактически арендатору было представлено почти неограниченное право распоряжаться “своим” имуществом — была разрешена даже его продажа. Логика авторов арендных отношений проста: арендатор должен заботиться о состоянии своего имущества, о техническом перевооружении предприятия, — а это невозможно без права продавать ненужное или устаревшее оборудование.

“Изюминкой” концепции аренды стали обширные иммунитеты арендатора, защищавшие его от всякого рода возможных неожиданностей: досрочного прекращения арендных отношений, пересмотра условий арендного договора и даже от применения законов, вводимых в действие после заключения договора. Такое обилие оберегающих норм необходимо было, по мнению авторов концепции, для поддержания стабильности и незыблемости арендных отношений. Авторы настаивали на том, что основой самостоятельности любого хозяйствующего субъекта является возможность действовать в предсказуемых условиях.

При таком подходе изначальное содержание права аренды как гражданско-правового института, защищающего не только арендатора, но и собственника имущества, полностью утрачивалось. Я, как и некоторые мои коллеги, возражал против словесной эквилибристики, предлагая называть собственность ее собственным именем. Однако власть продолжала держаться за коммунистическую фразеологию, и говорить о частной собственности на средства производства многим казалось преждевременным.

Впрочем, уже при подготовке Основ законодательства СССР и союзных республик “Об аренде” появилось понятие “аренда с правом выкупа”. Смысл его сводился к следующему: по истечении срока договора арендатор получал возможность выкупить имущество предприятия и стать его полноценным собственником. Это был уже шаг в сторону чистой приватизации, хотя “опасное” слово авторы концепции употреблять еще остерегались.

К 1990 году на основе концепций аренды и “полного хозяйственного ведения” действовало подавляющее большинство предприятий в СССР. Масштабы передачи имущества в аренду были весьма значительными. В некоторых отраслях это было сделано почти тотально. Например, в электротехнической промышленности примерно к 1991 году в аренду были переданы примерно 80 процентов предприятий.

Нельзя не отметить, что Постановление Совмина СССР “О развитии арендных отношений” и вышеупомянутые Основы законодательства “Об аренде” сыграли огромную роль в первоначальном формировании предпринимательской среды в России и других республиках бывшего СССР. Однако в 1992–1994 годах при переводе арендных отношений в корректную гражданско-правовую форму мы не раз натыкались на подводные камни, оставшиеся от попыток называть собственность арендой.

Следует, впрочем, вспомнить, что параллельно с такими искусственными и внутренне алогичными формами разгосударствления, как аренда и “полное хозяйственное ведение”, в России практиковались и более цивилизованные механизмы. Они основывались на объединении имущества разных собственников и были уже куда ближе к приватизации в ее традиционном понимании. Ряд чисто приватизационных норм был закреплен постановлением Совмина СССР от 19.06.90.

Этим документом были утверждены Положения об акционерных обществах и об обществах с ограниченной ответственностью. Его основной задачей было оформление правовых основ для создания в СССР хозяйственных обществ общепринятого типа. Вместе с тем допускалось создание акционерных обществ путем объединения вкладов государства (в виде имущества государственного предприятия) и работников (в виде денежных взносов). Часть акций предприятия могла передаваться работникам и через формирование специальных финансовых фондов, в которые направлялась часть прибыли, предназначенная для материального поощрения. Такие акционерные общества могли быть только закрытыми, чтобы акции работников (да и государства) не переходили беспрепятственно в другие руки.

Предоставление приоритета работникам предприятия при его акционировании зародилось именно тогда, под влиянием экспериментов по “демократизации управления предприятиями”. Выход директоров из-под государственной опеки пытались уравновесить усилением влияния трудового коллектива на управление. Именно тогда работникам предприятий дали возможность выбирать директоров. Участие работников в капитале предприятий было логическим завершением этой тенденции. Впоследствии эти подходы нашли свое отражение в приватизационном законодательстве, а также в концепции “собственности работников”, развившейся в процессе осмысления особенностей деятельности арендных предприятий и производственных кооперативов.

Все вышеописанные юридические схемы — аренда, “полное хозяйственное ведение”, акционирование — достаточно быстро стали применяться. Анализ этой практики позволил понять, что их внутренняя непоследовательность, “половинчатость” не позволяют им стать полноценным инструментом преобразования экономических отношений. Стало ясно, что государственное имущество на определенных условиях и в соответствии с определенными процедурами должно передаваться в частную собственность. Тогда и появилось в русском языке само слово “приватизация”. Правда, большинство коллег, привыкших использовать англоязычные термины при отсутствии русских, писали “прайветизация”. Поскольку это резало слух, я предложил, в соответствии с русской филологической традицией, латинскую кальку — “приватизация”. И этот термин прижился.

НАПЕРЕГОНКИ С СОЮЗОМ

В 1990–1991 годах и общество, и власть ощущали неизбежность серьезных экономических реформ. В то время писались сразу две программы таких реформ. Одна — для СССР — группой Григория Явлинского, это были известные “500 дней”. Другая — для России — группой под руководством Евгения Сабурова. Обе эти программы содержали ряд идей, которые были осуществлены в ходе последующих реформ.

В то время я участвовал в работе группы Сабурова. В ней работали многие серьезные экономисты, впоследствии входившие в российское правительство: Ясин, Шохин, Лопухин. Входил в состав этой группы и Петр Филиппов — председатель подкомитета по собственности Верховного Совета РСФСР. Для этой программы я, среди прочего, написал целый раздел о приватизации.

Когда создавалась группа, казалось: сделаем программу — и тут же за работу. Написали программу. Приходим к Силаеву, тогда премьеру России. Настроены были решительно: где, мол, наши портфели? Но, увы, хотя уже был провозглашен государственный суверенитет РСФСР, власти у российского правительства не прибавилось. Не хватило ее, впрочем, и союзному правительству, ограничившемуся созданием комиссии Абалкина, которая также не дала практических результатов. И никаких реформ не получилось. Сейчас очевидно: должен был случиться август 91-го, чтобы стали возможны решительные действия. Сабуровской программе просто не повезло: ее пытались реализовать в России, еще входящей в состав Союза. В результате разочарование было огромное.

Впрочем, определенные меры, затягивать с которыми становилось опасно, удалось “пробить” через Верховный Совет РСФСР. В то время именно Верховный Совет стал одним из главных “рассадников” реформаторских идей в России. Самым активным в этом отношении был комитет по экономической реформе, который возглавляли Сергей Красавченко и два его зама — Петр Филиппов и Владимир Шумейко. К концу 1990 года в подкомитете по собственности и приватизации был подготовлен проект закона о приватизации. Написали его Петр Филиппов и я очень быстро и, как оказалось, весьма своевременно. Когда он был принят в первом чтении, встрепенулся и Верховный Совет СССР. Там начали разрабатывать проект закона “О разгосударствлении и приватизации в СССР”. Причем авторы союзного закона под разгосударствлением понимали все вышеописанные пути снижения государственного контроля над предприятиями, в том числе аренду и полное хозяйственное ведение, — тогда считалось важным поддерживать “плюрализм”, очень популярное было слово.

Появление союзного проекта (а его, по тогдашней моде, опубликовали “для всенародного обсуждения”) резко повысило угрозу “стихийного” разгосударствления на территории России. И поэтому тут же Верховным Советом РСФСР было принято постановление, которым заморозили процесс разгосударствления и приватизации в России до момента принятия республиканского закона о приватизации. Допускался только выкуп имущества по ранее заключенным договорам аренды с выкупом. По существу было принято решение не применять на территории РСФСР иные приватизационные концепции и тенденции.

Кроме того, в конце 1990 года по инициативе Владимира Шумейко приняли постановление, которое лишило властных полномочий государственные концерны, создававшиеся в конце 80-х годов на базе упраздняемых отраслевых министерств. Концернам было предоставлено право назначать и снимать руководителей входивших в них предприятий, а также распоряжаться от имени государства-собственника имуществом этих предприятий: передавать его в аренду, разрешать его продажу и т. п. Тем самым концепция “полного хозяйственного ведения”, имитирующая собственность при сохранении административного контроля партийно-государственного аппарата, практически распространялась на целые группы предприятий.

Низведя концерны до статуса хозяйствующих субъектов, удалось прекратить стихийную раздачу предприятий в аренду. Затормозился и процесс “административной холдингизации”, приводившей как к созданию монопольных структур, не совместимых с рыночными законами, так и к перетаскиванию бывшими министерскими руководителями под свой личный контроль наиболее перспективных предприятий отрасли.

Работа над законодательством шла наперегонки. В результате наш закон был принят летом 1991 года. И хотя среди депутатов нашлись сторонники и всех остальных концепций, например собственности работников, закон был принят с большим энтузиазмом, так как означал, что Россия в экономических реформах преуспела.

Союзный закон получил окончательное юридическое оформление чуть позже. А поскольку уже действовали законодательные акты, оберегавшие экономический суверенитет России, союзный закон о приватизации в РСФСР так и не вступил в силу. Однако в некоторых союзных республиках этим документом воспользовались — уже после распада СССР.

ОСНОВНЫЕ ИДЕИ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА О ПРИВАТИЗАЦИИ

К концу 1990 года удалось сформулировать основные принципы, на которых могло быть построено полноценное приватизационное законодательство. Оно находится на стыке публичного и гражданского права. Регламентируя содержание, процедуру совершения приватизационных сделок и исполнение обязательств сторон, оно должно содержать нормы гражданского права. А поскольку оно призвано обеспечивать беспристрастность государства, гарантировать гражданам и организациям доступ к самой процедуре, пресекать злоупотребления, то ему выпало и регулировать деятельность различных органов власти и отношения между ними в ходе приватизации. Все это область публичного права. Поэтому основные принципы, на которых был построен весь приватизационный процесс, также разнородны по своей правовой природе.

Законодательные акты обычно содержат нормы, относящиеся только к одной из ветвей права. Однако закон о приватизации, призванный регулировать совершенно новую сферу взаимоотношений государства и гражданина, не имевшую аналогий в прежнем обществе, должен был стать исключением. Какие же нормы гражданского права должны были войти в законодательство о приватизации?

В 1991–1992 годах в России действовал абсолютно устаревший Гражданский кодекс РСФСР образца 1964 года, который не соответствовал потребностям экономики и деловой жизни. Частично его недостатки были компенсированы законами “О собственности в РСФСР” и “О предприятиях и предпринимательской деятельности”, принятыми в конце 1990 года. За год возникла практика их применения. В июле 1992 года Верховный Совет РСФСР ввел в действие на территории России “Основы гражданского законодательства Союза ССР и республик”, принятые в последние месяцы существования СССР. Кроме того, действовал ряд норм союзного законодательства об аренде. Долго продолжали действовать и отдельные постановления Совмина СССР, а также инструкции Госбанка СССР и т. п.

Между всеми этими правовыми актами был ряд трудноустранимых коллизий, расходились они и с общепринятыми в мире правилами. Так что гражданско-правовая основа приватизационных процессов оказалась лоскутной, противоречивой. Поэтому некоторые нормы гражданского права приходилось включать в тексты приватизационных актов, что сильно усложняло работу по их подготовке.

Так, в различных документах 1991–1994 гг. были определены: специальные основания недействительности приватизационных сделок, нормы, регламентирующие проведение публичных торгов, существенные условия ряда договоров, множество норм, связанных с созданием акционерных обществ, реорганизацией юридических лиц, корпоративным управлением, доверительным управлением имуществом. Все это стало ненужным после принятия нового Гражданского кодекса, однако до 1994–1995 годов приватизационное законодательство оставалось серьезным источником гражданского права, наложившим отпечаток и на обычаи делового оборота в самых разных сферах деятельности.

Разделение публично-правовых и гражданско-правовых полномочий органов приватизации сокращает и возможности для злоупотреблений и коррупции. Поэтому были созданы два государственных органа приватизации. Один из них — Государственный комитет РСФСР по управлению государственным имуществом (Госкомимущество) — орган власти. Госкомимущество, соблюдая государственные интересы, определяет, установлены ли ограничения на приватизацию данного объекта, следит, чтобы все соответствовало закону, принимает необходимые административные решения. Но сделок купли-продажи Госкомимущество не заключает — для этого был создан Российской фонд федерального имущества (РФФИ). РФФИ — гражданско-правовой институт, это уполномоченный государством продавец, не имеющий административной власти. Такие же органы — комитеты и фонды — создавались на территориях.

Основными принципами приватизации в России, сформулированными в 1990 году, стали: публичность ограничений, равенство прав участников приватизации, правовой автоматизм.

Публичность ограничений состояла в том, что, если государству было невыгодно приватизировать те или иные объекты, информация о них должна быть ясно сформулирована и объявлена для всеобщего сведения. То же самое должно быть сделано и по тем объектам, которые приватизируются лишь на определенных условиях.

Исчерпывающий набор ограничений должен был стать частью государственной программы приватизации. Ограничения не могут быть индивидуальными: нельзя сказать, что вот это предприятие мы разрешаем приватизировать, а другое, занятое тем же самым бизнесом, не разрешаем. Ограничения могут быть связаны только с конкретными, заранее названными признаками — сферой деятельности, видом продукции и т. п.

Нам часто, ссылаясь на опыт других стран, говорили, что надо едва ли не по каждому объекту принимать специальный закон. Эти оппоненты забывали, что в упоминаемых ими странах господствует частная собственность. Там за каждым государственным предприятием стоит непростая история того, как менялась его значимость для государства в тот или иной период. И очень редко государственная компания была такой с самого начала — чаще она становилась таковой в результате национализации. Так, частные угольные шахты Великобритании — “владычицы морей”, процветавшие в эпоху парового флота, были национализированы, когда нефть победила уголь. Или обанкротившийся завод господина Ситроена был национализирован, чтобы производить армейскую технику во время Первой мировой войны.

Для России, в которой государственными в равной мере были и железные дороги, и газопроводы, и фабрика “Красная синька” из города Мухоморска, и уличная будка “холодного сапожника”, такой подход абсолютно не приемлем.

Все граждане должны иметь одинаковое право на участие в приватизации. Такие же права должны иметь и частные компании — они принадлежат тем же гражданам.

Что такое — частная компания? Это компания, совладелец которой — правительство, мэрия или профсоюз — не может ей единолично что-то приказать или запретить. Такое право может возникнуть, если у этого совладельца — более 25 процентов капитала. Поэтому в законе было сказано, что такая структура не считается частной и не допускается к участию в приватизации. Это положение имело принципиальное значение, поскольку в силу “полного хозяйственного ведения” государственные предприятия могли покупать что угодно. А финансовые возможности тогда у них были побольше, чем у кустаря или кооператива. Очень не хотелось, чтобы государство само себе что-то продавало и это называлось приватизацией. Разрешив такое, мы столкнулись бы с коммерциализацией без изменения отношений собственности.

Однако заявку на приватизацию может подать и тот, кто не имеет права на покупку (например, само приватизируемое предприятие). Экономическая природа такого подхода проста: спрос порождает рынок. Чтобы создать “рынок предприятий” в стране, следовало создать форму выражения спроса.

А для равенства доступа все объекты приватизации продаются на открытых публичных торгах (аукционах и конкурсах), независимо от того, кем подана заявка на приватизацию. Кроме того, чтобы уравнять не только права на участие в приватизации, но и возможности граждан, государство должно было передать им какие-то специальные средства, используемые только для приватизации. Этот принцип нашел свое развитие в идеологии чековой приватизации.

Правовой автоматизм — это возможность каждого гражданина и каждой компании беспрепятственно осуществлять предоставленное им законом право участвовать в приватизации. Возможность же властных структур что-либо разрешать или запрещать максимально ограничивается.

Этот принцип выразился в том, что при отсутствии ограничений подача заявки обязательно влечет за собой приватизацию. А если установленный законом срок для принятия решения почему-то пропущен — считается принятым положительное решение.

В идеале следовало бы придать закону о приватизации прямое действие, включив в него все необходимые правовые нормы. И хотя это оказалось неосуществимым, мы стремились придать автоматизм всем последующим подзаконным актам. Вообще принцип правового автоматизма показал свою действенность и в других сферах реформы. Вот только два примера.

В самые последние дни декабря 1991 года было принято постановление Верховного Совета о разграничении собственности. Разрабатывалось оно той же рабочей группой, что была создана при Госкомимуществе для разработки документов по приватизации.

До выхода этого постановления раздел общегосударственной собственности на федеральную собственность и собственность административных территориальных образований (впоследствии — субъектов Российской Федерации) должен был осуществляться по согласованию между ними и поэтому практически не происходил. Еще труднее шел процесс формирования муниципальной собственности. Постановление определило круг объектов, которые должны были оставаться федеральными, а также объектов, подлежавших автоматической передаче при наличии соответствующих представлений от местных органов власти и самоуправления. В результате дело сразу сдвинулось с мертвой точки. И хотя процесс заявительного разграничения собственности действовал только в 1992–1993 годах, почти все субъекты Федерации и муниципальные образования получили значительную собственность.

А в самом начале января 1992 года вышел указ Президента о свободе торговли, подготовленный мною и Петром Филипповым. Он разрешал уличную торговлю всем гражданам и организациям и не позволял местным властям этому препятствовать. В период либерализации цен и связанного с нею всплеска инфляции этот указ сократил период первоначального формирования потребительского рынка и буквально спас очень многих от голода и нищеты.

Уместно вспомнить еще об одном правиле — максимальной заинтересованности государства в конечном результате приватизации. Чтобы этого добиться, фонды имущества должны финансироваться только за счет отчислений от приватизации — чем дороже они продали имущество, тем лучше им живется. Важно было создать аналогичную заинтересованность и для органов государственной власти, поэтому Госкомимуществу разрешили поощрять другие государственные органы за содействие в приватизации, используя отчисления от продажи. На том этапе демократических преобразований всеми признавалось, что это правильно. Вообще набор стимулов для всех — участников и организаторов процесса приватизации — был тщательно продуман. Сейчас раздаются голоса, что это — ошибка. Но я по-прежнему убежден, что масштабы коррупции в системе органов приватизации были значительно меньше, чем в любых других органах государственной власти именно потому, что существовала такая система стимулов.

Важно было также понять, должны ли в приватизационном законодательстве найти отражение принципы структурной и институциональной реформ? Было бы правильно, чтобы для этого существовали специальные законы. Однако существовавшее уже тогда антимонопольное законодательство в этой части было наименее эффективным. В результате запрет на слияние и укрупнение предприятий был сформулирован в законе о приватизации и в госпрограмме. За этим стояло стремление не допустить монополизации целых отраслей административными решениями.

ПРОГРАММА ПРИВАТИЗАЦИИ: ПЕРВЫЙ БЛИН КОМОМ

Итак, закон о приватизации был принят. Он определял стабильную основу приватизационного процесса. Но нужна была еще и государственная программа приватизации, где были бы четко определены ограничения на приватизацию отдельных видов объектов, ограничения, условия и льготы для различных участников приватизации (например, для работников предприятий, иностранных инвесторов) и другие правила, которые должны были периодически меняться. Разработку проекта такой программы закон возлагал на Госкомимущество.

Госкомимущество было создано весной 1991 года и вначале непосредственного отношения к приватизации не имел. Союзное законодательство предусматривало создание Фонда собственности СССР, который должен был осуществлять полномочия собственника в отношении предприятий, относящихся к общесоюзной собственности. Аналогичным органом на республиканском уровне стало Госкомимущество. При этом полномочия собственника отделялись от остальных функций управления экономикой, остававшихся за профильными министерствами и ведомствами.

Руководитель госкомитета Михаил Малей считал приватизацию важной задачей и предложил некоторые интересные идеи. Так, он выступил с идеей ваучера как документа, дающего каждому гражданину безусловное право на приобретение определенной части государственной собственности. Он предлагал ставить в паспорте каждого гражданина специальный штамп, который должен был погашаться после совершения покупки.

После принятия закона о приватизации в Госкомимуществе была создана рабочая группа по подготовке проекта государственной программы и других нормативных актов, предусмотренных этим законом. Я вошел в состав этой группы как один из разработчиков закона о приватизации, чтобы следить за соблюдением его основных принципов в этих документах.

Некоторые нормативные документы, разработанные рабочей группой Госкомимущества, действовали потом в течение долгого времени. Однако с программой приватизации дело обстояло хуже. Она вышла довольно слабой и представляла собой список предприятий, подлежащих приватизации. Остальное составляли малосодержательные положения, не задававшие правила игры, как этого требовал закон, а объяснявшие лишь, почему в список вошли эти предприятия, а не другие. Например, утверждалось, что приватизации подлежат в первую очередь “малоэффективные предприятия”. Но как сравнивать их эффективность, особенно в ходе реформ, когда меняются условия хозяйствования, сказано не было.

Такая программа была малоосуществимой. А главное, в таком виде она становилась не двигателем приватизации, а скорее ее тормозом. Ведь разгосударствление ограничивалось списком конкретных предприятий, выход за рамки которого не предусматривался. Это радикально противоречило идеологии закона о приватизации. А именно заявительному характеру. Заявка на приватизацию, от кого бы она ни поступила, не могла быть отклонена, если не было законодательного запрета на продажу данного объекта. Поэтому программа должна была быть сделана “наоборот”: на основе перечней предприятий, которые приватизации либо не подлежали вовсе, либо приватизировались бы с ограничениями. В результате осенью 1991 года программа группы Малея была в Верховном Совете встречена в штыки и отвергнута.

Однако уже тогда существовал альтернативный вариант документа, подготовленный в инициативном порядке в комитете по собственности. Кроме меня и Игоря Липкина (тогда — сотрудника московской мэрии), составлявших “радикальное крыло” группы Малея, над ней работали эксперты, привлекавшиеся с мест: Дмитрий Бедняков из Нижнего Новгорода, Григорий Томчин из Санкт-Петербурга и другие. Конечно, наша программа не была проработана так тщательно, как последующие, — сказывался недостаток данных о конкретных предприятиях, которые Госкомимущество отказывалось предоставлять. Но все основные принципы, реализованные в дальнейшем, в ней уже содержались. Даже структура была такой же, как в последующих версиях: перечень ограничений, порядок преобразования, распределение средств.

После отклонения программы Малея этот альтернативный документ мы огласили на заседании парламентского комитета по собственности. Наш вариант был в принципе одобрен комитетом как основа будущей работоспособной программы. Но так получилось, что в ближайшие месяцы всем было не до приватизации. Конец 1991 года был заполнен другими событиями. Шел демонтаж институтов государственной власти СССР, вырабатывались основные принципы самостоятельного государственного управления в России. С приватизацией пришлось повременить.