Петр II Мальчик в поисках невесты

Петр II

Мальчик в поисках невесты

Внук Петра, сын казненного царевича, Петр II Алексеевич стал третьим императором Всероссийским и последним представителем дома Романовых по прямой мужской линии. Полный титул одиннадцатилетнего подростка звучал так:

«Божиею милостию мы, Петр Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимерский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский и царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низовские земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея северные страны повелитель, и государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств и земель Восточных и Западных Северных Отчичь и Дедичь и наследник и государь и обладатель».

Петр с сестрой Натальей в детстве. Луи Каравак. 1722 г.

До вступления на престол он воспитывался сначала двумя «мамками» из Немецкой слободы, а затем ему были наняты гувернеры, которые из всех наук лучше всего обучили мальчика татарским ругательствам, за что и были самолично биты его царственным дедом. Впрочем, вполне возможно, что виноваты были не только учителя: старшая сестра Петра, великая княжна Наталья, воспитывалась так же, однако в отличие от брата выросла очень умной и образованной девушкой. К сожалению, как и брат, она рано умерла.

На его коронацию Антиох Кантемир написал «Хронистическую эпиграмму», которая с точки зрения современного человека выглядит, мягко говоря, непонятно:

«ПЕТР ПРIя СВышЕ КРеПКу ВЛАСТь НА ЛюДИ

Венчаньем. Творче, помощь крепка буди».

Сейчас трудно понять высокую поэзию осьмнадцатого столетия. Смысл эпиграммы состоит в том, что выделенные крупным шрифтом буквы первого стиха по старославянскому обозначению имеют и числовое значение (в алфавитном порядке: а – 1; в – 2; д – 4; е – 5; и – 8; i – 10; к – 20; л – 30; н – 50; п – 80; р – 100; с – 200; т – 300) и в сумме составляют 1728 – год коронации Петра II.

Ну какую власть мог «приять» одиннадцатилетний мальчик? Само собой: никакой. Всем по-прежнему заправлял Меншиков.

Мария Меншикова – невеста номер два

Ввиду молодости наследника престола Екатериной был учрежден регентский совет, который собрался только один раз: светлейший князь Меншиков предполагал править единолично и не хотел, чтобы советники путались у него под ногами. Для укрепления своей власти он предполагал женить ребенка-императора на своей дочери Марии, которая была старше его на четыре года.

Мария Меншикова. Иоганн Таннауэр. 1727 г.

Эта девушка была уже второй невестой юного императора: еще при жизни Екатерины Алексеевны Остерман разработал проект примирения двух ветвей царствующего дома путем брака 10-летнего Петра Алексеевича и 16-летней Елизаветы Петровны, приходившейся ему родной тетей. Чтобы оправдать брак при столь близком родстве, Остерман оперировал примерами из Библии, вспоминая потомство Адама и Евы. Эти аналогии смутили даже саму Екатерину I, и она отвергла его проект, несмотря на то, что сильно желала видеть свою дочь царицей.

Княжна Мария Меншикова вовсе не была счастлива, что удостоилась высокой чести стать невестой императора. У жениха и невесты не было ничего общего. Сложно предположить какое-то взаимное влечение между 12-летним мальчиком и 16-летней девушкой. Мария была «синим чулком» – замкнутая, не слишком веселая, развитая не по летам. Она много читала, редко улыбалась, не любила шумные развлечения. К тому же она уже была помолвлена с польским графом Петром Сапегой и любила жениха. По слухам, когда Меншиков сообщил дочери об ожидающей ее высокой чести, она даже упала в обморок.

Но Меншикову было мало дела до чувств дочери: он мечтал только о власти. Обручение состоялось через неделю после смерти Екатерины. Мария стала титуловаться императорским высочеством, и на ее содержание из казны ежемесячно отпускалось тридцать четыре тысячи рублей – очень большая сумма.

Иван Долгорукий. Гравюра XVIII в.

Помолвка длилась недолго: летом того же года Меншиков сильно заболел и не мог появляться при дворе. В его отсутствие остальные придворные немедленно принялись интриговать, внушая юному императору неприязнь к светлейшему князю. Особенно активен был барон Остерман, воспитатель Петра, у которого частенько выходили размолвки со светлейшим. Историк Ключевский описывает, как однажды они сцепились в «дружеской беседе». Князь обозвал Остермана атеистом, опустошающим верующую совесть молодого монарха, и пригрозил барону Сибирью, а барон, в ответ заявил, что сослать его, Остермана, князю не под силу, а вот он, барон в состоянии довести его, князя, до казни четвертованием, чего он вполне и заслуживает.

Другими врагами Меншикова были князья Долгорукие, в особенности князь Иван – близкий друг юного императора. Он особенно старался выставить светлейшего в глазах государя в самом худшем свете. Их козни были известны Меншикову, но он не принимал их всерьез. А зря! Коронованный подросток все сильнее ощущал несправедливость ситуации: император – он, а почему-то командует им – Меншиков, сын булочника.

Последней каплей в отношениях Петра II и Александра Даниловича стал следующий эпизод, описанный, в частности, Манштейном:

«Не помню, по какому случаю цех петербургских каменщиков поднес императору в подарок 9000 червонцев. Государю вздумалось порадовать ими сестру, и он отправил к ней деньги с одним из придворных лиц. Случилось последнему повстречаться с Меншиковым, который спросил его, куда он несет деньги. На ответ придворного Меншиков возразил: “Государь, по молодости лет, не знает, на что следует употреблять деньги, отнесите их ко мне, я увижусь с государем и поговорю с ним”. Хорошо зная, как опасно противиться воле князя, придворный исполнил его приказание.

На другое утро царевна Наталья, по обыкновению, пришла навестить брата. Только что она вошла к нему, как государь спросил ее: разве не стоит благодарности его вчерашний подарок? Царевна отвечала, что не получала ничего. Это рассердило императора. Приказав призвать придворного, он спросил его, куда девались деньги, которые ему велено было отнести к княжне. Придворный извинялся тем, что деньги отнял у него Меншиков. Это тем более раздражило государя. Он велел позвать князя и с гневом закричал на него, как смел он помешать придворному в исполнении его приказания. Не привыкший к такого рода обращению, князь был поражен, как громом. Однако он отвечал, что, по известному недостатку в деньгах в государстве и истощению казны, он, князь, намеревался сегодня же представить проект более полезного употребления этих денег, и прибавил: “А если вашему величеству угодно, то не только прикажу возвратить эти девять тысяч червонцев, но даже дам из собственной своей казны миллион рублей”. Государь не удовольствовался этим ответом. Топнув ногой, он сказал: “Я покажу тебе, что я император и что я требую повиновения”. Затем, отвернувшись, ушел; Меншиков пошел за ним и так упрашивал его, что он на этот раз смягчился; но мир продолжался недолго».

Конец Алексашки

Меншиков выстроил в Ораниенбауме церковь и собирался ее освятить, пригласив на церемонию весь двор и самого императора. Однако Петр, решив вырваться из-под опеки светлейшего князя, не приехал, сославшись на нездоровье. Церемонию освящения провели без него, и Меншиков сам занял место на троне, предназначенном для императора. Об этом немедленно доложили императору, выставив как намерение свергнуть его с престола.

Вечером того же дня Меншиков поехал в Петергоф, но не застал там Петра, который уехал на охоту. Зато светлейший князь встретил Остермана, с которым снова поссорился. Два дня Меншиков ждал возвращения императора, а потом вернулся в Петербург, занявшись посещением коллегий, раздавая приказания. Особенно занялся он распоряжениями для приема императора в своем дворце, полагая, что государь по-прежнему будет жить у него по возвращении в город. Он был так беспечен, что даже распустил по квартирам подначальный и преданный ему Ингерманландский полк. И только когда к нему приехал генерал Салтыков с приказанием взять из дома Меншикова царскую мебель и перенести ее в Летний дворец, светлейший князь наконец сообразил, что он в опале. Это сразило князя, как громом, он совершенно потерялся, особенно когда, в довершение удара, ему возвратили мебель его сына, который по должности обер-камергера жил при государе.

На следующий день после возвращения императора в Петербург Меншикову объявили, что он арестован. Жена светлейшего и дети поспешили в Летний дворец, чтобы броситься к ногам императора, но их не допустили до него.

Поначалу князя уверили, что его лишают только должностей, но имущества его не тронут, а ему дозволят провести остаток жизни в Раненбурге – маленьком городке на границе Украины, им же построенном и укрепленном. И действительно, пока князь оставался в Петербурге, ему не мешали распоряжаться своим имением. Когда он выехал из столицы, то по обозу его нельзя было заключить, что едет опальный вельможа. С ним ехало все его семейство и большое число слуг. По всему обращению с ним в первые дни путешествия казалось, что ему не желали большого зла. Когда же он прибыл в Тверь, город, лежащий на пути из Петербурга в Москву, то нашел там повеление наложить печати на все его имущество с оставлением ему только необходимого. Стражу его удвоили и стали внимательнее наблюдать за ним в дороге.

Едва прибыл он в Раненбург, как ему подали кипу бумаг с обвинениями против него, и по следам его ехали лица, назначенные судить его. Его приговорили к ссылке в Березове, сибирском городке на берегу речки Сосьвы в Тобольском наместничестве.

Меншиков перенес свое несчастье с твердостью, которой в нем не предполагали. Жена его, лишившись зрения от слез, умерла в дороге, остальное семейство провожало его до места ссылки. Сам Александр Данилович в ссылке окреп здоровьем настолько, что смог с топором в руке работать над постройкой церкви, на которую он откладывал из тех скудных денег, что выделялись ему на проживание. Умер Меншиков в ноябре 1729 года «от прилива крови», или, как бы сейчас сказали, от гипертонического криза, так как во всем Березове не нашелся человек, который сумел бы пустить ему кровь.

Спустя месяц после смерти отца скончалась и невеста императора – Мария. По легенде, в Березов к ней приехал влюбленный в нее молодой человек из рода Долгоруких и обвенчался с княжной. Она была беременна и умерла при родах. Возможно, это и правда, так как в ее могиле были найдены еще два гробика с костями младенцев.

После смерти Меншикова оставшиеся в живых его дети были возвращены из ссылки Анной Иоанновной, и девушки выданы замуж за не очень родовитых дворян. Как сложилась их жизнь – неизвестно, но род Меншиковых прервался только в XIX веке.

Свобода! Свобода?

Император Петр II Алексеевич наконец-то почувствовал себя свободным. Теперь ему наконец-то принадлежала реальная власть! Или по крайней мере так ему казалось.

Конечно, не было никакой реальной власти у глупого двенадцатилетнего мальчика. А вот ощущение власти пришло, и желание ей пользоваться – тоже.

«Монарх говорит со всеми в тоне властелина и делает, что захочет. Он не терпит пререканий, постоянно занят беготнею; все кавалеры, окружающие его, утомлены до крайности». «Царь похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет», – писал Лефорт, саксонский посол в России.

«…Государь знает свою неограниченную власть и не желает исправляться. Он действует исключительно по своему усмотрению, следуя лишь советам своих фаворитов», – замечал Гогенгольц, австрийский посол в России.

«Хотя и трудно сказать что-либо решительное о характере 14-летного государя, но можно догадываться, что он будет вспыльчив, решителен и жесток», – писал Герцог де Лирия, испанский посол в России.

Теперь Петру больше не нужно было жениться на скучной и нелюбимой невесте, учиться он не хотел, зато с удовольствием ударился в разгул, чему охотно способствовали его приятели Долгорукие.

Долгоруковы, или Долгорукие[7] – это старинный княжеский род. Их предки некогда правили в Чернигове, а потом занимали почетное положение при дворе. Вот и теперь Алексей Григорьевич Долгорукий был назначен одним из воспитателей юного императора. У него был сын Иван, «красивый молодой человек и живого характера». Ему часто случалось беседовать с молодым государем, который полюбил его и наконец так к нему привязался, что не мог ни минуты оставаться без его общества. «Долгорукие не упустили возможности воспользоваться этою привязанностью и стали во главе всех дел.» – замечал Манштейн.

Петр обожал охоту. Увлечение вполне царское: прадед его даже трактат об охоте написал. Но беда заключалась в том, что Петр был некрепкого телосложения. Ему явно не по силам было рыскать по полям и лесам по нескольку дней кряду. В феврале 1728 года он переболел корью, в августе – горячкой, и эти болезни, следовавшие одна за другой, встревожили многих.

К тому же юный император явно позабыл правило, сформулированное в «Трактате об охоте» Алексеем Михайловичем: «Делу время, потехе – час». Учение было забыто.

Его воспитатель, Андрей Иванович Остерман, говаривал со слезами на глазах: «Государю точно умышленно хотят расстроить здоровье и привести его к смерти!» Остерман был известен своей способностью плакать по желанию, но в этом случае он был более чем прав и говорил как умный и преданный человек. Обычно этот придворный предпочитал не входить в открытый конфликт с временщиками, но тут изменил этому своему правилу и пытался воздействовать на императора. Тот сердился, топал ногами, потом винился и плакал, садился за книги… но затем снова и снова возвращался к своему беспутному другу.

Единственным человеком, который мог противостоять Ивану Долгорукому, была сестра Петра – Наталья, по общему мнению, девочка редкого ума и способностей, к тому же отличавшаяся необыкновенными душевными качествами. Они с Остерманом образовали своеобразную коалицию, поставив себе целью отвадить юного монарха от гульбы с приятелями и усадить его если не за государственные дела, то хотя бы за парту. Остерманом для Петра было составлено «Начертание учений», которым бы восхитились даже современные педагоги: он составлял уроки в виде игр, ребусов, шарад, стараясь потрафить лени молодого царя.

Некоторое время этот метод действовал. Но, увы, у великой княжны Натальи было слабое здоровье: в декабре 1728 года она захворала и умерла в возрасте 14 лет и 4 месяцев. Окружающие были убеждены, что ее свели в могилу огорчения из-за беспутства брата.

Лишившись своего верного союзника, Остерман отошел в сторону, понимая, что не добьется ничего, кроме собственной опалы.

Екатерина Долгорукая – «государыня-невеста»

После смерти Натальи Долгорукие перешли в решительное наступление: как до этого Меншиков пытался женить Петра на своей дочери, Иван Долгорукий решил женить тринадцатилетнего императора на своей шестнадцатилетней сестре Екатерине. Как и в первом случае, эта девушка тоже уже была помолвлена с другим – но кого волновали ее чувства?

«Катерина Долгорукая, не будучи совершенной красавицей, была очень хорошенькая девушка; росту выше среднего, стройная; большие голубые глаза ее смотрели томно. Сверх того, она не была лишена ни ума, ни образования. В эту-то княжну страстно влюбился Петр II. Государь часто ездил в имения своего любимца и там охотился, и в одно из этих путешествий Долгорукий дал завтрак государю в своей подмосковной деревне, пригласив туда и сестру свою. Он представил ее императору, который тут же решился жениться на ней», – таково было семейное предание Долгоруких. Каковы были истинные чувства мальчика-царя теперь уже сложно представить, но он действительно объявил о своем намерении вступить в брак в присутствии всего двора, а вскоре приказал уведомить и иностранных послов, чтобы они явились с поздравлением. В конце ноября во дворце Лефорта, где жил в то время император, состоялось обручение. Во время этой церемонии произошло следующее: все по очереди подходили и целовали руку царской невесты. Когда к ее руке подошел Милезимо – секретарь австрийского посольства, ее бывший жених, – Екатерина вспыхнула, вырвала руку у императора и подала ее своему брошенному возлюбленному. По рядам гостей прошел шепот, Петр нахмурился… И все продолжилось своим чередом. Австрийский посол приказал Милезимо удалиться, а через две недели он был отправлен подальше от России – в Австрию.

Екатерина Долгорукая. Неизвестный художник. 1729 г.

Спустя несколько дней после обручения произошел еще один инцидент: карета, в которой ехала невеста императора, была очень пышно украшена, сверху установили императорскую корону. Однако высоту ее не рассчитали, и когда невеста проезжала в ворота Лефортовского дворца, то корона зацепилась за перекладину, упала и разбилась на множество кусков. «Свадьбе не бывать!» – закричали в народе.

Не бывать свадьбе!

Впрочем, случай скоро забылся: конец 1729-го и начало 1730 года были рядом праздников и увеселений. Долгорукие воображали, что преодолели все препятствия, и располагали через несколько дней сыграть свадьбу императора, после чего нечего было им опасаться врагов и их козней. Но они обманулись в своих надеждах.

17 января император заболел: сначала подозревали простуду, потом открылась оспа.

В принципе, и в этом не было ничего трагичного: врачи восемнадцатого столетия признавали оспу очень скверной болезнью, но умели ее лечить. Больных держали в жарком тепле, потчуя укрепляющими снадобьями, чтобы добиться скорейшего высыпания оспенной сыпи. Считалось, что через гнойники инфекция выходит наружу. Потом на лицо и открытые части тела ставили компрессы из жирного молока или сливок: это помогало предохранить кожу от уродливых рубцов. Согласно энциклопедии Брокгауза и Ефрона, смертность от этой болезни была ниже смертности от кори или скарлатины. Оспа представляла серьезную опасность для младенцев, но в подростковом возрасте обычно давала минимум осложнений: цесаревна Елизавета перенесла ее даже без вреда для своей красоты. Однако организм юного царя был ослаблен беспорядочной жизнью, и это создавало дополнительную трудность.

Поначалу врачи справились: 15 января стали высыпать оспины (т. е. болезнь перешла во вторую, менее опасную стадию), жар спал, и всем казалось, что юноша пошел на поправку.

Но затем, как сообщают биографы, молодой государь встал с постели и открыл у себя окно, чтобы подышать морозным воздухом. В результате он вторично простыл, оспины скрылись, последовали осложнения, и 29 января по старому стилю ребенок-император умер.

Современному человеку непонятно, как врачи могли допустить, чтобы столь важный больной так нелепо загубил свою жизнь. Ответом служит то, что Петр был императором, самодержцем Всероссийским: лекарь не имел права приказать ему оставаться в постели. Врачи и сиделки могли лишь уговаривать его – но не более. А Петр был своеволен и не привык слушаться старших. То есть повторилась ситуация, бывшая годом раньше с его теткой, Анной Петровной.

Когда стало ясно, что состояние Петра критическое, Долгорукие испугались не на шутку. Пытаясь спасти свое положение, они составили от имени царя завещание, в котором он передавал престол своей невесте Екатерине. Один из экземпляров подписал Иван, подделав почерк Петра, но, посовещавшись, Долгорукие признали это недостаточным.

Тогда был составлен второй экземпляр, с которым Иван Долгорукий отправился к умирающему царю, чтобы подписать документ его рукой. А хоть бы и не удалось – то фавориту достаточно было остаться с умирающим мальчиком наедине, чтобы потом поведать людям сказочку о том, как больной на миг пришел в себя и в трогательных выражениях передал власть своей обожаемой невесте…

Но не вышло! Воспрепятствовал этому Андрей Иванович Остерман. Этот человек не мог не чувствовать своей ответственности за то, что провалил возложенную на него миссию воспитателя императора. Он не смог помочь бедному ребенку в его жизни, но не бросил его в смерти. Хотя Остерман и болел подагрой настолько сильно, что даже не мог ходить, он приказал внести себя в спальню больного мальчика и, сидя в кресле, оставался рядом с ним все последние дни, до самой его кончины. Как ни старался Иван – не смог он получить вожделенную подпись.

«Царствование Петра II продолжалось только 2 года и девять месяцев; несмотря на то что государь этот умер в очень молодых летах, весь народ много жалел о нем. Русские старого времени находили в нем государя по душе, оттого что он, выехав из Петербурга, перевел их в Москву. Вся Россия до сих пор считает его царствование самым счастливым временем из последних ста лет. Государство находилось в мире со всеми соседями; служить в войсках никого не принуждали, так что каждый мог спокойно наслаждаться своим добром и даже умножать его. За исключением некоторых вельмож, завистливо смотревших на могущество Долгоруких, вся нация была довольна; радость отражалась на всех лицах; государственная казна обогащалась, и Москва начала поправляться от разорения, причиненного ей пристрастием Петра I к Петербургу. Только армия да флот приходили в упадок и погибли бы, вероятно, вконец, если бы царствование это продолжалось в этом виде еще несколько лет».

Рассказал Христофор Манштейн

Основной пик деятельности Андрея Ивановича Остермана приходится на послепетровское время, которое историки прозвали периодом дворцовых переворотов. Императоры, регенты сменяли друг друга, а Остерман оставался, обеспечивая стабильность российской политике. Без него не могли обходиться ни Меншиков, ни Долгорукие, ни Бирон. Погруженный в работу трудоголик, он казался им неопасным, нечестолюбивым, зато был очень полезен: ему можно было поручить всю черную работу, он был способен изучить любое дело и принять правильное решение. Иностранные послы знали: показной блеск мало значит, решающий голос принадлежит неряшливому толстому подагрику Остерману.

Действительно Остерман был скуп и очень неопрятен, но любил хорошо поесть (отчего страдал несварением и был очень толст) и проедал 3/4 годового дохода, доходившего до 20 000, а обедая в гостях, брал с собой свое вино и ставил за стулом своего слугу.

Русские историки восхищались этим человеком, а вот советские приклеили ярлык – «ловкий интриган». Именно так его и называли во всех учебниках.

Да, безусловно, как опытный царедворец Остерман был интриганом: «Признающий цель признает и средства» – было его любимой поговоркой. Все современники отмечали его хитрость, лживость, коварство и вечную готовность к притворству. В 1730 году английский посол Клавдий Рондо писал: «Ума и ловкости в нем, конечно, отрицать нельзя, но он чрезвычайно хитер, изворотлив, лжив и плутоват; ведет себя покорно, вкрадчиво, низко сгибается и кланяется, что русскими признается высшей вежливостью. В этом искусстве Остерман, впрочем, превосходит всех природных русских. Он любит пожить, эпикуреец, иногда у него прорывается некоторое великодушие, но благодарность ему знакома мало: он не только покинул своего благодетеля и покровителя Шафирова, но еще соединился с его врагами… Остерман по представлению князя Меншикова… возведен в вице-канцлеры. Меншикова же Остерман отблагодарил, подготовив его падение в прошлое царствование, что хорошо известно всему свету…»

Эту достаточно неприятную характеристику подкрепляли и другие свидетельства: француз Шетарди: «Граф Остерман слывет за самого хитрого и двуличного человека в целой России, вся его жизнь есть не что иное, как постоянная комедия»; испанец де Лирия: «он лжив и готов сделать все, чтобы достичь своей цели; не имеет религии, потому что три раза уже менял ее, и чрезвычайно коварен.»

Да, Андрей Иванович умел «придавать лоск истины самой явной лжи», но разве это недостаток для дипломата?

«Граф Остерман был, бесспорно, одним из величайших министров своего времени. Он знал основательно интересы всех европейских дворов, был очень понятлив, умен, чрезвычайно трудолюбив, весьма ловок и неподкупной честности: он не принял никогда ни малейшего подарка от иностранных дворов иначе, как по приказанию своего правительства. С другой стороны, он был чрезвычайно недоверчив, заходя в подозрениях часто слишком далеко. Он не мог терпеть никого ни выше себя, ни равного себе, разве когда это лицо было гораздо ниже его по уму. Никогда товарищи его по кабинету не были довольны им, он хотел руководить всеми делами, а прочие должны были разделять его мнение и подписывать».

Рассказал Христофор Манштейн

Именно Остерману принадлежала идея создания Кабинета министров, в котором вся инициатива принадлежала ему. По его идее была сокращена служба дворян, уменьшены подати, что способствовало укреплению экономики. Были приняты меры к развитию торговли и промышленности, произведены улучшения в области образования, финансов и судопроизводства. Им же были улажены многие вопросы внешней политики, окончена разорительная война с Турцией.

К сожалению, конец жизни этого выдающегося человека был печален. После переворота 1741 года Остерман был арестован и отправлен в ссылку. Впрочем, единственным обвинением, которое ему смогли предъявить, была «черная неблагодарность» по отношению к «потомству Петра». Обычного для того века «казнокрадства» ему вменить не смогли: Остерман не брал взяток. Да, он был хитер, изворотлив, двуличен – но все эти его качества служили не личному обогащению, а благу России. Обыск, проведенный в его доме, показал, что всесильный канцлер был не так уж и богат, даже беден, по сравнению с другими вельможами.

Умер Андрей Иванович в Березове в мае 1747 года. Над его могилой супругой его Марфой Ивановной была воздвигнута деревянная часовня, которая была найдена в 1846 году начальником уральской экспедиции полковником Гофманом. Он поставил над могилой усопшего канцлера крест с медной доской, на которой была изображена графская корона и буквы «H O».

Марфа Ивановна пережила мужа на много лет и умерла уже в царствование Екатерины II. Она родила Андрею Ивановичу двух сыновей, Федора и Ивана, и дочь Анну, выданную по изгнании отца Елизаветой замуж за подполковника Толстого с пожалованным ей приданым – 20 000 рублей.

Оба сына Андрея Ивановича были впоследствии действительными тайными советниками. Детей они не имели и фамилия и титул Остерманов перешел к детям их сестры Анны, впрочем, через несколько поколений и этот род пресекся.

Христофор-Герман Манштейн – чьи мемуары часто цитируются на страницах этой книги, был сыном коменданта Ревеля, приехавшего в Россию из Пруссии при Петре Великом. Сам Кристоф-Герман получил образование в Берлине, в одном из кадетских корпусов, затем участвовал в походах Миниха против турок, в войне против шведов. Не оставался он в стороне и от дворцовых интриг. После ареста Бирона был награжден поместьями и получил в командование Астраханский полк, но по вступлении на престол Елизаветы Петровны полк и поместья были отняты у него, а положение его стало столь непрочным, что, опасаясь худшего, Манштейн уехал в Берлин, где поступил на военную службу. За это в России он был заочно приговорен к смертной казни.

Манштейн до конца жизни оставался в Пруссии, на службе Фридриха II. На прусской службе он достиг чина генерала, участвовал в Семилетней войне и в 1757 году погиб в сражении.

Его остроумные и занимательные «Записки о России» вот уже двести пятьдесят лет служат материалом для историков. Они выдержали десятки переизданий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.