Глава шестая Охота на львов в Масайленде

Глава шестая

Охота на львов в Масайленде

Однажды весной, примерно в середине двадцатых годов, меня пригласил начальник Департамента по охране дичи в Кении капитан Ритчи, кавалер ордена Британской империи и Военного Креста. Он сделал мне чрезвычайно соблазнительное предложение.

Для того чтобы понять причины такого предложения, необходимо иметь представление о необычных условиях в Кении в тот период.

В центральной части Кении лежит огромное плато — здесь живет воинственное племя масаи, Масаи — племя копейщиков. Они с презрением относятся к луку и стрелам, считая их оружием трусов, которые боятся приблизиться к своему противнику. Молодые воины этого племени называются моранами. Питаются они в основном свежей кровью зверей и молоком. По мнению масаи, это единственная подходящая пища для воинов. В последнее время жители начали усиленно разводить скот. Частично в результате чрезмерно разросшегося стада и недостатка пастбищ по районам пронеслась тяжелая эпидемия чумы рогатого скота. Пали тысячи голов скота, и у масаи осталось лишь небольшое племенное стадо.

Львы стали пожирать дохлый скот, а так как равнины были сплошь усеяны трупами рогатого скота, львы стали быстро размножаться. Слабенькие львята, которые при нормальных условиях погибли бы, доживали до зрелого возраста. Поэтому на территории, населенной племенем масаи, в удивительно короткое время развелось невероятное количество львов. Когда эпидемия прошла и на равнинах уже не было дохлых коров, львы стали охотиться на живой скот. Масаи с копьями и щитами выступили на защиту бесценных остатков своего стада. Но каждый убитый лев стоил жизни одному или двум молодым воинам, растерзанным зверями. Рана, нанесенная львом, почти всегда ведет к заражению крови, поскольку когти хищника покрыты пленкой гниющего мяса предыдущей жертвы. Даже поверхностная царапина часто приводила к смерти. Старейшины племени опасались, что масаи потеряют весь цвет своего воинства. Им оставалось обратиться за помощью к властям.

— Я полагаю, — заявил мне капитан Ритчи, — что эту задачу не следует возлагать на обычного охотника-спортсмена. Это под силу только опытному охотнику. После продолжительного обсуждения Департамент по охране дичи решил, что вы подходите лучше всего. Нужно уничтожить всех львов, наносящих ущерб. Численность львов в течение ближайших трех месяцев должна быть доведена до минимальной нормы. В качестве оплаты вы можете оставить себе шкуры, — закончил капитан Ритчи.

В то время первосортная шкура льва с черной гривой стоила двадцать фунтов, львицы — три фунта. Риск, конечно, был большой, но в то же время охота на львов могла принести значительную сумму денег. У нас уже было четверо детей, а ведь их воспитание обходится не дешево даже в Кении.

Я обсудил это предложение с Хильдой. Опытный охотник, не подвергая себя слишком большому риску, может убить в зарослях кустарника 10, даже 20 львов. Но охота с целью уничтожения 100 львов за короткий промежуток времени может кончиться серьезными ранениями от когтей этих зверей. Моя подруга высказала блестящую мысль:

— Ты помнишь свору собак капитана Херста, с которой ты охотился на львов в кратере Нгоронгоро. Ведь собаки тебе тогда здорово помогли. Почему бы не воспользоваться собаками в данном случае?

Это была блестящая идея. Однако австралийские гончие капитана Херста давно были распроданы его братом, и я не мог себе представить, где можно было бы раздобыть другую свору. После нескольких бесплодных попыток приобрести подходящих гончих я обратился на собачий рынок в Найроби и нашел там пестрое сборище из 22 собак, ожидавших решения своей судьбы. Это были ничего не стоящие бездомные животные разного цвета, возраста и породы. И я купил их по десяти шиллингов за штуку. Когда Хильда увидела свору «львиных» гончих, лицо ее омрачилось. Через несколько дней положение ухудшилось — ни одна собака не знала, как вести себя. Днем они лаяли, а по ночам выли, затевали драки друг с другом, а также с нашими слугами; когда им становилось скучно, они уходили и нападали на собак наших соседей. Через неделю я все же привел это сборище (я никак не решаюсь назвать его сворой) в более или менее пристойный вид и был готов отправиться на территорию масаи. Власти снабдили меня упряжкой из шести волов, чтобы доставлять приманку в различные пункты территории племени масаи. Я выступил в Масайленд со своей сворой в сопровождении нескольких местных носильщиков и драгоценными, хотя и тихоходными волами.

Сначала мы двигались по шоссейной дороге, ведущей на Конзу, расположенную примерно в 80 милях к юго-востоку от Найроби, а затем повернули на запад. После дня пути мы стали выходить из лесистой местности на открытую равнину. Стали реже встречаться крытые камышом хижины земледельцев племени кикую. Обработанные шамбы исчезли. Впереди лежала покрытая травой равнина, изобиловавшая дичью. На этих идеальных пастбищах в течение долгих веков племя масаи пасло скот рядом со стадами зебр и уайлдбистов. Воздух там прохладен и чист, им приятно дышать.

Мы шли все дальше и дальше в дикую массайлендскую территорию. Не будь в Найроби Хильды, я не пожалел бы, если бы мне вообще не пришлось туда вернуться. Передо мной была Африка в ее девственном виде, такая, какой ее создал бог и какой она оставалась до прибытия белого человека, который первым делом стал уродовать ее естественный облик. Мы разбивали лагерь там, где нас заставала ночь. Едва солнце появлялось из-за холмов, мы продолжали свой путь, во всем руководствуясь лишь собственными желаниями.

Однажды вечером, когда мы уже значительно продвинулись в глубь территории, до меня донеслось рычание львов, ходивших вокруг лагеря. По звуку их голосов я понял, что это самцы. На рассвете я впервые встретился с представителями племени масаи — двумя молодыми моранами, которые, выйдя поохотиться на львов, увидели наш лагерь. С чувством собственного достоинства они подошли к моей палатке и остановились, опираясь на свои копья. Они внимательно изучали меня. Масаи резко отличаются от всех жителей Африки, с которыми мне приходилось встречаться. Это рослые, стройные люди с очень тонкими чертами лица — более правильными, чем у белого человека. Существует даже мнение, что масаи — потомки древних египтян, которые ушли на юг во время какого-то крупного переселения народов. Лица молодых воинов были окрашены красной охрой и обведены белым мелом, изготовленным из истертых в порошок костей. Их одежда состояла из одного предмета — одеяла, небрежно охватывавшего тело и завязанного на плече.

Я сказал молодым воинам, что прибыл с целью уничтожения львов. Мораны, казалось, нашли эту мысль забавной, и сказали, что мне будет трудно и хлопотно убивать львов при помощи одного ружья. Они считали копье единственно подходящим оружием для охоты на львов. К огнестрельному оружию масаи относятся с глубоким презрением, унаследованным от тех давних времен, когда военные отряды их племени легко расправлялись с арабскими работорговцами, вооруженными заряжающимися с дула мушкетами.

Явно желая запугать меня, один из молодых людей сказал, что знает место недалеко от лагеря, где прячутся два льва. Его друг заявил, что эти львы — выдающиеся экземпляры и что он будет рад увидеть, как я с ними справлюсь. Я никак не предполагал сделать первый выход в сопровождении столь критически настроенных людей. Собаки еще не были обучены, и у меня не было представления о характере местности, в которой скрывались львы. Но под воздействием насмешливых и полупрезрительных взглядов молодых людей я счел своим долгом сделать все от меня зависящее, чтобы обеспечить успех охоты. Я попросил их вести меня к этому месту, приказав одному из носильщиков развязать собак.

Масаи повели меня по песчаному наносу в лощину, дно которой представляло собой высохшее русло потока, возникающего в дождливый сезон. Масаи шли впереди с копьями в руках, балансируя огромными щитами из шкур буйволов. Эти щиты довольно громоздкие и весят по пятьдесят с лишним фунтов. Несмотря на это, мораны несут их на плечах, как перышки. Щиты украшены сложным узором черного, красного и белого цвета. Этот узор представляет собой некое подобие геральдических знаков наших предков. Увидев щит, масаи может определить, из какой части страны пришел его владелец, к какому отряду он принадлежит, его ранг и положение в отряде, возраст, имя и какими отличиями он удостоен за участие в боях или охоте на львов.

Русло было песчаное, и масаи, легко обнаружив следы львов, пошли по нему. Собаки бежали вприпрыжку, опасливо внюхиваясь в странный запах. Идя по излучине лощины, мы увидели перед собой двух львов, лежащих на песке, подобно большим кошкам. Львы встали, бросая на нас угрожающие взгляды. Собаки, увидев зверей, пришли в неописуемый ужас и большая часть своры, тявкая, обратилась в паническое бегство. Ни одной из собак не приходилось видеть львов и вряд ли они имели представление о существовании такого зверя. Однако четыре собаки эрдейльской породы мужественно остались на месте.

Ни я, ни масаи не могли даже на мгновение отвлечься, чтобы подумать о собаках. Оба морана подняли свои копья, ожидая нападения. Это была величественная картина. Я быстро прицелился в грудь более крупного льва и выстрелил. От удара пули он отскочил назад и, ворча, тяжело повалился на бок. Его напарник исчез в густых кустах. В один миг четыре эрдейльских пса бросились вперед и стали тормошить убитого льва. Я им позволил сколько угодно теребить гриву льва, а когда вернулись остальные, проявившие трусость собаки, я заставил их сделать тоже самое. Были еще две смелые собаки, отдаленные предки которых были из породы колли[22]. И я надеялся, что эти шесть собак составят основное ядро своры гончих для охоты на львов.

Когда собакам надоело теребить мертвого льва, я повел их к кустам, где спрятался второй лев. Подойдя поближе, я услышал низкий, угрожающий рев льва. Эрдейли и колли тут же бросились в кусты, яростно лая, а остальные собаки окружили кустарник, подавая голос, но не выражая никакого желания приблизиться к зверю. Один из масаи бросил камень в кустарник. Лев на несколько футов выскочил из зарослей, делая ложный выпад в сторону одного из наиболее яростных эрдейлей, а затем скрылся, прежде чем мне удалось выстрелить.

Собаки постепенно осмелели. По движению верхних веток я мог определить местонахождение льва. Наиболее отважные собаки, яростно лая, ползком пробирались через кусты, чтобы выгнать зверя. Зная, что лев вот-вот бросится на нас, я стоял наготове.

Вдруг кусты широко раздвинулись и лев пулей выскочил прямо на меня. Он почти свернулся в клубок — уши его были прижаты назад, а спина изогнута крутой дугой. Тотчас через песчаное дно пролетел один из моих храбрых эрдейлей, бросаясь на льва, чтобы схватить его за глотку. Лев отбросил его, как ребенок игрушку. Затем, не останавливаясь и не обращая внимания на остальных собак, тявкавших у него с фланга, он сделал еще прыжок в моем направлении.

Я выстрелил на расстоянии десяти ярдов. Пуля попала точно между глаз. Лев упал, даже не вздрогнув. В утреннем воздухе из пулевого отверстия ясно струился дымок.

Оба масаи с наслаждением исполнили боевую пляску. Напряженное возбуждение, вызванное нападающим львом, и удовлетворение от вида двух убитых зверей с прекрасными гривами переполнили их души восторгом. Держа копья, мораны изгибались, резко выпячивая свои бедра. Затем они вдруг выпрямлялись, одновременно выгнув грудь колесом. По мере того, как возрастал их экстаз, темп этих движений увеличивался, пока не достиг темпа работающего поршня. Это был любопытный вид эмоционального подъема, широко распространенный среди масаи. У белых людей, живущих вместе с этим замечательным народом, он носит название «тряска». Мне ранее не приходилось видеть ничего подобного, и до сих пор не могу понять, как люди, спокойно стоявшие с одним копьем в ожидании нападения разъяренного льва, могли так вести себя.

Мое собственное удовлетворение удачной охотой на львов было в значительной мере омрачено тем, что прекрасный эрдейль, бросившийся на льва, лежал с переломленным хребтом, а трусливые дворняжки храбро терзали убитого льва. Мужественная собака молчаливо переживала смертельную агонию, и я ничем не мог ей помочь. Еще не родилась та собака, которая бы вышла живой из схватки со львом. Собаки должны уклоняться от льва, и в то же время выгонять его из зарослей, пощелкивая зубами и лая. Они не должны бросаться на льва, если он не рвет одного из их товарищей или хозяина. Гончие капитана Херста это прекрасно понимали. Все они носили следы старых ранений, которые они получили, приобретая опыт. Мой несчастный эрдейль издох еще до того, как ему удалось усвоить эту науку. Я мог лишь надеяться, что для остальных собак своры его смерть будет хорошим уроком.

Я выпотрошил обоих львов и позволил собакам поесть их мяса, чтобы на будущее привить им вкус к охоте на львов. Собаки находили мало удовольствия от странной пищи, но в конце концов все до одной стали отрывать зубами целые куски, рыча друг на друга. Носильщики сняли со львов шкуры и мы пошли обратно в лагерь.

Масаи строили свои жилища с таким расчетом, чтобы их трудно было заметить. В прошлом они временами подвергались ответным набегам со стороны других племен. Хижины казались грубыми, но в ночное время они легко обогревались, а днем были прохладными. Мы с триумфом пришли в селение. Я ожидал увидеть большое число плетеных хижин, которые напоминали бы деревню племени кикую. Однако я уже почти вошел в деревню, прежде чем сообразил, что нахожусь в населенном пункте. Деревня напоминала густые заросли кустарника. Она была окружена бомой

— живой изгородью из колючих кустов высотой в рост человека, а строения доходили до высоты груди. Они представляли собой плетеные рамы, оштукатуренные коровьим пометом. Обожженный солнцем коровий помет по твердости не уступает кирпичу, причем он не издает никакого запаха. Чтобы войти в хижину, мне пришлось согнуться вдвое.

Каждая хижина разделена плетеной перегородкой на несколько небольших комнат. Вместо окон в стенах тонкие щели. Внутри темно, но прохладно и уютно. В мою честь закололи овцу. Мясо с ребрышками было насажено на вертел и поджарено на костре. Женщины принесли в глиняном горшке «помбе» — местное пиво. Каждый мужчина брал горшок в руки, делая глоток, и передавал его дальше. По мере того как напиток оказывал воздействие на мужчин, они собирались в тесную группу и затем пустились в странную пляску, движения которой состояли из простого подпрыгивания в воздух. Я наблюдал, попивая пиво и закусывая бараньими ребрышками. Вокруг меня под усеянным звездами небом расположились собаки. Поблизости мычал скот, а издали доносилось рычание львов, пробиравшихся через кусты, чтобы приступить к ночной охоте. У, меня возникло такое чувство, будто я принадлежу этой стране и этому народу.

Когда наступило время отдыхать, меня пригласили в самую просторную хижину. В одной из комнат была устроена большая постель из мягких камышей, покрытых коровьими шкурами.

Я поинтересовался, где будет проводить ночь сам вождь. Выяснилось, что он ночует у друзей, чтобы не мешать мне отдыхать по своему усмотрению.

За моей подушкой на решетке стояли четыре сосуда своей формой напоминающие тыквы и наполненные молоком. Сначала я не совсем понял их назначение, но позже узнал, что молоко предназначалось для утоления жажды и восстановления сил.

После долгого дневного пути я был так утомлен, что сразу же заснул тяжелым сном.

В течение нескольких дней меня осаждали посыльные масаи, прибывавшие за много миль с просьбой уничтожить львов. Каждый посыльный, соперничая с другим, делал неправдоподобные заявления, надеясь этим привлечь меня в свой район. Один из них заявил, что в его деревне вряд ли можно пройти пятьдесят ярдов, не увидев нескольких зверей. У меня создалось впечатление, что куда бы я ни пошел, я наверняка найду множество львов. В течение нескольких недель с помощью собак я убил более 50 львов.

Однажды вечером я вышел побродить и заблудился в путанице отрогов и ущелий в районе предгорий. Я попытался идти обратно по собственному следу, но уже наступила ночь, и я ничего не видел перед собой. Собиралась буря, которая уже разразилась над дальними вершинами гор. Некоторое время я ориентировался по вспышкам молнии, поскольку приблизительно знал, в каком направлении разразилась буря.

К полуночи ветер разогнал бурю и я шел, вслепую пробираясь в темноте. Вдруг до меня донесся звон колокольчиков, привязанных к домашним животным, загоняемым на ночь в крааль. Мне показалось, что более приятных звуков быть не может. Я пошел по направлению этих звуков, крича во весь голос. Через некоторое время мне кто-то откликнулся, впереди появился огонь и я увидел небольшую масайскую мазанку с обычным загоном для скота из колючей живой изгороди. Здесь жили муж и жена масаи. Они пригласили меня в дом и зажгли огонь. Мужу было немногим более сорока лет. Он был слишком стар для морана и с точки зрения масаи, приближался к тому возрасту, когда его должны были оставить на съедение львам. Он уже слышал о моих подвигах во время охоты на львов и стал с увлечением расспрашивать о моем ружье, обо мне самом и о количестве убитых мною зверей. Я узнал, что моего нового друга зовут Киракангано, что его отец за несколько лет до этого был убит носорогом. У Киракангано развилось чувство ненависти к свирепым диким зверям, и он посвятил свою жизнь охоте на них. Он рассказал несколько историй об охоте с копьями на львов и буйволов, в которых он принимал участие. Эти истории казались невероятными, но я знал, что масаи никогда не лгут.

Многие масаи гордятся своим скотом или количеством имеющихся у них жен. Киракангано же не проявлял интереса ни к чему, кроме охоты: он предпочитал ходить по следу дикого зверя через лабиринты кустарников, а затем встретить нападающего разъяренного зверя со щитом и копьем в руке. Этот человек был такой же одержимый охотник, как и я.

К этому времени я уже кое-что усвоил из языка масаи и спросил Киракангано, не желает ли он стать моим проводником и помощником. Не задумавшись ни на одну минуту, он поднялся, взял свое копье и щит и спросил, когда мы выступаем. Это было настолько неожиданно, что я растерялся и спросил, что же будет с его женой и скотом, В ответ он только пожал плечами.

— Моя жена будет ухаживать за коровами, — сказал он. — Кроме того, у меня есть хороший друг, который присмотрит за женой.

Я спросил, не имеет ли он возражений против того, чтобы чужой человек жил вместе с его женой. Киракангано был несколько удивлен.

— А почему я должен возражать? — спросил он. — Ведь она же останется той же женщиной, когда я вернусь, не так ли?

Таким образом, вопрос был решен. Жена также не имела никаких возражений, что меня нисколько не удивило: я подозревал, что Киракангано был довольно равнодушным мужем.

Киракангано стал моей правой рукой и, если можно так выразиться, вторым стволом моего ружья. Отличный следопыт, бесстрашный охотник он был настолько надежен, что я мог положиться на него, как на самого себя. Такие люди встречаются весьма редко. Иной раз приходилось переживать страшные мгновения: выстрелив впустую по нападающему зверю из обоих стволов ружья и повернувшись, чтобы взять из рук помощника второе ружье, вдруг обнаруживаешь, что помощник сбежал.

Он был абсолютно надежным спутником, к тому же прекрасным следопытом, отлично знающим повадки животных, и почти всегда предвидел, как поступит зверь в следующий момент.

Я собрал небольшую группу копейщиков во главе с Киракангано для организованного загона львов вдоль лощин, лежащих между горными хребтами. В этих лощинах рос густой кустарник, в котором львы отлеживались днем. Я устраивался в одном конце лощины, а мораны гнали львов на меня, крича и размахивая копьями и щитами, пробираясь через кустарник. Лежа на вершине, чтобы видеть, как львы подходили снизу ко мне, я находился вне их поля зрения и был недосягаем для их чутких носов. Из такой засады мне однажды удалось убить семь львов подряд. Когда один лев падал, другой начинал вертеться волчком и рычал, стараясь узнать, откуда ведется огонь. Но им не приходило в голову посмотреть вверх.

Иногда я все-таки использовал и собак. Если раненый лев убегал в кусты, я пускал по его следу собак. Если льва не добить, то он все равно сдохнет и будет растерзан гиенами. Львы ненавидят и презирают гиен. Лев никогда не позволит гиене подойти к задранной им жертве, когда он ест. Однако львы проявляют некоторую симпатию к этим собакоподобным шакалам: они бросают им лакомые кусочки, как человек бросает остатки своего обеда любимой собачке. Похоже на то, что гиены обижаются на гордое высокомерие львов, и, когда эти благородные звери ранены или же становятся слишком старыми, чтобы защищаться, гиены нападают на них и мстят. Ни один лев не умирает естественной смертью — в конце концов его всегда уничтожают гиены. Мне даже кажется, что гиены предпочитают мясо льва любому другому.

Масаи особенно жаловались на группу львов, которая обитала в болоте, куда до них нельзя было добраться.

Для того чтобы выманить львов из болота, я убил антилопу хартбист на довольно большом расстоянии — выстрел не должен был потревожить львов. После этого мои волы протащили тушу вокруг всего лагеря. С какой бы стороны львы ни вышли из своего убежища, они наверняка должны были натолкнуться на следы крови и, вероятно, пошли бы по ним. Я оставил тушу хартбиста под акацией. По моему указанию помощники устроили засидку на ветках дерева. Такие засидки на деревьях охотники называют «маханами». Лично я не очень люблю охотиться с засидки на дереве, предпочитая стрелять с бомы — укрытия, построенного на земле, так как, если стрелять сверху, существует большая вероятность перелета. Однако приходилось учитывать, что в этом районе было большое количество слонов, которые могли ночью случайно набрести на бому, поэтому я и решил воспользоваться маханом. Я был уверен, что махан обеспечит мне полную безопасность, и совершенно не мог предвидеть, что в течение двух последующих ночей окажусь ближе к смерти, чем когда-либо за всю эту поездку.

Первая ночь прошла безуспешно. Львы подошли к приманке, но, приподнимаясь, чтобы сделать выстрел, я потревожил птицу, устроившуюся на верхних ветках акации. Птица с шумом вылетела из листвы и вспугнула животных. Мне ничего не оставалось, как только забраться в махан на следующий вечер.

С наступлением темноты пошел сильный дождь, и я очутился в самом незавидном положении — насквозь мокрый, окруженный москитами, принесенными ветром с болота, я даже не мог отогнать их, чтобы не вспугнуть львов! С другой стороны, дождь оказался очень кстати, так как обычно внушает львам уверенность. Из кустов до меня доносилось ворчание и глухой рев львов, выходивших на охоту. Примерно в три часа утра я почувствовал, что львы находятся совсем близко. Я слышал их глубокие, тяжелые вздохи — звук, который нельзя спутать ни с каким другим.

Случай играет большую роль в охоте. В предыдущую ночь я упустил возможность из-за птицы, а в этот раз хайракс[23], сидевший в дупле дерева, расположенного около моей засидки, стал издавать крики, которые успокоили львов, поскольку они знали, что он бы не стал кричать, почуяв опасность. Медленно подошли они к приманке, соблюдая при этом самую большую осторожность и часто останавливаясь, чтобы оглядеться. Я лежал в своей засидке на животе, прижав приклад ружья к плечу, чтобы, стреляя, не делать никаких движений, которые могли бы насторожить львов.

Сначала подошли два льва-самца. Придерживая электрический фонарь параллельно ружейному стволу, я прицелился во льва справа и выстрелил; я знал, что в лежачем положении легче повернуть ружье влево, чем вправо. Лев упал, а его товарищ остался на месте и смотрел на него.

Я дал выстрел по второму льву, и он упал. Для верности я послал в него еще одну пулю. Никаких признаков присутствия львицы не было заметно. Я выполз из махана и оттащил обоих львов под дерево, укрыв их своим плащом, чтобы не дать гиенам возможности испортить их шкуры.

После этого я уснул на своем насесте, укрывшись ветками. Проснулся я от звука, издаваемого жующими челюстями. Это пришла львица с тремя львятами. По возможности бесшумно я поднял ружье и выстрелил ей в голову. Она упалаьпоперек туши приманки, а львята исчезли в темноте. Таким образом, я, выполнив свою задачу, спустился с махана и, схватив львицу за хвост, стал ее оттаскивать к убитым ранее львам.

Электрический фонарь я положил на землю, чтобы обеими руками оттащить львицу под деревья. Внезапно передо мной в темноте возник силуэт зверя. На какой-то миг я решил, что это один из львят, но потом сообразил, что очертания слишком велики для львенка. Я остановился и уставился на него. Передо мной оказался крупный лев-самец, вероятно, друг убитой львицы.

Ружье свое я оставил в махане. Какое-то мгновение оба мы — и лев и я — стояли, глядя друг на друга. Мне лев показался величиной с доброго быка. Он не издал ни единого звука — просто стоял и смотрел на меня. Я разглядел его огромную мохнатую гриву и черную морду, находившуюся не более чем в 15 футах от меня. Мои нервы не выдержали напряжения, и я рванулся к дереву. Хотя на нем не было веток, я вскарабкался по стволу, как белка. Когда я забрался в махан, то был весь мокрый не от физического усилия, а от пережитого страха.

Через несколько минут я услышал, как лев подошел к приманке и стал с шумом поедать ее. Видеть я ничего не мог — фонарь остался внизу. Прислушиваясь некоторое время, я определил местонахождение льва.

Взяв по возможности точный прицел, я выстрелил. После выстрела все затихло. Я едва различил контуры льва, лежащего рядом с приманкой. Он был убит наповал. Мне не терпелось разглядеть поближе его гриву, но остаток ночи пришлось просидеть в махане. Все львы Африки с самыми черными гривами не заставили бы меня спуститься с дерева.

Временами я засыпал и тут же просыпался от кошмарных сновидений. Мне чудилось, что лежащие внизу звери разрывают меня на части. Утром я спустился, чтобы осмотреть убитых львов. Последний убитый мною лев имел роскошную овсяного цвета гриву. Я считаю его одним из лучших трофеев, взятых мною во время этой поездки.

На рассвете следующего утра мы с Киракангано вышли на поиски детенышей убитой мною львицы. Мы нашли всех трех львят под пучками засохшей травы. Они походили на маленьких пушистых медвежат, однако яростно рычали и плевались на нас. Мы отнесли их в лагерь. Я покормил их молоком из миски, несколько раз ткнув их в нее мордой. Львята еще не научились лакать, так как питались молоком своей матери. Однако, облизав намоченные в молоке носы, они поняли, что это вкусно. Долгое время они питались, тыча носы или же опуская лапы в миску, а потом слизывая молоко, приставшее к их шерсти. Со временем они приучились пить молоко и стали совсем ручными. Я привязывал их к ножке походной койки. Они доставляли мне массу неприятностей. Всю ночь они дрались между собой и неистово вопили. Несмотря на то, что они были малы, им нельзя было отказать в мужестве: они всегда были готовы вступить в драку или же весело порезвиться. Однажды днем они сорвались с привязи и устроили целую битву с моей единственной подушкой. Когда я вернулся в лагерь и заглянул в палатку, мне показалось, будто в нее ворвался снежный вихрь. Позже я подарил их своему другу, который выпустил их на волю в районе, где они не могли причинить вреда стадам местных жителей.

Мне часто приходилось слышать, что дикие животные испытывают инстинктивный страх перед огнем. Это мнение столь часто повторяется, что многие принимают его за истину. Я не составлял исключения из правила, и был уверен, что львы никогда не приблизятся к костру. Однако во время моего пребывания на территории племени масаи произошел один случай, который опроверг это представление.

Во второй половине дня я убил зебру для приманки и на волах приволок животное к лагерю. Как правило, я давал трупу «созреть» в течение 24 часов или более, прежде чем выставить его в качестве приманки. Я велел своим помощникам оставить труп зебры у костра, будучи уверен, что никакой хищник не приблизится к пламени.

Киракангано ушел на ночь в ближайший масайский крааль, взяв с собой собак и волов. Мы старались не оставлять этих животных в лагере. Волы в темноте чувствуют львов, бродящих в поисках добычи, и если они не защищены загоном, то в страхе разбегаются. После того как Киракангано ушел, мои носильщики, завернувшись в одеяла, улеглись вокруг костра и заснули. Я уселся в походное кресло и стал смотреть на костер, покуривая трубку. Мысленно я находился далеко отсюда — на песчаных дюнах Лохар-Мосс, где я провел свои юношеские годы.

Вдруг я очнулся и с ужасом понял, что гляжу в морды девяти львам, которые выступили из тени и стояли прямо передо мной.

Я совершенно окаменел. Ружье находилось в палатке, где я оставил горящий керосиновый фонарь. Сначала львы внимательно рассматривали меня, потом обошли спящих носильщиков по другую сторону костра и напали на убитую зебру. Они навалились на труп с рычанием и ревом, легко отрывая большие куски шкуры, как будто она была сделана из бумаги.

Я тихонько выбрался из походного кресла и дюйм за дюймом стал подбираться к клапану палатки, испытывая при каждом движении боль во всем теле. Львы перестали есть и свирепо смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Рядом с этими огромными зверями я чувствовал себя карликом. Стоило льву сделать пару прыжков и он добрался бы до меня. Тем временем носильщики продолжали спать мертвым сном всего лишь в нескольких футах от львов. Я подождал, пока львы вернулись к зебре, и фут за футом подобрался к входу в палатку. Затем я быстро вошел в нее и схватил ружье. Никогда еще прикосновение холодной стали не казалось мне столь желанным.

Теперь передо мной встала новая дилемма: если я выстрелю, то носильщики вскочат на ноги и окажутся между мной и львами. Походная цепь, с помощью которой мы приволокли зебру к лагерю, была все еще обвязана вокруг шеи убитого животного. Когда львы затевали драку из-за трупа зебры, они страшно громыхали цепью, отчего стоял невообразимый шум. Я боялся, что этот шум разбудит носильщиков, которые, увидев львов, в панике бросятся бежать. Охваченные ужасом люди, бросающиеся во все стороны между девятью львами, не представляли ничего утешительного. Все же я решил воспользоваться возможностью стрелять. Я прицелился в грудь самого крупного льва, и выстрелил. Пуля точно попала в цель: зверь свалился без звука. Остальные львы при выстреле отошли на несколько футов, а затем снова бросились на труп животного. Мои помощники продолжали спать. На какой-то миг я подумал, что они все мертвые.

Я стал спокойно стрелять по прайду. От выстрелов потух керосиновый фонарь, и я стал целиться по свету, отбрасываемому костром. Четыре льва упали; когда я стрелял в последнего льва, пуля попала в нижнюю часть его груди, он вскочил и стал прыгать на негнущихся ногах, как будто на пружинах. Я поспешно послал новый патрон в камеру ружья и покончил с ним. Остальные львы отошли в темноту.

Выйдя вперед, чтобы лучше прицелиться, я выстрелил по крупной львице. Когда в нее ударила пуля, она резким движением подняла свой хвост, а затем, повернувшись, исчезла в темноте. За ней ушли все остальные львы.

Это невероятно, но носильщики все еще спали без задних ног. Ни рычание львов, ни мои выстрелы нисколько не побеспокоили их. Мне часто приходилось наблюдать этот трансоподобный сон местных жителей, но никогда еще я не видел столь эффектного примера такого сна.

Я подложил веток в костер, а затем обошел носильщиков, щекоча подошвы их ног. Один из них проснулся, потянулся и сел. Зевнув, он увидел перед собой четырех убитых львов, лежавших в нескольких футах от него. Он издал неистовый крик и подскочил высоко в воздух; продолжая кричать, он помчался в палатку. Остальные носильщики, как овцы, бросились за ним. Они даже не представляли, что произошло во время их сна. Они сидели в палатке и дрожали, пока я им не рассказал все, что случилось. Через несколько минут они уже опять спали, устроившись на полу моей палатки. В общем бессонницей они не страдали.

На другое утро вернулся Киракангано с собаками, и мы сразу же пошли по следу раненой львицы. Некоторое время до нас доносились веселые, не очень пристойные песенки, которые пели носильщики, снимая шкуры со львов. Они тщательно собрали уже попахивавший внутренний жир львов. Местные жители убеждены, что при помощи этого жира можно регулировать пол новорожденного. Столовая ложка львиного жира, «обеспечивает» мальчика, от половины ложки жира родится девочка. Местные жители мало ценят шкуру льва, но этот жир у них считается большой ценностью.

Примерно в ста ярдах от лагеря мы напали на кровавый след, по которому определили, что львица тяжело ранена. Она несколько раз ложилась на землю. Остальные львы прайда задерживались, дожидаясь, пока она встанет. В течение некоторого времени след шел по негустым зарослям кустарника. Местность для охоты была идеальной, так как просматривалась на двадцать ярдов вперед. Мы энергично продвигались вперед, надеясь настигнуть львицу в этих редких зарослях. Однако след повернул в густые перепутавшиеся кустарники. Вот тут нас действительно ожидали неприятности.

В густых зарослях была мертвая тишина. Не было слышно даже щебетания птиц. Я знал, что мы недалеко от раненой львицы и в любой момент она могла броситься на нас из укрытия.

Собаки проявляли все больше и больше беспокойства. Мои эрдели взволнованно выли. Наконец, я скомандовал им преследовать зверя. Они бросились вперед. Почти в то же мгновение послышались яростные вопли и рев из кустов прямо перед нами. Остальные собаки тоже побежали гуськом мимо меня, исчезнув в густом кустарнике. Сквозь кусты доносились знакомые звуки разгоревшейся борьбы — низкое злобное рычание львицы смешалось с визгом собак.

Мы с Киракангано пробирались сквозь кустарник, ориентируясь на эти звуки. Едва прошли десяток шагов, как напали на круглое логово в высокой траве, покрытой пятнами крови. Здесь отлеживалась львица. Рядом с логовом два моих отважных эрделя лежали мертвыми с открытыми глазами, разинув пасти. Они нарвались на львицу и приняли на себя первый удар. Мы были обязаны своей жизнью этим собакам, так как львица настолько хитро укрылась, что мы никогда бы вовремя ее не заметили.

Остальные собаки все еще дрались с львицей, и мы слышали, как они бегали по кустам и яростно лаяли на загнанного зверя. Мы торопливо пробивались вперед. Собаки гнали львицу из густых зарослей в открытый кустарник. Мы следовали за ними. Киракангано держал свое копье наготове; он грациозно балансировал зажатым между большим и указательным пальцами длинным древком копья. Все мышцы его были напряжены и играли.

Одна из собак породы колли, прихрамывая, подбежала ко мне. У нее была большая рваная рана. Я видел, что несчастному животному уже ничем нельзя помочь и застрелил его, чтобы прекратить страдания. От звука моего выстрела раненая львица внезапно выскочила из-за пучка засохшей травы в нескольких футах от нас. В этот же миг из-за кустарника справа от меня выскочила вторая львица.

Думать не было времени. Обе кошки быстро приближались с разных сторон. Я выстрелил по второй львице, ибо мне показалось, что она нападала более решительно. Пуля попала ей чуть повыше левого глаза. В тот же самый момент я увидел, как Киракангано всадил копье в другую раненую львицу, приземлившуюся рядом с нами. Львица яростно схватила лапами древко копья и пыталась вытащить его из тела. Киракангано схватился за «сими» — большой нож с двухфутовым обоюдоострым лезвием, заткнутый за пояс, но прежде, чем он успел его выхватить, я прикончил львицу выстрелом в шею.

Молча мы пожали друг другу руки. Если бы не Киракангано, то одна из двух львиц наверняка бы покончила со мной.

Из всех местных жителей, с которыми мне приходилось встречаться в Африке, этот человек, несомненно, был самым храбрым и сохранял неизменное хладнокровие в решающие минуты.

Срок моего пребывания на территории племени масаи уже истекал, К этому времени я убил семьдесят львов и все же у племени было достаточно основания для жалоб. Капитан Ритчи высказал пожелание, чтобы я уничтожил всех хищников, наносящих вред стадам масаи. Я решил попытаться бить львов ночью из бомы, сделанной из колючего кустарника. Должен сказать, что такой вид охоты не представляет спортивного интереса. Но я прибыл на эту территорию для дела, а не для спорта, и поэтому стал готовиться к ночной охоте.

К упряжке волов я прицепил убитую мною зебру и заставил их проволочить приманку по равнине несколько миль. После этого я оставил зебру с наветренной стороны предполагаемого логова львов. Если бы в этой чаще оказались львы, то ветер донес бы до них запах зебры. Другие львы, которые ночью бродят по равнине в поисках добычи, обязательно нападут на след зебры и пойдут по нему, как охотничьи собаки. Таким образом, вероятность, что львы подойдут к приманке, увеличивалась.

Носильщики нарезали кустарника и колючих деревьев и соорудили подковообразную бому около приманки. Мы с Киракангано крепко привязали зебру к колышкам, чтобы львы не могли ее оттащить в другое место. Я заставил носильщиков накрыть крышу бомы двойным слоем колючих кустарников, чтобы через нее не проникал свет. Мне часто приходилось наблюдать, как львы пускались в бегство от приманки, стоило мне сделать малейшее движение внутри бомы.

Долгое время я не мог понять, каким образом львы узнавали, что я нахожусь в ней. Позже я обнаружил, что представители семейства кошачьих хорошо различают движущиеся тени, даже при свете звезд, проникавшем через крышу бомы.

Когда все было готово, мы с Киракангано устроились в боме на ночь. Я передал ему электрический фонарь и показал, как освещать приманку, когда понадобится взять прицел и стрелять. Киракангано был необычайно заинтересован фонарем и постоянно включал и выключал его, пока я ему не посоветовал прекратить это занятие. Возле меня лежали два нарезных ружья, пояс с патронами; патронами были набиты карманы. Куда бы я ни протянул руку, я наверняка мог взять горсть патронов.

С наступлением темноты несколько гиен осторожно подошли к приманке. За ними следовали два шакала. Шакалы уселись невдалеке. Их горящие голодным блеском глаза были устремлены на зебру. Гиены же ходили взад и вперед, чтобы удостовериться в том, что поблизости никого нет. В конце концов одна из гиен бросилась на приманку, схватила выпущенные наружу внутренности и тут же бросилась бежать, издавая звуки, похожие на хохот с завыванием. Тем временем остальные гиены тоже подошли к приманке и стали дергать ее.

Затем я увидел, как гиены спешно ретировались, а вслед за ними отошли шакалы. Это означало, что приближаются львы. Я приготовил ружье и стал ждать.

Через несколько минут я безошибочно узнал низкое, глухое и глубокое дыхание львов позади бомы. Они окружили нас и внезапно набросились на зебру. Я шепотом сказал Киракангано, чтобы он включил свет. К моему удивлению, он шепотом мне сказал:

— Табалло[24].

Я глянул на него и увидел, что он парализован страхом. Необычная ночная охота на львов сильно подействовала на него. Днем этот человек мог подойти к разъяренному льву, вооруженный всего лишь одним копьем. Я выхватил из его рук фонарь и направил на приманку сноп света через небольшое отверстие. Что это оказалось за зрелище! Всего лишь в нескольких ярдах от нас было по крайней мере двадцать львов и львиц. Некоторые стояли у приманки, а другие лежали и лизали ее. Два прекрасных черногривых льва во все глаза смотрели на свет, выражая полное презрение к нему. Их гривы и груди были замазаны кровью и нечистотами из желудка зебры. Они уже приступили к трапезе. К этому времени Киракангано буквально трясся от страха, но я знал, что к нему вернется самообладание, едва я начну стрелять. Закрепив фонарь между двумя ветками колючего кустарника, чтобы он освещал эту картину, я просунул ствол ружья в щель между ветками и выстрелил по наиболее крупному из двух самцов. Весь прайд хором яростно заревел. Я дал несколько выстрелов подряд. Звери отошли за сноп света, бросаемого фонарем. Я прекратил огонь и перезарядил оружие. Киракангано уже приходил в себя после испуга, и я дал ему кусочек табаку, чтобы он пожевал его. Масаи очень любят табак. Возбуждающий ожог табака, казалось, восстановил его силы, а вид трех убитых львов не мог оставить масаи равнодушным. Прайд уже начал возвращаться. Киракангано схватил фонарь и стал переносить сноп света с одного льва на другого, причем из-за нервного возбуждения он делал это столь быстро, что у меня едва хватало времени прицелиться. После каждого выстрела падал лев. Это была довольно суровая мера, но она была необходима. Львы не обращали на выстрелы никакого внимания. Они поворачивали головы к убитому товарищу, обнюхивали его, а потом продолжали есть.

Вокруг зебры лежало десять убитых львов. Затем по какой-то причине красавец лев с черной гривой подкрался к нашей боме сбоку. Он остановился, издавая леденящие кровь звуки. Казалось, что от его рычания трясется земля. Эти неистовые вопли встревожили остальных львов, и они медленно отошли, а за ними последовал и старый самец.

Я не имел никакого желания позволить хищным гиенам разорвать в клочки эти прекрасные шкуры. Удостоверившись, что львы ушли, я сказал Киракангано, чтобы он осветил всю сцену. Я же вышел наружу и подтащил убитых зверей поближе к боме. Масаи к этому времени уже преодолел страх и вполне освоился с обстановкой. Выйдя из бомы, я направился к мертвым львам, и уже почти дошел до них, когда внезапно погас свет.

Крикнув Киракангано, чтобы он включил свет, я сделал еще несколько шагов и вдруг споткнулся о мягкое, еще теплое тело льва и упал на него. Тотчас же я почувствовал под собой приглушенное дыхание льва, а затем он на низкой ноте зарычал. Лев все еще дышал. Я изо всех сил бросился к боме, каждую секунду ожидая, что он окажется у меня на спине, и, добежав до бомы, молниеносно нырнул в нее. Внутри сидел Киракангано с разобранным фонарем. Он полюбопытствовал, как работает это странное приспособление.

Выслушав мои суровые нотации, он извинился. Я вновь собрал фонарь и дал еще один выстрел по льву, чтобы наверняка убить его. Потом мы сели и стали ожидать. В течение ночи к приманке подходили еще два прайда. Когда наступил рассвет, перед моими глазами развернулось зрелище, которое вряд ли кто-либо видел в прошлом и когда-либо увидит в будущем. Передо мной лежало восемнадцать убитых львов. После шумной и беспокойной ночи вся эта сцена выглядела неправдоподобно мирно. Ничто не двигалось, кроме мух, которые ползали и прыгали между задними ногами львов. Удостоверившись в том, что поблизости нет раненых львов, Киракангано и я вышли из бомы и встали среди убитых животных. Должен сказать, что я был охвачен чувством сожаления, хотя знал, что эти животные должны были погибнуть, иначе масаи продолжали бы страдать. Искусственные условия создали избыток львов и потребовались искусственные меры, чтобы восстановить равновесие. Несмотря на храбрость и ловкость, масаи не смогли бы самостоятельно справиться с этой задачей.

Теперь правительством запрещены замечательные охоты на львов, устраиваемые масаи с одними копьями. Когда я впервые прибыл на территорию масаи, такие охоты были обычным явлением. Слишком много молодых людей погибло, сражаясь с копьем и щитом против клыков и когтей. Поскольку среди оставшихся в живых лишь очень немногие были свидетелями этих отчаянных битв, я позволю себе в следующей главе описать, как они происходили.