2. Исторические и политические причины поведения калмыков

2. Исторические и политические причины поведения калмыков

В том, что касается калмыков, то причины их поведения, которое так резко противоречило догмам о морально-политическом единстве советского общества и их несгибаемой верности советскому режиму, надо искать в историческом прошлом калмыцкого народа и его историческом опыте в составе русского государства в царские и советские времена.

Уже перед революцией 1917 года западномонгольский народ калмыков (ойраты, хальмаги), который добровольно признал над собой власть Москвы во время правления Великого князя Алексея Михайловича (1629–1676), жил не совсем свободной жизнью.

(Первоначально сами калмыки называли себя дербен-ойратами, т.е. «Союзом Четырёх» — четырёх калмыцких племён. Имя «калмыки» происходит от тюркского слова «калимак» — отделившиеся.

Калмыки, как и все ойраты, например, проживающие в Синцзяне, значительно сильнее отличаются по своей духовной, материальной культуре и по образу жизни от монголов Внутренней и Внешней Монголии, чем те между собой — халха, уряты, чжурчжени и пр.

Тем не менее процесс вхождения калмыков в состав Российского государства занял довольно много лет.

Первые калмыцкие послы появились в Москве в 1608 году во время правления Великого князя Василия Ивановича Шуйского (1606–1610).

Официальной же датой принято считать 1609 год.)

Как защитники русских южных границ и союзники Царя в борьбе против башкиров, мятежных стрельцов, казаков Кондратия Булавина, против крымских татар, персов и турков, калмыки достигли своей наивысшей самостоятельности при хане Аюке, современнике Петра Великого.

После его смерти в 1734 году начались раздоры и Петербургское правительство начало шаг за шагом усиливать своё влияние и ограничивать самостоятельность Калмыцкого Ханства.

В ходе религиозной греческо-православной экспансии в этот край устремились русские и казацкие поселенцы, которые стали претендовать на калмыцкие земли.

Недовольство всем этим стало причиной массового ухода калмыков в Китай в правление хана Убуши весной 1771 года, к которому однако не смогли присоединиться калмыки, проживавшие западнее Волги — 50 000 человек, 13 000 кибиток (юрт).

Императрицa Екатеринa II ликвидировалa Ханство на Волге.

Калмыцкие вопросы между 1788-м и 1796-м годами решала Калмыцкая канцелярия, состоявшая из двух русских и нескольких местных чиновников.

Подчинялась канцелярия Астраханскому губернатору.

При императоре Павле на должность «вице-хана» трёх племён — дербетов, тургутов и хошутов — выдвинулся Чучей. Но его смерть в 1803 году покончила с административной самостоятельностью калмыков.

Главный пристав калмыцкого народа был отныне подчинён императором Александром I губернатору Астрахани, который стал называться «Попечителем калмыцкого народа», дела же вёл «Заведующий калмыцкого народа».

В 1834 году власть калмыцкой аристократии — в особенности нойонов — была опять урезана.

(Нойоны представляли высшую калмыцкую аристократию. Они возглавляли 14 улусов, которые позже стали лишь административными единицами. Более простой аристократией были зайсанги.)

В 1838 году калмыцкая администрация была переведена в Министерство государственных имуществ, которая способствовала политике ассимиляции и была безуспешно занята переводом кочевников к осёдлой жизни.

Величайшим Манифестом от 15-го мая 1892 года калмыки были освобождены от феодальной зависимости и получили статус «свободных крестьян».

Но почти все их правовые, административные и экономические вопросы решались к началу 20-го века русскими чиновниками.

Руссификация продвинулась вперёд, но калмыки крепко держались за свою национальную идентичность, религию, обряды и традиции, и строили свою жизнь прежде всего на эффективном скотоводствe.

Хотя экономическое положение калмыков до Февральской революции было тяжёлым, и они могли связывать с революцией некоторые надежды на лучшее, они быстро стали противниками революции, поскольку боялись, что крестьяне отберут у них пастбища. В то же время стало очевидным стремление к независимости, и потому уже в марте 1917 года были организованы национальные правительственные органы.

По предложению ханов Тундутова и Тюменева, имевших большой авторитет, в сентябре 1917 года были приняты важные решения — астраханские калмыки объединились официально с казаками, с которыми уже с 18-го века сотрудничали донские калмыки, жившие в районе вокруг Сальска (бузава).

По причине объединения с донскими и кубанскими казаками большинство калмыков, которые потом встали на сторону Деникина, крайне враждебно встретили захват власти большевиками.

(«The anti-Communist attitude of the Kalmyks during the revolution was predetermined by the entire historical, religious, and social outlooks of the Kalmyk people», Arbakov, p. 31; R. Conquest, The Soviet Deportation of Nationalities, London, 1960.)

Полным абсурдом представляются в данном случае заявления, что «трудящиеся Калмыкии проявили смелость и героизм в борьбе за новую, свободную жизнь».

В жизни имело место обратное, и как вспоминает, например, маршал Г. Жуков в свoих мемуарах: «он был ранен в рукопашном бою с белогвардейскими калмыцкими отрядами».)

Этого мнения калмыки не поменяли даже тогда, когда большевики после неудачного наступления на Астрахань тем не менее смогли в январе 1918 года установить свой контроль между Волгой и Доном, Cовет депутатов в Калмыцком Базаре признал Советскую власть, a в образе Калмыцкого Исполкома была создана своя советская калмыцкая администрация.

Ленин полагал, что позиция всего буддийского мира Азии по отношению к советскому государству будет ориентироваться на мнение их братьев по вере. Поэтому он предпринял попытку завоевать их доверие и в июле 1919 года направил в адрес «братьев-калмыков» специальные призывы, в которых он напомнил о «рабстве свободолюбивого калмыцкого народа» в Царское время, обещал им религиозную, культурную и экономическую свободу, и говорил об их праве на собственную судьбу. Хотя Ленин и обещал не допустить ущемления прав калмыков со стороны революционных органов и объявил о политической амнистии, его призыв к поддержке Советской власти нашёл очень слабый отзыв.

Tех, кто поверили его обещаниям, было очень мало.

Последнее сопротивление калмыцкого народа было сломлено лишь после кровопролитного восстания в 1926 году.

После победы большевиков в 1920 году калмыки стали объектом советской национальной политики.

В рамках РСФСР в 1920 году возникла Калмыцкая Автономная Область, которая в 1935 году приняла имя и статус Калмыцкой Автономной Советской Социалистической Республики, КАССР.

В этих государственных рамках калмыки пережили грубый процесс полной переделки всей духовной и материальной культуры.

Начатая вскоре советскими властями классовая борьба была сперва направлена против правящих кругов, против национальной аристократии — нойонов и зайсангов, которые в экономическом и социальном плане всё ещё занимали важные позиции, против ламаистского духовенства, против так называемых «кулаков», под которыми всё чаще стали понимать скромных владельцев нескольких голов скота или даже обладателя одной единственной лошади.

Грубая и жестокая коллективизация ввергла в конце-концов весь калмыцкий народ в отчаянное положение.

Поголовье скота, которое в годы НЭПа более или менее воcстановилось от потерь во время Гражданской войны, снова катастрофически пострадало.

Как и в других регионах, принудительная коллективизация привела в Калмыкии к резкому обнищанию населения.

В результате этой политики «раскулачивания» и последующем многолетнем голоде погибло большое число калмыков.

Арбаков считает, что за эти годы было сослано в Сибирь и на Север около 10% калмыков.

Вместе с социальными и хозяйственными репрессиями, от которых пострадало 83% семей, бушевала политика уничтожения Буддийской религии, которой калмыки были искренне преданы.

С такой же ненавистью проведённая антирелигиозная кампания стала прежде всего началом уничтожения древней калмыцкой народной культуры, поскольку та видела свои корни прежде всего в религии.

Точно так же как несколько позже в Бурятии, с середины двадцатых годов в Калмыкии систематически уничтожались храмы и монастыри.

(В годы принудительной коллективизации все монастыри были не только закрыты, но и разрушены, их имущество, святыни, священные жертвенники и книги уничтожены ... Одновременно с закрытием монастырей и храмов, арестом и ссылкой священников, происходила конфискация предметов религиозного культа у частных лиц. Отряды «лёгкой кавалерии» комсомольцев и бригады из членов «Союза воинствующих безбожников» шли из дома в дом и отбирали религиозные вещи.

«Наши храмы, святыни были разграблены, сожжены и уничтожены большевиками. Наши жрецы были сосланы в Сибирь, где они все погибли.»

Калмыцкий источник автору 15.5.1971 года. Или: Balinov, The Kalmyk Buddhists)

Вместе с ними погибли оригинальные архитектурные памятники калмыков.

Погибли невосполнимые культурные ценности: книги и рукописи религиозного, философского, медицинского и естественно-научного содержания, тибетские письмена по дереву, легендарная шёлковая роспись «сураши», другие произведения искусства.

По свидетельству известного монголиста профессора Н.Н. Поппе: «Древняя калмыцкая культура была полностью уничтожена. От неё не осталось даже следа.»

Когда позже в Элисте был открыт краеведческий музей, в его антирелигиозном отделе не было ни одного ценного экспоната. Только дешёвая иконка и несколько «бурханчиков» массового производства.

Уничтожение обычного экономического образа жизни, ламаистской религии и национальных сокровищ калмыцкой культуры было для советского режима необходимой предпосылкой для установления нового порядка.

Сюда же нужно отнести и окончательную отмену старой калмыцкой письменности, введённой в 1648 году ламой Зая Пандитом — «Тодо Бичиг», и замену её кириллицей.

Поскольку даже критики советского режима оценивают это событие положительно, нужно учесть, что следствием этого стала перенасыщенность калмыцкого языка русскими и иностранными выражениями, а любой протест стал восприниматься как «местный шовинизм» или «национально-буржуазный уклон».

Даже гениальный памятник калмыцкой литературы «Джангар» получил своё признание только годы спустя после обязательного «переосмысления» уже в советском смысле.

(В отличие от официального советского мнения, профессор Поппе придерживается широко распространённой в монголистике версии, что «Джангар» был создан вскоре после возвращения части калмыков в Азию, т. е. в конце 18-го века.

Эпос «Джангар», который по мнению Поппе и Владимирцева относится к «выдающимся эпосам мировой литературы» и не уступает «по своей красоте и содержанию «Илиаде», «Одиссее», «Сказанию о Нибелунгах» и «Песне о Роланде» пользуется у калмыков огромной популярностью.

Бергманн, который в 1802–1803 г.г. сделал о нём первые свидетельства, называет автора «Джангара» «калмыцким Орфеем», «достойным величайших поэтов древности».)

Советская администрация — ещё более чем Царская — настаивала на переходе калмыков к осёдлой жизни.

Большинство из них жило несколько позже уже не в привычных кибитках, а в глиняных землянках, что однозначно улучшило повседневную гигиену. В центре степи была построена столица Элиста, впрочем, без учёта природных условий, так что, жители, например, долго страдали от недостатка воды.

Более современные общественные здания были резким контрастом окружающей их нищете и вызывали позднее у немцев странные чувства.

Как говорит Агеев, большинство калмыков не приняли жизнь в этом «социалистическом городе», и значительная часть его жителей действительно состояла из русских. В советское время велись стройки в сельских районах. Было построено много перерабатывающих предприятий, из которых в Элисте было 55 мелких и 6 более крупных.

О кочевой жизни в привычном смысле уже не могло быть речи — в 1935 году 72% калмыков вели осёдлый образ жизни по сравнению с 17% дореволюционного времени.

Грубое вмешательство в религиозную, культурную и хозяйственную жизнь, и прежде всего разрушение прочных социальных основ вызывали среди населения постоянные возмущения и протесты, которые подавлялись уже силой.

Во времена большой «чистки» массовые аресты не обошли Калмыкию стороной, жертвами их стали видные представители государственных и партийных органов, среди которых оказался даже А.Пюрбеев, председатель Калмыцкого облисполкома и секретарь обкома. Многие известные общественные и культурные деятели, такие как Чапчаев, поэт Амур-Санан, Косиев и другие исчезли, как и все ещё жившие буддийские священники.

(«This purge destroyed the entire Kalmyk intelligentsia ... As many as 5000 persons were liquidated ... The entire priesthood ... was liquidated ... The national economy was completely ruined», Arbakov, p. 34.

Беседа автора с майором Арбаковым 25 и 26.10.1971 года.

Чапчаев и Амур-Санан принимали в 1918 году участие в советском съезде Калмыцких депутатов в Калмыцком Базаре.

Как первые представители Коммунистической партии в Калмыкии они встречались с Лениным в 1919 году.

Позже Чапчаев выступил против коллективизации.

Амур-Санан известен как автор автобиографической повести «Мудрёшкин сын», опубликованной в 1925 году, и является самым известным калмыцким писателем того времени … «Незаконно репрессирован, посмертно реабилитирован».

Человеком большого таланта был и Косиев.)

В КАССР теперь правили только русские, занимавшие все ключевые посты, или контролировали таковые через своих т.н. «заместителей».

Хозяевами в республике были русский секретарь обкома ВКП(б) Лаврентьев и его заместитель — русский Касаткин, но вовсе не калмыцкий председатель Совета Народных Комиссаров Калмыкии Гаряев. Военкомат республики, НКВД, оперативный отдел НКВД, отвечавший за аресты и террор, другие ключевые посты, занимали русские.

Шамба Балинов, калмыцкий политик, эмигрировавший в Германию, сравнивавший деятельность советского руководства с калмыцкой политикой Царского правительства, говорил о попытке советского режима уничтожить национальные особенности калмыцкого народа, ассимилировать его на основе русского языка и культуры в целях создания единого, великорусского «советского народа».

Но к началу войны в Калмыкии были ещё живы священные понятия о семье, национальное самосознание, преданность Буддийской религии и память о прежней свободной кочевой жизни.

8-го января 1943 года профессор фон Рихтгофен записал, что он «обнаружил у самых простых людей в степи, точно так же как и у без сомнения самых образованный людей в городе, резко антибольшевицкое, национально-калмыцкое сознание. Процент действительных большевиков, к счастью, очень мал.»

Из сказанного совсем нетрудно понять причины, которые подвигли калмыков к сотрудничеству с немцами.

Естественно, что калмыки ещё не имели чётких политических представлений, но как сказано в немецком документе, они в любом случае ожидали «восстановления своих национальных основ» под защитой Германского Рейха.

Если всего этого было ещё недостаточно, чтобы дружески встретить приход немцев, то была и другая причина, которая была вызвана неизбежной военной мерой советских властей: эвакуация сельского хозяйства на восток за Волгу и в Казахстан, прежде всего массовый угон скота.

Как того справедливо опасались партийные и правительственные круги Калмыкии, это имело бы для населения трагические последствия.

Когда немецкие войска в конце июля 1942 года быстро прорвались под Ростовом на юго-восток, поступили первые двусмысленные распоряжения об отгоне колхозного и совхозного скота «на летние выпасы» из угрожаемых районов, речь шла о Западном, Яшалтинском, Приютненском, Троицком, Сарпинском, Малодербетовском, Кетченеровском, Черноземельском и Юстинском улусах.

Через несколько дней, 31 июля и 2 августа 1942 года секретарь обкома ВКП(б) Лаврентьев и председатель Совнаркома Гаряев по причине приближения фронта подписали совместный приказ об эвакуации всего скота и сельхозтехники за Волгу. Органы пропаганды и агитации занялись в это же время разъяснением населению необходимости этих «обычных хозяйственных мероприятий» с целью предотвращения слухов и паники.

Советские власти были не совсем уверены в разумном исполнении этих мер, что проявилось и в том, что к отгону скота привлекались только надёжные и преданные Советской власти люди.

Для контроля за отгоном огромного количества скота в количестве около 2 млн голов были задействованы наряду с милицией и отрядами НКВД и функционеры из партийного и правительственного аппаратов, разбитые на маленькие группы и распределённые по всему направлению отгона.

В итоге, естественно, оказалось необходимым обеспечить эти группы оружием, сформировать особые спецкоманды по защите эвакуации, а командованию Юго-Восточного фронта был направлен запрос о выделении дополнительных войск.

Но откуда грозила опасность?

Немецкий 52-й армейский корпус, а точнее подвижная группа взвода разведки 111-й пехотной дивизии под командой капитана Голля, находившаяся в 180–250 км впереди фронта, 12 августа 1942 года неожиданно захватила Элисту, через несколько дней Улан Эрге, и вышла с целью разведки к посёлку Яшкуль-Чилгир. Но пока большая часть войск отсутствовала и достигнутые рубежи не были закреплены, армейский корпус был не готов к каким-либо действиям в Калмыцкой степи.

Исключением была боевая разведка 111-й пехотной дивизии по прорыву через недавно принятую в эксплуатацию стратегическую окружную железную дорогу Кизляр — Астрахань, последнюю к этому времени сухопутную дорогу Советов на Кавказ.

(Операция прошла успешно, дорога была взорвана на протяжении 200 метров, было уничтожено 10 локомотивов. Но повреждения были удивительно быстро устранены, так что уже 27.8.1942 года 16-я МПД получила приказ группы армий «Б» повторить операцию и повторно разрушила железнодорожные пути.)

Одна из боевых групп, действовавших по приказу 1-й танковой армии севернее Кумы, наткнулась 21 августа в степи на бескрайние стада скота и овец, перегонявшихся на восток.

По примерной оценке тут было минимум 10 000 коров и 100 000 овец.

В боевом донесении сказано, что пастухи сразу и «с явной радостью» подчинились приказу повернуть стада на запад.

Немецким войскам, как в этом случае, неоднократно приходилось поворачивать угоняемые стада.

Эвакуации препятствовали больше не столько немецкие части, сколько само калмыцкое население, которое не представляло своего существования без своих стад. Прежде всего в этом себя более чем успешно зарекомендовали антисоветские партизанские отряды, которые возникли ещё до прихода немцев в Калмыкию, и которые рассматривали препятствование угону скота как одну из своих главных задач.

Советские документы подтверждают, что именно эти партизаны («группы бандитов»), преграждали дорогу, угоняемым за Волгу колхозным и совхозным стадам, поворачивали их обратно и «отдавали их немцам».