III. Заключение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III. Заключение

Калмыцкой судьбой на протяжении столетий была борьба за независимость, защита от посягательств великих держав, в черте влияния которых они имели несчастье жить.

Когда-то они сами фактически правили Монгольской империей, но в начале 17-го века они вынуждены были под давлением Китая династии Минь, халха-монголов и казахов откочевать на нижнюю Волгу. Здесь они пережили период относительной независимости как союзники великих князей в Москве и русских императоров, пока их положение снова не осложнилось во второй половине 18-го века из-за усилившегося вмешательства Российской империи.

В 1771 году большинство из них вернулись в свои старые края в Джунгарии, где они нашли радушный приём со стороны Кен Луня, императора из Манджурской династии, одарившего их стадами и пастбищами. Но уже довольно скоро калмыки, проживавшие в Китайской империи, вынуждены были смириться с ограничениями их кочевых свобод, и в не меньшей мере, чем их соплеменники, оставшиеся в Российской империи.

Тем не менее надо признать, что Царская администрация несмотря на все свои претензии никогда сильно не вмешивалась во внутренние дела калмыков.

Субстанция калмыцкого народа, его социальная структура, и образ жизни остались практически неизменными несмотря на все попытки русификации вплоть до Первой Мировой войны.

И лишь при коммунистах калмыки, как и другие кочевые народы, почувствовали в полной мере «всю жестокость русского колониализма», теперь переодетого в другие идеологические одежды. Тот факт, что самые скромные национальные права калмыков теперь уже ничего не значили перед лицом так называемой «политической необходимости», резко противоречил торжественным обещаниям Ленина и вызвал протест даже со стороны и без того малочисленных в Калмыкии сторонников советского режима.

При таких настроениях нет ничего странного в том, что калмыки как освободителей встретили тех, кто обещали им уничтожение коммунистического режима, прекращение русификации, восстановление религиозных, культурных и экономических свобод.

Немцы, в свою очередь, прилагали все усилия, чтобы никоим образом не разочаровать людей, которые питали к ним всё более растущее доверие. Хотя военные власти и в Калмыкии были поставлены перед необходимостью экономически ориентировать край на военные цели, они старались не оттолкнуть от себя население, и это им в значительной мере удалось. Так, с немцами работали не отдельные персоны и даже не те или иные группы населения, а практически всё население оккупированных немцами районов, о чём говорится в данной работе. (Такой выдающийся знаток темы как монголовед профессор Поппе тоже отмечает «массовый переход калмыков на сторону немецких частей».)

В трагических условиях войны немецко-калмыцкие отношения, естественно, не могли быть свободными от тех или иных помех. Но тем не менее они выдержали это испытание. Тысячи беженцев-калмыков добровольно присоединились к отступавшим немецким частям и позже просто отказались возвращаться на советскую сторону.

Что касается Калмыцкого Кавалерийского Корпуса, то он показал себя впоследствии как одно из самых надёжных добровольческих формирований среди других восточноевропейских народов. До самого конца войны калмыки мужественно сражались на стороне Германского Вермахта.

Если искать причины, которые объясняли бы эту проблему, то наименее убедительным является объяснение, что калмыки поддались немецкой демагогии и изменили своему «законному правительству».

И, конечно, не немцы несут ответственность за ту трагедию, которая обрушилась на калмыцкий народ по воле Советского правительства.

Сотрудничество с немцами было всеобщим, и его нельзя объяснить мерами оккупационных властей, которые сами часто первоначально сталкивались с большим недоверием.

На то были другие причины.

И тот, кто сделает скромный шаг назад в недавнюю историю, не сможет пройти мимо простого факта, что сотрудничество калмыков с немцами было вызвано именно той политикой, которая на протяжении десятилетий презирала самые естественные чувства и потребности населения и навязала калмыкам совершенно чуждую им идеологическую систему.

Если большинство калмыцкого народа, — среди которого было очень много представителей молодой интеллигенции, выросшей уже после революции, — воспользовалось первой же возможностью, чтобы избавиться от советского режима, то надо признать, что отношения между властью и народом были с самого начала трагически ненормальными. Это подтверждают и аналогичные события среди других национальных меньшинств.

Среди крымских татар, казачьего населения Дона, Кубани и Терека, народов Северного Кавказа, даже закавказских народов и народов Туркестана была очевидной самая большая готовность стать на сторону немцев, которая очень далеко выходила за рамки того, что можно было бы ожидать от лояльных граждан воюющего государства.

Все эти народы и этносы оказались не просто не лояльны, а не лояльны в столь огромном масштабе, который разрешает уже говорить о массовом предательстве, — простой факт, который Конквист характеризует как плебисцит, и, который, будь проведён, дал бы те же результаты и среди других народов СССР.

Пред таким фактом уже невозможно говорить об измене тех или иных народов советскому режиму, наоборот, надо говорить обратное, а именно, что как раз советская национальная политика не выдержала испытания на прочность и потерпела полный крах в кризисном 1942 году.

Ответом Советского правительства на массовый переход подданных на сторону врага стали депортации и уничтожение целых народов, что, как известно, было заклеймено Хрущёвым на 20-м сьезде КПСС в 1956 году как преступление Сталина, которое — как теперь было приказано думать — являлось «грубым нарушением социалистической законности».

В 1957 году в ходе восстановления ленинских норм в партийной и государственной жизни проклятые народы были реабилитированы. Не все, конечно. Преступниками остались, например, волжские немцы, крымские татары, турки-месхетинцы.

Поворот в советской политике становится легко понятным, если вспомнить об отрицательном эффекте, который имел бы место в случае уничтожения малых восточных народов у быстро выходивших на мировую политическую арену азиатских стран. И прежде всего это касалось участи калмыцкого народа, остатки которого, оказавшиеся за советской чертой, объединились в Германии.

(О прочности их землячества говорит и ежегодное празднование праздника «Цаган» — национально-религиозного праздника калмыков 12 февраля.

«Сегодня, в День Праздника в Буддийском мире, мы, горсточка калмыков, которым удалось избежать советских мук, празднуем Буддийский Праздник и в глубокой скорби вспоминаем наших матерей, отцов, братьев и сестёр, страдающих в жестокой, грубой Сибири,» — говорится в приглашении Комиссии Калмыцкого землячества 09.02.1956 года.

«Верные последователи мудрого, милостивого, доброго Будды без ропота несут тяжкий жребий и всё горе, возложенные на них судьбой».

После многочисленных обращений калмыки, проживавшие в Германии, получили разрешение на переезд в США, поскольку в их случае речь шла о представителях народа, проживавшего в Европе.)

На защиту своих земляков, страдающих в Советском Союзе, поднялся, развернув активную деятельность с 50-х годов, «Калмыцкий Комитет по борьбе с большевизмом» в Мюнхене, который возглавили Санджи Степанов, Дорджи Арбаков и Джаб Наминов.

Были установлены контакты с буддийскими организациями по всему миру, были организованы запросы к различным правительствам и ООН в свете принятой ООН Конвенции о геноциде.

Степанов и Наминов находились в Бандунге во время проходившей там с 18 по 24 апреля 1955 года Конференции Афро-Азиатских стран и обращались ко многим политикам стран-участниц с информацией о судьбе калмыков (один из таких меморандумов был вручён, например, Чжоу Энь Лаю).

Успех был очевиден-многие правительства направили запросы в Москву, касавшиеся судьбы калмыцких братьев по вере.

Т.е. можно исходить из того, что итогом озабоченности о его авторитете в странах «Третьего мира» стало то, что Советское Правительство пошло на восстановление на территории РСФСР Кабардино-Балкарской АССР, Чечено-Ингушской АССР, Черкесской Автономной Области и переоформления недавно восстановленной Калмыцкой Автономной Области в АССР.

По рекомендации Президиума Верховного Совета СССР представители этих народов при определённых условиях и административных оговорках могли вернуться в свои родные края. Около 65 000 калмыков вернулись на Волгу, где они смогли более-менее обустроиться в социалистическом сообществе.

О числе погибших этого народа нет точных данных, но есть причины полагать, что доля погибших как раз среди калмыков была чрезвычайно высокой.

Примерное представление об этом можно получить из сравнения опубликованной статистики о числе жителей.

Согласно ей, число калмыков, проживавших в 1898 году на территории Российской Империи составляло 190 000, на территории СССР их число уменьшилось со 134 000 в 1939 году до 106 000 в 1959, из которых родным признавали калмыцкий язык 96 000.

Хрущёв, разрешивший говорить о массовом преступлении в отношении калмыков и других народов, которое он теперь преподносил как следствие культа личности, которому он объявил борьбу, был мало заинтересован в том, чтобы вскрыть истинные причины и размах этих событий. Простой фокус избавил его от дальнейших объяснений — в своём знаменитом секретном докладе на 20-м съезде КПСС 24–25 февраля 1956 года он объявил недопустимым обвинять в предательстве целые народы, включая женщин и детей, коммунистов и некоммунистов, делать их жертвами массовых репрессий и ставить их на грань уничтожения из-за враждебных акций «отдельных личностей или небольших групп».

Его руководящие слова ставили таким образом сотрудничество с немцами на уровень лишь периферийного явления, и тем самым он занял позицию, которая разрешала ему весьма удобно подойти ко всей проблеме. Теперь он мог спокойно изобличать Сталина и никоим образом не ставить под сомнение высокие идеологические лозунги о морально-политическом единстве общества в Советском Союзе, о нерушимой дружбе народов Советского Союза и героическом патриотизме «советского народа», сплочённого вокруг Коммунистической Партии.

Только так можно было говорить о преступлениях Сталина, не компрометируя cоветский режим в целом.

При всём том следует отметить, что политика советского лидера оказала весьма положительное влияние на хозяйственные условия в Калмыкии, калмыки приняли живое участие в экономическом улучшении жизни в республике и возрождении культурных традиций в рамках известных границ.

Лишь в политическом плане их позиции остались слабыми, что выражалось в преувеличенном энтузиазме, с которым официальная Калмыкия доказывала свою лояльность и благодарность партии и Советскому правительству.

Точно так же и в исторических работах всячески выпячивалось содружество калмыцкого народа с Российским государством и отсюда проводились параллели к современности.

Из того обстоятельства, что калмыки некогда добровольно вошли в состав России и защищали Российскую Империю против внешних врагов в войнах 17, 18 и 19-х веков, слишком уж автоматически делался вывод, что и в годы Великой Отечественной Войны они внесли свой героический вклад в защиту Советской Родины.

(Поскольку 1609 год считается официальной датой «добровольного вхождения калмыцкого народа в состав Российского государства», в 1959 году в заново созданной КАССР была отпразднована 350-я годовщина этого события как «великий национальный праздник, как праздник нерушимой и вечной дружбы калмыцкого народа с великим русским народом и другими народами нашего Отечества».)

Понятно, что такое обобщение наносит слишком большой ущерб исторической правде и корректности.

Естественно, что было немало калмыков, особенно среди молодёжи, которые защищали Советскую власть из внутренних убеждений.

Но и у многих других не было никакого выбора, кроме как сражаться и трудиться на правительство, которому они должны были подчиняться.

О какой доле населения может в данном случае идти речь, остаётся вопросом, но в немецкой зоне оккупации их число было «к счастью, небольшим».

Представляя исключительно эти силы как выразителей всего народа и обобщая их влияние на всех калмыков, акценты сразу, естественно, расставляются далеко не в пользу стихийно возникшего освободительного движения, которое связывало осуществление национальных интересов не с победой, а именно с поражением Советской власти.

Оскорбление мотивов широких кругов населения, которые видели в немцах гарантов калмыцкой национальной жизни, характеризует и другая тенденция осмысления прошлого, которая порой поддерживается и утверждается юридическими средствами-всё, что нашло дорогу на сторону оккупантов, якобы могло вырасти только из криминальной среды либо из аморальных побуждений.

Очевидной цели дискредитации калмыцкого освободительного движения сразу после восстановления КАССР в 1958 году послужило, например, дело Миллера, бывшего начальника полиции в Яшалте, которого обвинили в жестокостях при преследовании просоветских активистов.

Можно ли из этого эпизода делать самые общие выводы, остаётся сомнительным — в любом случае, преследование т.н. «карателей» которых обвиняли в убийствах и пытках советских граждан было оговорено в законе об амнистии Верховного Совета от 1955 года. (Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной Войны 1941–1945 г.г., Известия, 18.09.1955.)

Иначе обстояло дело при расследовании политического и военного сотрудничества или даже принадлежности к вооружённым частям под немецким командованием.

Темой этой работы было как раз исследование вопроса о том, что существование Калмыцкого Кавалерийского Корпуса было проблемой, которая выходя за рамки всех правил, говорила о регулярном, организованном и военном соединении.

Назло всем советским историкам мы должны признать, что ни становление, ни судьба Калмыцкого Кавалерийского Корпуса не даёт никакого морального права заклеймить этих солдат как «убийц» или «карателей».

Советские граждане, трагической или несчастной ошибкой которых было то, что они были солдатами или офицерами «в германской армии, в полиции или в других германских формированиях» однозначно подпадают под 3-й параграф закона об амнистии 1955 года.

(Согласно 5-му параграфу этого Указа, подписанного главой Советского государства К.Ворошиловым, все бывшие советские граждане, находившиеся за рубежом освобождались от ответственности, если они в 1941–1945 г.г. были в плену или служили в немецких частях. То же самое имело место и в отношении лиц, которые «занимали руководящие посты в созданных оккупантами органах полиции, жандармерии и пропаганды. Проживающие за рубежом советские граждане, совершившие тяжкие преступления против Советского государства, могут быть приговорены с учётом смягчающих обстоятельств к ссылке не более 5 лет.»)

Опасность для бывших солдат Калмыцкого Кавалерийского Корпуса тем самым представлялась непонятной, впрочем как и имевшее место в действительности судебное преследование и осуждение.

(Так, в 1967 году в Элисте были осуждены и приговорены к смертной казни бывшие офицеры Калмыцкого Корпуса Бадма Хaджигоров, Санджи Мукубенов, Сергей Нимгуров и Санджи Коноков, которые к тому времени уже отбыли 20-летние сроки в лагерях. Такая же судьба постигла в 1971 году Николая Мухараева.

Особенно трагичным представляется дело Ермака Лукьянова, отца 9 детей, бывшего офицера связи между ККК и Калмыцким Национальным Комитетом, который, поверив в амнистию, посетил как турист из Бельгии свою родину в 1969 году. Он был арестован и не вернулся.

По мнению Арбакова, — 03.08.1972 — эти процессы являются чисто «политической акцией», — таково общее мнение среди калмыцких эмигрантов.)

Но если советская юстиция так настойчиво демонстрирует свою беспощадность по отношению к бывшим борцам за свободу, то разрешено, наверно, спросить, что же стало с теми, кто так варварски обошлись c калмыцким народoм в 1943–1944 году?

Главным исполнителем и планировщиком депортаций калмыков и других народов был генерал-полковник КГБ Иван Серов.

Он наверняка прекрасно знал о принятой в 1948 году и ратифицированной Советским Правительством в 1954 году Конвенции ООН «Convention on the Prevention and Punishment of the Crime of Genocide (United Nations Genocide Convention)»

Неоднократно награжённый орденом Ленина он никогда не был привлечён к ответственности и при Хрущёве, который демонстративно боролся с преступлениями Сталина, он занимал важные посты Председателя КГБ при Совете Министров СССР, был членом ЦК КПСС и депутатом Верховного Совета СССР.

Позиция советских властей могла быть местами вполне противоречивой, но там, где возникал вопрос о сотрудничестве с врагом, она однозначна, и эта тема, естественно, остаётся запрещённой. Напряжённости между народами СССР существуют и сегодня. И пока они существуют, честное обсуждение нелояльности тех или иных народов в кризисные периоды Великой Отечественной Войны остаётся нежелательным.

Тем не менее и среди историков в СССР снова и снова раздаются голоса, выступающие за объективное и непредвзятое исследование событий прошлого, какими бы неудобными они ни были в политическом плане.

Порой даже возникает впечатление, что национальный вопрос во время Второй Мировой Войны и вопрос сотрудничества с врагом становятся серьёзной исторической проблемой.

Поэтому повторим ещё раз:

Немецко-калмыцкое содружество во Второй Мировой Войне было следствием полного крушения советской национальной политики. Это содружество возникло стихийно и было поддержано всем калмыцким народом. В исторически благоприятных обстоятельствах калмыки встали на путь избавления от ненавистного режима — подлинный мотив любого политического освобождения и восстания.

Восставшие потерпели поражение, и в полной мере заплатили за то, что они встали на сторону немцев в 1942 году.

События 1942 года и их последствия и сегодня остаются почти под запретом, но тем не менее это не может быть причиной, чтобы вычеркнуть эти годы из истории калмыцкого народа.