Обитель святого Сергия в годы смуты
Обитель святого Сергия в годы смуты
23 сентября 1608 г. под стенами Троице-Сергиева монастыря появилось войско тушинского гетмана Яна Петра Сапеги. Началась длительная осада монастыря, ставшая одной из героических страниц в истории Смутного времени. Эти события подробно описаны монастырским келарем Авраамием Палицыным, составившим «Сказание», посвященное троицкой осаде. Палицын, хотя и не находился в это время в монастыре, черпал свои сведения из уст непосредственных участников событий.
Под стенами монастыря собралось войско в 30 тысяч человек. Помимо сапежинцев, здесь были и отчаянные «лисовчики» знаменитого полковника Александра Лисовского, численностью до 5 тысяч конников. Вскоре Сапега отправил часть своего войска в соседние города и области, вследствие чего численность его уменьшилась до 10 тысяч. Впрочем, это число не было постоянным, к осаждавшим подходили новые отряды, другие из-под Троицы отправлялись в замосковные города — Троицкий лагерь Сапеги стал одним из опорных центров польско-литовских и казачьих разбойничьих шаек, грабивших и убивавших во имя «царя Дмитрия». Под монастырем были поставлены укрепления — «туры», выставлена артиллерия. Нападавшие чередовали артиллерийские обстрелы с приступами, но встречали твердое сопротивление.
В осажденном монастыре собралось до двух с половиной тысяч дворян, стрельцов, казаков и монахов, способных держать в руках оружие. Помимо них в монастыре находились крестьяне окрестных селений со своими семьями и монастырские слуги — «и толика теснота бысть во обители, яко не бе места праздна (свободного. — С.Ш.), — пишет Авраамий Палицын, — и жены чада рождаху пред всеми человеки. И не бе никому с срамотою своею нигде же съкрытися».
Во главе обороны встали воеводы окольничий князь Григорий Борисович Роща-Долгоруков, Алексей Иванович Голохвастов. Духовными лидерами обороны был архимандрит Иосиф и монастырские власти — «соборные старцы». Воеводы расставили воинских людей по стенам и башням, определили место для артиллерии и назначили при ней командиров, выделили отряды для вылазки[46]. Организация обороны сопровождалась принесением присяги на гробе святого Сергия Радонежского. Духовное единение среди осажденных сыграло важнейшую роль в «крепкостоятельстве» обители. На протяжении всей обороны осажденные неоднократно видели чудесные знамения, укреплявшие их веру и мужество. Являлся защитникам обители и се основатель — преподобный Сергий Радонежский, почитавшийся как покровитель и заступник русских людей в годы тяжких испытаний.
Наряду со служилыми людьми активное участие в обороне приняли и монахи. Одни сражались на стенах и ходили на вылазки, некоторые из них даже начальствовали над воинскими отрядами, другие готовили пищу для ратных людей, третьи молились и укрепляли воинский дух в осажденных. Сапега и Лисовский писали братии монастыря: «А вы беззаконники… забыли есте… царя Дмитриа Ивановича, князю Василию Шуйскому доброхотствуете и учите во граде Троицком воинство и народ весь сопротив стояти государя царя Дмитрия Ивановича и его позорити и псовати неподобно, и царицу Марину Юрьевну и нас…» Сапега и Лисовский грозили «сидельцам» смертью, но троицкие власти отвечали им грамотами, в которых выражали твердую волю к сопротивлению: «Да весте (знайте. — С.Ш.) ваше темное державство, гордии начальницы Сапега и Лисовский и прочаа ваша дружина, вскую (напрасно. — С.Ш.) нас прельщаете, христово стадо православных христиан, богоборцы, мерзость запустениа; да весте, яко и десяти лет христианское отроча (дитя. — С.Ш.) в Троицком Сергиеве монастыре посмеется вашему безумству и совету…» Таков был боевой дух осажденных, однако и за долгое время осады он, к несчастью, не раз омрачался раздорами. Но, несмотря на эти конфликты и тяготы, защитники Святой Троицы были едины в своем стремлении положить жизнь на эту общерусскую святыню, и совершили этот великий подвиг, пожертвовав своими жизнями, — большинство защитников Троице-Сергиева монастыря погибли во время осады.
Поначалу Сапега и Лисовский пытались захватить монастырь во время решительного штурма, но, потерпев неудачу, приступили к долговременной осаде и приказали готовить подкопы. Против подкопов осажденные делали вылазки, и в ноябре 1608 г. во время жестокого боя уничтожили вражеские укрепления, взорвали подкоп и захватили пушки. Эта победа далась дорогой ценой — 174 защитника монастыря были убиты и 66 ранены. Отличился в этом «деле» отряд старца Нифонта Змеева, состоявший из 30 монахов и 200 воинов. Новые ожесточенные бои развернулись в декабре и унесли жизни 325 защитников монастыря. Силы «троицких сидельцев» постепенно таяли, а помощи ждать было неоткуда. Сапежинцы начали охоту на тех, кого посылали из монастыря за водой (в обители замерз водопровод) и дровами, и положение осажденных резко ухудшилось. Внутри монастыря сожгли большинство деревянных построек, забили весь скот и многих боевых лошадей. Начались повальные болезни от голода и холода.
Далеко не все защитники монастыря оказались способны выдержать эти жестокие испытания. Нашлись перебежчики, которые переметнулись на сторону неприятеля. Тогда же начались конфликты и между начальствующими, посыпались взаимные обвинения в измене. По приказу князя Долгорукого был схвачен монастырский казначей Иосиф Девочкин. Воевода приказал его пытать, что вызвало недовольство среди братии. Воевода писал в Москву Палицыну, что монахи «после Осифова дела всякую смуту начали и мир возмутили». За казначея вступились архимандрит Иосиф и старица Мария Владимировна, племянница Ивана Грозного. Когда же казначей умер от ран и болезней, его с честью погребли в обители. Обвиняли в измене и второго воеводу — Алексея Голохвастова, страдавшего от жестокой цинги, однако его вина не была ничем подтверждена.
Не только в измене, но и в несправедливости обвиняли друг друга «троицкие сидельцы». Стрельцы и монастырские слуги жаловались царю Василию, что не получают достаточного «корма», монастырские власти, наоборот, обвиняли их в жадности и непослушании. Тяжко было раненым — не получая награды за пролитую кровь, они не имели возможности прибегнуть к лекарственной помощи и нормально питаться. «А иные, государь, мы, холопи твои, лежим ранены, а от лечения и на зелье дати нечево ж», — жаловались они государю. Более-менее справедливое распределение припасов ввел в осажденной обители только воевода Давыд Васильевич Жеребцов, прорвавшийся в монастырь уже в конце осады и взявший на себя заботу об обеспечении нуждающихся. С этого времени больным и раненым стали давать «на всяк день: из хлебни мяхкой хлеб, да ис поварни шти да каша брацкая, а из келарские по звену рыбы на день человеку». Однако к этому времени большинство защитников монастыря уже умерли от ран, болезней и истощения.
Об измене (мнимой или реальной — неясно) сообщает и письмо несчастной царевны Ксении Годуновой, в иночестве Ольги, находившейся вместе с другими монахинями в осаде, адресованное ее тетке княгине Домне Ноготковой: «И я у Живоначалные Троицы в осаде, марта по 29 день, в своих бедах чуть жива, конечно болна (смертельно больна. — С.Ш.); и впредь, государыня, никако не чаем себе живота (жизни. — С.Ш.), с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая. Да у нас же, за грех за наш, моровая поветрея (эпидемия. — С.Ш.): всяких людей изняли скорби великия смертныя, на всякий день хоронят мертвых человек по двадцати и по тридцати и болши; а которые людя посяместо ходят, и те собою не владеют, все обезножили».
О море среди осажденных красноречивые свидетельства содержит «Сказание» Палицына. Он пишет о цинге, возникшей из-за тесноты и скученности людей, отсутствия санитарных условий и нормального питания. В феврале 1609 г. ежедневно умирали по 15–20 человек, а в иные дни и до 100. Люди умирали в страшных мучениях, «распухневаху от ног даже и до главы; и зубы тем исторгахуся…» Осажденным было некуда деваться: «…внеюду — мечь, внутрь же юду — смерть (снаружи — меч, внутри же — смерть. — С.Ш.). И не ведуще же, что сотворити: или мертвых погребати, или стен градских соблюдати…»
В мае 1609 г. из монастыря перебежал в лагерь Сапеги крестьянин Иван Дмитриев. Его «роспросные речи» являются ярким свидетельством не только катастрофического положения осажденных, но и их стойкости, несмотря на внутренние конфликты и внешние бедствия: «А дума и мысль у воевод, которые сидят в монастыре: „Кому Москва здастся — тому и монастырь“, а на вылоску не выходят часто для тово, что все больны, а болезнь цынга, по чем починах, то ни мерт. А воевода Олексей Голохвастов неможет — ноги у нево отнелися цынгою. А из дворян много же неможет, и стригутца в чернецы и помирают, а хто имянем и того не ведает… А стрельцов нету и двадцати, и те все не могут. А воинских людей боярских сто з два. А казаков, которые пришли с Сухим Останковым, и тех осталось всего сорок, а те все померли… А пороху и запасу, сказывают много (слышал своей братьи), а сам про все подлинно не ведает… А мор великой: на худой день похоронят человек пятьдесят, а на иной — положат и сто. А лошади де мрут же, потому что сена нету. А старых братьев осталось всево братов сорок, а те все померли».
Письмо из осажденного монастыря Соломониды Ржевской, служительницы инокини Ольги Годуновой, сообщает, что к июлю 1609 г. мор утих, а в живых осталось не более трети осажденных. Всего же за время осады в боях, от ран и своей смертью умерли, согласно Палицыну, 2125 человек, «кроме женска полу и недорослей и маломощных и старых».
Обессилевшие защитники обители представлялись Сапеге легкой добычей. В конце июня 1609 г. он собрал около 3 тысяч солдат и до 5 тысяч «даточных» крестьян и предпринял штурм монастыря. Но троицкие пушкари умелыми выстрелами расстроили ряды нападавших. Сапежинцы понесли большие потери и во время штурма, и во время последовавшей за ним вылазки осажденных. «Даточные», да и многие дворяне, служившие в войске Сапеги, разбежались, видя в этом поражении небесное наказание нечестивцам, посягнувшим на святыню. Разъяренный гетман, пополнив свое войско до 12 тысяч, ночью 28 июля бросил эту громаду людей на монастырские стены. Казалось, что гибель монастыря неминуема, но осажденных спасло чудо — в темноте отряды тушинцев смешались, возникла неразбериха, и, приняв своих за врагов, иноземцы бросились на русских. Под стенами монастыря развернулась кровавая сеча, атака захлебнулась, а войско Сапеги понесло большие потери. «Мы рассчитывали вместе с Сапегой, а значит с большими силами, пойти на Скопина, но вместо этого, только потеряли людей, загубив их на штурмах», — вспоминали участники осады Троице-Сергиева монастыря. Защитники обители, напротив, усмотрели в этом яркое свидетельство того, что Господь помогает верным в борьбе против иноземцев и «воров». В лагере Сапеги, напротив, воцарилось уныние — с севера к монастырю приближалась армия князя М. В. Скопина-Шуйского.
В октябре 1609 г. на помощь Троице-Сергиеву монастырю прибыл воевода Давыд Жеребцов с отрядом в 400 человек, посланный Скопиным-Шуйским. Гетман Сапега вновь попытался захватить обитель, что вызвало ответные вылазки осажденных. В начале января 1610 г. войско защитников монастыря пополнилось отрядом воеводы Григория Валуева в 500 ратников, также посланного Скопиным-Шуйским. Воеводы «втопташа» неприятеля в таборы «и станищя их около табор зажгоша. И милостию пребезначальной Троица литовских людей многих побили и языки поимали… На польских же и литовских людей и руских изменников тогда страх велик нападе и в недоумении быша…» Это были последние дни обороны. Распался Тушинский лагерь, а из Александровой слободы к Москве двигался Скопин-Шуйский. 12 января Сапега снял осаду с отступил в Дмитров, где спустя некоторое время гетман был разбит и ушел к Волоколамску.
Троицкий монастырь был разорен — казна оскудела, стены, башни и строения были разрушены. Обитель наполняли больные и умирающие. Преодоление разрухи и восстановление монастыря легло на плечи нового архимандрита — Дионисия (Зобниновского). Он происходил из Старицы, где был архимандритом Успенского монастыря. Дионисий был известен своей праведной жизнью, красноречием и образованностью. Позднее, при царе Михаиле Федоровиче, Дионисий был приглашен в Москву для работы над исправлением богослужебных книг. Труды Дионисия на этом поприще навлекли на него обвинения в ереси, и лишь благодаря заступничеству иерусалимского патриарха Феофана он был освобожден из ссылки и вновь занял место архимандрита. После кончины Дионисия было составлено его житие, а в Троице-Сергиевом монастыре возникло его местное почитание. Ближайшим сотрудником Дионисия стал келарь Авраамий Палицын, возвратившийся в обитель вскоре после се освобождения от осады.
Приняв на себя заботы о восстановлении монастыря, троицкие власти также активно вступили в борьбу за освобождение государства. В течение 1610–1612 гг. грамоты с призывами подниматься на борьбу с поляками и «ворами» от имени архимандрита, келаря и всей братии рассылались в различные города. Дионисий и Авраамий поддержали Первое ополчение и призывали помогать ему «ратными людьми и казною». После мартовского пожара Москвы Троице-Сергиев монастырь стал пристанищем для многих раненых и лишившихся крова. К Троице был привезен и тяжело раненный князь Дмитрий Пожарский. После распада Первого ополчения троицкие власти продолжали поддерживать Трубецкого и Заруцкого и в октябре 1611 г. обращались ко всем русским людям: «Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтобы вам всему общему народу, молите служилых людей, чтобы всем православным христианам быти в соединении, и служилые бы люди однолично, безо всякого мешкания, поспешили под Москву в сход, ко всем боярам и воеводам и всему множеству народа всего православного крестьянства».
Но до желаемого единения было еще далеко. Второе ополчение с первых дней своего существования с недоверием смотрело на «подмосковные таборы». Со временем это недоверие перешло в открытую вражду. Напрасно Дионисий и Авраамий призывали Пожарского спешить из Ярославля в Москву на помощь Трубецкому и Заруцкому. Глава Второго ополчения, по словам самого Палицына, послание троицких властей «в презрение положи» и «пребысть в Ярославле многое время».
Палицын безуспешно убеждал руководителей Второго ополчения в том, что Трубецкой целовал крест Лжедмитрию III «неволею», а сам «радееет соединения» с земскими воеводами. В Ярославле плохо верили в искренность бывшего тушинского боярина. Пожарский и Минин также понимали, что Трубецкой лишь формально именовался вождем «подмосковных таборов», гораздо большую власть имел атаман Заруцкий — явный враг Второго ополчения. Поэтому Пожарский не спешил с походом к Москве, укрепляя возглавляемое им движение, распространяя свой контроль на все большие территории, пополняя войско и казну.
К лету 1612 г. позиции Заруцкого были уже существенно ослаблены. Весь север, северо-восток и восток от Твери до Рязани и Касимова был занят отрядами земских воевод. Казаки еще сохраняли свою власть на юге, но и там было немало городов, поддерживавших Второе ополчение, — Калуга, Серпухов, Тула, Коломна. Присяга Лжедмитрию III еще более ухудшила положение Заруцкого. Его попытки бороться со Вторым ополчением потерпели поражение. Провалился и организованный им план убийства Пожарского. Начался отток служилых людей из подмосковных таборов в Ярославль. В их числе были не только дворяне, но и казаки — июньская грамота Пожарского называет имена 17 атаманов, пришедших к нему из-под Москвы.
В июне 1612 г. Трубецкой и Заруцкий отправили к Пожарскому и Минину посольство с повинной грамотой, в которой признавали, что Лжедмитрий III оказался «прямым вором» и руководители подмосковных таборов целовали крест в том, чтобы «тому вору не служити» и «Марины и сына се на Московское государство не хотети». Пожарский принял это посольство весьма холодно, но вскоре, 24 июля, отправил к Москве первые отряды ополчения общей численностью в 400 человек, во главе с воеводами Михаилом Самсоновичем Дмитриевым и Федором Левашовым. Основной причиной, по которой Пожарский принял решение об отправке авангарда, а затем и всего войска к Москве, стали известия о приближении к столице польского гетмана Карла Ходкевича, двигавшегося на помощь осажденному польскому гарнизону. Войско гетмана насчитывало 10 тысяч человек, не считая значительного обоза. Перед лицом этой угрозы внутренние распри должны были утихнуть. Промедление грозило похоронить результаты долгой осады польско-литовского гарнизона казаками и служилыми людьми подмосковных «таборов», и Пожарский начал действовать активно. 2 августа вслед за Дмитриевым к Москве был послан и второй отряд — князя Д. П. Лопаты-Пожарского, численностью в 700 всадников.