Жители «царствующего града»

Жители «царствующего града»

Огромное по меркам конца XVI в. население столицы было весьма пестрым в социальном отношении. В Москве жил глава государства — царь, а также глава Церкви — патриарх. Царя, обитавшего в роскошном дворце в Кремле, окружала семья и обширный двор. Свой двор, естественно, не столь большой, как царский, и канцелярия были и у патриарха. Поскольку в Москве находились представители высшей власти — и светской, и духовной, соответственно, здесь же постоянно жила политическая элита государства — бояре, верхушка военно-служилого сословия — «двор», руководители и служащие правящего аппарата — дьяки и подьячие. Кроме того, как крупнейший торговый и ремесленный центр Москва была сосредоточием наиболее богатого купечества, квалифицированных мастеров, а также большого количества менее значительных купцов, торговцев, ремесленников — тех, кого летописцы того периода именуют «черными людьми», «чернью». В Москве расселялись значительные отряды служилых людей, стрельцов и пушкарей. Наконец, в столице Российского государства селились и временно жили представители других государств — посольства с их свитой, дипломатические и торговые агенты, иностранные купцы и специалисты, военные наемники. В Москве издревле жили представители разных народов — греки, татары, немцы, сербы, поляки, армяне, литовцы и другие. Они проживали как среди русского населения, так и отдельными колониями на окраинах города. Их присутствие в Москве (хотя и незначительное по сравнению с основной массой горожан) вносило яркую черту во внешний облик города.

Кремль и часть Китай-города были заселены «лучшими людьми» — боярами и дворянами. Так, в Кремле жили Б. Ф. Годунов, князь И. Ф. Мстиславский, князь Л. И. Шуйский, Б. Я. Вельский. В Москве (в основном в Китай-городе и Белом городе) жили и владели дворами члены высшей дворянской корпорации — «двора», служившие по так называемому «московскому списку». Из них формировались кадры для ведения боевых действий (полковые воеводы и головы[12]), управления отдельными областями государства (наместники, городовые воеводы, городничие), придворной службы и специальных поручений — дипломатической службы, управления приказами, расследования громких происшествий и злоупотреблений, надзора за опальными и т. д.

Высший слой «двора» составляло боярство. В различные периоды количественный состав Боярской думы был разным. В начале правления Бориса Годунова в ней насчитывалось 52 члена, а в конце правления — 38. Дума состояла из четырех степеней. Высшим чином были бояре, за ними шли окольничьи. Со второй половины XVI в. появляется чин думных дворян — это были приближенные царя, которым он из-за «худородства» не мог пожаловать боярство или окольничество. Думными дворянами, например, были знаменитые опричники Малюта Скуратов (Григорий Лукьянович Вельский) и Василий Грязной. Низшими чинами Думы были думные дьяки. Первоначально они выполняли функции делопроизводителей Думы, но в конце XVI в. влияние думных дьяков Андрея и Василия Яковлевичей Щелкаловых было столь велико, что с ними приходилось считаться всем боярским группировкам.

Юноши из боярских родов и представители «двора» находились на придворной службе. У дворян придворная служба чередовалась с военной и административной, но ценилась ничуть не менее.

К концу XVI в. царский двор обладал обширной иерархией чинов и должностей. Управлял дворцовым хозяйством дворецкий. Он руководил общим распорядком придворной жизни и церемоний. Царской охотой ведали: сокольничий — птичьей охотой и ловчий — зверовой охотой. За общим распорядком пиров и посольских приемов следил кравчий. В его обязанности также входило наливать царю вино. Наливали вино иностранным послам и боярам и вообще «смотрели в стол» стольники — наиболее многочисленный младший придворный чин. Весьма своеобразной была должность постельничего. Он не только «блюл» царскую постель, состоявшую из множества одеял, тюфяков, подушек и прочего, но и ведал тайным сыском. При Грозном постельничим был Дмитрий Иванович Годунов, который и выдвинул за собой племянника Бориса.

Особое положение среди придворных занимал конюший. Первоначально эта должность состояла в том, чтобы ведать великокняжеской конюшней. Однако в XVI в. за должность конюшего боролись наиболее видные бояре. Конюшим был фаворит Елены Глинской князь И. Ф. Телепнев-Овчина-Оболенский, а в конце 1540-х гг. им стал дядя царя — князь М. В. Глинский. В конце XVI в. конюшим стал Б. Ф. Годунов, а при Лжедмитрии I — мнимый дядя царя М. Ф. Нагой. Впоследствии, при первых Романовых, эта должность была ликвидирована, а управление Конюшенным приказом перешло к помощникам конюших — ясельничим.

Чем же отличался конюший от других чинов царского двора? Писатель XVII в. Г. К. Котошихин сообщает: «А кто бывает конюшим, и тот первый боярин чином и честью; и когда у царя после его смерти не останется наследия, кому быть царем, кроме того конюшего иному царем быти некому, учинили б его царем и без обирания (избрания. — С.Ш.)». В свете этих фактов по-иному воспринимается и избрание на престол конюшего Бориса Годунова.

Иерархия думских чинов определялась знатностью и заслугами рода. Личные заслуги и достижения могли поднять человека по служебной лестнице выше его предков, но он все-таки был в неравном положении по сравнению с потомком знатного рода. Весь порядок службы регулировался знаменитым местничеством, о котором следует рассказать поподробнее, поскольку это примечательное явление российской жизни XV–XVII вв. окружено мифологическими представлениями.

Принцип местничества заключался в распределении назначений на службу и для участия в дворцовых церемониях и мест за царским столом во время приемов и торжеств по происхождению человека («отечеству»), а не по его личным заслугам. «Отечество», «отеческая честь» зависела от родословной человека, служб его предков и его самого. Положение служилого человека определялось по отношению к его родичам и по отношению к представителям других родов. Представители старших ветвей рода и старшего поколения считались по местническому счету выше представителей младших ветвей и младших поколений. Дядя не мог быть назначен на менее значительную должность, чем племянник; это правило распространялось и на их потомков. При воеводских назначениях «честнее» считалась служба в большом полку; вторым по значению шел передовой полк, после него — полк правой руки, потом — полк левой руки, и, наконец, последним был сторожевой полк, или ертоул.

При организации крупных воинских соединений случалось, что в походах или береговой службе в полках бывало несколько воевод: первый воевода большого полка, второй воевода большого полка, третий воевода большого полка, первый воевода передового полка и т. д. Помимо счетов между однородцами существовали гораздо более сложные счеты между различными родами.

Каждое назначение считалось «случаем» (прецедентом), и если, допустим, князь Кашин был выше Хворостинина, а Хворостинин выше Плещеева, то внук Кашина мог претендовать на назначение выше племянника Плещеева. Таким образом, выстраивалась долгая цепочка «случаев», которые перечислялись каждый раз при спорах «о местах», возникавших между воеводами. При местнических спорах перечислялись «случаи», записанные в росписях служебных назначений (разрядах) за последние пятьдесят, семьдесят, а то и сто лет.

Внешне местничество выглядит весьма необычным проявлением личной свободы на фоне российского самодержавия XVI–XVII вв. Бывало и так, что воеводу, противившегося «невместному», по его мнению, назначению, привозили на службу «скованна» или прямо из дворца отправляли в тюрьму. Местничество снижало боеспособность русской армии. Не раз случалось, что заместничавшие воеводы или даже головы оказывались не готовы отразить внезапное наступление неприятеля.

«Поруха чести» тяжело переживалась служилыми людьми. Один из видных опричников Ивана Грозного Михаил Андреевич Безнин, проиграв местнический спор, от обиды хотел постричься в монахи. Видный воевода Бориса Годунова П. Ф. Басманов, узнав, что он назначен «ниже» князя А. А. Телятевского, «патчи на стол плакал горько». Именно местническая обида и подтолкнула впоследствии Басманова к измене царю Федору Годунову.

Длительное исследование местничества привело историков к любопытным выводам. Оказалось, что отражавшее боярские свободы местничество было полезно и государю — ведь местническое положение рода определялось его активностью на царской службе. Сложившееся в период образования единого Российского государства местничество регулировало отношения между потомками удельных князей и старомосковскими боярами. В этом оно также служило интересам государства. Вместе с тем местничество было своеобразной гарантией от фаворитизма. Оно поддерживало в правящем сословии определенный порядок и не позволяло одним лицам и родам существенно возвыситься над другими. Не случайно с местническим обычаем считался и Иван Грозный, создавший для своих незнатных любимцев новую категорию служилых людей — думные дворяне.

Попытки ограничить местничество предпринимались центральной властью начиная с середины XVI в. В боевой обстановке или каких-либо иных особых ситуациях царь издавал указ «быть без мест»: назначения в этих походах не считались «случаями». Было принято «безместие» и на заседаниях Думы. Во второй половине XVII в. местничество уже стало восприниматься как помеха. В 1682 г. по инициативе видного государственного деятеля, фаворита царевны Софьи князя В. В. Голицына «Богом ненавистное враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее» местничество было отменено особым соборным приговором.

В боярских и дворянских усадьбах жило значительное число дворни — прислуги и боевых холопов, ходивших со своими господами в походы. Многочисленная боярская дворня представляла большую опасность для запоздалых путников — в тесном переулке холопы могли ограбить или убить прохожего.

Создание в XVI в. центрального управления — системы приказов — отразилось и на внешнем облике российской столицы. Центральные приказы располагались в Кремле, и их здания были каменными. На Красной площади, на месте современного Исторического музея, находился Земский приказ, созданный для управления городом. Он определял размеры податей и повинностей, взимавшихся с москвичей, ведал вопросами обеспечения безопасности города, борьбой с разбоями и пожарами. В ведении Земского приказа состояли «решеточные приказчики», запиравшие на ночь решетки на московских улицах, и «городовые объездчики», следившие за пожарной безопасностью города.

Приказы ведали отдельными отраслями государственной жизни или даже отдельными регионами государства. Само название «приказ» происходит от того, что эти функции управления стали поручаться — «приказываться» — служилым людям. При Иване Грозном сформировалось уже около двух десятков приказов, впоследствии их число увеличилось более чем вдвое. Одним из первых приказов стал Посольский, занимавшийся внешней политикой государства. Поместный приказ ведал распределением поместий (земельных наделов) между служилыми людьми, Разрядный — военной службой бояр и дворян, Пушкарский — артиллерией, Разбойный боролся с «лихими людьми», разбойниками, Ямской отвечал за организацию ямской (почтовой) службы и сбор податей с населения на ее содержание. Некоторые приказы занимались отдельными территориями государства. Так, после присоединения Казанского и Сибирского ханств возникли приказ Казанского дворца, а затем — Сибирский приказ.

Приказами управляли дьяки (один или несколько), в подчинении у которых находились подьячие. Подьячие вели все делопроизводство, формой которого были столбцы, т. е. свитки склеенных друг за другом листов бумаги, достигавшие иногда нескольких десятков метров в длину. В приказах царило взяточничество; «московская волокита» — затягивание решения дел и вымогательство — вскоре стала одной из типичных черт Москвы XVI–XVII вв. Толпы челобитчиков наполняли город, «волочась» из приказа в приказ. Искателям правды предлагали свои услуги «безместные», т. е. безработные, подьячие, собиравшиеся на Ивановской площади Кремля, возле зданий центральных приказов. За определенную мзду они составляли челобитную и поучали приезжего, как ему вести свое дело в хитросплетениях московской бюрократической системы.

Нравы приказного сословия ярко описывает немец-опричник Генрих Штаден, живший в Москве в эпоху Ивана Грозного. «В каждом приказе, или в судной палате, — пишет Штаден, — было два воротника; они отворяли дверь тому, кто давал там деньги; если у кого нечего было дать, ворота оставались закрытыми. А кто хотел прорваться силою, тех с силой били по голове палкой». Тем несчастным, у которых не было денег, приходилось просить именем Господа и уповать на хорошее расположение духа сторожей. Мздоимство дьяков и подьячих даже вопию в поговорку. В 1699 г. игумен Ефрем, поехавший в столицу по делам Устюжской епархии, сообщал архиепископу Александру: «Без дарственного воздаяния не может Москва никаких дел делать… Говорят, не обинуясь, что от того же дела, мы есть, де хотим».

Дьяки и подьячие стояли на более низкой ступени социальной лестницы, чем дворяне. Они происходили из разных сословий — худородного дворянства, торгового сословия, духовенства. В то же время влияние и состояние многих дьяков (особенно думных) было гораздо более значительным, нежели у большинства провинциальных дворян. Их дворы находились в Китай-городе и Белом городе. Например, двор Андрея Щелкалова на Ильинском крестце был столь представителен, что на нем было не стыдно разместить жениха царевны Ксении королевича Иоганна с его свитой. Неподалеку, на Ильинке, располагался двор видного деятеля Смутного времени, члена боярского правительства царя «Владислава Жигимонтовича» думного дьяка Ивана Тарасьевича Грамотина.

С XIV в. в столице выделилась многочисленная прослойка богатого купечества. Сердцем торговой Москвы стал, как уже говорилось, Китай-город, где размещались и склады, и лавки, и купеческие дворы. Однако в XVI в. московское купечество подверглось тяжелым испытаниям. В результате опричных поборов и репрессий, эпидемии чумы и страшного пожара 1571 г. московское купечество утратило свою платежеспособность, а многие купцы лишились не только товаров и состояния, но и жизни. Это вынудило Ивана Грозного прибегнуть к насильственному переселению в Москву купцов из Переславля, Новгорода, Твери, Торжка, Мурома, Белоозера, Вязьмы, Балахны, Пскова и других городов. В результате привилегированный слой провинциального купечества практически прекратил свое существование, а Москва «приросла» новыми представителями третьего сословия. Впрочем, практика «сводов» лучших купцов и ремесленников в Москву использовалась еще Иваном III и Василием III. Так, в 1514 г., после завоевания Смоленска, в Москву были переведены смоленские купцы, которые вскоре заняли видное положение в иерархии московского купечества благодаря тому, что вели активную торговлю с Западной Европой.

В 80-е гг. XVI в. купечество получает ряд пожалований, растет число и укрепляется значение высшей купеческой корпорации — гостей (к концу XVI в. известно 70 членов этой корпорации). Исследователи считают, что Годунов стремился противопоставить своим политическим противникам князьям Шуйским новое купечество, которое своим влиянием и состоянием было целиком обязано правительству. Эти меры далеко не всегда имели успех.

Источники свидетельствуют, что крупный московский купец, гость Федор Ногай был активным сторонником Шуйских. В 1587 г., когда Шуйские попали в опалу, Федор Ногай и шестеро его сподвижников были арестованы. Часть купцов казнили, а других отправили в ссылки. Возможно, это и привело к тому, что Годунов ограничил свои милости к крупному купечеству, а кроме того, поддерживал европейских купцов, что едва ли могло нравиться московским «гостям».

В дальнейшем отношения между Годуновым и крупным московским купечеством складывались далеко не лучшим образом. Царь резко пресекал попытки купечества спекулировать зерном и хлебом во время голода 1601–1603 гг. Твердые государственные цены, введенные правительством в то время, когда цена на хлеб реально возросла в десять и более раз, вызывали резкое недовольство купечества. Вероятно, об этом писал впоследствии в одной из своих агитационных грамот Лжедмитрий I, когда говорил о том, что гостям и торговым людям в торговле «вольности не было», а царь «неведомо какия разводные деньги велел собирати на себя». Годунов пытался компенсировать купцам их убытки, но это уже не могло исправить положение. Известно, что в 1604 г. часть московского купечества симпатизировала самозванцу.

Помимо гостей, существовали еще две, менее влиятельных, но более крупных купеческих корпорации — Гостиная и Суконная сотня. В XIV–XV вв. суконники вели торговые дела с Западной Европой, торгуя в основном иноземными тканями — откуда и происходит название этой корпорации. Члены всех купеческих корпораций обладали льготами, закрепленными в различных законодательных актах. Так, за бесчестье гостя было указано платить 50 рублей, за бесчестие члена Гостиной сотни — от 20 до 10 рублей (в зависимости от «статьи»); за бесчестье членов Суконной сотни аналогично от 15 до 5 рублей. В 7–5 рублей оценивалось бесчестье слобожан, также в зависимости от зажиточности, «лучших» — большим штрафом, «меньших» — меньшим. Гости и члены Гостиной и Суконной сотен были обозначены в «Соборном уложении» и в числе авторитетных свидетелей в исках. Дворы гостей освобождались от постоя и посадского тягла, они могли владеть вотчинами и поместьями, но не имели права приобретать крестьян (на землях работали слуги и холопы-должники). Гостям и членам купеческих сотен было разрешено «про свой расход, держати питье, и варити и курити». Наконец, гости и члены Гостиной сотни имели права выезда за границу и были подсудны только царю или руководству приказов, но не наместникам и воеводам. Члены Суконной сотни свободно выезжать за границу не могли, в чем, впрочем, уже и не нуждались — их торговые операции в XVI–XVII вв. ограничивались территорией Российского царства.

Одновременно с этим гости и члены Гостиной и Суконной сотен имели и немало обязанностей перед царем. Согласно свидетельству Котошихина, гости «бывают у царских дел в верных головах и в целовалниках у соболиные казны, и в таможнях, и на кружечных дворех», а члены Гостиной и Суконной сотен «на Москве и в городех бывают у зборов царские казны, з гостми в товарыщах, в целовалниках». Тот же Котошихин пишет, что если при исполнении этих обязанностей гости и члены купеческих сотен увеличивали прибыль казны, их награждали — «по кубку или по ковшу серебряному, да по сукну, да по камке». За убыток, причиненный казне, полагалось наказание: «А будет которой гость, или иной человек, будучи у збору или у продажи, перед старыми годами прибыли соберет менши прошлого году, своим нерадением, гулянием, или пиянством: и тое прибыль которой было быть в котором году, сколки против иных городов прибылей, берут на них на самих; да сверх того бывает наказание кнутом. А будет они верные головы и целовалники и истинны не соберут сполна, за дороговью, или за иным чем нибудь, а не своим нерадением: и таким за такие дела не бывает ничего». Зачастую разобраться, что стало виной недобора пошлин, было невозможно, и поэтому компенсация убытков казны ложилась на гостей. Исполнение хлопотных и обременительных обязанностей довольно часто приводило к разорению гостей и членов купеческих сотен. Поэтому правительство было вынуждено постоянно пополнять эти корпорации, «жалуя гостинным именем» новых торговцев в Москве и городах.

Значительная роль в деловой жизни Москвы на рубеже XVI–XVII столетий принадлежала иностранным купцам. Источники сохранили многочисленные свидетельства того, что Борис Годунов давал иностранцам большие льготы и даже ссужал их казенными средствами для ведения торговли. Австрийский посланник М. Шиль пишет, что сразу после своего воцарения Годунов «освободил всех иностранцев, особливо немцев, сосланных несколько лет тому назад в пустынные места, и отдал на волю каждого из них либо вернуться в Москву и проживать там, либо же совсем выехать из страны… Кто из них был недостаточного состояния или беден, но смыслил вести торговлю, тех ссужал из великокняжеской казны на 6 лет без процентов по 2, по 3, по 4, по 5 и даже по 10 тысяч рублей… смотря по значению и состоянию лица, чтобы на эти деньги они могли нажить себе прибыль». О правоте австрийца свидетельствуют и другие источники. Так, еще не будучи царем, Борис Годунов предоставил кредиты в 4 тысячи рублей англичанам Джерому Горсею и Антону Маршу.

С середины XVI в. в центре Москвы, на Варварке, обосновались представители английской Московской торговой компании. Они получили во владение обширный двор, на котором было выстроено каменное здание, сохранившееся до наших дней и получившее первоначальный облик в результате тщательной реставрации под руководством П. Д. Барановского в 1968–1972 гг. Всем москвичам известны приметные белые палаты в Зарядье — Английский двор, ныне являющийся филиалом Музея истории Москвы (Варварка, 4). В 1570 г., во время охлаждения отношений между Англией и Россией, Иван Грозный лишил англичан привилегий и конфисковал их товары, однако при Борисе Годунове льготы были восстановлены. Годунов жаловал и других иноземцев. Так, в 1599 г. он даровал немцам Игнатию Поперзаку и Андрею Витту право «быти в лучших торговых людех» и войти в состав Гостиной сотни. Большим влиянием в Москве также пользовались голландские и ганзейские купцы. Вели торговлю в русской столице поляки, литовцы, французы.

Иноземцы расселялись в Москве как особыми поселениями — слободами, так и отдельными дворами в Китай-городе и Белом городе. Известно даже, что иностранцы строили в Китай-городе на своих дворах «кирхи и ропаты» (католические церкви). Однако основным местом, где селились в Москве западноевропейцы, были Иноземные (или Немецкие) слободы.

Еще при Василии III поселение военных служилых людей располагалось в Замоскворечье. Это была знаменитая слобода служилых иноземцев Наливки, описанная австрийским послом С. Герберштейном. Он пишет, что иноземные наемники Василия III, в отличие от русских, имели право каждый день пить мед и пиво, почему и были поселены отдельно, чтобы не соблазнять остальных жителей Москвы. От русского слова «Налей!» якобы и произошло название слободы. Рассказ о происхождении этого названия легендарен, однако отмеченная Герберштейном привилегия иностранцев касательно спиртных напитков — факт вполне реальный. Иноземцы имели право содержать кабаки и производить спиртное, они также получали мед и пиво в качестве дополнения к денежному жалованью. На русских же распространялись жестокие меры по поддержанию правительственной монополии на производство и продажу спиртного, введенной еще Иваном III.

Остатки некрополя первой иноземной слободы в Москве указывают на ее местонахождение — в районе современной Мытной улицы, т. е. на самом краю обжитой территории Замоскворечья. В 1560-1570-е гг. слобода переместилась на Таганку, в местность, впоследствии получившую название Болвановки. В составе ее жителей значительную часть составляли воинские люди, взятые в плен во время Ливонской войны.

По-видимому, одновременно с болвановской возникла Иноземная слобода за Яузой, называвшаяся еще Кукуем по названию ручья, протекавшего в той местности. Борис Годунов при своем вступлении на престол пожаловал иноземцам право совершать богослужение на дому, вести торговлю в других городах и приказал давать им большие ссуды из казны. Яузская слобода ожила и расширилась. В 1600 г. доктора, выписанные Годуновым из Германии, добились разрешения построить в слободе кирху, в которой и было похоронено тело герцога Иоганна. В Смутное время яузская Иноземная слобода была разорена и возобновилась только при царе Алексее Михайловиче в 1652 г.

Наряду с европейцами в Москве было много восточных купцов — татар и ногаев[13]. Центрами восточной торговли были уже упоминавшиеся Крымский и Ногайский дворы за Москвой-рекой. Основным товаром ногайских купцов были лошади. В 1534 г. на Ногайский двор прибыли 4700 купцов с послами, пригнавшие 8000 лошадей, в 1563 г. — 1000 купцов и 1000 лошадей. Табуны ногайских коней ставились на широких лугах у Симонова монастыря.

Тесные связи крымских купцов с Москвой вели свою историю еще с золотоордынского периода. Несмотря на враждебные отношения Московского государства и Крымского ханства, торговые связи были регулярными, а татары — купцы, посольская свита, военные и служилые люди — компактно жили в Замоскворечье, где и по сей день сохранились многочисленные топонимы, связанные с их деятельностью, — Ордынка, Татарская улица, Балчуг и др. Торговали в Москве и купцы из Турции (в том числе и греки), Закавказья, Персии, Средней Азии.

В Замоскворечье находились также и стрелецкие слободы. Стрелецкое войско — регулярная пехота, вооруженная огнестрельным оружием, — было учреждено Иваном IV в 1550 г. в количестве трех тысяч человек. Стрельцы были разделены на шесть приказов (полков) под командованием голов и сотников, назначаемых из дворян, и поселены особой слободой в Воробьеве (Воробьевы горы). Впоследствии слободы стрельцов в основном располагались в Замоскворечье.

Стрелецкая служба имела особые преимущества: стрельцы освобождались от «тягла» и могли свободно заниматься ремеслом и торговлей. Служба стрельцов была пожизненной, они получали отставку только по старости, из-за ран и увечий.

Московские стрельцы находились на особом положении, что было связано с несением ими функций дворцовой стражи — стрельцы с зажженными фитилями стояли «день и ночь» около царских покоев, а при приемах иноземных послов составляли почетный караул.

Память о стрелецких полках в Замоскворечье сохранилась в местной топонимике. Церковь Николы в Пыжах и Пыжевский переулок (между улицами Большая Ордынка и Большая Полянка) напоминают о стрелецкой слободе полка Богдана Пыжова. Церковь Троицы в Вишняках и Вишняковский переулок — о полке Матвея Вишнякова.

Также в Замоскворечье располагалась еще одна военнослужилая слобода — Казачья. Ее населяли казаки, которые несли регулярную службу, получая за это жалование. Ее слободская церковь в 1695–1697 гг. на пожертвования стольника В. Ф. Полтева была отстроена в камне. В эпоху Петра I, как и другие военно-служилые слободы, Казачья слобода была ликвидирована, но здесь сохранилось представительство Войска Донского — подворье, на котором еще в начале XIX в. жили несколько казаков с урядником. В настоящее время память об этой слободе хранят 1-й и 2-й Казачьи переулки; сохранилась и церковь, перестроенная в стилистике классицизма.

Помимо стрельцов, в категорию служилых людей «по прибору» (в отличие от служилых людей «по отечеству», т. е. дворян) входили пушкари и воротники (стража у ворот Белого и Земляного города). Они также жили особыми слободами. Пушкарская слобода находилась на «Трубе» (современная Трубная улица). Воротниковская слобода располагалась в районе современной станции метро «Новослободская» — об этом свидетельствует название церкви Пимена в Новых Воротниках, а также Воротниковского и Нововоротииковского переулков.

Многочисленных московских ремесленников конца XVI-начала XVII в. можно разделить на две неравные группы: одни работали на нужды царского двора, обеспечивая государев обиход; другие, составлявшие население московских «черных» слобод, работали на рынок. Как первые, так и вторые жили особыми поселениями, расселяясь по профессиональному признаку. Память об этих слободах также хранят наименования московских улиц и переулков. Сохранились названия казенных (царских) слобод: Басманной, Барашевской, Колымажной, Поварской, Огородной, Садовой и других. В них жили мастера басманного дела — ювелиры, бараши — шатерники, колымажники — ремесленники, изготавливавшие кареты — «колымаги», а также повара, огородники, садовники и другие, обеспечивавшие продукцию для царского стола. О «черных» слободах напоминают Мясницкая улица, Кузнецкий Мост, Новокузнецкая улица, Гончарные переулки, улица, набережная. К казенным относились и слободы, населенные ремесленниками, обеспечивавшими работу общегосударственных предприятий, — Денежная слобода (у Яузских ворот) и Монетчики (в Замоскворечье) — поселения мастеров Монетного двора, Печатники (в районе Сретенки) — мастеров Печатного двора, Каменная (современные улицы Большие и Малые Каменщики в районе метро «Таганская») — мастеров каменного дела и др.

В связи с распределением налогов и повинностей среди жителей «черных» ремесленных слобод они были объединены в восемь сотен (Дмитровская, Мясницкая, Новгородская, Ордынская, Покровская, Ржевская, Ростовская, Сретенская), три «полусотни» (Кожевницкая, Прибылая, Устюжская) и три «четверти сотен» (Арбатская, Митрополичья, Чертольская). Как можно видеть, «черные сотни» распределялись по всей территории Белого и Земляного городов, включая и Замоскворечье.

Были среди московских ремесленников и «веденцы», т. е. мастера, «сведенные» в столицу из других городов. Первые мастера были «выведены» из Новгорода и Пскова еще при Иване III и Василии III, продолжалась эта практика и в более позднее время. Новгородцы расселялись в районе современного Гнездниковского переулка, псковичи — на Сретенке. Еще одна псковская колония была в районе Варварки, где стояла церковь Георгия на Псковской горе, сохранившаяся в перестроенном виде до наших дней.

Кроме сотен тяглые люди («черные люди») объединялись также в слободы, которые были распространены в основном на окраинах города. Они несли различные повинности и носили различный характер — ямские, ремесленные и другие.

Иностранцы поражались огромному числу монастырей и церквей в столице Российского государства. По отзыву Авраамия Палицына, в «царствующем граде» было более 400 церквей. Ту же цифру называет Аксель Гюльденстиерне, побывавший в Москве в свите принца Иоанна. Вероятно, она несколько преуменьшена. Согласно подсчетам церковных историков, в конце XVII в. в Москве было 943 храма. Естественно, столь же многочисленным было и духовенство. По своему имущественному и культурному уровню оно было весьма различным — от ученых монахов кремлевского Чудова монастыря и патриаршей канцелярии до «безместных» попов с Ильинского крестца, которые нанимались служить обедню за скромную плату и в борьбе за выгодного «клиента», бывало, дрались и бранились между собой. Большую часть московского духовенства составляли приходские священники, которые жили радостями, печалями, нуждами и чаяниями своего прихода.

Монашество крупных и богатых монастырей отличалось от приходского духовенства. Среди монахов, или, как их еще называли, иноков (от слова «иной», принадлежащий к иному миру) были книжники, знатоки иностранных языков и богословских сочинений. Неслучайно именно в среде столичного монашества возникают в XVII в. первые проекты московского высшего учебного заведения — Академии.

Однако основной функцией монашества в жизни средневекового общества были не просвещение и наука. Роль монашества определялась словами византийского святого и богослова Иоанна Лествичника, сочинения которого были широко известны на Руси: «Свет инокам — ангелы, а свет для всех человеков — иноческое житие…» Чистая, безгрешная и праведная жизнь монахов, их молитвенное заступничество за мир и духовное наставничество должны были спасти и остальных христиан. В тяжелые для Руси годы молитва, труд и проповедь монахов вдохновляли правителей и народ на подвиг. Так было в XIV в., когда основатель монашеской традиции Московского государства преподобный Сергий Радонежский благословил московского князя Дмитрия Ивановича на битву с Ордой. Так было и в начале XVII в. — призывы патриарха Гермогена подниматься на борьбу против польских интервентов нашли живой отклик в народе и способствовали подъему Второго освободительного движения.

Несмотря на то что духовенство не принимало активного участия в политической и общественной жизни, грозные события Смуты заставили смиренных богомольцев ввергнуться в пучину мирских страстей. Одним из главных центров борьбы против интервентов стал Троице-Сергиев монастырь. Исторические хроники той эпохи доносят до нас величественные образы защитников православия и Отечества, происходивших из духовного сословия, — патриарха Гермогена, ростовского митрополита Кирилла, казанского митрополита Ефрема, троицкого архимандрита Дионисия, троицкого келаря Авраамия Палицына.

Три главных сословных группы — дворянство, купечество и «черный люд» и духовенство составляли основу общества того времени. Роль и функции каждой группы определялись традиционными понятиями об их отношениях к государю. Безраздельно господствовавшее представление о царе как владыке земного мира обуславливало обязанность всех людей «работать» на государя. Дворянство было должно в течение всей жизни нести военную службу и именовалось холопами государя. Купечество, «черный люд» и крестьянство, называвшееся сиротами, должны были обеспечивать государя и его холопов за счет налогов («тягла») и работы на дворян в их поместьях. Главной задачей духовенства было молитвенное заступничество за государя и за народ, вследствие чего это сословие именовалось богомольцами государя.

Однако были и другие группы, не входившие в эту традиционную схему. Исключительным явлением является юродство. Самые знаменитые московские юродивые жили как раз в XVI–XVII вв. Юродивыми или блаженными на Руси называли людей, которые во имя Христа принимали подвиг добровольного безумия. Это был совершенно особый путь к Богу, иногда даже более трудный и тернистый, чем монашеский аскетизм. Юродивые не обращали внимания на тяготы и лишения, жили на улице и в самые лютые морозы укрывались лишь рваной рубахой. Презрение к мирскому разуму давало юродивым дар пророчества, они не боялись осуждать даже царей, указывая на их беззаконные поступки. Сам Иван Грозный опасался обличений московского юродивого Василия Блаженного и псковского юродивого Николы Салоса. В народе юродивые пользовались особым почетом, они представлялись русским людям той эпохи посредниками между действительным и иным миром, где не властны ни богатство, ни сила.

Общерусскую известность имели два московских юродивых — Василий Блаженный (ум. 1552 г.) и Иоанн Большой Колпак (ум. 1589 г.) — оба они причислены Православной церковью к лику святых. Историк и философ Г. П. Федотов отмечал особое значение юродивых именно для эпохи Московского царства. В это время церковные иерархи постепенно теряют свои функции заступничества или, как тогда говорили, «печалования» за опальных и наказываемых властью. Иерархи уже не выступают с обличениями неправд и жестокостей государя, и эту роль берут на себя юродивые. Они становятся поборниками правды, воплощением христианской совести, и эта совесть тем свободнее выносит свой суд, чем откровенней ее носители отрицают правила мирского распорядка. При Борисе Годунове известна московская юродивая Елена, предсказавшая кончину царям Борису и Лжедмитрию I. Красочный отзыв оставил о ней голландец И. Масса: «Она живет в подземелье одной часовни с тремя, четырьмя или пятью монахинями, и живет весьма бедно. Эта женщина обыкновенно предсказывала будущее и никогда не страшилась ни царя, ни короля, но всегда говорила все то, что должно было по ее мнению случиться и что подчас сбывалось». Примечательно, что Борис Годунов во время войны с самозванцем обращался не только к юродивой Елене, но и к колдунам. Так, после смерти царя была допрошена ведунья Дарьица, которая, по ее словам, также нагадала, что «Борису Федоровичу бысть на царстве немногое время».

Нельзя не упомянуть и о московских нищих, чье существование также имело большое нравственное значение — нищелюбие и милосердие представлялись одними из важнейших добродетелей христианина. Нищих в Москве было очень много, они часто упоминаются даже в таких официальных документах, как переписи города. Нищие жили на дворах более состоятельных людей или в своих «келиях». Щедрая раздача милостыни сопровождала православные праздники, особенно Светлое Воскресенье — Пасху. Кормили и одаривали нищих и на похоронах. Пышные царские погребения сопровождались огромными денежными раздачами не только нищим, но и «всякого чину людям» — «рублев по 5, и по 3, и по 2, и по одному, смотря по человеку…»

В 1551 г. Стоглавый собор, рассуждая о тяжело больных нищих («прокаженных, и о клосных, и о престаревшихся, и по улицам в коробьех лежащих, и на телешках, и на санках возящих, и не имущих, где главы подклонити»), предложил организовать для них богадельни за государственный счет — «в каждом городе устроити богаделны, мужскии и женскии». Духовенство было готово взять на себя попечение о душах больных и заботу об их христианском погребении и поминовении. Реализация этой программы началась только в самом начале XVII в. В 1600 г. были «взяты изо Пскова к Москве из богадельны три старицы миряне, устраивати богадельны по псковскому благочинию». Одна из них была поставлена у храма Моисея Пророка в самом начале Тверской улицы, «а в ней нищие миряне» (в будущем — Моисеевский монастырь), другая — «против Пушечново двора, а в ней инокини», третья, на Кулишках, «а в ней нищие, женский пол».

И все же большинство нищих оставались предоставлены сами себе. Примерное число нищих на московских улицах можно представить по документам XVII в., уже после Смутного времени. Однако полагаю, что они вполне представительны и для рубежа XVI–XVII столетий. В 1655 г. патриарх Никон ходил в храм Василия Блаженного к обедне и раздал нищим рубль, 29 алтын и 4 деньги. Если считать обычной «таксой» 4 или 6 денег на человека (столько раздавали, например, на похоронах патриарха Иоасафа II в 1672 г.), то получается, что патриарх раздал милостыню более шести десяткам нищих, встреченным им на коротком отрезке пути от Патриаршего двора до храма Василия Блаженного. В 1667 г. патриарх вновь ходил к Василию Блаженному, и на этот раз раздал 13 рублей 17 алтын и 4 деньги. Раздача коснулась «успенских», «архангельских», «чудовских» и «покровских» нищих, сидевших соответственно у Успенского и Архангельского соборов, Чудова монастыря и собора Василия Блаженного, а также тех нищих, которые жили в патриаршей больнице. В 1677 г. в храмовый праздник Покрова Пресвятой Богородицы поход патриарха Иоакима в собор Василия Блаженного сопровождался раздачей милостыни не только нищим, но и колодникам, содержащимся в Большой тюрьме (3 рубля), на Земском дворе (1 рубль) и в нескольких приказах (всего — 2 рубля). Количество розданной милостыни существенно колеблется. Так, 23 июля 1655 г. патриарх Никон ходил к церкви Максима Исповедника на Варварке отпевать дьяка Дмитрия Васильева и раздал 10 алтын. 13 апреля 1675 г. патриарх Иоаким во время похода в Богоявленский монастырь раздал всего 4 алтына, а 10 июня того же года при тех же обстоятельствах — рубль (по 2 деньги на человека; итого — 100 нищим). В 1701 г., согласно указу Петра I, большинство московских нищих были определены в богадельни, где их насчитывалось 3–4 тысячи человек. Многим удалось от этого уклониться, и, видимо, общее число нищих в конце XVII — начале XVIII в. в Москве составляло около 5 тысяч человек. Вероятно, столетием раньше их было вдвое меньше, — считаем, что пропорционально количество нищих к основному числу горожан не изменилось, а число жителей Москвы на протяжении XVII в. выросло вдвое — от 100 до 200 тысяч.

Патриаршая и царская милость распространялась и на многочисленных «колодников» — заключенных, томившихся в московских тюрьмах. В русском уголовном праве, в отличие от западноевропейского, гораздо реже употреблялась смертная казнь, но гораздо чаще — пытки и физические наказания, вплоть до нанесения серьезных увечий. В ожидании своей очереди к палачу приговоренные томились в тюрьмах, а сердобольные москвичи навещали их, подавая денежную милостыню или продукты. В праздники и в дни радостных или печальных событий в царской семье колодники получали щедрую милостыню и угощение. Многим «для царской радости» или «по государьской скорби» даровалась свобода. Так, одним из первых указов царицы-инокини Александры, изданным 8 января 1598 г., был указ об освобождении колодников из тюрем по всему государству, который коснулся даже закоренелых преступников.

Представление о социальной пестроте населения Москвы дают подворные переписи города. До нас дошли данные только за XVII в., однако по сравнению с концом XVI — началом XVII в. в социальном облике Москвы мало что изменилось. Сведения переписи 1638 г. примечательны еще и тем, что она ставила целью собрать сведения и о военном потенциале населения на случай нападения врага, поэтому каждый дворовладелец и жители дворов отмечены с тем оружием, с которым они бы выступили во время нападения неприятеля и осады. Вот, например, отрывок из переписи, относящийся к району Покровки: «Двор мельника Филипа Ондреева сына, с ружьем, у нево же детей Ивашка да Пронка, з бердыши (с бердышами[14]. — С.Ш.). Двор денежного мастера Овдюшки Титова, с пищалью[15], да у него живет в соседях сапожник Ондрюшка, с ружьем. Двор боярина Ивана Никитича Романова на Покровке, а в нем живут дворовые люди Девятой Степанов, Захарей Зайцов, Овдей Щелкалов, Онтон Иванов, Шестак бочар, Василей Олександров, Безсон Васильев, с пищальми. Двор Левки Осипова сына квасника, с ружьем, да у него ж сын Фомка с пищалью. Двор Якова Омельянова сына Чорнова, с ружьем. Двор Богдана сапожника, с ружьем, у нево сын Митька с ружьем ж. Двор Баженка Левонтьева сына мясника, у него сын Гришка, с ружьями». В соседнем квартале располагались дворы подьячего Алексея Грибоедова (предка прославленного драматурга и музыканта А. С. Грибоедова), князя Льва Тимофеевича Селеховского, портного мастера Ивашка Глухого, купца Андрея Владимирова сына Смойлова, «торгового немчина» Ивана Иванова, скорняков Микитки Ермолаева и Сенки, орешника Ивашки Павлова сына, хлебника Якова Воинова сына, плотника Микитки Васильева и других представителей разных сословий, социальных групп и профессий.

Такими представляются декорации исторической драмы, которая развернулась в начале XVII в. в Москве. Особое положение Москвы как «царствующего града» сделало ее ареной многих трагических и судьбоносных событий. Многочисленное московское население, состав которого отражал практически все сословия и группы государства, приняло активное участие в происходивших событиях. По своим масштабам и пестроте Москва являлась слепком с облика всего государства, являлась квинтэссенцией российской средневековой идеи. Естественно, что начало общероссийскому кризису и гражданской войне — Смуте — положили события, разыгравшиеся в Москве.