Глава 5 Дела удельные и церковные

Глава 5

Дела удельные и церковные

Успех в грядущей войне с Великим княжеством Литовским во многом зависел от того, какие меры предпримут Василий III и его окружение внутри страны для обеспечения целостности государства, создания боеспособной армии и укрепления рубежей. Эти задачи и пыталось решить русское правительство в ближайшие годы.

Лето 1508 г. выдалось жаркое, засушливое. Вспыхивали в городах частые пожары. В Москве 14 мая загорелся Большой посад у Панского двора, «и торг выгорел и до Неглимны по Пушечные избы и мало не до Устретения». 22 мая горело Чертолье и «Семчинское до Сполья» (Чертолье — район к западу от Кремля, Семчинское — в районе современной Метростроевской улицы). И вообще этим летом «много городов выгоре, такоже и сел, и лесов, и хлеба, и травы выгоре». В одном Новгороде выгорела вся Торговая сторона, «а людей сгорело 2700»[378] Горел Ярославль. Прошло несколько месяцев, и 8 сентября в Ярославле снова возник пожар. На этот раз горел Спасо-Ярославский монастырь [379].

В самой столице весь 1508 г. не прекращались строительные работы. Еще весной «вкруг града Москвы» (Кремля) под руководством Алевиза Фрязина начали делать обложенный белым камнем и кирпичом ров, а со стороны Неглинной сооружали пруды. Ров проходил по Красной площади и соединял Москву-реку с Неглинной. Таким образом Кремль становился как бы укрепленным островом, со всех сторон окруженным водой. Вероятно, вскоре после пожара начали воздвигать каменную стену у Кремля со стороны Неглинной (от круглой «стрелышцы», т. е. башни, к Никольским воротам). Тем самым заканчивались большие строительные работы по сооружению кремлевских стен, начатые еще в 1485 г.[380]

Не прекращалось и строительство храмов в Кремле[381].

Очевидно, весной же Алевизом завершено было строительство великолепного великокняжеского Архангельского собора и одноглавой церкви Рождества Иоанна Предтечи на месте первой московской церкви у Боровицких ворот (начатое еще 21 мая 1505 г.). Обе церкви были освящены соответственно 8 и 5 ноября 1508 г.[382] Построенный в духе древнерусских архитектурных традиций, Архангельский собор отразил и влияние венецианского зодчества эпохи Возрождения, особенно проявившееся во внешнем убранстве храма. Тогда же другой итальянец, Бон Фрязин, закончил сооружение двухэтажной колокольни Иоанна Лествичника. Ее возможным прототипом была аналогичная колокольня Иосифо-Волоколамского монастыря (1495 г.)[383].

Той же весной (1508 г.) была украшена иконами и «подписана» домовая великокняжеская Благовещенская церковь в Кремле. Из-за своего яркого украшения церковь называлась златоверхой. Расписывал Благовещенский собор сын прославленного живописца Дионисия Феодосий Иконник. Он был одним из лиц, наиболее близких к Иосифу Волоцкому[384]. Поэтому в его росписи отчетливо прослеживаются две основные темы: первая — мотивы Апокалипсиса, т. е. возмездия на «страшном суде» при конце света (явная угроза тем, кто склонен к богохульному еретичеству)[385]; другая тема — преемственность власти московских государей от византийских императоров. Отсюда галерея изображений московских князей — предков Василия III[386].

Наконец, той же весной было завершено Алевизом Новым и строительство великокняжеского дворца. 7 мая Василий III торжественно переехал в новые каменные палаты[387].

Но строительством в Москве дело не ограничивалось. Распространение крупной осадной артиллерии делало необходимым создание городов-крепостей на основе новой планировки и с применением новейшей строительной техники. Весной 1509 г. приступили к возведению деревянного «града» на Туле, где позднее (к весне 1514 г.) была построена каменная крепость[388]. Тула имела большое военно-стратегическое значение на южных рубежах страны.

В ходе крепостного строительства 1506–1508 гт. были укреплены южные границы Руси (Тула), восточные рубежи (Нижний Новгород), северо-западные (Иван-город, Псков и Великий Новгород) и западные, правда в меньшей степени (Дорогобуж и Белая). Россию теперь опоясывала цепь городов-бастионов на случай всевозможных неожиданностей со стороны крымцев, казанцев, ливонцев и литовцев.

Уроки Казани и войны 1508 г. заставили Василия III задуматься над судьбой той системы удельных княжеств, которую он получил в наследство от отца. Удельные братья оказались неспособными эффективно участвовать в осуществлении военных кампаний даже на востоке. Однако без их вооруженных сил трудно добиться того массированного удара, который мог бы обеспечить победу над сильным противником с запада[389]. Не было у Василия Ивановича уверенности и в том, что его братья смогут избежать искушения захватить великокняжеский престол или отъехать в Литву, как это пытался сделать сам князь Василий в 1500 г., позднее вовсе отстранивший законного наследника престола. Особые опасения Василию внушал князь Юрий Иванович. Следовательно, необходимо было более тесными узами привязать удельных братьев к своей великокняжеской колеснице. Выполнить это было тем труднее, что Василию III приходилось считаться с завещанием отца. Где-то около 1507 г. по воле Ивана III был создан Калужский удел князя Семена Ивановича[390]. От 18 января 1509 г. сохранилась первая жалованная грамота на бежецкие владения, выданная самим Семеном Ивановичем[391]. Впрочем, власть князя Семена была больше номинальна, чем реальна. Во всяком случае от его имени в мае 1510 г. поземельные споры разбирал великокняжеский писец князь В. И. Голенин[392]. Это, конечно, вызывало недовольство князя Семена, которое должно было как-то проявиться впоследствии.

Нашлась управа и на князя Юрия. У него в виде предостережения была отобрана волость Сурожик и ее в «кормление» передали татарскому царевичу Шейх-Аулияру из рода хана Большой орды Ахмата[393].

Младший брат Василия Андрей в это время еще удела не получил и обычно находился при самом Василии III как почетное лицо, не обладающее никакой реальной властью.

14 февраля 1509 г. «в нятстве» умер бывший наследник престола Дмитрий Иванович[394]. «Одни полагают, — писал Герберштейн, — что он погиб от голода и холода, а по другим — он задохся от дыма»[395]. Известие о смерти Дмитрия великий князь должен был встретить только с облегчением. Теперь он мог позаботиться о судьбе своего княжения не только при жизни своей, но и после смерти. Формального препятствия к этому теперь не существовало.

Во время Псковского похода (23 сентября 1509—17 марта 1510 г.) Василий III и составляет свое первое завещание[396]. Духовная должна была закрепить сложившуюся в первые годы правления Василия III систему междукняжеских отношений. Более точно о ее содержании мы ничего не знаем, ибо она была уничтожена при составлении второй духовной в 1533 г., которая тоже до нас не дошла. Великие князья московские в XVI в. предпочитали уничтожать документы, которые не соответствовали их политическим интересам.

Главный вопрос духовной 1509 г. касался, конечно, престолонаследия. Кому завещал великое княжение Василий III? Детей у него не было. Со старшими братьями (особенно с Юрием) отношения были резко испорчены. В таких условиях вряд ли Василий III склонен был бы считаться с практикой XIV в., когда наследовал старший из оставшихся в живых братьев великого князя. Этому порядку нанес удар еще дед Василия III — Василий II Темный, покончивший с притязаниями Юрия Галицкого. Нам представляется, что престол свой Василий Иванович оставлял наиболее близкому к нему лицу из своего семейства — зятю Петру, брату двух «царей»: Абдул-Латифа и Мухаммед-Змина. Именно Петр сопровождал всегда Василия III в трудные походы (например, 1509–1510 гг.) или оставлялся «местоблюстителем» великокняжеского престола в Москве[397].

Еще 21 декабря 1508 г. Василий III и его советники («бояры») приняли важное решение — выпустить из заточения брата царевича Петра Абдул-Латифа. 29 декабря он приносит шерть на верность великому князю и получает Юрьевец в «кормление»[398]. В этой важной политической акции сказалось стремление Василия III наладить отношения с Крымом и Казанью. Активизация западной внешней политики должна была опираться на умиротворение с южными и восточными соседями России. Мать Абдул-Латифа Нур-Салтан (жена Менгли-Гирея) да и сам Менгли-Гирей с сыном Мухаммед-Гиреем настойчиво просили помиловать бывшего казанского царя.

1 марта 1509 г. с сообщением о пожаловании Абдул-Ла-тифа из Москвы в Крым выехало торжественное посольство боярина В. Г. Морозова в сопровождении крымского посла Магметши[399]. В Крыму оно встречено было благосклонно, и в сентябре к великому князю пришли грамоты крымского царя, извещавшего о победе над ногайцами и просившего

о помощи в дальнейшей его борьбе с Астраханью[400]. Но ввязываться в какую-либо авантюру на востоке до решения вопроса о Литве Василий III не хотел. Поэтому просьба Менгли-Гирея осталась без ответа. Вместе с тем, идя навстречу крымскому царю, московский государь перемещает Абдул-Латифа из небольшого Юрьевца в крупный город Каширу, о чем в свое время ходатайствовал Менгли-Гирей[401].

Особенно напряженными в 1507–1509 гг. были отношения Василия III с его двоюродным братом князем Федором Борисовичем Волоцким. Причин у волоцкого князя для недовольства своим державным братом было более чем достаточно. Еще великий князь Иван III захватил себе удел бездетного брата Федора — Ивана, прикрыв этот «разбой» духовной грамотой самого рузского князя. Завещан же был Этот удел Иваном III также не Федору, а Юрию Дмитровскому и Дмитрию Углицкому. Особенно двусмысленную роль, с точки зрения князя Федора, в составлении «завещания» Ивана Борисовича играл волоцкий игумен Иосиф, который был «духовным отцом» Ивана III и, конечно, отстаивал именно его интересы, а не Федора Волоцкого, хотя его монастырь находился на территории Волоцкого княжества.

Со своей стороны и Василий III был крайне раздосадован неуспехом «казанского дела» 1506 г., проваленного при непосредственном участии волоцкого князя.

Некоторое время открытого столкновения между князьями удавалось избегнуть. Но не более того. Во всяком случае, отправляясь в Казанский поход в 1506 г., князь Федор составляет духовную, в которой (в отличие от своего брата) не завещает московскому государю свою вотчину на случай смерти (у Федора детей не было), а пишет, что его владениями должен наследовать сын, если он у него родится. Вопрос же о судьбе Волоцкого удела в случае бездетности князя в завещании оставался открытым.

Если у Федора Волоцкого не было практически никакой возможности причинить более серьезную неприятность самому Василию III, то досадить его клеврету Иосифу он, конечно, мог. Правда, в духовной 1506 г. еще не заметно следов особого охлаждения князя к игумену крупнейшего монастыря его удела. Волоцкий игумен не был духовником Федора, но в его обитель должно было перейти после смерти князя большое село Буйгород[402].

Князь Федор был крутым и своенравным правителем. Поэтому в Волоцком княжестве установились довольно странные порядки. В послании Б. В. Кутузову (1511 г.) Иосиф Волоцкий так рисует удельное самовластие тех лет. Взойдя на престол, князь Федор не только «почал грабити монастыри свои все». Он систематически грабил горожан, особенно зажиточных торговых людей. Он, например, забрал себе все деньги у вдовы некоего Прони, который был «на Волоце человек добр торговой». Прослышав о богатстве детей и внучат Никиты Собинина, князь Федор «держал их в железах да мучил месяца со два», в результате чего получил 30 руб. денег и 500 четвертей хлеба. Еще более трагичной была судьба торгового человека Бориса Горохова изо Ржевы. Этот «добрый человек», по словам Иосифа Волоцкого, «могл не за одну тысячю рублев». Князь Борис Васильевич до своей смерти «жаловал его». Иное дело князь Федор — тот сразу же после того, как получил Волоцкий удел, взыскал с Горохова 1200 руб., отдал его на поруки и продолжал грабить ежегодно, пока тот не умер.

Это были не единичные случаи, а регулярно производившееся изъятие денежных средств. «А у городцкых людей велит клети[403] обыскивати, да у которых денег нет, и он велит жита имати, а у кого скажут денги, ино велит пытати». Так, некоего Лапшу, который был «заживен» (т. е. зажиточен, богат), четырежды пытали, чтобы добиться от него денег. Когда князь велел сжечь старца Фофана с сыном (из Возмицкого монастыря), у которого нашли 60 руб. и подозревали в сокрытии еще большего капитала, «не осталося в городе никакова человека… которой бы не плакал, видевши такову муку и смерть страшну неповинных людей». Князь Федор применял систему поручительства за богатых горожан, которые должны были регулярно давать ему денежные средства. Но это не помогало. Началось бегство из городов Волоцкого удела. В самом Волоколамске запустело до 270 дворов. Своеобразной данью были обложены и жители Ржевы.

Жестокому грабежу подвергались и крестьяне: «Християн почел грабити городских и сельскых, как почел княжити, не точию богатых, но и убогых». Так, узнав, что в поместье Судака живет богатый крестьянин, князь Федор велел этого крестьянина пытать. Только бегство в Шапкову слободу спасло его.

Достоверность мрачной картины, нарисованной Иосифом Волоцким, подтверждает духовная грамота князя Федора. Из этого документа мы видим, что действительно князь не брезговал всевозможными «займами». Он должен был Федору Вепрю 300 руб., неким Алексею и Дмитрию 100 руб., Бахтияру Носу 60 руб. и т. п. Вероятно, в связи с поборами находится распоряжение князя Федора дать по завещанию «городцким людем волочаном двацать рублов» да «городцким людем ржевичем тритцать рублов и два рубля без четверти».

При этом поражаешься, что среди ближайшего окружения волоцкого князя, упомянутого в духовной, нет ни одной более или менее известной княжеской или боярской фамилии. Удельное управление окончательно себя скомпрометировало в волоколамских землях, и не было, пожалуй, ни одной социальной силы, которая бы поддержала удельные претензии любого из родичей великого князя.

Особенно острыми были отношения Федора Борисовича с самим Иосифом Волоцким. Это объяснялось не столько строптивым нравом князя, сколько его стремлением укрепить свои экономические и политические позиции в Волоцком уделе. Сразу же после смерти своего брата князь начинает вести совершенно непримиримую политику по отношению к монастырю, направленную на подрыв его материальной базы. Федор Волоцкий отбирал зачастую не только то имущество, с которым постригались в монастырь его бояре, слуги, но выкупал имущество вкладчиков за половинную цену, отбирал у старцев ценные иконы и книги и т. д.[404] Об отдаче долгов, конечно, не могло быть и речи. Когда Иосиф Волоцкий прислал к князю Герасима Черного с напоминанием

об этом, то разгневанный князь грозился избить его кнутом. Угрозы следовали одна за другой. Князь грозился избить не только Герасима, но и других монахов Волоцкого монастыря[405]. За весь период ссоры (1503–1509 гг.) Федор Борисович не передал в монастырь ни одного земельного пожалования.

Разорвав отношения с Иосифом Саниным, князь приблизил к себе настоятеля старинного Волоцкого Возмицкого монастыря архимандрита Алексея Пильемова[406]. Возмицкий монастырь становится придворной обителью волоцкого князя[407], а Алексей Пильемов — его верным соратником в борьбе с Иосифом. Федор Борисович по совету Пильемова внушает монахам Волоцкого монастыря покинуть Иосифа Санина и перейти «на Возмище»[408]. Эта пропаганда подействовала. Решили перейти в более спокойную обитель 10 монахов. Трое из них бежали со всем своим имуществом, один был пойман на дороге. Когда Иосиф обратился к Пильемову с просьбой вернуть монастырское имущество, то ему в этом было отказано[409].

Положение Иосифа становится совсем затруднительным, он решает покинуть монастырь. К тому же и волоцкий князь требовал его удаления[410]. Но это решение Иосифа Санина вызвало противодействие всей братии. Монахи говорили, что они при пострижении отдали все имущество в монастырь, а без Иосифа Федор Борисович вконец разорит «святую обитель»[411]. Волоцкий игумен пытался задобрить Федора Борисовича новыми дарами, но Федор требовал полного подчинения монастыря. Его дьяки Микула Воронин, Алеша Скобеев, Копоть передали следующий ответ: «Волен-де государь в своих монастырех, хочет жалует, хочет грабит»[412]. С этим уже Иосиф согласиться никак не хотел. Необходимо было найти нового могущественного покровителя, который согласился бы поддержать монастырь против вымогательств волоцкого князя. Не помогали Иосифу его послания на «грабящих божии церкви», в которых он косвенно бичевал Федора Борисовича[413], не мог помочь ему и новгородский архиепископ Серапион, чиновников которого также грабил Федор Борисович Волоцкий[414].

Оставался один могущественный владыка, которому подчинялись и архиепископ Серапион, и князь Федор Борисович, — это московский государь. Иосиф Санин к тому времени уже пользовался большим влиянием при московском великокняжеском дворе. Этому способствовали совместная борьба Ивана III и Иосифа Санина с еретиками и связанными с ними политическими группировками, враждебными московскому государю, а также защита волоцким игуменом интересов Ивана III при составлении завещания рузским князем. Иосиф Санин превосходно знал случаи, когда московские государи брали под свою опеку русские монастыри «от удельного насильства»[415].

В феврале 1507 г. Иосиф Санин посылает грамоты великому князю и митрополиту Симону. В них он просит принять монастырь в «великое государство»[416]. Акция волоцкого игумена имела успех. Василий III взял монастырь под свое покровительство. Впрочем, это не означало поступления монастыря к великому князю в полную административно-юридическую зависимость: доходы с монастырских земель по-прежнему шли волоцкому князю. Лев Филолог сообщает, что при переходе в великое княжение «земля же и села монастырская в коейждо лежашая области сим неподвижном в их области быти, дани же и доходы, якоже и преже, своему их князю, все по воли его да творятся»[417]. Сохранились позднейшие жалованные грамоты князя Федора Борисовича, по которым монастырь платил ему известную сумму денег со своих земель[418]. Остался монастырь подчиненным и новгородскому архиепископу[419]. Но великий князь с этой поры являлся его верховным главой (в частности, он назначал игуменов)[420].

Переход Волоколамского монастыря под великокняжеский патронат был совершен без ведома новгородского архиепископа Серапиона, хотя этот монастырь находился в его церковной юрисдикции. Такое самовольство волоцкого игумена привело в конечном счете к столкновению его с Серапионом, который принадлежал к числу идейных противников иосифлян.

После перехода Волоцкого монастыря в великое княжение два года Серапион напрасно ждал сообщений об этом от Иосифа Санина. Никаких вестей от него не последовало.

Позднее волоцкий игумен отговаривался тем, что в это время в Новгороде был мор («поветрие») и посланного им инока Игнатия Огорельцова, доехавшего до Торжка, люди великого князя («заказщикы») не велели пускать в Новгород[421]. Жизнеописатель Иосифа Савва, стараясь оправдать поведение волоцкого игумена, сообщает даже, что он еще до своего обращения к великому князю хотел было просить разрешения у Серапиона, но вследствие мора этого сделать было невозможно. Поэтому Иосиф решил известить новгородского архиепископа позднее. И что якобы после перехода монастыря в великое княжение великий князь сам обещал довести до сведения Серапиона о всех событиях, «егда поветрие минется»[422]. Однако позднее Василий III якобы позабыл исполнить обещание. Это, несомненно, позднейший домысел услужливых последователей волоцкого игумена, старавшихся оправдать поведение своего патрона. Ни в сочинениях Иосифа Санина, ни в послании Серапиона мы не находим свидетельств о «добрых намерениях» волоцкого игумена и московского государя.

По прошествии двух лет Иосиф вынужден был все-таки послать своего монаха к Серапиону. Гордый и властолюбивый новгородский архиепископ отказался его принять. Савва сообщает, что Иосиф «извествовал» об этом великого князя, а тот сказал ему: «Аз, рече, взях обитель Пречистыа от насилиа уделнаго, о сем архиепископу не о чем на тобя злобится; опытай известного, аще будет о иных винах твоих Злобу держит»[423]. Рассказывая позднее о ссоре с Серапионом[424], Иосиф умалчивает и об этом обстоятельстве. Не является ли оно также домыслом Саввы, усердно стремившегося показать особую заботу московских государей о Волоцком монастыре?

Обстоятельства ссоры Иосифа Санина с Серапионом довольно запутанны. Дело в том, что позднее сторонники каждого из спорящих старались обвинить противную сторону во всевозможных нарушениях. Однако неблаговидность поступка Иосифа Санина ио отношению к Серапиону была настолько очевидной, что, несмотря на многоречивые послания волоцкого игумена и его соратников, даже среди придворных сторонников иосифлян раздавались голоса протеста против осуждения Серапиона. В 1511–1512 гг., когда общественные симпатии были на стороне новгородского епископа, Иосиф Санин даже не пытался его обвинять в происшедшем, стараясь объяснить негодование Серапиона. тем, что его якобы «подошли» (подговорили) князь Федор Борисович и Алексей Пильемов[425]. Но и здесь Иосиф непоследователен. В послании к Б. В. Кутузову он писал, что Федор Борисович по прошествии двух лег якобы велел Пильемову послать грамоты к Кривоборскому (боярину новгородского архиепископа), с тем чтобы последний уговорил Серапиона выступить против Иосифа. При этом с Кривоборским было обещано «животы делитись» Иосифовыми и его монастыря. Серапион якобы послушался этих наветов Кривоборского, Пильемова и Федора Борисовича[426]. В более раннем послании Иосиф считал инициатором всего Алексея Пильемова, отводя Федору Борисовичу пассивную роль[427]. Позднейшие жизнеописатели Иосифа соединили эти две версии (Савва писал, что вначале Федор Борисович писал Серапиону, а потом ему на помощь пришел Пильемов)[428]. Очевидно, никакого соглашения Федора Борисовича с Серапионом относительно отлучения Иосифа не было. Сам Иосиф не отрицал, что между волоцким князем и новгородским архиепископом всегда была вражда «несмиренна». Об этом же писал и Вассиан Косой Патрикеев, ставя в заслугу Серапиону то, что он выступил в защиту правды, несмотря на ссору с Федором Борисовичем[429]. Мало того, Серапион отлучил одновременно с Иосифом от церкви соратника Федора Борисовича Алексея Пильемова. Да и по всему характеру своей деятельности едва ли Серапион мог вступать в соглашения с Федором Борисовичем. В послании Серапиона митрополиту Симону, где он излагает обстоятельства своей ссоры с Иосифом, мы не находим никаких следов связи новгородского архиепископа с удельным князем. Однако логика событий поставила новгородского владыку и волоцкого князя в один лагерь противников великокняжеской политики.

События развивались с молниеносной быстротой. Около апреля 1509 г. Иосиф был отлучен от церкви. Это отлучение Серапион объяснял тем, что волоцкий игумен перешел под власть великого князя без его разрешения[430]. До нас не дошла грамота, в которой новгородский архиепископ отлучал Иосифа от церкви; волоцкий игумен, излагая ее содержание, передает следующие слова Серапиона, обращенные к нему:

«Что де еси отдал монастырь свой в великое государьство, ино-де еси отступил от небеснаго, а пришел к земному (царю. — А. 3.)»[431].

Этим самым Серапион хотел сказать, что Иосиф Волоцкий пошел на службу к великому государю, нарушив церковное, «божественное» установление, изменив делу церкви.

Вассиан Патрикеев сообщал, что Серапион советовал Иосифу лучше уйти из владений Федора Борисовича, чем передавать великому князю монастырь, основные богатства которого были созданы волоцкими князьями:

«Яко же и тебе рек Серапион: «Не достоит ти с князем Феодором сваритися и силою у него жити на его отчине»».

В другом месте он писал:

«Не токмо сам погреши, но и вся обитель свою соблазни, на своего великого господина, будучи в его отчине под его областию, и отчину его преобидил и князя уничижил»[432].

Получив известие об отлучении от церкви, Иосиф Санин первое время не мог принять какого-либо определенного решения: слишком неожиданно и велико было наказание, наложенное Серапионом — одним из крупнейших церковных деятелей той эпохи. Позднейшие жизнеописатели Иосифа Волоцкого сообщали, что якобы он ждал от Серапиона известия о смягчении наказания: «Не ускори послати к пре-священному Симану… но ждаше от архиепископа ослабы». Даже старцы Волоколамского монастыря советовали ему бить челом новгородскому архиепископу[433].

Однако Иосиф принял другое решение: он послал челобитные грамоты великому князю и Симону-митрополиту, в которых жаловался на неправильное, по его мнению, решение Серапиона[434]. Ему было известно, что московские государи защищали своих ставленников, даже если против них выступали могущественные иерархи. В 1509 г. складывалась сходная ситуация. Расчетливый волоцкий игумен изобразил дело так, что якобы Серапион наложил на него наказание из-за самого факта перехода под власть великого князя, а не из-за того, что Иосиф перешел под великокняжеский патронат без согласия архиепископа. За своего брата при дворе Василия III усиленно хлопотал Вассиан Санин, а также архимандрит Андронникова монастырая Симеон и друг волоцкого игумена Василий Андреевич Челяднин[435]. В то же самое время Серапион пытался добиться свидания с московским государем, но безуспешно. Он еще зимой хотел попасть в Москву, чтобы переговорить с Симоном об Иосифе Санине, однако это ему не удалось. После того как было послано Иосифу отлучение, Серапион решил отправиться с объяснениями в Москву, но и на этот раз ему не пришлось исполнить своего намерения[436].

В Москве состоялся собор, на котором с Иосифа Санина отлучение было снято, а Серапион заочно осужден. Одновременно Серапион был насильно доставлен на заседание нового церковного собора, состоявшегося в июле 1509 г.: «Лета 7017 месяца мая поймал князь новгородского архиепископа Серапиона и велел вести его к Москве и учениша на него собор»[437]. Вторая соборная грамота помечена июлем 1509 г. Серапион же сведен с архиепископства на третьей неделе после Пасхи, т. е. 7 апреля[438].

Второй собор был пустой формальностью: исход был уже предрешен. В состав его участников входили главным образом иосифляне и их сторонники (Вассиан Санин, Досифей Крутицкий и др.). Они истолковали слова из грамоты Серапиона к волоцкому игумену о «земном» и «небесном» в том смысле, что якобы тот «учинил Волок небом, а Москву землею». Василий III был возмущен новгородским владыкой, осмелившимся назвать «князя Федора небесным, а меня земным». Участь Серапиона легко было предугадать. Он был заточен в наиболее преданном великому князю Андронникове монастыре. Так окончился первый этап столкновения Иосифа Волоцкого с новгородским архиепископом. За противоборством двух незаурядных церковных деятелей легко угадывается борьба двух группировок в среде духовенства. Одна из них (возглавляемая волоцким игуменом) искала опору в великокняжеской власти и готова была поддержать ее единодержавные тенденции, другая (во главе с Серапионом) упорно отстаивала устремления воинствующей церкви, пытавшейся утвердиться над великокняжеской властью и диктовать ей свои требования. Последняя группировка пользовалась сочувствием в тех русских землях, где были сильны центробежные тенденции (и прежде всего в Новгороде).

Заключительным аккордом происшедших событий стало назначение 21 августа 1509 г. архимандрита Андронников-ского Симеона, оказавшего большие услуги Василию III в деле с Сераиионом, епископом Суздальским[439]. К тому же Симеон «ученик… бе Иосифов»[440]. Через три дня после назначения Симеона Тверское епископство получил игумен Богоявленский Нил[441]. По своему происхождению он был грек и родственник Юрия Дмитриевича Траханиота, казначея и верного сподвижника московского государя[442].

На этот раз столкновение Василия III с его удельными братьями и оппозиционными элементами русской церкви было им выиграно. Можно было приступать к реализации более серьезных планов.