Глава 11 Крымский смерч

Глава 11

Крымский смерч

Гром грянул на Восюке и отозвался грозовым раскатом на юге России.

Трехлетнее правление бездарного и злобного Шигалея вызвало в Казани всеобщее возмущение. Один из русских современников писал, что «все люди Казанского царства възненавидеша его»[955]. Этим воспользовались главари крымской партии («князи коромольники») Сиди Улан и др.[956] Сначала они попытались склонить Шигалея на свою сторону. Однако тот не без основания считал, что только полная верность московскому государю может обеспечить его безопасность. Поэтому он ответил сторонникам крымской партии репрессиями: ряд мурз были казнены или брошены в темницу. Тогда весной 1521 г. казанская знать обратилась к Мухаммед-Гирею с просьбой прислать в Казань кого-либо из его детей или братьев[957]. Крымский хан пошел им навстречу, и в Казани на престол был возведен его брат Сагиб-Гирей[958]. Сторонники Шигалея были перебиты, погибло и множество русских «отроков» московского воеводы. Сам же Шигалей с этим воеводой и 30 слугами отпущен был «в поле чистое… во единой ризе (рубахе.—А. 3.) на худе коне»[959]. Были разграблены и пожитки русских купцов. В мае 1521 г. подобранный касимовскими казаками на Волге Шигалей был доставлен в Москву, где ему устроили торжественную встречу [960]. Незадачливый «царь» получил в кормление Каширу и Серпухов, где он должен был находиться до лучших для него времен.

О последующих событиях в Казани сохранилось очень туманное сведение Пафнутьевского летописца. После восшествия на престол Сагиб-Гирей якобы направил в Москву послов с изъявлением дружбы Василию III, который поверил «его ложному челобитью». Но казанский царь послал на окраины Русского государства «мордву и черемису без совета князей казаньских». И действительно, 26 мая 1521 г. татары и черемисы приходили в Унженские волости, а 4 июня осадили саму Унжу[961].

Далее Пафнутьевский летописец рассказывает, как крымская царица с братом Сагиб-Гирея пробились сквозь заставы касимовских казаков в Казань, после чего там мурзы свели с престола Сагиб-Гирея «того ради, что посылал на великого князя украину без их ведома». Казанским царем стал Саадат-Гирей[962].

Главная опасность России грозила с юга. Мухаммед-Гирей был страшно раздосадован последними поворотами русской политики. Смерть Абдул-Латифа и воцарение в Казани Шигалея, попытка Василия III за его спиной заключить мир с Литвой и установить союзные отношения с враждебным Мухаммед-Гирею турецким султаном, наконец, ликвидация буферного Рязанского княжества воспринимались крымским царем как явно враждебные ему акты. Поэтому столкновение его с Москвой становилось неизбежным. Переворот же в Казани создавал благоприятную для Крыма обстановку на восточных границах Русского государства.

Необходимо было спешить. И. Б. Греков пишет, что поход Мухаммед-Гирея на Русь был осуществлен «под руководством Сулеймана», а переговоры в Москве являлись сознательной маскировкой участия Турции в руководстве походом[963]. Никаких оснований в пользу подобной вольной интерпретации фактов у автора нет.

Не добившись привлечения к антирусской коалиции Турции и Астрахани, Мухаммед-Гирей выступил в поход. В ночь на 28 июня 1521 г. крымский хан перешел Оку. Основные русские полки в это время располагались в районе Серпухова и Каширы. Удар по русским силам нанесен был настолько внезапно, что воеводы «не успеша собратися с людми». Русская застава была истреблена, воеводы Иван Шереметев, князь В. М. Курбский, Яков и Юрий Замятнины погибли, а израненный князь Ф. В. Лопата Оболенский попал в плен. В войсках Мухаммед-Гирея сражался известный литовский военачальник Евстафий Дашкевич. Возможно, находились среди них и отряды ногайцев [964].

Впервые за историю вооруженных столкновений с Россией крымские войска прорвались в глубинные районы Русского государства, предавая их грабежу и пожарам. Это произвело ошеломляющее впечатление на жителей южных районов страны. Уже 29 июня многие люди бежали в Москву «в осаду». Осадное положение столицы продолжалось две недели[965].

Женщины, старики и дети «убегали в крепость с телегами, повозками и поклажей, в воротах возникло такое сильное смятение, что от чрезмерной торопливости они и мешали друг другу». Василий III покинул столицу, где с войсками был оставлен его шурин Петр, и с братьями Юрием и Андреем направился в Волоколамск, побывав по пути в Коломенском и Микулинском. Рассказывают, что он некоторое время прятался в стоге сена[966].

Паника охватила значительные районы страны: «По всем городам московским осада была». В городах, подвергавшихся непосредственной опасности, вспыхнули волнения: «Мятеж учинился по всем городам до Галича». Приход татар ожидался даже в далекой Псковщине, где заслон войск направили в крепость Воронач[967]. Великий князь послал за помощью в Серпухов к воеводам князьям Д. Ф. Бельскому, В. В. Шуйскому и И. М. Воротынскому. Типографская летопись глухо сообщает, что они против крымского хана не выступали (очевидно, растерялись). Помощь подоспела из Новгорода[968].

Опустошение, причиненное крымским набегом, было огромным. Отряды крымцев подошли к Москве на расстояние 15 км. Они сожгли Угрешский монастырь, посад Каширы, село Остров и даже посады Коломны. По некоторым сведениям, они доходили до подмосковного села Воробьева, где пили мед из великокняжеских погребов. Сам Мухаммед-Гирей стоял с основными войсками в 60 км от Москвы, между реками Северной и Лопастней, а его сын Богатыр-Салтан — под Москвой[969].

Во время набега крымцы взяли огромный полон[970].

Рассказывали, что когда они «в полон вели бояринь и боярьскых дочерей», то они «с полтораста детей у персей отъимав да пометале по лесу, и неделю жили не едши дети». Только когда татары ушли, этих детей привезли в Москву к великому князю. 12 августа крымский хан спешно покинул русскую землю, ибо навстречу быстро двигались новгородские и псковские войска псковского наместника князя М. В. Горбатого. 24 августа Василий III вернулся в Москву[971].

Герберштейн объясняет отход крымского хана тем, что он получил от имени великого князя грамоту, согласно которой Василий III обязывался быть «вечным данником царя так же, как были его отец и предки». Сообщение о грамоте подтверждается и разрядными книгами, согласно которым Мухаммед-Гирей «взял тогда на великого князя грамоту данную, как великому князю дань и выход давать ему»[972].

Войска Мухаммед-Гирея и отряды Евстафия Дашкевича, отойдя от Москвы, осадили Рязань. Во время похода крым-цев к Москве в суматохе в ночь с 28 на 29 июля («с недели на понедельник») бежал князь Иван Иванович Рязанский из заточения в Рязань, а оттуда в Литву. Сохранился отрывок розыскового дела о побеге князя Ивана, которое вел «Юрьи с товарищи», т. е., очевидно, казначей Юрий Траханиот. Князь Иван еще долгое время жил в Литве, где и умер около 1534 г.[973]

Поход крымцев на Рязань находится в несомненной связи с бегством князя Ивана Рязанского. Однако он был безуспешен. Город стойко оборонялся под умелым руководством князя И. В. Хабара. Этот рязанский наместник показал себя стойким полководцем и искусным дипломатом. Он ухитрился не только выкупить чуть живого воеводу князя Ф. В. Лопату Оболенского за 600 (по другим данным — 700) руб., но и выманить у хана «оманом» грамоту Василия III, в которой великий князь обещался платить крымцам «выход»[974]. Герберштейн рассказывает, что, будучи не в состоянии взять Рязань, Мухаммед-Гирей послал своего человека в крепость, предлагая осажденным капитулировать. При этом он ссылался на грамоту московского государя. Хабар потребовал показать этот документ. Но как только его принесли, он его уничтожил, За ратные подвиги И. В. Хабар около 1522–1523 гг. был пожалован из окольничих в бояре.

Так окончился поход Мухаммед-Гирея на Русь, оказавший сильное влияние на изменение курса русской политики. Следствие по делу провинившихся воевод затянулось. Во время прихода на Русь Мухаммед-Гирея в Серпухове войсками командовали князь Д. Ф. Бельский, князь В. В. Шуйский и И. Г. Морозов; на Кашире среди воевод был В. А. Коробов, в Тарусе — князь М. Д. Щенятев, И. М. Воротынский. /Позднее последние двое переместились в Серпухов, а Д. Ф. Бельский с В. В. Шуйским, Г. Фоминым, В. Коробовым и другими — на Каширу[975].

Герберштейн рассказывает, что в ходе расследования старшие воеводы хотели всю ответственность за «оплошку» возложить на князя Д. Ф. Бельского, в то время молодого человека. Он якобы пренебрег их советами. В свою очередь Бельский перекладывал вину на брата Василия III, который «раньше всех начал бегство». Великий князь простил Бельского по молодости, лишил достоинства и княжества одного из военачальников, Воротынского, бежавшего вместе с братом великого князя, и заключил его в оковы[976]. Впрочем, во время второго визита Герберштейна в Москву (1526 г.) Воротынский был уже прощен[977]. В. В. Шуйскому Василий III «вины… отдал» уже летом 1522 г., но боярин вынужден был дать крестоцеловальную запись о верной службе московскому государю[978].

Не вполне ясен вопрос о позиции Казани во время похода Мухаммед-Гирея. Большинство летописей просто ничего не говорит об участии казанцев в походе крымцев на Москву. Продолжение Хронографа 1512 г. сообщает, что в это время «Сап-Гирей и со всеми казанскими людьми приходил на муромские и мещерские места». По Герберштейну, Сагиб-Гирей выступил одновременно с крымским ханом и опустошил Владимир и Нижний Новгород. Соединились казанцы с Мухаммед-Гиреем у Коломны. Однако сведению об участии Сагиб-Гирея противоречит как будто сообщение осведомленного Галицкого летописца о том, что 1 августа к Москве «царевич крымьской и татаровя… и Рязан взяша»[979]. И. И. Смирнов полагает, что под «крымским царевичем» летописец разумеет «царя» Сагиб-Гирея, так названного из-за незаконности занятия им казанского престола[980]. Это построение очень искусственно. Понятие «законности» вряд ли могло руководить летописцем, тем более что позднее Сагиб-Гирей в памятниках всегда называется царем. Возможно, речь должна идти о Саадат-Гирее, который покинул казанский престол, оставив его Сагиб-Гирею[981].

Казанцы продолжали набеги на русские земли и позднее. Так, 21 августа 1521 г. Сеит, Булат и Кучелей «воевали» Березополье вблизи Нижнего Новгорода «и до Клина», взяв при этом «полону множество, а иных изсекоша»[982].

17 января 1522 г. Василий III отдал распоряжение «поймать» воевод князей В. В. Шуйского, И. М. Перемышльского (Воротынского), Г. Фомина, В. А. Коробова и И. С. Поплевина-Морозова[983].

О «чудесном» избавлении столицы Русского государства от крымцев рассказывала составленная в середине XVI в. в окружении митрополита Макария «умилительная» повесть, в которой спасение Москвы всецело приписывалось «божьему пособию»[984]. Позднее она вошла в состав Степенной книги, Русского временника и Шумиловского списка Никоновской летописи[985].

Быстрый отход Мухаммед-Гирея от Москвы не объяснялся ни грамотой Василия III, ни вмешательством «потусторонних сил». Быстрое продвижение крымских войск в глубь русской территории было, очевидно, неожиданностью и для самого Мухаммед-Гирея. Его отряды способны были только к грабежу беззащитного населения во время кратковременных рейдов, после которых они возвращались с полоном в Крым. Так было и на этот раз. К тому же состояние шока, в котором находились Василий III и его окружение, быстро прошло.

Вместе с тем события 1521 г. показали, что одновременно успешно воевать на западе, юге и востоке Василий III не мог. Главной опасностью для России в это время были Крым и Казань, соединенные теперь тесным союзом. Следовательно, необходимо было укрепить союзные связи с другими державами и ускорить заключение мира с Великим княжеством Литовским.

1 сентября 1521 г. но поручению Василия III новгородские наместники заключили на прежних условиях новое перемирие с Ливонией сроком на 10 лет[986]. В ноябре того же года Сулейману от имени Василия III была отправлена грамота о скорейшем отпуске обратно в Москву русского посланника В. М. Губина[987] и присылке «доброго человека», который бы «меже нас с тобою мог делати дружбу, и братство, и любовь крепкую». В ней, между прочим, говорилось со ссылкой на грамоты крымского хана, что Мухаммед-Гирей «учинился» недругом московскому государю потому, «что мы с тобой ссылаемся». Зная о натянутых отношениях Сулеймана с крымским ханом, московские дипломаты рассчитывали углубить турецко-крымские противоречия и добиться создания прочного союза с Портой, направленного против Крыма.

Не успел датский король Христиерн II после смерти Стена Стуре короноваться шведской короной в 1520 г., как в Швеции вспыхнуло восстание, возглавленное Густавом Вазой. В 1521 г. оно уже охватило значительную часть страны[988]. Поэтому естественно, что Христиерн был крайне заинтересован в укреплении старых союзнических отношений с Россией. До нас дошел отрывок ответных речей русской стороны во время посольства Давыда фан Корана в Москву в 1521 г.[989] Рассуждая в общей форме о союзе и дружбе Дании с Россией, русские представители не забывали напомнить датскому послу о том, что его страна должна пропускать на Русь «фрязинов», инженеров и строителей, в которых так нуждалось растущее Русское государство.

Летом 1522 г. Москву в последний раз посетил посол Тевтонского ордена Клингенбек. Дни Ордена к этому времени были уже сочтены. Диалог Клингенбека с русскими дипломатами состоял из взаимных нападок. Посол объяснял военные неудачи Ордена тем, что якобы Россия не помогла ему в борьбе с польским королем. Московский государь решительно отвел от себя все обвинения[990].

8 апреля 1525 г. последний гроссмейстер Ордена Альбрехт заключил договор с Сигизмундом I, положивший конец самостоятельному существованию Ордена, вместо которого отныне создавалось вассальное от Польши Прусское герцогство.

В целом успешно, хотя и не достаточно быстро проходили переговоры России с Великим княжеством Литовским. В марте 1522 г. в Москву прибыл посланец Сигизмунда Станислав Довгирдов, а 7 апреля в Литву отправился Василий Полукарпов[991]. Камнем преткновения оставался по-прежнему вопрос о размене пленными. Для урегулирования его и для заключения перемирия в Москву должны были прибыть из Литвы «большие послы».

А тем временем еще до отъезда Полукарпова в Москву от крымского царя и царевичей присланы были «добрые люди», которые сообщили о желании Крыма «в братстве и в дружбе быти по-старому». В Крым с ответной миссией поехал сын боярский В. А. Филиппов. В столице ожидались вести от крымского царя «с часу на час». Должен был отправиться туда и «большой посол» Иван Андреевич Колычев[992]. Но вместо этого получили известие, что Мухаммед-Гирей готовится к новому походу на русские земли. Тогда в Коломну были направлены воеводы князья Д. Ф. Бельский, М. Д. Щенятев, из Вязьмы — князь М. В. Горбатый с полками. И мая в Коломну из Москвы выступил и сам великий князь. Сюда же велено было прибыть князю Андрею Ивановичу. Князь Юрий должен был находиться с войсками в Серпухове, а в Москве — царевич Петр. Герберштейн сообщает, что Василий III «собрал огромное войско, снабдил его большим количеством пушек и орудий, которых русские никогда раньше не употребляли в войнах». Оборону решено было держать на естественном рубеже — реке Оке. Василий III «людей имал у воевод и у детей боярских в полк по списком, хто сколко возмог дати». Операция была проведена весьма успешно. Узнав о выступлении русских войск, Мухаммед-Гирей повернул назад. В конце лета Василий III вернулся в Москву, оставив на Коломне князя Андрея[993].

Действия казанцев в 1522 г. ограничились только набегом в середине сентября на Галицкую волость, когда побили воевод в Парфентьеве[994].

Летом продолжалось осуществление программы русского правительства, рассчитанной на умиротворение на Западе. В июне 1522 г. из Москвы к новому императору Карлу V был отправлен подьячий Я. Полушкин с немчином Бартоломеем[995]. Московское правительство решило прозондировать возможность возобновления союзнических отношений с Империей. Время было выбрано удачно: развивая успехи в Юго-Восточной Европе, в 1521 г. турки взяли Белград и реально угрожали жизненным центрам Империи. Именно Это обстоятельство и создавало у московского правительства надежду на то, что Империя более решительно склонится к принятию русских условий союза.

В конце августа 1522 г. в Москву прибыло долгожданное «большое посольство» из Литвы во главе с полоцким воеводой Петром Станиславовичем Кишкой и писарем Богушем. В результате сравнительно кратких переговоров 14 сентября между Великим княжеством Литовским и Россией было заключено пятилетнее перемирие[996]. Требование о размене пленными как непременное условие мирного соглашения русской стороной было снято. Слабой компенсацией за это было обещание литовской стороны освободить пленных от «тягот» (оков). Гораздо более существенно было согласие литовской стороны на внесение Смоленска в перемирную грамоту в число земель, на которые распространялась власть России. Это не означало официального признания присоединения Смоленска, но знаменовало значительный шаг на пути к нему. Территория в 23 тыс. кв. км и с населением в 100 тыс. человек перешла отныне к России[997]. Торжественное посольство В. Г. Морозова, А. Н. Бутурлина, дьяков И. И. Телешова и Т. Ракова выехало в Литву 30 ноября.

1 марта 1523 г. Сигизмунд присягнул на договорной грамоте и тем самым ратифицировал ее. 2 мая 1523 г… успешно выполнив свою миссию, посольство В. Г. Морозова вернулось в Москву[998].

Еще в бытность великого князя Василия Ивановича в Коломне на Русь вернулся долгожданный русский посол В. М. Губин из Царьграда с вестью о приезде турецкого посла грека Скиндера, который привез с собой грамоту султана Сулеймана, сообщавшего о своем вступлении на престол. После возвращения в Москву Василий III устроил Скиндеру пышную встречу, во время которой турецкий посланник заявил о желании султана жить в дружбе и мире с Москвой[999]. Правда, на предложение составить шертные грамоты Скиндер ответил, что он не имеет для этого достаточных полномочий. Турецкий султан был более заинтересован в развитии торговых отношений, чем в тесном политическом союзе. Поэтому решение этого столь важного для России вопроса откладывалось: нужно было послать в Царьград особую миссию. Обстоятельство, крайне досадное для московского государя. Но гак или иначе приезд Скиндера был как нельзя кстати. Посол в Порту И. С. Морозов отправился в путь 20 марта 1523 г.[1000] Но еще до отъезда его посольства произошли события, существенно изменившие расстановку сил на южных и восточных рубежах России.

Подтвердив в августе 1522 г. союзный договор с Польшей[1001], Мухаммед-Гирей решил привести в исполнение уже давно вынашивавшийся им план захвата Астраханского ханства. В декабре того же года крымский хан обрушил свой удар на Астрахань. Поначалу судьба благоволила к нему. Благодаря поддержке ногайского мурзы Агиша «со многими людьми» ему удалось взять Астрахань. Хан Хуссейн бежал из города. Однако Мухаммед-Гирей не исполнил обещания, данного Агишу, — посадить его на Астраханское ханство. Тогда этот мурза, вступив в сговор со своим братом Мамаем, находившимся на крымской службе, с 2 тыс. ногайцев неожиданно нападает на крымцев. Сражение окончилось гибелью самого Мухаммед-Гирея и его сына Богатыра. По некоторым сведениям, погибло также до 130 тыс. крымских воинов. Окрыленные успехом, ногайцы вторглись в Крым и, хотя не взяли ни одного города, опустошили весь полуостров.

Весть о происшедших в Астрахани событиях достигла Москвы в марте 1523 г.[1002] А тем временем еще в декабре 1522 г. в Москву прибыл крымский посол, с которым вернулся и русский посланник В. Г. Наумов[1003]. Содержание переговоров, проходивших в Крыму, неясно, но, очевидно, они носили вполне миролюбивый характер. Их вел «ширин» — представитель дружественного к России рода татарской знати. Да и положение в Крыму было не таково, чтобы обострять отношения с Москвой. С миссией в Крым отправился И. А. Колычев[1004].

После гибели Мухаммед-Гирея в Крыму утвердился на престоле Саадат-Гирей, в отличие от отца вполне дружественный к Турции. Попытка оказать из Крыма дипломатическое давление на Москву теперь не опиралась на реальную военную силу и поэтому не могла быть успешной. К тому же она запоздала. В Москву крымский посол Кудояр Базангозин прибыл в августе 1523 г. Только после возвращения Василия III из Свияжского похода Кудояр получил аудиенцию у великого князя (11 октября)[1005]. Во время приема он сообщил о восшествии на престол Саадат-Гирея. В грамоте нового хана содержалось чисто декларативное требование прислать «запрос» в Крым в сумме 60 тыс. алтын и примириться с Сагиб-Гиреем. В ответ на это к хану послан был с миссией Останя Андреев[1006]. Чувствуя свою силу и слабость Саадата, московское правительство ни на какие уступки Крыму в вопросе о Казани не шло. Василий III твердо заявлял: «Мы сажаем на Казани царей из своих рук. А ныне князи казанские изменили и того царя в Казань взяли без нашего ведома»[1007].

Занятый своими внутренними делами и борьбой с ногайцами, Крым по существу на время выбыл из игры. Это создало благоприятные условия для решения казанского вопроса, который уже давно волновал московское правительство. Казань оказывалась на время в изоляции от своих возможных союзников (Литвы, Крыма, Турции).

Весной 1523 г. в Москву пришла весть, что по распоряжению Сагиб-Гирея в Казани был убит московский посол В. Ю. Поджогин, брат любимца Василия III Шигоны[1008]. Война с Казанью становилась неизбежной. Не рассчитывая на собственные силы, мурзы послали просьбу в Крым «на пособь людей послати», сообщая, что в противном случае они не смогут противостоять русским войскам[1009]. Непрочность положения в самом Крыму не позволила выполнить эту просьбу Сагиб-Гирея. 28 июля московский государь отправился в необычную летнюю поездку по городам и монастырям. Он побывал в Переяславле, Юрьеве, Суздале, пробыл две недели во Владимире[1010] и 23 августа прибыл в Нижний Новгород, откуда должен был начаться Казанский поход. «Для осени поздо» поход самого Василия III был отложен[1011]. Но все-таки «под Казань» с воеводами «в судех» отправился Шигалей, который приводил к присяге «мордву и черемису казаньскую», а также татар. Полем в «казанские места» также была отправлена рать «со многими людьми».

Поход носил характер пробы сил. Конная рать «на Свияге на Отякове поле… многих татар побишя, а иныя в Свияге потопоша». Вернувшись после похода, великокняжеская рать привела с собой «мног плен… черемисской»[1012]. Важнее было то, что но распоряжению Василия III под руководством бояр М. Ю. Захарьина и князя В. В. Шуйского в устье Суры сооружен был деревянный город-крепость, который получил имя великого князя — Васильград (позднее — Васильсурск).

Дерзкий ответный набег казанских мурз на Галич, когда сожжены были посады этого города (17 октября), скорее свидетельствовал о полном бессилии казанцев изменить ход событий, чем о каких-либо успехах их оружия[1013].

Если построенный Иваном III город Иван-город был бастионом на северо-западе страны, то Васильсурск должен был выполнять не столько оборонительные функции, сколько являться плацдармом для наступления на Казань. Великий князь рассчитывал, что «тем-деи городом всю землю Казанскую возмет»[1014]. Позднее план Василия III повторил Иван Грозный, который перед решающим походом на Казань построил опорный пункт на реке Свияге — Свияжск.

15 сентября Василий III вернулся в Москву, на Покров (1 октября) он ездил ненадолго в Новую (Александрову) слободу[1015].

В начале 20-х годов XVI в. осложнилась внутриполитическая обстановка в России. Уже давно Василию III становилось ясно, что действенная оборона на юге невозможна без ликвидации буферного княжества Василия Шемячича в Новгороде-Северском. Неоднократно в Москву поступали доносы о том, что Шемячич собирается изменить Москве, сносится с Сигизмундом и литовской знатью[1016]. Особенную опасность для Москвы теперь представляло то, что новгород-северский князь находился в постоянных самостоятельных сношениях с крымским царем и его мурзами. Во время набега Мухаммед-Гирея на русские земли в 1521 г. Шемячич ничего не сделал ни для того, чтобы предупредить Василия III о грозящей беде, ни для того, чтобы ее предотвратить. Это фактически решило его судьбу.

Вскоре после крымского набега Василий III решил «поймать» Шемячича. Но тот не хотел появляться в Москве без «охранной грамоты» митрополита, гарантирующей его неприкосновенность. Митрополит Варлаам категорически отказался выступать в роли клятвопреступника и 17 декабря 1521 г. покинул митрополию[1017]. Он съехал на Симоново, а потом был сослан в Каменский монастырь. По С. Герберштейну, Варлаам это сделал, «когда государь нарушил клятву князю Шемячичу и допустил нечто другое, что, по-видимому, являлось нарушением власти митрополита»[1018]. Тут явная хронологическая путаница: Шемячичу князь великий нарушил клятву позднее. Очевидно, речь шла о том, что Василий III собирался нарушить ее и принуждал к этому митрополита, на что тот не пошел.

27 февраля 1522 г. вместо Варлаама, ставленника и покровителя нестяжателей, митрополитом всея Руси стал их злейший враг игумен Волоколамского монастыря Даниил, верный последователь Иосифа Волоцкого[1019]. К Даниилу Василий III приглядывался уже на протяжении нескольких лет во время своих поездок на Волок (1515, 1518 гг.). Человек, готовый на все, чтобы укрепить свое влияние при великокняжеском дворе, Даниил сразу же начал энергично насаждать своих ставленников на высшие церковные должности. 30 марта 1521 г. умер тверской владыка Нил Гречин, родич влиятельного казначея Василия III Юрия Дмитровича Траханиота[1020]. Ровно через год на его место назначен был иосифлянин Акакий[1021]. 3 марта 1522 г. покинул рязанскую епархию Сергий, а 23 марта ее занял Иона, архимандрит Новгородского Юрьева монастыря[1022].

Летом 1522 г, Василий III хотел послать Шемячича с воеводами против крымского хана. Но об участии новго-род-северского князя в обороне русского юга и в этом году разряды и летописи молчат. Тогда решено было привести в исполнение давно задуманный план ликвидации «запазушного врага». Шемячич вызван был в столицу, получив «охранные грамоты» великого князя и митрополита. В апреле 1523 г. он прибыл в Москву.

Во время въезда Шемячича в Москву какой-то юродивый ходил по улицам с метлой и лопатой и свое странное поведение объяснял тем, что «теперь настанет удобное время для метения, когда следует выбросить всякую нечисть». Метла позднее сделалась символом опричников, которые считали своей целью выметание измены из Русского государства.

Вскоре после приезда Шемячич угодил в заточение, несмотря на гарантию его безопасности[1023]. Нарушение Даниилом крестного целования вызвало бурю негодования в русском обществе, но зато было одобрено великим князем. Возможно, с этим событием связано отстранение от должности в апреле 1523 г. пермского епископа Пимена[1024].

К началу 20-х годов XVI в. Василий III должен был снова задуматься над той угрозой, которую для него представлял его брат князь Юрий Иванович Дмитровский.

Все началось с, казалось бы, незначительного факта. Один из калязинских купцов, некто Михаил, задумал построить новый каменный собор в местном монастыре. В этом богоугодном деле его поддержал князь Юрий Иванович Дмитровский, в удел которого входил Калязин[1025]. При сооружении фундамента Троицкого собора 26 мая 1521 г. были обнаружены «мощи» основателя Калязинского собора Макария, умершего еще в 1483 г.[1026] Князь Юрий «порадовашеся неизглаголанною радостью» и поспешил объявить эти мощи чудотворными. Новый чудотворец должен был укрепить престиж дмитровского князя, его покровителя. Юрий Иванович поспешил ко двору своего державного брата, чтобы добиться признания официальной церковью Макария чудотворцем.

Василий III медлил. Очевидно, при его дворе многие, как и Вассиан Патрикеев, весьма сомневались в том, чтобы простой мужик Макарий мог оказаться чудотворцем. Только после того как митрополитом стал Даниил, бывший игумен Волоколамского монастыря, пользовавшегося расположением князя Юрия, в Калязин посылается чудовский архимандрит Иона с целью проверить, как обстоит дело с новоявленными мощами. Его отчет был благоприятен для князя Юрия, и собравшийся церковный собор признает мощи Макария нетленными и чудотворными. После того как в июне 1523 г. было окончено строительство Троицкого собора, 9 октября в него торжественно перенесли мощи Макария Калязинского[1027]. Так князь Юрий Дмитровский стал патроном первого русского чудотворца[1028].

В 20-х годах происходило оживление «иммунитетной войны» между Василием III и Юрием Дмитровским. Московский государь в 1526–1527 гг. выдает льготные грамоты Троицкому и Волоколамскому монастырям на земли, находившиеся вблизи владений Юрия Ивановича. Со своей стороны дмитровский князь в 1522–1525 гг. пытался путем выдачи льготных грамот добиться расположения московского митрополита Даниила. Впрочем, выдавал он щедрые льготы и другим монастырям — Кирилло-Белозерскому (1521 г.) и Троицкому (1526 г.)[1029].

13 марта 1523 г. умер зять великого князя царевич Петр, которого, очевидно, Василий III прочил в свои наследники. В связи с этим событием находился пересмотр Завещания великого князя и составление к нему в июне 1523 г. особой «Записи»[1030]. Снова вставал вопрос, кто же будет преемником московского государя. Старший из братьев Василия Ивановича, князь Юрий Иванович Дмитровский, опять мог рассчитывать на московский великокняжеский стол[1031]. Но отношения между этими братьями были крайне неприязненными. Это хорошо было известно и в Москве, и в Литве, что было небезопасно для московского государя. 18 марта 1523 г. русскому гонцу Ушаку Воропаеву поручалось сообщить в Литве, что никаких раздоров между державными братьями нет[1032], в частности что князь Юрий был на Москве «да поехал к себе». Но это официальное заявление никого не могло обмануть.

Необходимо было как-то развеять династические иллюзии у дмитровского князя, а это могло произойти в том случае, если у московского государя будет наследник. Уже давно стало ясно, что Соломония не может принести своему супругу ребенка. Следовательно, великому князю нужно было развестись с ней и вступить в новый брак. Правда, развод по причине «неплодия» нарушал все церковные каноны.

Еще до осени 1523 г. Василию III «бысть кручина о своей великой княгине». Где-то в начале февраля 1523 г. в Москве должен был собраться церковный собор, которому нужно было разбирать вместе с великим князем «великие дела духовные и церковные»[1033]. Состоялись его заседания или нет, остается неясным.

Ввиду сложности обстановки, отправляясь в июле 1523 г. в летнюю поездку по городам, Василий III взял с собой своих братьев, отправив их снова «по уделам» после возвращения в Москву (15 сентября)[1034].

Осенью, после поездки по городам и монастырям, Василий III «начаша думати со своими бояры о своей великой княгине Соломонеи, что неплодна бысть». По свидетельству Псковской летописи, великий князь говорил боярам: «Кому по мне царьствовати на Руской земли и во всех градех моих и в приделех: братьи ли дам, ино братья своих уделов не умеють устраивати». Тогда бояре дали совет разойтись с Соломонией и вступить в новый брак: «Неплодную смоковницу посекають и измещуть из винограда»[1035]. Весь рассказ носит промосковский, официозный характер. Сам Василий III рисуется здесь не как инициатор развода, а как лицо, вынужденное пойти на эту меру под влиянием бояр.

Однако в 1523 г. дело не было доведено до конца. Вероятно, возражения в придворной среде против развода все же звучали. Позднее Курбский писал: «Возбранящу ему (Василию III. — А. 3.) сего беззакония многим святым и преподобным не токмо мнихом, но и сигклитом его»[1036].

Против развода Василия III выступали даже близкие в то время к великому князю Вассиан Патрикеев и ученый афонский монах Максим Грек. В 1522 г. был отстранен от управления близкий к Максиму казначей Юрий Дмитриевич Грек Траханиот, который осмелился поддержать одну из просьб посла султана Скиндера (о лекаре Марке)[1037].

Выступление против развода Василия III имело кроме догматического еще чисто политическое значение. Оно фактически означало поддержку притязаний Юрия Дмитровского. Если на внутрицерковные споры Василий III смотрел довольно безучастно, то вмешательства церковников в свои политические планы он не допускал. В 1523 г. вопрос о разводе еще не был окончательно решен. В это время внимание великого князя снова отвлекла казанская проблема.

1524 год должен был принести завершение длительной борьбы за Казань. Международная обстановка в это время складывалась благоприятно для Василия III. Крым раздирался междоусобной борьбой. В ханстве росло сопротивление турецкому ставленнику Саадат-Гирею[1038]. Ранней весной 1524 г. к Крыму двинулась огромная польско-литовская армия. К Очакову с конной ратью направлялся князь К. Ост-рожский, а по Днепру спускался Остафий Дашкевич[1039]. Все силы Саадат-Гирея были брошены на оборону Крыма от войск Сигизмунда I. Поэтому его послы в Москве от имени хана согласились подписать шерть на тех же условиях, что ранее подписывал Менгли-Гирей. Это вполне устраивало московского государя. В сентябре 1524 г. в Крым был отправлен обратно Кудояр Базангозин с русским гонцом Г. Кобяковым, в присутствии которого шерть принести должен был сам крымский хан[1040].

В низовьях Волги ногайский мурза Мамай вздорил и со своим братом Агишем, и с ханом Хуссейном, который успел вернуться в Астрахань. В начале 1524 г. Мамай осадил Астрахань, но безуспешно. Саадат-Гирей никак не мог наладить отношений ни с Хуссейном, ни с Мамаем. А тут еще внутренние неурядицы. Один из сыновей Мухаммед-Гирея, Ислам-Гирей, взятый Мамаем в плен во время второго Астраханского похода (1524 г.) Мамая, бежал, и вскоре вокруг него начали группироваться недовольные крымским ханом мурзы[1041].

С Литвой в 1524 г. Россия сохраняла по-прежнему мирные отношения[1042]. Летом в ответ на весенний поход польско-литовских войск крымские царевичи воевали литовские Земли[1043].

После освобождения Швеции от власти датского короля и восшествия на престол Густава Вазы русское правительство поспешило 5 апреля 1524 г. продлить перемирие с этой державой, заключенное еще в 1513 г.[1044] Противник Вазы датский король Христиерн терпел в это время неудачу за неудачей, и Василий III уже не стремился связывать именно с ним свои прибалтийские планы. В ноябре 1524 г. на настойчивую мольбу о помощи Христиерна II, ссылавшегося на союзные обязательства, Василий III ответил решительным отказом, объясняя его обстоятельствами Казанского похода[1045].

В начале 1524 г. в Москву прибыло посольство от императора Карла V во главе с Антонием де Конти в сопровождении русского посланника Якова Полушкина[1046].

Усилившаяся турецкая угроза заставила Империю снова искать путей для привлечения России в число союзников против султана. Со своей стороны и Полушкин во время аудиенции в Вальядолиде передал Карлу V послание московского государя, содержавшее предложение о возобновлении традиционных русско-имперских отношений.

О содержании переговоров де Конти в Москве ничего определенного не известно. Вероятно, речь шла в них о турецкой опасности и о стремлении Империи добиться упрочения русско-литовских отношений[1047]. 13 июля де Конти и русское посольство князя И. И. Засекина и дьяка С. Борисова покинули Москву и направились ко двору Карла V[1048].

Казань после постройки Васильсурска ожидала нового похода московских войск. В декабре 1523 г. оттуда в Крым прибыл посол с просьбой прислать пушек и янычар для защиты города от русских. Сагиб-Гирей писал: «А не пришлешь ко мне пушек, и пищалей, и янычар, и мне противу московских воевод стояти не мочно»[1049]. Но реальных средств помощи у Саадат-Гирея не было. Безрезультатно обращался Сагиб-Гирей за помощью и к Турции. Тщетно крымский хан и по его просьбе турецкий султан призывали Москву примириться с Сагиб-Гиреем. Василий III решительно отстаивал свое право сажать угодных ему ханов на «казанский юрт». Он клеймил позором Сагиб-Гирея как изменника, устроившего избиение русского посольства и купцов[1050].

В такой обстановке начался третий поход на Казань. И на этот раз великий князь лично в нем не участвовал. Страх перед повторением вторжения крымских войск не позволял ему покинуть надолго столицу. Во главе русской рати номинально поставлен был Шигалей. Тем самым всему предприятию был придан характер военной кампании за восстановление «законного» монарха на его престоле. Зима в 1524 г. стояла «студена добре», так что до Троицына дня «снег не сошел весь». Но как только потеплело, русские полки двинулись на Казань. За неделю до Троицына дня выступила конная рать, во главе которой кроме Шигалея находился цвет русского воинства — князь И. Ф. Бельский, князь М. В. Горбатый, М. Ю. Захарьин (последний поставлен был во главе «наряда»). На Троицын день (15 мая) отпущена была конная рать И. В. Хабара и М. С. Воронцова. «Конми» отправили и новгородскую силу[1051]. Всего, по Герберштейну, русское войско насчитывало 180 тыс. человек, а по «Казанской истории» — 150 тыс.[1052] Сухопутная рать должна была разбить войска казанцев в поле, а судовая (в судах) — организовать осаду и взятие крепости.

Узнав о начале похода на Казань и страшась возмездия, Сагиб-Гирей бежал в Крым. За свой побег он был заточен в темницу, а на казанский престол возвели его молодого племянника, сына Мухаммед-Гирея Сафа-Гирея, посланного в помощь казанцам из Крыма[1053].

О событиях, развернувшихся у стен Казани, сохранились противоречивые версии[1054]. По летописным и разрядным источникам, 24 июня русская конная рать одержала победу на реке Свияге (в 20 км от Казани), после чего она соединилась с судовой, которая к этому времени подошла к городу. «Видя свое изнеможение», казанцы били челом русским воеводам и принесли присягу на верность великому князю.

Не вносит существенных разъяснений и краткий Волоколамский летописец. По тексту этого памятника, поход на Казань начался 29 мая. Судовая рать прибыла под Казань 3 июля и расположилась на Царевом лугу, при этом «обосторжився», т. е. укрепившись острогом. Вскоре «город» (неясно, острог или Казань) сгорел. 19 июля казанцы напали «на острог, на воевод великого князя с великым нарядом, с пушками и с пищалями». Воеводам якобы удалось побить татар, которые и позднее «многажды» безуспешно «приходили на острог». К этому времени конная рать достигла Свияги. Навстречу ей вышла рать «избранных татар» в 2 тыс. человек, которая была разбита, причем «иных (татар. — А. 3.) руками поимали и прислали к великому князю на Москву». Затем за неделю до Оспожина дня (т. е. до 15 августа), когда соединились конная рать с пешей, иро-изошел новый бой русских войск с татарами. После него-то казанцы и «добили челом» воеводам[1055].

Автор «Казанской истории» рассказывает, однако, что «черемисы злыя казанския наших поби». Поражение было нанесено судовой рати. Разгромлен был весь «яртоульный» полк (убито 5 тыс. человек), передовой полк также «весь побиша» (уничтожено 15 тыс. человек), а в большом полку истреблено 10 тыс. человек. Казанцы «в местех островных» запрудили Волгу. Из-за этого «згрузившимся ладьям и друга от други сокрушахуся». В результате «много пушек великих и малых погрязе, много людей истопоша и метахуся сами в воду от страха». Позднее черемиса извлекла этот «наряд огненный» и отправила его в Казань. Тем временем, не зная о происшедшем, конная рать на Отяковом поле (на Свияге) вступила в бой с казанскими полководцами Отучем и Аталыкой. Бой продолжался три дня и окончился бегством казанцев. Убито было 42 тыс. татарских воинов. Подойдя к Казани, воеводы были удивлены отсутствием судовой рати. Когда ее остатки прибыли, то выяснилось, что «несть лзе приступити ко граду без стенобитного наряду», который потонул в Волге. Тогда, «ни единаго дни» не оставаясь под Казанью, воеводы «с печалию великою» «поидоша на Русь». По пути «много же войска… з гладу… изомроша, овии же черною болезнию на Русь пришедша, долго болевша, помроша»[1056].

В общем «Казанская история» дополняет версию официальных летописей, которая умалчивает о неудачах, постигших судовую рать.

Сложнее обстоит дело с подробным рассказом Герберштейна. Согласно его сообщению, огромная судовая рать 7 июля расположилась неподалеку от Казани у «острова купцов, Гостинова озера» и ожидала в течение 20 дней конницу. Между тем «московские клевреты» поджигаюг Казанский кремль, и тот сгорает дотла. Но русский воевода М. Ю. Захарьин «по своему страху и малодушию» не воспользовался этим обстоятельством и не только не пошел на штурм города, но и допустил, чтобы казанцы восстановили стены. Только «в двадцать восьмой день того же месяца» (июля) воевода переправился через Волгу и расположился на Казанке, где снова выжидал 20 дней. Тем временем черемисская пехота совершала дерзкие набеги на русский лагерь. Постепенно иссякали у русских запасы продовольствия, а достать ничего нельзя было, так как черемисы опустошали все окрестности и тщательно наблюдали За движениями врагов. Связь с Москвой благодаря действиям черемисов была прервана.

Тогда Василий III послал в Нижний князя И. Палецкого, который должен был доставить осаждающим продовольствие и сообщить в Москву о состоянии дел под Казанью. «Другое лицо» с 500 воинами послано было сухим путем. Но весь отряд (за исключением девяти человек) был перебит черемисами. Известие об этом произвело замешательство в лагере осаждающих Казань. Решено было начать отход. Тем более что черемисы разбили и судовую рать И. Палецкого, состоявшую из 90 судов по 30 человек в каждом. Тем временем русская конная рать, переправившись через Свиягу, вступила в соприкосновение с татарами и черемисами.

Герберштейн пишет, что «после столкновения с ними, в котором обе стороны понесли большие потери, татары отступили, и конница соединилась с остальным войском». Соединившиеся войска 15 августа начали осаду Казани. Осада шла вяло, и в конце концов «начальник Палецкий» (очевидно, речь идет о Захарьине) снял ее, добившись от казанцев обещания послать послов в Москву с изъявлением верности московскому государю[1057]. Поговаривали, что осада была снята «вследствие подкупа дарами со стороны татар»[1058].

И. И. Смирнов целиком поддерживает версию Гербер-штейна. Действительно, она очень обстоятельна: ведь автору подробности сообщали «участники этой войны, люди, достойные доверия»[1059]. В рассказе настораживают два обстоятельства: посылка военачальника И. Палецкого со вспомогательным отрядом — этот эпизод другим источникам неизвестен. Умалчивает Герберштейн и о разгроме судовой рати. Но это можно объяснить тем, что ему рассказывал о походе князь С. Ф. Курбский[1060]. А именно этот воевода командовал передовым полком судовой рати и уж, конечно, не был заинтересован в увековечении собственной неудачи. В данном случае «Казанская история» дополняет Герберштейна. Но когда ее автор говорит, что конные полки первыми достигли Казани, а потом к ним присоединилась судовая рать, то следует отдать предпочтение версии Герберштейна о прибытии под Казань сначала судовой рати, а затем конной.

Сразу же по возвращении в Москву крестоцеловальные записи в верности московскому государю дали один из воевод похода 1524 г. — И. Ф. Бельский и его брат — Д. Ф. Бельский, ответственный за то, что русские воеводы пропустили Мухаммед-Гирея в глубь России. В грамотах говорилось, что каждый из князей в чем-то «проступил» перед московским государем, а тот «вину» ему «отдал»[1061].

Во исполнение договоренности с князем И. Ф. Бельским под Казанью в ноябре 1524 г. в Москву прибыли Аппай-улан и князь Бахты-Кият, которые «биша челом от всей земли Казаньской за свою вину и о цари Сафа Кирее»[1062]. Было еще обстоятельство, толкавшее казанскую знать в московские объятия. Вскоре после ухода русской рати Казань подверглась опустошительному набегу ногайцев, которые «в конец царьство его (Сафа-Гирея. — А. 3.) доспели пусто»[1063]. В Крыму осенью 1524 г. Ислам-Гирей поднял мятеж и в течение октября — декабря осаждал Саадат-Гирея в Перекопе. Только после того как Саадат-Гирей согласился назначить своим калгою (наследником) бывшего казанского хана Сагиб-Гирея, наступило временное успокоение [1064].

В таких условиях скорейшее примирение с Москвой было единственным выходом для Сафа-Гирея.

К мысли о мирном исходе казанско-московского спора начал склоняться и Василий III, которому опыт похода 1524 г. показал, что время для окончательного присоединения Казани к России еще не приспело. Поэтому великий князь благосклонно принял миссию Anna я и «пожаловал» казанцев. Правда, все-таки на одном московскому государю удалось настоять. В марте 1525 г. в Казань были отправлены князь В. Д. Пенков и дьяк А. Ф. Курицын, объявившие, чтобы казанский хан отныне «велел своим гостем и всей Казанской земле торговати в Нижнем Новгороде». Сафа-Гирей вынужден был принять это требование, «и князь Василей Данилович и перевел торг ис Казани в Новгород в Нижней»[1065].