Глава 5 Крымский поход и переворот Нарышкиных

Глава 5

Крымский поход и переворот Нарышкиных

Второй Крымский поход 1689 года оправдал мрачные предчувствия Мазепы. Выступить «ранней весной», как советовал гетман, так и не удалось из-за медленных сборов русского войска. Правда, на этот раз, благодаря усилиям гетмана, имелась база — Новобогородицкая крепость, от которой и начался поход.

На генеральном совещании в Сумах план Мазепы, изложенный Гордоном (гетман не считал возможным высказывать свое мнение Голицыну лично), был отклонен. Мазепа предлагал по мере продвижения вглубь Крыма через каждые четыре перехода строить у переправ степных рек небольшие крепости с гарнизонами и запасами, где можно было оставлять больных и раненых и обеспечивать себе тыл. Предлагалось также захватить нижнеднепровские турецкие городки[229].

Но Голицын был охвачен идеями покорения Крыма и рвался вперед. У него под командой было около ста тысяч человек, среди военачальников — Л. Неплюев, В. Змеев, А. Шеин, Гордон и другие. Мазепа выступил из Батурина 17 марта, имея 50 тысяч казаков.

24 апреля объединенная армия двинулась к Крыму. 15 мая в урочище Зеленая долина на походный табор напали татары. Неудачные действия думного дьяка Емельянова привели к страшным потерям среди слободских полков[230]. Русские защищались огнем 350 орудий и 112 тысяч мушкетов. Татары дважды прорывали строй, и дважды Мазепа со своей гвардией спасал положение. 17 мая около Черной долины сражение возобновилось. В результате хан отвел войска, и они укрылись за Перекопом[231].

20 мая войско Голицына подошло к Перекопу. Положение было крайне тяжелое. Уже четыре дня армия шла без воды и хлеба. Начавшаяся жара высушила всю траву в степях. Люди и лошади обессилели. Вот когда, видимо, Голицыну вспоминались слова Мазепы, что поход можно предпринимать только ранней весной. Вместо штурма сильных укреплений Перекопа начались переговоры[232]. Не добившись и в них никакого успеха, Голицын, к изумлению татар, 21 мая отступил от города.

Началось тяжелое возвращение, на протяжении которого татары непрерывно нападали на арьергард. Путь до Новобогородицкой крепости пришлось пройти в дыму и гари — татары жгли степь. 24 июня русские и украинские войска разошлись «по домам». Так закончился поход. По своей организации и замыслу он в принципе не мог завершиться победой. Русско-украинские войска бесславно гибли, обеспечивая тылы своим союзникам по Священной лиге.

Очень многие упрекают Голицына в бездействии, в том, что он не попытался взять Перекоп[233]. Во время розыска, устроенного Петром осенью того же года, пошли слухи, что Голицын за отступление от Перекопа получил от хана взятку. Слухи отражали настроение войска, которое желало драться, а не позорно, с потерями отступать. Военные историки полагают, что у Голицына не было другого выхода, как возвращаться. Даже если бы князь Василий взял Перекоп и остался в нем, войска погибли бы из-за отсутствия воды и пищи[234]. Он совершил глобальную ошибку раньше, когда настоял на походе в таком немыслимом виде. Но кроме военного существует и политический аспект. И именно с этой точки зрения нельзя было отступать, не взяв, не спалив Перекопа. Даже если бы потом пришлось его бросить.

Но Голицын не мог уже думать о поисках достойного выхода из сложившейся ситуации. Князя Василия заботило уже не завоевание Крыма, и тем более Константинополя, но удержание Кремля. Зная, какая тревожная ситуация в Москве, он предпочел все бросить и с позором вернуться домой.

Ситуация для правительства Софьи и в самом деле была крайне сложной. Свалить опять всю вину, как в случае похода 1687 года, на украинского гетмана? После того, как именно его сердюки спасли всех? Вероятно, даже царевне показалось это слишком. Впрочем, Мазепу не любила старшина, его ненавидели запорожцы, из-за своей бескомпромиссной борьбы за порядок не был он по душе и многим казакам. Так что козлом отпущения его вполне можно было сделать.

Для начала Софья постаралась представить неудачу своего фаворита как победу. Все русские воеводы, участвовавшие в походе, были щедро награждены. Голицыну были объявлены «особенные царские милости и награды»[235]. В этом списке «осыпанных щедротами» Мазепа не числился. И он мог расценить это только как недобрый знак. Между прочим, при награждении князя Василия произошел весьма показательный инцидент. Молодой царь Петр отказывался подписать наградную грамоту, а когда в конечном счете уступил, то «сорвал сердце», не допустил к себе Голицына. Это было 27 июля.

В эти же дни Мазепа по приказу князя Василия отправляется в Москву[236]. Какие чувства должны были его охватывать при мысли об этой поездке? Весьма красноречиво, хотя и косвенно, говорят о них те слухи, которые ходили по Украине. Гетману пришлось лично писать в Запорожье, уверяя своих торжествующих недругов, что он отправляется в эту дорогу не по принуждению, «как некоторые о том лгут», но по доброй воле.

Наказным гетманом Мазепа оставил одного из немногих, на кого мог положиться, — генерального судью Михайла Воеховича, с которым вместе служил еще у Дорошенко. Следить за порядком поручалось и второму доверенному лицу — компанейскому полковнику И. Новицкому. Несмотря на крайне тревожную обстановку, Иван Степанович с искусством настоящего режиссера обставил поездку в Москву как въезд триумфатора. Только личная свита гетмана состояла из восьми дворян, семидесяти дворовых, пятидесяти драгун и двенадцати музыкантов. Среди прочих Мазепа взял и двух отцов-настоятелей: Иннокентия Монастырского, открытого противника «мудроборцев», и Дмитрия Ростовского[237]. Видимо, если он решил погибать, так с музыкой. Между прочим, это был первый случай, когда Иван Степанович открыто заявлял о своих амбициях. В Москву ехал не трясущийся от страха «марионеточный гетман», но могущественный правитель обширных территорий.

И еще любопытный момент: вперед себя Мазепа послал в Москву своего доверенного человека, дворецкого Романа Высоцкого, якобы для покупки нужных ему вещей[238]. Так уж ли были важны покупки, когда шла речь о власти и жизни? Мы можем только предполагать, какие и к кому давал поручения гетман своему дворецкому. Скорее всего, он готовился к борьбе. А к чему готовился Голицын? Почему с Мазепой ехала вся генеральная старшина, включая Василия Кочубея, полковников, значных товарищей, канцеляристов? Это не могло быть сделано без ведома или даже прямого приказа Голицына. Чтобы прямо в Москве провести выборы нового гетмана? Или князь Василий просто хотел наградить своего верного союзника? Второе сомнительно, тем более что Невилль прямо пишет: приказ Мазепе прибыть в Москву был дан «совсем с другими намерениями». Также и авторы поздних подметных писем на гетмана в один голос утверждали, что он прибыл в Москву по приказу Голицына, чтобы участвовать в государственном перевороте.

Мазепа въезжает в Москву 10 августа. Софья устраивает торжественный прием гетману. За Спасскими воротами его встретил дьяк Посольского приказа Василий Бобинин в сопровождении шести рот стрельцов и двух рот подьячих разных приказов. Гетман сел в присланную «предорогую» (как писал сам Мазепа Новицкому) царскую карету, запряженную шестеркой лошадей, и проехал через Москву на Большой Посольский двор в Китай-городе, где ему были приготовлены палаты[239].

Мазепа и его свита еще не знали, что в ночь на 8 августа царь Петр Алексеевич бежал из села Преображенского в Троицкий монастырь. Начинались события знаменитого переворота, приведшего к власти Нарышкиных. Злой рок? Роковое стечение обстоятельств? Или совсем не случайное совпадение? Безусловно, переворот Нарышкиных — один из самых драматичных эпизодов в жизни Мазепы. Но еще и самый загадочный.

На следующий день после приезда, в самый разгар тревожных событий, 11 августа, Мазепа со старшиной были приглашены во дворец «видеть царские очи». Правда, увидел он только Софью и Иоанна. Прием был обставлен с подчеркнутым размахом. Мазепу представлял и «спрашивал о здоровье» сам Емельян Украинцев. Гетману были вручены богатые подарки. Затем Мазепа посетил патриарха Иоакима, который благословил его образом[240].

С кем еще общался гетман? В Москве у него были хорошие знакомые далеко не только из окружения Голицына.

Еще в 1679 году Мазепа имел долгие, смелые и откровенные разговоры с думным дьяком Ларионом Лопухиным. Нет оснований полагать, что эти контакты впоследствии прекратились. Между тем Лопухин был отцом Евдокии, жены Петра, и соответственно — сторонником нарышкинского лагеря. Когда в 1688 году на Мазепу был написан донос, он обращался за покровительством к П. И. Прозоровскому, дядьке царя Иоанна, и к Борису Голицыну[241]. Следовательно, у него имелись хорошие отношения и с этими двумя сторонниками Нарышкиных. Но это далеко не все. П. И. Прозоровский и Нарышкины считались противниками идеи Вечного мира и сторонниками И. Самойловича. В Москве ходили слухи, что Самойловича в его внешней политике поддерживала «партия царя Петра». Нарышкины даже пытались добиться, чтобы Самойловича после его свержения привезли в Москву, где бы он смог отклонить обвинения в срыве Крымского похода[242]. Но ведь именно Мазепа отстаивал в Москве мнение Самойловича о вреде союза с Польшей. Иван Степанович был проводником этой идеи и в петровский период своего гетманства. То есть в своих внешнеполитических симпатиях он был скорее близок к Нарышкиным, чем к Голицыну. Во время второго Крымского похода Мазепа имел смелость писать патриарху Иоакиму, сообщая о трудностях похода и обстоятельствах отступления от Перекопа. Его послание заметно отличалось от тех, которые в те же дни посылал Иоакиму Голицын[243]. И Мазепа писал не только патриарху. Во время встречи с Голицыным Петр в сердцах крикнул князю, что тот мог бы взять Перекоп, как советовали Мазепа и другие генералы[244]. Значит, он знал о советах Мазепы.

Софья была в растерянности. Казалось, сила была еще на ее стороне, но стрельцы колебались, и послать их походом на Троицу не представлялось возможным. В этих условиях пятидесятитысячная армия казаков, находившаяся в сборе на реке Сож, превращалась в грозное и заманчивое оружие[245]. Софья и Голицын проводят новые встречи с Мазепой, всячески его «обрабатывая». Князь Василий даже пригласил его в свое имение[246]. Хорошо вооруженные, отлично зарекомендовавшие себя во время Крымского похода сердюки и компанейцы Мазепы могли в кратчайший срок совершить марш на Москву и коренным образом изменить расстановку сил. В Москве это понимали оба лагеря.

У Голицына могла возникать и мысль использовать помощь польского короля, своего союзника по Священной лиге, из-за мира с которым он поссорился со многими боярами. Поляки не дремали. Посол польского короля де ла Невилль, переодевшись слугой, пробирался к гетману и заверял его в «покровительстве» Яна Собеского. И здесь опять же позиция Мазепы становилась решающей. Как должна была ненавидеть его вспыльчивая и решительная Софья, слушая сладкие, осторожные речи гетмана, не говорящего ни «да», ни «нет»! Как должен был проклинать себя за свой выбор Голицын! Впрочем, князь Василий оказался не готовым к открытой борьбе, и все бремя непростых решений пало на царевну.

Срочно сменить Мазепу и обратиться за помощью к новому гетману правительство Софьи не решилось. Провоцировать бунт, когда и так все рушилось? К тому же в Украине гетман оставил верных себе людей, а все потенциальные оппозиционеры были с ним здесь, в Москве, и быстро прислать войска они никак не могли.

Софья тянула время. 16 августа в Троицу на переговоры с Петром отправляется Прозоровский. Выбор неудачный, так как боярин был уже душой на стороне Нарышкиных[247]. 19 августа поехали патриарх с двумя царевнами[248]. Но и он уже сделал свой выбор не в пользу Софьи. Еще две недели ждала и надеялась царевна. Уговаривала стрельцов и Мазепу. Все напрасно.

29 августа она решается на отчаянный шаг и сама отправляется в Троицу. Но в дороге ей передают приказ Петра вернуться в Москву. Происходит перелом в настроении стрельцов, и большинство полковников являются в Троицу с предложением своих услуг. Это был конец правительницы. 3 сентября заседание Думы принимает решение выдать Шакловитого. Теперь уже тайным сторонникам Петра не имело смысла оставаться в Москве. 4 сентября уходят немцы во главе с Гордоном. 7 сентября в Троицу привозят Шакловитого, которого сразу же подвергают пытке. В тот же день к Петру приезжают Василий Голицын, Леонтий Неплюев, В. Змеев, Косагов и Украинцев. Но к царю князя Василия не пускают, а зачитывают приговор: лишение чести боярской и ссылка в Каргополь[249]. Та же судьба постигает и Неплюева. Змеев, чьи братья были близкими людьми Натальи Кирилловны, матери Петра, отделался ссылкой в свою деревню. Знаменитый полководец Косагов (прославившийся совместными походами с запорожцами) и думный дьяк Украинцев (известный дипломат) были прощены.

В эти же дни к Троице поехал и Мазепа в сопровождении дьяка Василия Бобыкина[250]. Он не случайно сделал паузу, выжидая, когда завершатся допросы и пытки. Появление Мазепы в Троице должно было стать триумфом его политической игры.

Мало кто в Украине догадывался об истинной, тайной роли Мазепы в происшедших событиях, о его контактах с Нарышкиными. После падения Голицына многие ожидали расправы над Мазепой. Старшины тайно совещались, кого предложить царю. Вероятно, Кочубей уже примерял себе булаву. Но торжествовали они рано. Для приверженцев Петра заслуги гетмана были очевидны. Позиция казацких войск в перевороте оказалась решающей.

На Троицком посаде гетмана встретил великолепный шатер, поставленный для его приема. Гордый и уверенный, в роскошном кунтуше, окруженный своей старшиной, вошел Мазепа к Петру. Казаки несли богатые дары: золотой крест, осыпанный драгоценными камнями, саблю в дорогой оправе, золотой аксамит царице Наталье Кирилловне, а для царицы Евдокии — золотые ожерелья с алмазами. Казалось, он продумал все, был готов к такой встрече, словно все происходило по заранее просчитанному им сценарию. Мазепа понимал, что от этой встречи с новым царем зависело очень многое, гораздо больше, чем его собственная жизнь. И в этом гордом появлении среди торжествующих сторонников Нарышкиных было сознание того, что он олицетворяет собой всю Украину, всю Гетманщину, «войско Запорожское и народ Малороссийский», как говорил сам Мазепа.

Думный дьяк Емельян Украинцев объявил гетману и старшине похвалу за военные походы с Голицыным, подчеркнув таким образом, что немилость их не касалась.

Историки не любят разбираться в сути того, что происходило между Мазепой и Петром в Троице[251]. Между тем это интереснейший эпизод, ключевой для понимания дальнейших событий. Разве можно поверить, что Петр не только пощадил Мазепу, но и осыпал его наградами, просто поддавшись умению гетмана «обольщать»? Общеизвестный, признанный всеми факт, что Мазепа в 1687 году получил булаву из рук Голицына, ненавистного Петру фаворита Софьи, который теперь сам избежал казни только благодаря заступничеству брата — Бориса Голицына, влиятельного человека в партии Нарышкиных. Сам гетман никогда не скрывал роли князя Василия в своей судьбе. Он так и писал Голицыну (возможно, несколько преувеличивая), что все монаршие милости изливаются на него исключительно по ходатайству и влиянию его, князя[252]. Мазепа принимал самое непосредственное участие в изготовлении «царских» портретов Софьи, стоивших Голицыну и Неплюеву состояний, а Шакловитому — головы. Мазепа был непосредственно связан с украинским духовенством, открыто поддержавшим Сильвестра Медведева в его борьбе с патриархом Иоакимом. Только очень серьезная причина могла позволить игнорировать все эти факты.

12 сентября у стен Троице-Сергиева монастыря были казнены Шакловитый и его сообщники[253]. Вслед за этим был схвачен Сильвестр Медведев, лишен церковной неприкосновенности и подвергнут страшным пыткам. Его заставили признаться в ереси, опять пытали и наконец казнили. Ужасная судьба. Но почему она не затронула Мазепу? Ведь старец прямо говорил в расспросе, что свою «Книгу о манне хлеба животного» он послал к гетману, к Ивану Степановичу, к киевским властям для свидетельства, и в ответ в Украине была написана «обличительная книга греческой неправде», то есть в защиту Медведева[254]. Более того, Сильвестр показал, что передал часть своих работ и книг Иннокентию Монастырскому, после чего Мазепе был послан указ их «сыскать». Гетман приказал отдать полученные от Медведева работы, но Иннокентий Монастырский заявил, что у него имеются только книги (а не рукописи), которые и были отосланы в Москву[255]. В январе 1690 года «хлебопоклонная ересь» была осуждена на соборе, который также осудил практически все основные произведения киевской богословской учености. Однако никаких дальнейших «розысков» и репрессий не последовало[256]. Это при общеизвестной мстительности патриарха Иоакима, с которым Мазепа не раз спорил.

Розыски по делу Голицына и Шакловитого продолжались всю осень и зиму. Был получен «извет» В. Сапогова, что князь Василий отступил от Перекопа, получив «взятку» от хана. Начались новые допросы. Устанавливали, как именно принималось решение об отступлении от Перекопа. Тинбаев, татарин на службе у Голицына, показал, что на ночном совете (продолжавшемся три часа) кроме князя Василия присутствовали А. И. Шеин, Б. П. Шереметев, В. Д. Долгоруков, Л. Неплюев, В. А. Змеев и «гетман Иван Степанович Мазепа»[257]. Был допрошен и В. Змеев, находившийся в ссылке в Костроме. Он рассказал, что по приказу Голицына лично ездил к Мазепе советоваться, следует ли отступать[258]. 8 января 1690 года был дан указ взять письменные показания со всех присутствовавших на переговорах бояр и думных дьяков. Список включал более двадцати человек, в том числе служивших уже к этому времени Петру В. Б. Шереметева, Г. И. Косагова, Е. Украинцева и других. Мазепу допрашивать не стали[259].

Иными словами, имя гетмана красной линией проходило через все розыскные дела, стоившие всем другим участникам головы, званий или как минимум крупных неприятностей. Мазепа же совершенно невероятным образом выходил сухим из воды. У вспыльчивого молодого царя, ненавидящего все, что связано с именем сестры и ее фаворита, должна была быть очень веская причина, чтобы становиться добрым гением Ивана Степановича. Конечно, партии Петра, находившейся в очень шатком положении, были необходимы мир и постоянство в Украине. Но главной причиной триумфа Мазепы в Троице несомненно была та роль, которую он тайно, как настоящий «серый кардинал», играл в нарышкинском перевороте[260].

Голицын, уже находясь в ссылке и имея достаточно времени, чтобы обдумать все происшедшие события, тоже это хорошо понимал. Видимо, его душила ярость, особенно сильная от сознания ее бесплодности. В своих показаниях в феврале 1690 года он многократно упоминал имя своего бывшего фаворита. Говорил, что именно с ним обсуждал письмо крымского хана, что именно его просил сделать книги о святой Евхаристии для Медведева[261]. Это, однако, уже не могло повредить Мазепе. Но не меньше его ненавидели и в другом стане обманутых им врагов: в Варшаве. Ян Собеский всегда считал Мазепу неудобной фигурой в роли гетмана — слишком умный и знающий. А теперь тот стал еще и косвенным виновником падения Голицына, столь верного поклонника «польской культуры» и принципов Священной лиги. Плоды этой ненависти уже очень скоро дали о себе знать.

А что же Петр? О чем говорил он с Мазепой, когда тот впервые «очаровал» его? Они были очень разные — юный, восемнадцатилетний царь, малообразованный, но полный мечтаний, амбиций, стремлений, планов, и пятидесятилетний Мазепа, интеллектуал, прошедший жестокую школу жизни, сумевший сохранить свою гордость и идеалы. Но одно у них было общее: нарышкинский переворот стал для них триумфом, победой над врагами, недоброжелателями, скептиками. А еще — для обоих он означал начало исполнения их амбициозных планов. Разумеется, был не только официальный прием у царя. И в этих встречах Петра должны были поразить знания, опыт, острый ум Мазепы — все то, что он так умел ценить в людях. Он видел в нем надежного советника, эксперта военного и внешнеполитического, соратника и помощника. Друзьями они никогда не станут. Судя по их переписке, Мазепа никогда не переходил известной дистанции (это не Меншиков, Нарышкин или Лефорт). Петр всегда именовал Мазепу «господин гетман», а тот его — исключительно «государем» (не фамильярные «господин полковник», «бомбардир», «Min herz» и пр.). По своей натуре Иван Степанович, скорее скрытный интеллектуал-одиночка, не мог влиться в шумную и веселую дружину царя, на равных делившую с ним радости и испытания. Но Петр будет уважать и ценить советы гетмана, восхищаться его тонким юмором. А потом ненавидеть и помнить до последних дней своей жизни.

Тогда, в момент их общего триумфа и первого знакомства, Петр наверняка делился своими планами, военными увлечениями, мечтами о море и Западе. Возможно, гетман рассказывал о своих юношеских впечатлениях про Голландию и Францию. Мазепа предупреждал Петра о враждебных ему силах, спешил показать, насколько может быть полезным и незаменимым. Рассказывал о планах поляков (о чем он, по понятным соображениям, не мог говорить Голицыну), об угрозе с юга после провального Крымского похода, усугубленного соглашением запорожцев с татарами. Скорее всего, о сугубо украинских делах речь не шла. Петр, вероятно, имел очень смутное представление о Гетманщине и ее проблемах. Но карт-бланш для себя и своей страны Мазепа, безусловно, получил.

Новые жалованные грамоты, выданные Мазепе, отменяли многие тяжелые положения Коломакских статей, укрепляли гетманскую власть и автономию. Впервые со времен Переяславской рады Москва решила опереться на сильную гетманскую власть, а не на массу анархических оппозиционеров. Если Голицын стремился установить полный контроль за Украиной, сделать ее послушной и слабой, ареной старшинских заговоров, то Петру нужен был сильный военный союзник, наделенный неограниченными полномочиями и властью. В этом цели царя и гетмана полностью совпадали. Гетманство Мазепы — это великолепный пример компромисса, не запечатленного на бумаге, но выполнявшегося неукоснительно. Петр безоговорочно и непоколебимо отвергал любые обвинения, доносы и доклады против Мазепы, выдавал и казнил всех его оппонентов. А гетман безотказно снабжал царя войсками для всех военных кампаний, столь многочисленных в царствование Петра.

Мазепа теперь мог уничтожить старшинскую оппозицию, добиться подчинения от запорожцев, экономического роста и усиления армии. А военные походы давали возможность накормить и занять бунтарей. Молодому царю, которому приходилось проводить свои глобальные реформы в условиях жесточайшей оппозиции и политической изоляции, рвавшемуся к морям и вынужденному воевать, гетман был надежным военным союзником, обеспечивавшим спокойный тыл в Украине и успешно выполнявшим все дипломатические задачи.

5 октября Мазепа был уже в Батурине[262]. Начинался самый счастливый период его жизни.