Глава 6 В начале славных дел

Глава 6

В начале славных дел

Триумфальное возвращение Мазепы из Москвы стало для многих старшин крайне неприятной неожиданностью. Оппозиция, еще год назад предпринимавшая первые попытки избавиться от гетмана, который, как они считали, обманом завладел булавой, была разочарована. Казалось, что падение покровителя — Василия Голицына — должно было сделать Мазепу как минимум уязвимым для доносов. На деле все выходило иначе, и гетман не замедлил об этом заявить. Во все города Гетманщины им были отправлены гонцы, которые должны были зачитывать милостивые грамоты царей. Мазепа не жалел усилий, чтобы подчеркнуть расположение Петра к самому себе и ко всему народу Украины.

Иван Степанович умел заниматься пропагандой. Кроме того, позиция Петра, с одной стороны, отягощенного множеством внутренних российских проблем, а с другой — нуждавшегося в крепких тылах, во многом развязывала ему руки. Отношения между Батурин ом и Москвой начинают резко меняться. Мазепа уже не шлет сотни писем, детально излагающих мелкие проблемы Гетманщины, и не спрашивает совета по каждому поводу. У него теперь нет и местного надсмотрщика — Л. Неплюев в опале, а новому киевскому воеводе М. Г. Ромодановскому Мазепа сам отдает наставления, как лучше располагать войска для защиты от татар. Правда, такие новшества еще могли вызывать недоумение, и гетман просил Петра дать указ киевскому воеводе действовать согласно его, Мазепы, плану[263].

Главной внешнеполитической задачей, поставленной перед Иваном Степановичем молодым царем, были защита границ от татар и подготовка будущих наступлений на этом фронте. Полный энтузиазма и энергии Мазепа берется за это дело. Он предпринимает меры для защиты пограничного города Остра, разрабатывает план весенней кампании. План этот был полностью поддержан Петром. Севскому и белгородскому воеводам был выслан указ встать на Коломаке, «как о том в статьях ево гетманских написано»[264]. Именно в это время впервые во главе русских войск, направлявшихся в Украину, был назначен Борис Петрович Шереметев, будущий знаменитый фельдмаршал Петровской эпохи, друг и соратник Мазепы. Гетман знал Шереметева еще со времен переговоров о Вечном мире, и такое назначение должно было быть ему приятно.

Очень важной становилась задача привлечения запорожцев к борьбе с татарами. Как упоминалось выше, Запорожье заключило перемирие с Крымом и вело недвусмысленные переговоры с Речью Посполитой. Мазепа отправляет в Сечь гонцов с царской грамотой и собственными увещеваниями, призывая разорвать перемирие и возобновить военный промысел, обещая жалованье, деньги с Переволочного перевоза и разрешение свободной торговли с Левобережьем[265]. Правда, запорожцы упорно стояли на своем, заявляя, что разорвать перемирие не могут, так как их товарищи разошлись на промыслы и они не могут подвергать их опасности. Их не волновало, что из-за перемирия хан пошел в венгерскую землю, мимо Белой Церкви и Полесья «на християнскую шкоду»[266]. Запорожцы отправили своих посланцев в Москву, где жаловались на гетмана, но Петр поддержал предложение Мазепы не выплачивать им жалованья, пока не будет разорвано перемирие с Крымом[267].

Гетман, как известно, имел старые счеты с запорожцами и все основания им не доверять. Через своих агентов — киевского купца и запорожского писаря — Мазепа узнал, что в ноябре 1689 года кошевой атаман Иван Гусак отправил в Польшу посланцев Прокопа Лазуку с двумя товарищами[268]. Хотя по условиям Вечного мира поляки не имели права вмешиваться в дела Запорожья, король принял посланцев милостиво, подарил 200 червонцев и обещал покровительство. Эти сведения, сообщенные Мазепой в Москву, полностью совпали с донесением русского резидента в Варшаве Волкова, что король Ян Собеский недоволен уступкой украинских городов и будет рад размолвке запорожцев с городовыми казаками. Это, с одной стороны, сильно придало вес Мазепе как неоценимому источнику информации, а с другой — создало в Москве настороженное отношение к Речи Посполитой (в отличие от голицынских времен, когда полякам слепо доверяли). Оправдывались и старые предостережения Мазепы относительно Священной лиги. Его агенты в Турции сообщили, что в представленном проекте мирного договора с цесарем шла речь только о Речи Посполитой и Венецианской республике, а Московское государство не упоминалось. Именно с этого времени Мазепа постепенно становится одним из наиболее осведомленных и доверенных фигур российской внешней политики. Эта его роль достигнет апогея несколькими годами позже, когда внешнеполитическое ведомство возглавит Ф. Головин.

Не менее активно и целенаправленно Мазепа занимался и внутренними делами. Еще будучи в Москве, он получил от Петра желаемый указ провести перепись казаков. Речь шла о том, чтобы ликвидировать порочную систему стихийного «показачивания», существовавшую в Украине со времен восстания Хмельницкого, которая порождала огромное количество людей, претендовавших на казацкие привилегии. Не получая жалованья и не имея постоянного источника доходов, они представляли собой взрывоопасный материал для всевозможных возмущений и бунтов. Завершения формирования социальной структуры общества Гетманщины — то есть запрета перехода в казаки из других сословий — добивались все гетманы, начиная с Богдана Хмельницкого, видя в этом залог социальной стабильности и преодоления гражданских смут.

Однако внешний успех и поддержка со стороны Петра не могли нейтрализовать смертельные опасности, нависшие над Мазепой: ненависть поляков, заговор старшин, продолжавшиеся розыски.

Мазепа-гетман — умный, знающий, целеустремленный — был очень опасен Речи Посполитой, продолжавшей лелеять мечты об Украине. После заключения Андрусовского перемирия на Правобережье начинается возвращение поляков, изгнанных оттуда в годы восстания Хмельницкого. Все это сопровождалось массовым террором и притеснением православия. В Москве закрывали глаза на обиды «братьев по вере», так как считали Речь Посполитую основным стратегическим союзником. Совсем по-другому вел себя Мазепа. Этому имелись очень различные причины: и семейные связи с Правобережьем, и собственная религиозность, и желание иметь влияние и авторитет среди жителей «другого берега», гетманом которого он продолжал числиться согласно своему титулу. Еще до нарышкинского переворота гетман писал Голицыну о притеснениях, которым подвергаются православные в польских владениях, и просил направить об этом посольство на гродненский сейм[269]. Мазепа не только давал материальную помощь и укрытие беглецам, но и открыто выступал перед польскими властями в защиту угнетенных[270].

Еще в голицынский период ходили слухи о планах поляков отравить Мазепу. Теперь у них созрел более тонкий и опасный план. Инициаторами его были польский король Ян Собеский и коронный гетман Яблоновский. В союзники себе они избрали львовского православного епископа Иосифа Шумлянского, которому еще во время первого стрелецкого бунта 1682 года поручалось призывать жителей Левобережья переходить в подданство польского короля. В случае успеха Шумлянский рассчитывал получить кафедру киевского митрополита. В амбициях епископа сомневаться не приходится, так как он уже начал именовать себя в официальных документах «администратором киевской митрополии»[271].

Начинается сложнейшая интрига «монаха Соломона» — одна из самых загадочных и запутанных за все гетманство Мазепы. До сих пор многие моменты в ней остаются неясными и таинственными. Ясно одно, что в этой интриге принимало участие сразу несколько сторон, заинтересованных в гибели гетмана.

В Польшу, к королю, прибывает некий монах Соломон, бывший в Крымском походе с образом Спаса. Монах привез письмо, якобы написанное Мазепой, в котором были изъявления верноподданства и стремление подчинить Украину Речи Посполитой. Монаха поселили в монастыре под Жолквой и стали размышлять, как лучше с ним поступить.

Самое интересное, что уже тогда у короля и его окружения имелись очень серьезные сомнения в подлинности письма. Русский резидент Волков через своих осведомителей узнал, что «подпись не гетманской руки», но печать войсковая большая. Волков совершенно логично сделал вывод, что речь идет о подделке. Если бы Мазепа действительно решился писать королю, то, разумеется, не стал бы посвящать в это тайное и опасное дело своих секретарей, а писал бы сам. К тому же не стал бы ставить войсковую печать[272].

Напрашивается вывод, что подделка создавалась в среде казацкой старшины, имевшей доступ к войсковой печати.

Тем не менее в Польше решают, что эта игра может быть им выгодна. Соломона отпускают «к Мазепе», причем ему не дают писем, но приказывают на словах обнадеживать гетмана королевской милостью. Поручение к гетману было дано и правобережному полковнику Василию Искрицкому, дочь которого была замужем за миргородским полковником Даниилом Апостолом.

Одновременно был отдан приказ Иосифу Шумлянскому войти в сношения с Мазепой. Шумлянский, знавший о возможной скорой вакансии митрополичьего кресла, с энтузиазмом принялся за дело и выслал к Мазепе своего посланца, шляхтича Доморацкого. В переданном им письме Шумлянский предлагал гетману открыто высказаться, какие шаги в пользу королевского величества он готов будет предпринять, чтобы снять «иго с вольной шеи народу своего»[273]. В преддверии сейма момент казался особенно благоприятным, и епископ даже был готов, переодевшись купцом, тайно приехать к Мазепе в Батурин для дальнейших переговоров.

Доморацкий прибыл к гетману в феврале 1690 года, когда тот стоял с войском в Лубнах. Для гетмана это была очень опасная провокация, и Иван Степанович принял единственно верное решение — немедленно арестовал поляка и подверг его пытке. Вырвав признания в польских замыслах, он отправил письмо Шумлянского прямо к Петру. Особенно опасно для гетмана было то, что в письме епископа упоминался Соломон, якобы посланный Мазепой к польскому королю. Гетман сразу написал Петру, что Шумлянский своим «злокозненным пьянством» пытается его оклеветать. Он уверял, что никогда в глаза не видел Соломона, и высказывал предположение, что посылка монаха в Польшу — это дело «врага моего, пагубы моей ищущаго»[274].

Трудно сказать, как бы отнесся подозрительный царь к заверениям Мазепы, если бы сам не знал от своего польского резидента об интригах Собеского.

Поляки после провала замысла Шумлянского оказались в некрасивой ситуации. Их послу был представлен Доморацкий, подробно изложивший все замыслы о «прельщении» Мазепы. Таким образом, поляков уличали в нарушении статей Вечного мира, запрещавших польской стороне вмешиваться в дела Левобережной Украины. Немедленно был найден козел отпущения, на которого и свалили всю вину.

Соломон к марту 1690 года снова вернулся в Польшу. Считается, что именно там, в окрестностях Варшавы, он нанял некоего студента, который подделал очередные письма «от Мазепы» — одно к польскому королю, другое — к Шумлянскому. Третье письмо было адресовано к самому Соломону, с выражением желания быть в подданстве у Речи Посполитой[275]. Студент этот якобы вскоре по пьянке проговорился о своей подделке, об этом донесли королю, тот приказал схватить Соломона, который на очной ставке со студентом признался, что никогда Мазепу в глаза не видел. 6 мая 1690 года Ян Собеский писал Василию Искрицкому, что открылись замыслы «изменника чернеца», желавшего погубить гетмана и «нас с царями поссорить». Король заявлял, что никогда не верил лжеписьмам Мазепы, так как «мы тотчас узнали, что то не был слог и манера гетмана Мазепы»[276]. Спрашивается, почему тогда поляки все-таки отправили к Мазепе Доморацкого? Вообще вся официальная польская версия событий слишком сложна, чтобы выглядеть правдоподобной. Скорее всего, она просто была выдумана, чтобы прикрыть короля, истинных отправителей Соломона и примирить Польшу с Москвой. Все оказывались невинными овцами, спровоцированными зловредным монахом.

Однако ввести в заблуждение Мазепу было не так-то просто. Он хорошо представлял, что его возвышение и усиление вызывали яростную ненависть врагов. Самой его сильной стороной всегда была информированность и четкое представление об окружавших его людях. Еще в голицынские времена он хорошо знал, кто был его смертельным врагом среди старшин. Знал, но молчал. Теперь, когда враги объявили открытую войну, молчать было нельзя. Надо было расправиться с лидерами, чтобы доказать свою невинность перед царем и чтобы запугать остальных.

Повод, чтобы нарушить негласное перемирие со старшиной, вскоре представился. 9 марта 1690 года в Киеве было подброшено подметное письмо, которое было подобрано стрельцами и отнесено к новому киевскому воеводе, князю Михаилу Ромодановскому. Воевода переслал письмо в Москву, откуда срочно был направлен дьяк Михайлов. В доносе, написанном якобы жителем Правобережья, говорилось, что Мазепа хочет отдать Левобережье под власть поляков, скупает земли в польской стороне для своей сестры. Говорилось в нем, между прочим, и о том, что в 1689 году Мазепа вместе с Голицыным якобы планировал заговор против Петра (имеются в виду обстоятельства нарышкинского переворота), а теперь взял в союзники себе Шумлянского на вред царскому величеству.

Борис Михайлов, прибывший в Батурин, объявил гетману, что наветам в Москве не придают значения, и в знак полного доверия вручил ему подметное письмо. Мазепа пять раз поклонился до земли, внимательно прочитал содержимое, прослезился и, подняв руки к небу и взирая на образ Богородицы, воскликнул: «Враги мои не спят, ищут, чем бы могли меня погубить!» Относительно того, кто мог быть автором письма, гетман высказал весьма логичные предположения. Он считал, что автор навета обязательно должен был знать о Соломоне, ведь именно по наущению того упомянутый в письме Шумлянский писал к Мазепе. «Если б этот враг не надеялся, что по наущению Соломона Шумлянский будет ко мне писать, то для чего ему в своем пасквиле поминать о Шумлянском?» — справедливо вопрошал гетман.

Касаясь возможных авторов навета, Иван Степанович назвал племянника Самойловича, Михайла Гадяцкого, своего давнего оппонента. По словам Мазепы, Гадяцкий еще во времена Самойловича обвинил его в отравлении гетманских детей, надеясь самому стать гетманом. Иван Степанович просил, чтобы Гадяцкому было приказано жить подальше от Украины. Среди других подозреваемых он назвал Дмитрия Райчу и Леонтия Полуботка, близких приятелей Гадяцкого. Полуботок имел неосторожность говорить новому киевскому воеводе Ромодановскому, что якобы Мазепа скупает собственность в Правобережье через свою живущую там сестру (это совпадало с текстом доноса). Говорил он ему также, что гетмана в Войске Запорожском не любят. Ромодановский факт наговоров подтвердил. Воспользовавшись челобитной переяславцев о злоупотреблениях Полуботка, Мазепа в июне 1690 года добился его отстранения от должности полковника и назначения на это место собственного ставленника — Лисенко[277]. При этом гетман, принимая такое ответственное решение, ссылался на невозможность оставлять пограничный полк без полковника[278].

Но для Москвы обвинения гетмана стали неожиданностью. Здесь полагали, по аналогии с Соломоном, что интрига шла с польской стороны, с Правобережной Украины. Среди подозреваемых Борис Михайлов назвал Василия Искрицкого (который действительно был связан с Соломоном) и корсунского священника Одорского, приезжавшего в Киев. На это Мазепа резонно отвечал (продемонстрировав знание филологии и стилистики), что подметное письмо написано не поляком, о чем свидетельствует язык послания, но скорее жителем левого берега, к тому же часто бывавшим в Москве (отсюда знакомство с подробностями заговора Софьи). К тому же выражение «для милосердия Божия» часто любил использовать Райча, конфликт с которым у гетмана был еще в голицынский период.

Настойчивость Мазепы возымела действие. В мае он получил указ выслать Михайла Гадяцкого в Москву и просил допросить его об участии в деле Соломона. К этому времени были получены из Польши показания Соломона, что тот знал Михайла, бывал у него на дворе в Москве и имел от него всякую помощь[279].

Мнение, которое начало складываться в окружении молодого царя о недружественных действиях поляков, все больше укреплялось. Знания Мазепы оказываются все более востребованными. Он получает указание провести с генеральной старшиной совещание («помыслить») по поводу польских замыслов, а именно о посылке Шумлянским Доморацкого и о принятии в Варшаве запорожских посланцев. В результате проведенного совещания Мазепа от лица старшины советовал сделать внушение польскому резиденту в Москве, чтобы подобных «вредителных подсылок чинити впред не дерзали». Однако, по его мнению, сделать это следовало по окончании сейма, чтобы депутаты не могли принять решение о какой-нибудь новой акции. А после сейма, даже если сенаторы и будут жаждать мести, то не смогут ничего предпринять.

Помимо этих советов гетман брался достать копии писем, полученных запорожцами от короля[280], и к тому же выставил засады, чтобы перехватить запорожских гонцов по дороге из Польши. Его предостережения вскоре снова подтвердились, когда стало известно, что сейм решил заключить перемирие с Крымом и обратить военные действия на Украину[281]. Затем Мазепа перехватил и переслал в Москву двух польских лазутчиков, которые были пойманы в Чернигове и в киевском полку. На допросах они показали, что были засланы в Украину «для злобного в городах и селах вредительства»[282]. Это были неоспоримые факты недружественной политики Речи Посполитой. Факты, которые свидетельствовали в пользу Мазепы.

Но дело с внутренней оппозицией шло не так быстро, как хотелось бы гетману. Гадяцкий прикинулся больным, и по настоянию врача его оставили в слободке Михайловке до зимы. Полуботок тем временем бросился в Москву и пытался добиться встречи с Петром, чтобы выгородить своего приятеля и обвинить Мазепу во всех смертных грехах. Но серьезных аргументов у него не было, гетман успел отличиться в сражениях с татарами. Петр Полуботка не принял и под стражей отправил обратно в Украину. Наконец осенью Шереметев получил указ арестовать Михайла и отправить его с детьми в Москву.

Еще целый год Мазепа находился в неприятном ожидании. В начале 1691 года Гадяцкого снова отпустили в Украину, а думной дьяк Украинцев дал тайное поручение Кочубею наблюдать за гетманом. И только когда поляки осенью выдали Соломона и тот под пыткой был допрошен в Москве, все сомнения в верности Ивана Степановича окончательно рассеялись. В Батурин прибыл царский гонец Языков, который привез Соломона для казни в гетманской столице и сообщил, что Михайло Гадяцкий, на которого указал Соломон, был отправлен в Москву, жестоко пытан и сослан в Сибирь.

Мазепа мог торжествовать. Это был хороший урок всем его недоброжелателям. А победитель может проявить и милосердие. В частности, он подал прошение царю о помиловании Соломона. Того, впрочем, все же казнили.

Пока тянулось дело Соломона, желающих поносить гетмана находилось немало. В июне 1691 года во Флоровский киевский монастырь был подброшен очередной «извет» с польской стороны. Извет попал к матери Мазепы, настоятельнице другого киевского монастыря, которая и поспешила передать его сыну. В извете не было ничего нового: гетмана обвиняли в участии в заговоре Голицына и Софьи, в пропольских симпатиях, в стремлении уничтожить православие и присоединить Украину к Речи Посполитой[283]. Все попытки (в том числе митрополита) расследовать, как извет попал к Киев, ни к чему не привели.

Примерно в это же время оскорбительные («плутовские») слова в адрес гетмана говорил в Глухове некий ротмистр Иван Сибилев[284]. Ротмистра приговорили к казни, но Мазепа заявил, что не хочет, чтобы тот из-за него был лишен жизни[285]. Подобных мелких хулителей нашлось немало. Все они встретили категорический отпор в Москве и были милостиво прощены гетманом. Имея карт-бланш от царя и расправившись с верхушкой, он мог помиловать мелких дворняг, не представлявших для него опасности.

И наоборот. Уже тогда, в самом начале своей силы и власти, Мазепа проявил себя яростным защитником своих сторонников. Так, он отрицал возможные недружественные действия Василия Искрицкого, ибо его дочь была замужем за Данилом Апостолом, занявшим прогетманскую позицию. Более того, когда все разрешилось и в Батурин приехал Языков, Иван Степанович поверил ему важные сведения, полученные им якобы от Апостола, относительно тайных замыслов Полуботка. Таким образом, он намеренно создавал в Москве благоприятное об Апостоле мнение. Щедрые награды получил компанейский полковник Илья Новицкий. К тому же он стал родственником гетмана — Мазепа дал разрешение на брак своего племянника Трощинского с дочерью компанейского полковника[286]. Другой племянник Мазепы, Обидовский (сын его сестры, жившей в Польше), получил по его ходатайству от Петра имения в Рыльском уезде[287].

Помимо царя Мазепе, похоже, покровительствовали и высшие силы. Весной 1690 года умер киевский митрополит Четвертинский, родственник Самойловича, с которым у гетмана никогда не было хороших отношений[288]. Мазепа сразу активно включился в подготовку избрания нового митрополита, подчеркивая перед царем заслуги одного из кандидатов, Варлаама Ясинского, архимандрита Киево-Печерской лавры, «мужа в божественном писании и в добром житии искуснаго и у всех любовь имеющаго»[289]. 12 июля Ясинский был избран митрополитом[290]. Мазепа продолжал контролировать церковные дела в своем крае и ходатайствовал перед Петром, чтобы новый настоятель лавры (которого теперь должны были избрать взамен Ясинского) был свободно избран киевлянами и утвержден киевским митрополитом (а не московским патриархом), по «праву давному лавры Печерския ставропигийному»[291].

Очень интересна и характерна та политика, которую вел Мазепа в отношениях между московской и украинской православными церквями. Воспользовавшись смертью патриарха Иоакима, он завуалированно, но настойчиво проводит линию на ослабление подчиненности украинской церкви Москве. В ноябре 1690 года новым архимандритом лавры в присутствии мирских лиц (в частности, черниговского полковника Якова Лизогуба, сторонника Мазепы) избирают генерального судью Михайлу Воехевича, с которым гетман служил вместе еще у Дорошенко. Назначение настоятелем главного украинского монастыря, располагавшего огромными материальными средствами и прославленной типографией, старшины, не духовного, а мирянина — было шагом весьма смелым. При этом Мазепа сразу же обратился к Петру с просьбой, чтобы Воехевич по слабости здоровья не ехал в Москву для принятия сана от патриарха Адриана, но получил бы его от киевского митрополита[292]. Как мы видим, в этом Иван Степанович был совершенно солидарен с Ясинским. Отстаивая свое мнение и поддерживая интересы украинского духовенства, Мазепа на самом деле сильно рисковал. Ведь дело Соломона еще тогда не было закончено, а ссорясь с новым московским патриархом, он заводил себе врагов в Москве. В декабре 1690 года патриарх Адриан пишет гетману письмо, в котором выражает свое неудовольствие тем, что архимандритом лавры избран светский человек[293]. И только в октябре 1691 года Адриан дал согласие, чтобы Воехевич принял сан от Варлаама Ясинского[294].

В этот непростой для него период Мазепа осуществлял покровительство и другим деятелям украинского православия, способствуя началу их блестящей карьеры. В частности, начинается продвижение будущего главы российского Синода, а тогда иеромонаха Стефана Яворского, которого посылают с различными поручениями в Москву и о котором гетман ходатайствует перед Петром[295]. Именно Мазепа обращается с просьбой к патриарху Адриану о посвящении в епископы Черниговские Феодосия Углицкого, будущего святого, и это ходатайство было удовлетворено[296]. Продолжает свое покровительство гетман и другому будущему святому — Дмитрию Ростовскому. При его непосредственном участии и финансовой поддержке печатается вторая часть «Миней», которую Мазепа продвигал перед патриархом[297].

В это время начинается и славная летопись военных походов, совершавшихся украинскими казаками под руководством Мазепы. Составляя подробную инструкцию Новицкому о первых со времен Крымских походов В. В. Голицына военных действиях против татар, Иван Степанович с редким для его скрытной и сдержанной натуры восторгом и увлечением писал: «Давно наше гетманское было намерение ординовати войска под Кизикирмен… и теперь горит о том сердце наше»[298]. Мазепа и раньше имел план нападения на эту крепость, но тогда на него обрушился гнев князя за самовольство. У гетмана, хорошо знавшего расположение Кизикирмена, было два предложения: или напасть днем, когда погонщики возвращаются в город, — чтобы отбить стада, или ночью — тогда можно было бы пробраться к самой крепости и сжечь палисады. Лично он склонялся ко второму варианту, но предупреждал, что запорожцы, у которых продолжало действовать перемирие с Крымом, могли предупредить татар об этих планах. Поэтому следовало идти в поход тихо, никому ни о чем не говоря, и такими тайными тропами, чтобы ни запорожцы, ни татары не могли их увидеть[299].

Мазепа строго контролировал действия Новицкого, несмотря на то, что тот был опытным и испытанным командиром. Видимо, этому первому походу придавалось особое значение, он обязательно должен был быть победоносным. Когда Новицкий решил разбить свой отряд, оставив две тысячи в таборе, две послав на Кизикирмен и две для отгона стад, Мазепа немедленно его поправил, заявив, что основные силы должны быть брошены на город. Он пояснял, что большого отряда для отгона стад не требуется, ибо с ними не бывает сильной охраны, и наоборот, подвижный маленький загон гораздо успешнее справится с таким заданием[300].

В поход Мазепа отправил отборные силы — казаков компанейских полков Новицкого, Пашковского, Кузьмовича, сердюков Кожуховского, Андреевича, Яворского, а также сотни Лубенского и Переяславского полков. Всего 4 тысячи человек. Каждый полк имел с собой по два орудия и месячный запас продовольствия. Под Чигирином отряд объединился с Палеем[301].

Поход начался 22 июля 1690 года, и только спустя неделю Мазепа написал запорожцам. Он предлагал поддержать кампанию «из своего коша», то есть из-за Запорожской Сечи, откуда столько веков совершались славные погромы неверных. Или, по крайней мере, выражал надежду, что среди них не найдется такого, кто даст знать о планах похода неприятелю[302].

Обращение Мазепы возымело действие. Скорее всего, сказалась страсть запорожцев к авантюрам и наживе. В своем письме кошевой атаман Иван Гусак откровенно выставил в качестве условия разрыва своего союза с Крымом предоставление запорожцам материального «пособия»[303]. В результате, поддерживая поход на Кизикирмен, запорожцы напали в низовьях Днепра на татарские суда, захватив пленных и татарскую казну, предназначавшуюся для гарнизонов.

Все приготовления увенчались успехом. 16 августа отряд Новицкого вернулся с богатой добычей, уничтожив городской посад и захватив пленных. Все участники похода получили от царя денежное вознаграждение и награды. Авторитет Мазепы в глазах Петра в очень сложный для него период сильно возрос. Начало блестящим победам на азовском направлении было положено, что одновременно становилось предвестником окончательного поражения оппозиции гетмана.