Глава 10 Начало гражданской войны

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10

Начало гражданской войны

Вторжение самозванца развязало гражданскую войну в России. Начальный период этой войны получил противоречивую оценку в литературе. По мнению А. А. Зимина, в Русском государстве происходила крестьянская война, которая осложнялась борьбой с иностранной интервенцией.[1] И. И. Смирнов считал, что война с самозванцем сопровождалась острой вспышкой классовой борьбы, но эта вспышка была подавлена феодальным государством, не успев перерасти в крестьянскую войну. Московский поход Лжедмитрия I представлял особую форму интервенции польских феодалов. Авантюрист использовал борьбу социальных низов в целях, чуждых антифеодальным элементам русского общества.[2]

Социальная структура русского общества начала XVII в. отличалась исключительной сложностью и пестротой. Феодальное общество делилось на множество чиновных групп, слоев и прослоек, имевших собственные интересы и устремления. Все это неизбежно определяло формы классовых и социальных противоречий, породивших саму гражданскую войну.

Объясняя причины Смуты, русские власти заявляли, что с появлением Лжедмитрия I в пределах Северской земли «тутошние мужики-севрюки глупые прельстились и поверили» ему.[3] Севрюками называли украинцев, живших в пределах Чернигово-Северской земли. Говоря о мужиках-севрюках, московское правительство имело в виду низший слой местного населения.

В Путивле, Чернигове и других северских городах постоянно искали убежище бунтующие элементы с Правобережной Украины. В конце XVI в. по Украине прокатилась мощная волна народных восстаний. Они были жестоко подавлены шляхтой. Многие их участники бежали за Днепр в пределы России.

Население Черниговщины издавна поддерживало самые тесные и многообразные связи с Киевщиной. Это благоприятствовало тому, что утопические надежды и слухи о добром «царевиче», будоражившие Украину, беспрепятственно распространялись на северские города. Сторонники самозванца умело использовали отмеченное обстоятельство в своих интересах. Они использовали всевозможные средства, чтобы привлечь на свою сторону севрюков. Центром агитации стал замок Остер, стоявший на Десне против Нового Монастыревского острога. Местный староста Михаил Ратомский был одним из самых энергичных приверженцев Отрепьева. В течение многих месяцев он засылал своих лазутчиков в названный острог и в Чернигов. По его приказу литвин Т. Дементьев привез в Монастыревский острог именное письмо «царевича» к тамошнему стрелецкому сотнику. Позже И. Лях и И. Билин из Остра подплыли к острогу и разбросали по берегу грамоты от «Дмитрия».[4]

Агитация в пользу «доброго» царя принесла свои результаты. Прошло два года с тех пор, как в северских городах стали толковать о появлении на Украине истинного «царевича». Обрушившиеся на страну беды приучили население винить во всех своих бедах царя Бориса. Уповая на «доброго Дмитрия», низы с нетерпением ждали «исхода» истинного царя из-за рубежа. За Днепром «мужики» встречали самозванца совершенно так же, как и на Киевщине.

В северских городах было немало выходцев из центральной России. Во-первых, власти постоянно направляли туда воинские контингенты. Во-вторых, они рассматривали северскую окраину как подходящее место для ссылки всякого рода опальных. В конце жизни царь

Иван распорядился ссылать в Севск и Курск и «писать» там в казаки опальных холопов, наказанных за доносы на своих господ.[5] Указ имел в виду не столько пашенных холопов, сколько военных послужильцев, чем и объясняется необычность наказания: доносчиков записывали на государеву службу в казаки.

Объясняя успех самозванца, царские дипломаты указывали на то, что «в совете с тем вором с розстригою з Гришкою с Отрепьевым» были «воры-казаки и беглые холопи».[6] Ссыльный люд и беглые холопы действительно принадлежали к тем группам населения Северщины, которые наиболее энергично поддержали Лжедмитрия.

Современники засвидетельствовали тот факт, что после разгрома восстания Хлопка много повстанцев, уцелевших от расправы, бежали на окраины. По словам А. Палицына, в Северщину «отхождаху» старые воры, «иже на конех обыкше и к воинскому делу искусни», иначе говоря, восставшие боевые холопы. Бежавшие повстанцы оказали, по утверждению А. Палицына, исключительные услуги самозванцу: «За се же (за дело Дмитрия. — Р.С.) яшяся крепце вси они вышепомянутые бегуны, северских и польских градов жителие, вечныя холопи московскиа…»[7]

Кроме повстанцев, в северских городах к 1604 г. осело немало беженцев из центральных уездов, искавших здесь спасения от голодной смерти. Вовлечь их в антиправительственные выступления было нетрудно. В городах с сильным уездным дворянством самозванец едва ли мог рассчитывать на быстрый успех. Однако в южных украинных городах преобладали мелкие и мельчайшие помещики, плохо обеспеченные землями. Они оказались ненадежной опорой для правительства в обстановке массовых восстаний «черни», казаков и других групп населения, принадлежавших к низам общества.

Настроения крестьян Северщины определялись прежде всего тем, что к 1604 г. деревня еще не преодолела последствий трехлетнего неурожая и голода. Источники сохранили известия о восстании в конце 1604 г. некоторых крестьянских волостей Брянщины, лежавших на самой границе с Северской землей.[8] Слух об этих восстаниях прошел по всей России. Некий итальянский торговый агент в июне 1605 г. писал из России, что к «Дмитрию», едва он пересек границу, «скоро присоединились народы и крестьяне страны».[9]

Архивы Новодевичьего монастыря сохранили материалы, живо характеризующие положение деревни накануне войны. Получив жалобу от крестьян Оболенских сел, монастырские власти произвели специальное расследование. Крестьяне жаловались, что многие из них «пашен своих ко 112-му году не сеели, потому что хлеба на семена взяти негде». Проверка подтвердила, что пашня в Оболенских селах в 1604 г. продолжала сокращаться, что крестьяне терпят нужду: «У иного корова да кляча есть, а у иного нет, а хлебом добре нужны». Власти богатого столичного монастыря решили сложить с сел денежный оброк, чтобы «крестьяне в Оболенских селех скрепились и не розбежались».[10] Однако казна продолжала неукоснительно взыскивать с разоренной деревни царские подати. Между тем оболенские крестьяне в своих челобитных 1604 г. жаловались в особенности на непосильность государевых поборов и повинностей. Власти «правили» на них «ямским охотником подмоги хлебные и денежные», привлекали к трудовой повинности по строительству острога в Серпухове.[11] С началом войны на деревню были возложены новые обременительные обязанности. За счет принудительных наборов среди крестьян были укомплектованы отряды «даточных» людей и многотысячная посошная рать, перевозившая войсковые обозы и артиллерию.

Положение на Брянщине и Орловщине мало чем отличалось от положения в Серпуховской округе, где находились Оболенские села. Плодородные земли Северщины были затронуты неурожаем и голодом в меньшей мере. Но именно поэтому казна отказывала местным крестьянам в каких бы то ни было податных льготах, стремясь компенсировать огромные недоимки в других уездах. Из-за осенней распутицы власти не имели возможности своевременно набрать даточных и посошных людей в отдаленных уездах государства, и поэтому тяжесть этой повинности испытали на себе прежде всего крестьяне юго-западных районов, ближе всего расположенных к театру военных действий.

С чисто военной точки зрения вторжение Лжедмитрия в пределы России имело мало шансов на успех. У самозванца не было ни осадной артиллерии, ни достаточного количества войск, чтобы принудить к сдаче хорошо укрепленные русские крепости. Планируя интервенцию, Мнишек и прочие покровители Отрепьева рассчитывали прежде всего на восстание русского населения, а также на содействие Крымской орды.

Отношения между Россией и Крымом резко ухудшились с весны 1604 г. Русский посол в Крыму Ф. Барятинский 15 мая 1604 г. уведомил Бориса Годунова о том, что «крымский царь Казы-Гирей на своей правде, на чем шерть дал, не устоял, разорвал с государем царем… вперед миру быть не хочет, а хочет итти на государевы… украины».[12] Одновременно из южных пограничных городов поступили донесения о том, что «на поля ходят крымские татаровя и станичников и сторожей громят, а татаровя конны и цветны и ходят резвым делом одвуконь, и чают их от больших людей».[13]

Тревога оказалась ложной. Тем не менее она определила всю расстановку русских военных сил летом 1604 г. С марта Разрядный приказ направил воеводу М. Б. Шеина с тремя полками в район Мценска, Новосили и Орла. Царь Борис объявил о том, что он сам возглавит поход против татар и произвел смотр артиллерии в Серпухове.[14]

С наступлением лета воеводы П. Н. Шереметев и М. Г. Салтыков с отборными силами выступили в степи и заняли позиции в Ливнах, преградив путь татарскому вторжению.[15] Воинские люди были посланы к засекам на всем пространстве от Перемышля до Рязани.

К осени военная тревога миновала, и командование распустило на отдых дворянские отряды, собранные на южных границах. Дворяне разъехались по своим поместьям.

Борис Годунов рассчитывал, что король Сигизмунд III не рискнет нарушить мирный договор с Россией. Ни одна из сторон не придавала значения мелким инцидентам, происходившим на границе с конца 1602 г. Поначалу Разрядный приказ распорядился выставить заставы в Бельском и Торопецком уездах «от литовского рубежу».[16] В дальнейшем царь Борис велел расставить заставы по всей литовской границе от Пскова до Путивля.[17] Боярский список 1602–1603 гг. содержит множество помет о посылке дворян «на заставы».[18] Местный летописец связывал организацию застав с появлением в Литве «вора».[19] Однако, судя по Боярскому списку, пограничную стражу усилили уже в 1602–1603 гг. в связи с инцидентами, происходившими при размежевании земель. Те же самые обстоятельства побудили русское командование усилить некоторые из пограничных гарнизонов. В целом перемещения воинских сил на западных границах были незначительными. В Торопец, Белую и Великие Луки были направлены головы с сотнями «для бережения от литовских людей». «По черниговским вестям», в 1603 г. в Брянск «в прибавку» был направлен голова из Курска, а всех выборных дворян Брянского уезда послали в Чернигов.[20] В Монастыревском остроге (Моровске) в 1603 г. служили воевода Б. Лодыгин и головы братья Безобразовы. В помощь им были посланы головы А. Тютчев и М. Толочанов с сотнями.[21] Перемещения войск в Чернигове были связаны с походом во владения Адама Вишневецкого и сожжением Прилук. После этого столкновения Разрядный приказ принял важное решение о строительстве мощной каменной крепости в Чернигове. Воевода Н. С. Воронцов-Вельяминов был прислан туда с заданием «делать город каменной».[22] К началу военных действии он успел лишь начать перестройку крепости.

В 1604 г. тревога на западной границе улеглась, и братья Безобразовы были отозваны из Монастыревского острога в Чернигов, чтобы нести там службу «с городом вместе». В остроге остались воевода Б. Лодыгин и головы А. Зиновьев и М. Толочанов.[23]

Борис Годунов не опасался вторжения, полагаясь на свои крепости, хорошо укомплектованные гарнизонами и артиллерией. На стенах небольшого Монастыревского острога располагалось 7 орудий и 20 малых пушечек, на черниговских стенах — 27 больших орудий.[24]

В Москве знали, что ведущие политические деятели Речи Посполитой (Ян Замойский и др.) категорически отвергали планы войны с Россией. Борис Годунов не предвидел того, что сторонники интервенции возьмут верх при королевском дворе. Неправильно оценив обстановку в Польше, Годунов пришел к выводу, что ему удастся избежать войны. Не замечая военной угрозы, он пытался пресечь самозванческую интригу в Польше с помощью дипломатических средств.

В 1604 г. в Краков выехал стрелецкий голова Смирной Отрепьев, дядя самозванца. Он должен был собрать сведения о своем беглом племяннике, а затем публично изобличить его, добившись личной с ним встречи.[25] Летом казаки захватили и выдали самозванцу царского воеводу Петра Хрущева. После этого Борис направил в Польшу гонца Постника Огарева. Гонец заявил протест по поводу пограничных инцидентов, вызванных действиями старосты Остра М. Ратомского. Он передал также требование освободить и отпустить на родину Петра Хрущева.[26]

Царская грамота, составленная в сентябре 1604 г., не оставляет сомнения в том, что в то время в Москве не догадывались о близком вторжении самозванца.

При любой угрозе нападения воеводы получали приказ делать засеки на дорогах. В конце лета 1604 г. Петр Хрущев на допросе у самозванца показал, что в Северской земле нет никаких засек и что хотя в Москве и знают, что «царевич в Литве есть, но войска его в Северской земле не ждут».[27] Черниговские воеводы, попавшие вскоре же в руки Отрепьева, полностью подтвердили показания П. Хрущева.[28]

Осенью 1604 г. московское командование не предприняло никаких мер к усилению западных пограничных гарнизонов и не собрало полевую армию. Все это подтверждает вывод о том, что вторжение застало страну врасплох.

13 октября 1604 г войско самозванца переправилось за Днепр и стало медленно продвигаться к ближайшей русской крепости — Монастыревскому острогу. Предпринимая нападение на соседнее дружественное государство, Мнишек сознавал, что не сможет в случае неудачи и пленения воспользоваться защитой Речи Посполитой. По этой причине он предпринимал всевозможные меры предосторожности.

Приказав атаману Белешко с казаками двигаться по дороге прямо к Монастыревскому острогу, Мнишек углубился в лес, раскинувшийся кругом на много верст.[29] При нем находились самозванец, шляхта, отряды наемных солдат, экипажи и обозы. Сопровождавшие армию Мнишка иезуиты подтвердили в своих письмах, что шли к Монастыревскому острогу (Моровску) не по дороге, а «через леса и болота».[30] Ротмистру С. Борше начало похода запомнилось тем, что его солдаты нашли в лесу множество вкусных ягод.[31]

Атаман Белешко беспрепятственно подошел к Монастыревскому острогу и выслал гонца для переговоров. Казак подъехал к стене крепости и на конце сабли передал жителям письмо «царевича». На словах он сообщил, что следом идет сам «Дмитрий» с огромными силами.

Застигнутый врасплох воевода Б. Лодыгин пытался организовать сопротивление. Но в городке началось восстание. Жители связали Б. Лодыгина и М. Толочанова и выдали их казакам. При своем усердии они смогли сдать острог «Дмитрию» лишь с большим запозданием.

Мнишек так углубился в леса и болота, что ему понадобилось несколько дней, чтобы выбраться из чащи и прибыть к стенам сдавшейся крепости. Посланец Белешка привез весть о победе 18 октября 1604 г. На другой день восставшие жители доставили самозванцу захваченных воевод, и лишь 21 октября в 7 ч. вечера Лжедмитрий вместе со своим главнокомандующим принял острог из рук восставших.[32]

Захлестнувшие Северщину слухи о скором появлении избавителя — «хорошего» царя расчистили путь самозванцу. Мнимый сын Грозного был встречен ликующими возгласами: «Встает наше красное солнышко, ворочается к нам Дмитрий Иванович!»[33]

Известие о сдаче Монастыревского острога и приближении «царевича» вызвали волнения в Чернигове. Простой народ требовал признать власть законного государя. Среди местных служилых людей царили разброд и шатания.

Воевода князь И. А. Татев заперся со стрельцами в замке и приготовился к отражению неприятеля.[34] Но он оставил посад в руках восставшего народа, что решило исход дела. Чтобы справиться с воеводой, черниговцы призвали на помощь прибывший в окрестности города казачий отряд атамана Белешко.

Русское командование использовало задержку самозванца на границе и проявило исключительную расторопность. На выручку к черниговским воеводам стремительно двигался окольничий П. Ф. Басманов с отрядом стрельцов. Он находился в 15 верстах от города, когда там произошло восстание.

Призванные черниговцами казаки Белешка бросились к замку, но были отбиты залпами стрельцов. Раздосадованные потерями казаки и прибывшие следом наемные солдаты самозванца воспользовались тем, что горожане открыли им ворота и бросились грабить посад. Все воинские заслуги армии Мнишка при взятии Чернигова свелись к грабежу города. События в замке развивались своим чередом. Князь Татев не смог удержать в повиновении находившихся при нем казаков, стрельцов и прочих служилых людей.

Русские и иностранные источники одинаково описывают обстоятельства падения Чернигова. По свидетельству «Нового летописца», Татев пытался оборонять крепость, но среди гарнизона открылась измена «и приидоша ж вси ратные люди и ево поимаше и сами здалися к Ростриге…».[35] Согласно Разрядным книгам, черниговцы захватили и выдали самозванцу воевод князя И. А. Татева, князя П. М. Шаховского и Н. С. Воронцова-Вельяминова.[36] Автор «Сказания о Гришке Отрепьеве» обвинил в Смуте прежде всего «черных людей» Чернигова: «…смутишася черные люди и перевязаша воевод…»[37] Иезуиты, вступившие в Чернигов вместе с самозванцем, отметили, что восставшие черниговцы с ожесточением напали на воевод, одних ранили, других повлекли в тюрьму. Среди дворян одни упорно сопротивлялись, другие тайком соглашались на сдачу.[38]

Отрепьев вступил в Чернигов на другой день после его сдачи. Он выразил гнев по поводу разграбления города, но не смог или не захотел заставить солдат и казаков вернуть награбленное.[39]

Уже в Чернигове обнаружилось, сколь различным было отношение к самозванцу со стороны верхов и низов русского общества. Народ приветствовал вновь обретенного царевича, невзирая на свои несчастья. Знатный дворянин Н. С. Воронцов-Вельяминов наотрез отказался признать расстригу своим государем. Отрепьев приказал убить его. Казнь устрашила дворян, взятых в плен. Воевода Татев, Шаховской и другие поспешили принести присягу Лжедмитрию.

Не успев оказать помощь Чернигову, воевода П. Ф. Басманов отступил в Новгород-Северский и в течение недели подготовил крепость к обороне. Число местных служилых людей в городе было невелико: 104 сына боярских, 103 казака, 95 стрельцов и пушкарей. Басманов привел с собой небольшой отряд. Не довольствуясь наличными силами, он запросил подкрепления из близлежащих крепостей. Гарнизон Новгорода-Северского был пополнен за счет 59 дворян из Брянска, 363 московских стрельцов и 237 казаков из Кром, Белева, и Трубчевска.[40]

Власти успели перебросить в крепость даточных людей, наспех собранных крестьян из дворцовой Комарицкой волости на Брянщине. Если верить поздним Разрядным записям, в Новгород-Северский были присланы 5 голов: «3 даточными людьми: Ондрей Матвеев сын Воейков, Иван Петров сын Биркин, Ондрей Бунаков, Борис Угримов, Данило Яблочков, а с ними комаричан по пятьсот человек».[41] И. И. Смирнов понял буквально приведенную запись и рассчитал, что в Комарицкой волости было собрано 2500 даточных людей.[42] Однако имеются основания считать, что в копии Разрядной книги допущено искажение.[43] Согласно подлинному наградному списку Годунова, Борис Угрюмов и Данила Яблочков участвовали в обороне Новгорода-Северского, но первый числился сотником московских стрельцов, а второй — сотником белевских казаков.[44] Андрей Бунаков в течение двух предыдущих лет служил головой в гарнизоне Рыльска, а Иван Биркин был в 1604 г. головой в Пронске.[45] Вполне возможно, что они прибыли в Северщину с подчиненными им ратными людьми. Один Андрей Воейков с 1603 г. числился головой в Новгороде-Северском.[46] Как видно, он и был послан в Комарицкую волость за даточными людьми.

Всего Басманов успел собрать в Новгороде-Северском до 1000 ратников и не менее 500 даточных людей.

Между тем Мнишек с самозванцем оставался в Чернигове, явно боясь углубляться на территорию России. Находившиеся при нем иезуиты писали 1 ноября 1604 г.: «Два или три дня спустя войско двинется отсюда вглубь Московии, где, как говорят, путь будет идти миль на 30 лесами к Белгороду».[47] Верный себе Мнишек вновь решил углубиться в леса и, обходя крепости, двигаться вдоль кромки русских земель к Белгороду, где можно было ждать помощь с Дона. Однако под влиянием благоприятных вестей Мнишек вскоре же изменил свои планы и выступил к Новгороду-Северскому. В авангарде его армии шли две сотни казаков во главе с Я. Бучинским.

Казаки пытались завязать переговоры с жителями Новгорода-Северского, грозили воеводам жестокой расправой в случае неповиновения, но Басманов приказал стрелять по казакам и отогнал их от стен крепости.

Узнав о неудаче, Мнишек два дня не решался идти вперед. Его армия стояла обозом в поле.[48] Наконец он преодолел замешательство. 11 ноября войско самозванца расположилось лагерем у Новгорода-Северского. Три дня спустя солдаты предприняли попытку штурма, но потеряли 50 человек и отступили. В ночь с 17 на 18 ноября последовал генеральный штурм. Басманов имел лазутчиков во вражеском лагере и успел хорошо подготовиться к отражению нападения. Солдаты использовали «примет», чтобы поджечь деревянные стены замка. Но приступ не удался. Понеся большие потери, наемники отступили.

Никогда прежде Отрепьев не нюхал пороха, и первая же неудача повергла его в уныние. Он был близок к обмороку, проклинал наемных солдат. Поражение посеяло в его лагере страх и неуверенность. В войске назревал мятеж. После недолгих совещаний наемники решили немедленно отступить от города и вернуться на родину. Однако они не успели осуществить свое решение, поскольку в этот самый момент в лагере стало известно о сдаче Путивля.[49]

Путивль был ключевым пунктом обороны Черниговской земли и единственным из северских городов, располагавшим каменной крепостью. Будучи крупным торговым центром, Путивль имел обширный посад с многочисленным посадским населением.

В Путивле произошло то же самое, что ранее случилось в Чернигове. Народ поднял восстание в пользу «доброго царя». Служилые люди поддержали «чернь».

Современники подозревали, что сдаче Путивля способствовала измена воевод. Шведский агент Петр Петрей сообщает, будто царь Борис поручил князю В. М. Мосальскому отвезти в Путивль казну, а тот доставил деньги в лагерь самозванца, где был встречен с барабанным боем.[50] Однако Исаак Масса утверждал, что с казной к Лжедмитрию бежал дьяк Б. Сутупов, посланный Годуновым к войску.[51]

По-видимому, И. Масса располагал более надежной информацией. В Разряде, датируемом весною 1604 (7112) г., против имени Сутупова сделана помета: «Богдан послан з государевым денежным жалованьем в северские города».[52] Приведенная запись подтверждает известие о том, что путивльскую казну Лжедмитрию передал дьяк Богдан Сутупов. Но Разряды обнаруживают легендарность рассказов о том, что посланец царя заехал в лагерь самозванца по пути из Москвы. На самом деле Сутупов прибыл в Путивль за несколько месяцев до вторжения самозванца.

Последним в Путивль прибыл М. М. Салтыков. Как значится в Разряде, «в Путивль послал государь окольничево Михаила Михайловича Салтыкова, а там готовы князь Василей княж Михайлов сын Мосальской да дьяк Богдан Иванов».[53]

Авторы русских сказаний давали разноречивые оценки поведению путивльских воевод. По словам «Нового летописца», «в Путивле окаянной князь Василей Рубец Масальской да дьяк Богдан Сутупов здумаша также (как черниговцы. — Р.С.)… послаша с повинною».[54] В «Сказании о Гришке Отрепьеве» можно прочесть, что Мосальский примкнул к изменникам «черным людям» вместе с Сутуповым.[55] Автор «Повести 1626 г.», напротив, считал, что Мосальский, как и Салтыков, противился мятежу и убеждал народ, что «вор» — это Гришка Отрепьев.[56]

Письмо, написанное неизвестным поляком из-под Новгорода-Северского в дни мятежа в Путивле, не оставляет сомнения в достоверности второй версии. Поляк писал, что двое путивльских воевод (один из них — сенатор и любимец Бориса) пытались противодействовать мятежу, но их связали и увезли в лагерь самозванца.[57] Из приведенного письма следует, что только один воевода из трех примкнул к «черни» и добровольно встал на сторону Лжедмитрия. Этим воеводой был, очевидно, дьяк Сутупов, человек незнатного происхождения.

Член Боярской думы М. М. Салтыков решительно отказался присягнуть самозванцу, чем навлек на себя гнев народа. Путивляне поволокли воеводу к царевичу на веревке, которую привязали к его бороде.[58]

Самозванец узнал об аресте путивльских воевод 18 ноября. День спустя жители города дали знать о «поимании 200 стрельцов московских». 21 ноября повстанцы выдали «царевичу» голову стрелецкого с сотниками.[59] Приведенная запись из польского дневника дает основание предполагать, что посланные в Путивль московские стрельцы оказывали сопротивление восставшим в течение одного-двух дней.

В Путивле в воеводской казне хранились крупные суммы, предназначенные на жалованье служилым людям и на крепостное строительство. Во время восстания дьяк Б. Сутупов уберег казну, а затем доставил ее самозванцу в его лагерь.

В наемной армии под Новгородом-Северским назревал мятеж, ее распад казался неизбежным. Восставшие путивляне спасли положение, снабдив самозванца казной. Последовав примеру черниговских воевод, В. М. Мосальский присягнул «царевичу». Довольно скоро Мосальский и Сутупов стали самыми деятельными помощниками Лжедмитрия.

Пять недель шла борьба за северские города, прежде чем восстание перебросилось из Северской Украины на смежные земли с русским населением.

Летом 1604 г. в Рыльске находился небольшой гарнизон во главе с А. Загряжским.[60] С началом военных действий командование перебросило туда 300 московских стрельцов. Но даже получив подкрепления, Загряжский не сумел подавить восстание населения. Весть о восстании в Рыльске была получена в лагере под Новгородом-Северским 25 ноября. Вслед за тем 1 декабря восставшие привели к «царевичу» 5 воевод из Рыльска.[61] В тот же самый день стало известно о восстании в Курске.

Летом 1604 г. Разрядный приказ назначил воеводой Курска князя Г. Б. Рощу-Долгорукова.[62] Его помощником был голова Я. Змеев. Куряне связали воевод и доставили их к Лжедмитрию.[63] Воеводам пришлось выбирать между милостями нового государя и тюрьмой, и они поспешили присоединиться к тем, кто согласился служить «вору». Прошло совсем немного времени, и Лжедмитрий назначил Г. Б. Долгорукова и Я. Змеева своими воеводами в Рыльск.[64]

Усматривая в описанных событиях крестьянскую войну, И. М. Скляр высказал предположение, что «уже осенью 1604 г. лозунг борьбы «за царя Дмитрия» оказался тесно связанным с призывами к истреблению бояр и дворян…».[65] Факты не подтверждают такой вывод. Восставший народ нападал на воевод, московских стрельцов и других лиц, выступавших против «доброго» царя, но принимал их в свою среду и даже подчинялся их авторитету, коль скоро те переходили на сторону Лжедмитрия.

Особого внимания заслуживают известия источников о восстаниях в крестьянских волостях. 25 ноября автор поденной записки пометил в своем дневнике: «из Комарицкой волости люди приехали с объявлением о подданстве и двух воевод привели».[66] Борьба в волости продолжалась, по крайней мере, 5 дней. 1 декабря в дневнике появилась запись о том, что комаричи привели еще 2 воевод «из Комарицкой волости».[67] Объясняя причины восстания в Комарицкой волости, И. И. Смирнов высказал предположение, что еще при царе Федоре эта волость была передана во владение Борису Годунову и этот последний олицетворял собой и боярина-феодала и главу крепостнического государства.[68] Однако данные, обнаруженные В. И. Корецким, не оставляют сомнения в том, что при царе Борисе Комарицкая волость была дворцовой.[69] Дворцовые крестьяне находились в лучшем положении, нежели закрепощенные частновладельческие крестьяне. По словам И. Массы, Комарицкая волость была населена богатыми мужиками.[70] Русские источники подтверждают это известие.[71] Трехлетний неурожай сказался на положении богатой волости. И все же комаричи не испытали тех бедствий, которые испытало население многих других районов, массами умиравшее от голода.

Для управления обширной дворцовой волостью власти еще в 1603 г. направили к комаричам голову: «Во Брянском уезде в Комаритцкой волости голова Иван Нарматцкой». Боярские списки подтверждают его назначение. Нармацкий ранее служил дьяком в Приказе, а потому имел опыт, необходимый дворцовому приказчику.[72]

Экономические затруднения обострили социальные противоречия в деревне. Традиционные платежи и повинности в пользу феодального государства стали непосильными для крестьян. Когда же волость обязали выставить для войны с «Дмитрием» совершенно непомерное число даточных людей (500 человек), негодование крестьян достигло предела. Как следует из польского дневника, комаричи захватили и выдали самозванцу «воеводу» и трех других чиновников, как видно, ведавших волость.

3 декабря 1604 г. в лагере Лжедмитрия стало известно, что «волость Кромы поддалась».[73] Службу в Кромах несли в 1603–1604 гг. осадный голова Иван Матов и городовые приказчики Осип Виденьев и Иван Грудинов.[74] Власти не ждали нападения на Кромы и ослабили его и без того малочисленный гарнизон. Дело дошло до того, что Матову пришлось отослать в действующую армию четырех своих конных боевых слуг.[75] Согласно польскому дневнику, на сторону «Дмитрия» перешла «волость Кромы». Иначе говоря, восстание в небольшой крепости было поддержано населением сельской округи.

Уцелевший фрагмент разрядных документов, посвященный военным действиям в районе Кром и Орла, показывает, какую роль играло крестьянское население в распространении восстания от уезда к уезду.

В конце 1604 г. власти города Орла донесли в Москву, что пришли «на орловские места войною Околенские волости мужики и кромчане».[76]

Кромы располагались к югу от Орла, на дороге Курск — Орел. Околенки — центр Околенской волости находился к западу от Орла, на расстоянии 42 верст от Карачева. Через Околенки проходила прямая дорога из Орла на Карачев. Восставшие «мужики» из Околенской волости действовали очень энергично.[77] Они объединились с отрядами из Кромской волости и попытались поднять против царя Бориса население Орла. Начиная с 1693–1604 гг. службу в Орле нес осадный голова Петр Крюков. Не получив подкреплений, он едва ли мог оказать сопротивление повстанцам. Орел имел важное военное значение. Если бы кромчанам удалось «смутить» Орел, это открыло бы восставшим прямой путь на Тулу и Москву. Оценив опасность, командование перебросило в Орел голов Г. Микулина и И. Михнева с дворянскими сотнями. Из-за недостатка сил в Орел были вызваны дворяне и дети боярские из Козельска, Белева и Мещовска, несшие годовую службу в Белгороде.[78] Царь Борис доверял Г. Микулину и в 1600 г. посылал его послом в Лондон. Микулин не допустил восстания в Орле, поскольку имел возможность опереться на сильные дворянские отряды. Высланная из города дворянская сотня наголову разгромила «мужиков» и отбросила их от Орла.

Восстание на Брянщине и Орловщине существенно изменило ситуацию на театре военных действий. Теперь самозванец имел обеспеченный тыл и возможность пополнить свои ресурсы.

Вести об успехах «истинного» царя проникли в осажденный Новгород-Северский и посеяли там семена смуты. Воеводе П. Ф. Басманову с трудом удалось справиться с кризисом.

После отступления Лжедмитрия власти щедро наградили всех участников обороны крепости. Не были забыты ни стрелецкие дети, ни бортники, ни монахи, ни слепой старец, ходивший лазутчиком в воровский стан, однако среди награжденных не было посадских людей, комаричей. С. Ф. Платонов склонен был объяснить этот факт отсутствием сколько-нибудь значительного посада в Новгороде-Северском.[79] Однако с его мнением трудно согласиться. Современники отмечали, что Басманов, прибыв в город, приказал сжечь примыкавший к крепости посад, а жителей загнал в острог.[80]

Запись из дневника участника осады дает ключ к отмеченному С. Ф. Платоновым парадоксу. 28 ноября, записал автор поденной записки, «передалось москвы из замка 80».[81] Как видно, среди населения Новгорода-Северского произошли волнения. Сторонники царевича пытались поднять мятеж, но потерпели неудачу и бежали из крепости.[82]

Начиная с 1 декабря 1604 г. осаждавшие стали обстреливать Новгород-Северский из тяжелых орудий, привезенных из Путивля.[83] Канонада не прекращалась ни днем, ни ночью. Гарнизон нес большие потери. После недельного обстрела враги «разбиша град до обвалу земного».[84]

Чтобы выиграть время, Басманов начал переговоры с Лжедмитрием и просил о предоставлении ему двухнедельного перемирия, будто бы необходимого для принятия решения о сдаче крепости. Мнишек и Отрепьев согласились на просьбу воеводы.[85]

Басманов использовал перемирие, чтобы укрепить гарнизон. 14 декабря «москвы 100 вошло в замок».[86] Не располагая крупными силами, московское командование вынуждено было посылать против Лжедмитрия и его сторонников разрозненные отряды. Вслед за П. Ф. Басмановым «в Северу» выступил воевода М. Б. Шеин. В Орел на помощь тамошним головам прибыл Ф. И. Шереметев. А. Р. Плещеев, собиравший дворян в Туле, был послан в Карачев, откуда его направили для подавления восстания в Комарицкую волость.[87]

Малочисленные отряды правительственных войск были бессильны справиться с народом. В конце концов командование распорядилось включить отряды М. Б. Шеина и А. Р. Плещеева в состав главной армии и с той же целью отозвало дворян из войска Ф. И. Шереметева.[88]

Когда в Москве были получены первые известия о вторжении самозванца, Борис Годунов распорядился собрать дворянское ополчение в течение двух недель — к 28 октября 1604 г.[89] Приказ был повторен трижды, но выполнить его не удалось. Дворяне разъехались по своим сельским усадьбам. Требовалось время, чтобы вызвать их на службу. Дело затруднялось тем, что наступила осенняя распутица и дороги покрылись непролазной грязью.

В октябре Разрядный приказ составил две росписи. Согласно первой, князь Д. И. Шуйский с тремя полками должен был выступить к Чернигову, согласно второй — к Брянску.[90] Однако даже армию из трех полков удалось укомплектовать лишь в ноябре. Д. И. Шуйский покинул Москву и начал поход «на Северу» только 12 ноября «на Дмитриев день».[91] Участник похода К. Буссов называет ту же дату. По его словам, Борис сурово наказал тех, кто уклонялся от службы: некоторые были доставлены на службу под стражей, у других отписали поместья, третьих наказали батогами; наконец, дворяне собрались в Москве ко дню св. Мартина, т. е. к 12 ноября.[92]

В Брянске армия сделала длительную остановку, ожидая пополнений. Туда прибыл главнокомандующий князь Ф. И. Мстиславский.[93] Собранная в Брянске армия была разделена на пять полков.

Анализируя первые распоряжения Годунова, С. Ф. Платонов сделал вывод, что его ошибки весьма способствовали успеху самозванца. Опасаясь вторжения королевской армии со стороны Орши, царь назначил сборным пунктом для главной армии Брянск, одинаково близкий к Смоленску и к Орше, вследствие чего воеводы потеряли много времени.[94] По-видимому, это не совсем верно. Брянск был выбран местом сосредоточения по той простой причине, что через этот город проходила большая дорога, издавна связывавшая Москву с Северской землей. Несмотря на все старания Разрядного приказа, мобилизация дворянского ополчения заняла много времени. Лишь через два месяца после начала интервенции главные силы русской армии смогли войти в соприкосновение с войском Мнишка.

18 декабря армия Мстиславского вышла в окрестности осажденного Новгорода-Северского и провела там в полном бездействии три дня. Воспользовавшись этим, солдаты Мнишка напали на татарский отряд из состава сторожевого полка и разгромили его.[95]

20 декабря войска выстроились друг против друга на поле, но дело ограничилось мелкими стычками. Самозванец старался оттянуть битву переговорами, и это ему отчасти удалось. Мстиславский ждал подкреплений и не спешил с битвой.

Сохранилась Разрядная роспись полков Мстиславского с точными данными об их численности. Издатели росписи С. П. Мордовина и А. Л. Станиславский полагают, что документ был составлен осенью 1604 г. и его продолжали пополнять до 21 января 1605 г., поскольку в нем имеются пометы относительно дворян, убитых в названный день в битве под Добрыничами.[96] Представляется возможным уточнить датировку росписи. Ее текст был составлен к моменту сбора полков Мстиславского во второй половине октября — начале ноября 1604 г. Пометы «убит», «ранен», «в полону» следует отнести не к битве под Добрыничами (разгром и бегство армии самозванца исключали возможность пленения царских дворян), а к битве под Новгородом-Северским.[97] После 21 декабря 1604 г. роспись не пополнялась новыми сведениями. Именно поэтому в нее не попали сведения о прибытии в армию в январе 1605 г. значительных подкреплений из Москвы во главе с бояриным князем В. И. Шуйским, занявшим пост второго воеводы.[98]

Боевой состав царской армии, по росписи, составлял 25 336 человек.[99] Я. Маржарет считал, что у Мстиславского было в целом до 40–50 тыс. человек.[100] Видимо, в это число входили боевые холопы, посошные люди при обозе и пр.

По данным А. Гиршберга, армия самозванца насчитывала 38 тыс. человек.[101] Однако указанная цифра лишена достоверности. Как бы то ни было, войско Мнишка в количественном отношении далеко уступало армии Мстиславского. Самозванец оказался в трудном положении, имея в тылу осажденную крепость, а перед фронтом — превосходящие силы неприятеля. Накануне битвы Басманов велел палить из всех пушек и делал частые вылазки, вследствие чего Мнишек отрядил против крепости часть казацкого войска.

Мстиславский не сумел использовать всех выгод своего положения. Мнишек перехватил инициативу. 21 декабря польские гусарские роты стремительно атаковали правый фланг армии Мстиславского. Полк правой руки, не получив помощи от других полков, в беспорядке отступил, увлекая за собой соседние отряды.

Среди общего смятения одна из гусарских рот, следуя за отступавшими русскими, повернула вправо и неожиданно оказалась позади расположения большого полка подле ставки Мстиславского. Там стоял большой золотой стяг, укрепленный на нескольких повозках. Гусары подрубили древко и захватили стяг. Они сбили с коня Мстиславского и нанесли ему несколько ударов в голову. Безрассудно храбрый налет не мог дать больших результатов. Подоспели стрельцы. Кто из гусар успел во время поворотить коня, спасся. Прочие же вместе с их капитаном Домарацким попали в плен.

Царские воеводы имели возможность использовать свое огромное численное превосходство, но они так и не ввели в дело свои главные силы. Ранение главного воеводы вызвало растерянность. В. В. Голицын, А. А. Телятевский и другие воеводы поспешили отвести свои полки и полностью очистили поле боя.[102]

Самозванец мог праздновать победу. По утверждению его соратников, поляки потеряли убитыми около 120 человек, тогда как русских полегло до 4 тыс. человек.

Данные о русских потерях были сильно преувеличены, кроме того, надо иметь в виду, что поляки считали всех убитых русских вместе — и государевых ратников и «воровских» людей. Хоронили их без разбора в трех больших могилах.[103] Опытный солдат Я. Маржарет, участвовавший в битве, отметил, что обе армии после двух-трехчасовой стычки разошлись без особых потерь.[104] Его слова подтверждаются малочисленными пометами об убитых дворянах в упомянутой выше росписи русской армии.[105]

Успех Мнишка носил частный, преходящий характер. Общее положение на театре военных действий не изменилось. Мнишку предстояло продолжать утомительную и бесплодную осаду Новгорода-Северского и ждать нового натиска многочисленной царской армии. Самым неотложным для самозванца вопросом было безденежье. Одержав верх над Мстиславским, наемники немедленно потребовали у царевича плату. Казна, привезенная из Путивля, была почти вся истрачена. Но «рыцарство» не желало слышать ни о каких отсрочках.

Чтобы успокоить недовольных, царевич тайно раздал деньги роте, заслужившей его особую милость. Об этом немедленно узнали другие роты. 1 января 1605 г. в лагере вспыхнул открытый мятеж. Наемники бросились грабить обозы. Они хватали все, что попадало им под руки: запасы продовольствия, снаряжение, всякого рода скарб. Мнишек пытался прекратить грабеж, но добился немногого. Следующей ночью мятеж возобновился с новой силой.[106]

Тщетно самозванец ездил между солдатских палаток, падал на колени перед рыцарством и умолял не оставлять его. Наемники вырвали у него знамя, а под конец сорвали с него соболью ферязь. Отрепьева осыпали площадной бранью. Кто-то крикнул ему вдогонку: «Ей, ей, быть тебе на колу!»[107]

Наемная армия стала распадаться. Большая часть солдат, по словам очевидцев, покинула лагерь и 2 января 1605 г. отправилась к границе.

В тот же день Отрепьев сжег лагерь и отступил из-под Новгорода-Северского по направлению к Путивлю. Мнишек, еще недавно уговаривавший солдат остаться на «царской» службе, внезапно сам объявил об отъезде из армии. 4 января главнокомандующий и его люди «разъехались с его милостию царевичем».[108] Престарелый магнат не желал более испытывать судьбу. Его отъезд в Польшу дал новое направление самозванческой интриге. До поры до времени Отрепьев оставался не более чем куклой в руках польских покровителей. Теперь же интрига стала ускользать из-под контроля Мнишка и тех, кто стоял за его спиной.

Отъезд Мнишка связан был не только с распадом собранной им наемной армии. В чисто военном отношении прибывшее сильное запорожское войско вполне компенсировало потерю наемников. Мнишка не устраивало другое. Его пугало то, что «царевича» поддерживала преимущественно чернь. Надежды на восстание недовольных Годуновым бояр не оправдались. Главные московские бояре прислали в лагерь под Новгород-Северский грамоты, адресованные лично Мнишку и полные угроз.[109] Королевский сенатор чувствовал себя неуютно среди восставшей русской черни. Он утратил надежду склонить на сторону царевича начальных бояр. Посольский приказ довольно точно прокомментировал отъезд гетмана из воровского войска: «Отшел воевода сендомирский от того вора собою после того, как ему был бой с бояры, а отходил для помочи тому вору, а не за королевским повелением, и староста остринский Михаил Ратомской и Тышкевич и ротмистры осталися».[110]

При отъезде Мнишек уверял нареченного зятя, что на сейме, на котором ему надлежит быть, он будет защищать дело царевича, пришлет ему подкрепления и пр.

Лжедмитрию удалось удержать при себе пана Тышкевича, Михаила Ратомского и некоторых ротмистров. Немалую помощь ему оказали иезуиты, находившиеся в войске. На развилке дорог они последовали не за Мнишком, а за царевичем. Их пример подействовал на многих колеблющихся солдат. Благодаря помощи ротмистров и капелланов Отрепьев удержал при себе от 1500 до 2000 солдат.[111]

С отъездом Мнишка в окружении Лжедмитрия возобладали сторонники решительных действий. Покинув лагерь под Новгородом-Северским, Лжедмитрий мог затвориться в каменной крепости Путивля или уйти в Чернигов поближе к польской границе. Вместо этого он двинулся вглубь России.

В начале января 1605 г. самозванец беспрепятственно занял Севск, располагавшийся в центре Комарицкой волости. Восставшая волость предоставила его войску не только теплые квартиры, продовольствие и фураж, но и воинские контингенты. По словам Я. Маржарета, под Севском самозванец «набрал доброе число крестьян, которые приучались к оружию».[112] Данные о потерях в битве под Добрыничами показывают, что повстанческая армия достигла наибольшей численности как раз во время пребывания Лжедмитрия в Комарицкой волости. В ее составе было, по крайней мере, 4 тыс. запорожцев, несколько сот донских казаков.[113] Еще более многочисленными были повстанческие отряды, сформированные из комарицких мужиков и жителей восставших городов. Потеря наемных польских рот была многократно перекрыта.

Армия Лжедмитрия была вновь готова к бою. По своему обличью она значительно отличалась от армии Мнишка. Войну за «доброго» царя вела теперь сермяжная рать.

После неудачного столкновения под Новгородом-Северским царь Борис не только не объявил опалу Мстиславскому, но, напротив, пожаловал его — «велел о здравии спросить» — и прислал придворного врача для его излечения. В особом послании Годунов поблагодарил боярина за то, что тот, помня бога и присягу, пролил свою кровь. Борис оказал честь всем ратным людям, участвовавшим в битве, повелев здравствовать их.[114]

Прошел месяц, прежде чем Мстиславский оправился от ран. Разрядный приказ использовал затянувшуюся паузу для того, чтобы пополнить таявшую армию свежими силами. В январе 1605 г. на помощь Мстиславскому прибыл князь Василий Шуйский с царскими стольниками, стряпчими и большими московскими дворянами.[115] Первостатейная столичная знать должна была разделить с уездным дворянством тяготы зимней походной службы.

20 января Мстиславский разбил свой лагерь в большом комарицком селе Добрыничах неподалеку от Чемлыжского острожка, где находилась ставка Лжедмитрия.

Узнав о появлении царской рати, самозванец созвал военный совет. Наемные командиры предлагали не спешить с битвой, а затеять переговоры с боярами. Но в повстанческой армии их голос уже не имел решающего значения. Ротмистр С. Борша записал, что царевич перед битвой долго советовался с окружающими, в особенности же с казаками, «потому что в них полагал всю надежду».[116] Атаманы высказывались за то, чтобы немедленно атаковать воевод, не вступая с ними ни в какие переговоры.