Глава 14 Мятеж под Кромами

Глава 14

Мятеж под Кромами

Бояре и духовенство нарекли царевича Федора Борисовича на царство через три дня после кончины Бориса. Записи в книгах Разрядного приказа наводят на мысль о том, что в этом акте участвовали все чины, обычно входившие в состав Земского собора. «Того же месяца апреля, — значится в Разрядах, — патриарх Иев Московский и всеа Русии, и митрополиты, и архиепископы, и епископы, и со всем освященным собором вселенским, да бояре и окольничие и дворяне и стольники и стряпчие и князи, и дети боярские, и дьяки и гости, и торговые люди, и все ратные и чорные люди всем Московским царством и всеми городами, опричь Чернигова и Путивля, нарекли на Московское государство государем царевича князя Федора Борисовича всеа Русии».[1]

Разрядные записи находят аналогию в епископских посланиях, разосланных по городам сразу после наречения Федора. Отцы церкви подробно описывали, как патриарх с освященным собором, весь царский синклит — Боярская дума, гости и торговые люди и «всенародное множество Российского государства» просили царицу Марию Григорьевну, чтобы она «была на царстве по-прежнему», а сына великого государя царевича князя Федора благословила «быти царем и самодержцем всей Русской земли».[2] Царевич не презрел «слез и моления» чинов и по благословению и приказу отца «произволил» быть царем.

В действительности наречению царевича Федора не предшествовали ни «моления» чинов Земского собора, ни шествия «всенародного множества».

После своего избрания Борис Годунов сделал сына соправителем и приказал именовать его государем царевичем «всеа Руси».[3] Царевич самостоятельно сносился с иноземными дворами и пр.[4]

Скорее всего, сам Борис позаботился о том, чтобы заблаговременно подготовить всю процедуру передачи власти наследнику. В обращении патриарха к народу было сказано, что сам царь Борис, умирая, после себя приказал на царство сына и благословил его крестами, которыми «венчаютца на царство», после чего Федор Борисович «з божьей помощью на своих государствах сел». Патриарх со священным собором благословили нового царя, а члены Боярской думы, дворяне, дети боярские, приказные люди, гости и всех сотен торговые всякие люди в присутствии патриарха принесли присягу на верность Федору Борисовичу.[5]

Очевидцы свидетельствуют, что именно так все и произошло. Думные чины дворяне, купцы и простой народ были вызваны в Кремль и приведены там к присяге.[6]

Вслед за тем царица Мария и царь Федор Борисович разослали в города наказ, в соответствии с которым воеводы должны были созвать в соборной церкви дворян, служилых людей, посадских людей, пашенных крестьян и всяких черных людей и привести их к присяге по специальной записи.[7] Приказные люди записывали имена присягнувших в специальные книги, которые надлежало затем отправить в приказ в Москву.

В главных городах — Новгороде и Пскове, Казани, Астрахани, городах Замосковья, Поморья и Сибири — присяга прошла без затруднений.[8] Составленные там книги были спешно присланы в столицу. В царском архиве хранилась «свяска, а в ней записи целовальные… после царя Бориса царице Марьи и царевичу Федору всяким людем по чином, и записи шертовальные по чином иноземцом».[9] Православные целовали крест, иноверцев приводили к шерти.

Текст подкрестной записи царя Федора полностью повторял текст, разработанный при воцарении Бориса Годунова. Он содержал непомерно длинный перечень обязательств, ограждавших безопасность царской семьи. Подданные обещали над царицей и ее детьми «в еде и питье, ни в платье, ни в ином чем лиха никакого не учинить и (их) не испортить и зелья лихого и коренья не давать», «и людей своих с ведовством и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылать и ведунов не добывать на (царское) лихо», когда государь куда пойдет, «на следу (их) всяким ведовским мечтанием не испортить и ведовством по ветру никакого лиха не насылать».[10]

Проекты возведения на трон Симеона Бекбулатовича давно утратили актуальность. Тем не менее «целовальная запись» Федора Борисовича включала пункт, отвергавший подобные проекты. Реальная угроза династии исходила от самозванца. Но пояснения насчет самозванца были краткими и маловразумительными. Подданные принимали на себя обязательство «к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать, и с ним и с его советники ни с кем не ссылатись ни на какое лихо и не изменити и не отъехати…».[11]

Текст присяги отразил замешательство, царившее среди властителей Кремля. На протяжении длительного времени церковь предавала анафеме зловредного еретика Гришку Отрепьева. Однако позже в Москве было получено известие о том, что в Путивле «царевич» выставил на всеобщее обозрение колдуна Гришку Отрепьева. Чудовские монахи, посланные для обличения расстриги перед жителями Путивля, прислали царю Борису письмо, подтверждавшее истинность сына Грозного. В Москве не могли сразу разобраться в новых мистификациях самозванца и не знали, что думать. Вместо того чтобы следовать раз принятой линии обличения вора, царица и ее советники решили вовсе не упоминать в «записи» имени Отрепьева. Составители присяги сделали худшее, что могли. Они свели на нет все достижения официальной пропаганды.

Присяга не внесла успокоения в умы, а усилила брожение.

Династия Годуновых имела мало шансов на то, чтобы уцелеть в обстановке кризиса и гражданской войны. Отметим, что Федор получил превосходное для своего времени образование. Но в шестнадцать лет ему не доставало политической опытности и самостоятельности. Царица Мария Григорьевна была фигурой крайне непопулярной. Знать и население столицы не забыли массовых избиений и казней, в свое время организованных ее отцом опричным палачом Малютой Скуратовым. По Москве ходила молва о крайней жестокости царицы.

Борис наводнил Боярскую думу своими родственниками. К началу 1605 г. все наиболее значительные деятели из рода Годуновых сошли со сцены. Оставшиеся не пользовались никаким авторитетом, несмотря на свои блистательные титулы. В трудный час подле Федора не оказалось никого, кто мог бы твердой рукой поддержать пошатнувшуюся власть.

Прошло несколько дней после присяги, и бессилие правительства перед лицом глубокого кризиса обнаружилось с полной очевидностью. Крушению власти немало способствовало то, что в решающий момент у царя не оказалось достаточных военных сил. Сказалось то, что в течение многих месяцев царь Борис отправлял всех способных носить оружие в действующую армию, включая стольников, жильцов (дворцовую охрану), конюхов и псарей.

Еще при жизни царь Борис стал жертвой политической клеветы. Его обвиняли в убийстве последних членов законной династии, включая царя Ивана, царя Федора и царевича Дмитрия. Клевета подготовила почву для агитации сторонников Лжедмитрия. По Москве распространялись самые невероятные слухи. Упорно толковали, будто Борис сам наложил на себя руки в страхе перед «сыном Грозного».[12]

Волнения в Москве нарастали с каждым днем. Следуя традиции, новый царь объявил о прощении всех преступников и опальных. Однако амнистия не распространялась на политических противников Годунова. Столица не желала мириться с такой несправедливостью. Как записал очевидец, «народ становился все бесчинней, большими толпами сбегался ко дворцу, крича о знатных боярах, бывших при Борисе в немилости и ссылке, другие кричали о матери Дмитрия, старой царице, что ее надобно посадить у городских ворот, дабы каждый мог услышать от нее, жив ли еще ее сын или нет».[13]

Власти принуждены были уступить требованиям народа. Они вернули в столицу Б. Я. Бельского, находившегося в ссылке в деревне, удельного князя И. М. Воротынского, бывшего в опале и изгнании, и других лиц. В лице Бельского династия приобрела опаснейшего противника, великого мастера политических интриг, озлобленного преследованиями со стороны царя Бориса.

Правительство могло бы использовать Марфу Угличскую для обличения самозванца. Но царица Мария Григорьевна и слышать не желала о ее возвращении в Москву.

Воеводы расставили заставы на всех дорогах и отдали приказ вешать гонцов Лжедмитрия без промедления. Тем не менее лазутчики самозванца продолжали проникать в столицу и доставлять его «прелестные» листы.

Царь Федор предпринимал отчаянные усилия, чтобы удержать контроль за положением в столице. Казна роздала населению огромные суммы на помин души Бориса, на самом же деле, чтобы успокоить население столицы. Но щедрая милостыня не достигла цели.

Не видя иного выхода, царица Мария и ее сын вынуждены были срочно вызвать из армии в Москву руководителей Боярской думы Мстиславского и братьев Шуйских, чтобы прекратить беспорядки в столице.[14] Подобная мера казалась вполне оправданной. Страх перед назревавшим выступлением низов побуждал бояр заботиться о порядке и действовать в интересах династии, невзирая на собственные политические симпатии.

Когда толпа в очередной раз заполнила площадь перед кремлевским дворцом, князь В. И. Шуйский вышел на крыльцо и долго увещевал народ одуматься и не требовать перемен, которые приведут к распаду царства и ниспровержению православия. Боярин поклялся самыми страшными клятвами, что царевича Дмитрия давно нет на свете, что он сам своими руками положил его в гроб в Угличе, а путивльский вор — это беглый монах и расстрига Отрепьев, подученный дьяволом и посланный в наказание за грехи.[15]

Возвращение главных бояр в Москву и речи Шуйского внесли успокоение в умы. Волнения в столице на время утихли.

Почти сразу после смерти Бориса правительство осуществило смену высшего командования в армии под Кромами. Среди Годуновых и их родни не оказалось никого, кто мог бы взять на себя руководство военными действиями, и царь Федор поневоле должен был вверить свою судьбу людям, ничем не связанным с династией, кроме милостей умершего царя. Новым главнокомандующим в армию был назначен князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, его помощником — боярин Петр Федорович Басманов.[16]

М. П. Катырев получил боярство одним из первых сразу после коронации Бориса. Катырев ничем не успел проявить себя на военном поприще, и его назначение было продиктовано формальными местническими соображениями. До опричнины Катыревы-Ростовские занимали высокое положение в думе. На этом основании Катырев, получив боярство, пытался местничать с главой думы Мстиславским.[17]

Наибольшие надежды Годуновы возлагали на П. Ф. Басманова. В столице Басманова знали как первого щеголя среди дворян и человека, популярного среди населения. По словам английских современников, простой народ «считал его единственным своим защитником».[18] Карьеру Басманов сделал в считанные месяцы, благодаря успешной обороне Новгорода-Северского. Царь Борис вызвал его ко двору, столица чествовала как героя. Навстречу Басманову выехали бояре и окольничие. Из-за ран воевода не мог ехать верхом, и Борис выслал ему за город свой санный выезд. В царских санях Басманов проследовал через всю столицу в Кремль. Годунов пожаловал Басманову боярский чин, земли, 2 тыс. руб. денег и множество подарков.[19]

Старшим воеводой в Новгороде-Северском был боярин князь Н. Р. Трубецкой. Однако наибольшие награды за оборону города получил не он, а Басманов.

Услуги, оказанные Басмановым Годунову, имели особый характер. Общее военное руководство обороной крепости осуществлял старший воевода. Роль же Басманова, как толковали в народе, состояла в том, что он своевременно обнаружил измену в гарнизоне Новгорода-Северского и железной рукой раздавил мятеж.

После возвращения в Москву Басманов неоднократно просил Бориса отправить его в действующую армию. Но Борис неизменно отказывал ему, ссылаясь на то, что воевода еще не оправился от тяжелых ран. Царь надеялся сам возглавить летнюю кампанию против самозванца и обещал дать ему назначение в своей армии.[20]

Исаак Масса утверждал, что правительство решило послать Басманова в лагерь под Кромы еще при жизни Бориса, когда последний увидел, что измена ширится день ото дня и заподозрил в предательстве самого Мстиславского. Басманов будто бы поклялся, что захватит «вора» или сам сложит голову.[21]

По своему местническому положению Басманов никак не мог претендовать на руководство главными силами русской армии. Бояре, находившиеся в полках, были много старше его по рангу и службам. Правительство имело много соглядатаев в лагере и своевременно получало сведения о «шатости» в людях. Басманову отводилась та же роль, которую он уже сыграл однажды при обороне Новгорода-Северского: должен был выявить изменников и наказать их.

Правительство поручило новому главнокомандующему князю Катыреву и воеводе Басманову привести полки к присяге. Патриарх Иов не мог покинуть Москву, и поэтому церемонией присяги должен был руководить новгородский митрополит Исидор — второе в церковной иерархии лицо.

Никто не оказал воеводам открытого неповиновения. Но, по свидетельству русских летописей, некоторые из ратных людей в общей сутолке уклонились от церемонии крестоцелования.[22]

В Москве немалую помощь Годуновым оказало церковное руководство. Но на действующую армию влияние духовенства не распространялось. Бояре поспешили выпроводить Исидора из лагеря под Кромами, едва закончилась присяга.[23]

Смерть Бориса и новые назначения обострили местнические распри между главными воеводами. Знать с крайним неодобрением восприняла попытки всесильного Семена Никитича Годунова доставить высшие воеводские чины своему зятю боярину князю Андрею Андреевичу Телятевскому. Доверяя Телятевскому, царь Борис приставил его к Мстиславскому в качестве помощника. Назначение вызвало протест воеводы полка левой руки окольничего В. П. Морозова. Тогда Годунов велел «в Разряде записать, что левыя руки первому воеводе до большого полку другово воеводы дела и счету нет».[24]

Попытки подчинить армию Телятевскому, назначенному вторым воеводой большого полка, не удались. Назначение князя Василия Шуйского в большой полк уничтожило влияние Телятевского. Опасаясь новых протестов со стороны воевод, царь Борис после победы под Добрыничами велел подать В. В. Голицыну, А. А. Телятевскому и И. И. Годунову награды разом — «трем им вместе подать золотые, на бумагу положа», а после них велел подать В. П. Морозову.[25]

Боярин В. В. Голицын стерпел бесчестье, но В. П. Морозов категорически отказался принять награду. В наказание царь Борис перевел Морозова дворянином в полк Мстиславского, передав полк левой руки родне Годуновых З. И. Сабурову.[26] Однако последний немедленно затеял местническую тяжбу с боярином князем В. В. Голицыным.[27]

После смерти Бориса царица и ее советники использовали случай, чтобы укрепить полки надежными людьми. Воеводой передового полка был назначен И. И. Годунов, сторожевого полка — князь А. А. Телятевский.[28] Царица не позаботилась о том, чтобы согласовать назначения с Басмановым. Новую Разрядную роспись власти направили в лагерь через три дня после отъезда главных воевод в армию.[29] Знающие дьяки возлагали ответственность за пересмотр росписи на всесильного советника: «Тое де роспис, как бояром и воеводам велено быть по полком, послал Семен Годунов для зятя своево князя Ондрея Телятевского, а царевич де князь Федор Борисович тое росписи не ведает».[30]

Новые назначения вызвали глубокий раздор среди воевод, на которых династия возлагала наибольшие надежды. Воевода полка левой руки стольник З. И. Сабуров, несмотря на то, что был «конешно болен», отослал полковые списки Катыреву, «для тово не хотечи быть менши князя Ондрея Телятевского».[31] Сабуров поспешил вчинить иск также и князю В. В. Голицыну, получившему большое повышение.[32]

Назначение Басманова в большой полк вызвало негодование родовитой знати. Второй воевода полка правой руки князь М. Ф. Кашин-Оболенский отказался подчиниться приказу царевича Федора Годунова: он «бил челом на Петра Басманова в отечестве и на съезд не ездил и списков не взял».[33]

В армии назревал заговор, и местнические распри способствовали успеху его организаторов. Душою заговора были братья князья Голицыны. Свое происхождение Голицыны вели от литовской великокняжеской династии. Своей «породой» они превосходили главу Боярской думы Мстиславского, потомка младшей линии литовской династии. Но к концу XVI в. местническое положение Голицыных основательно пошатнулось. Попытки тягаться с Трубецкими и Шуйскими закончились для них полной неудачей.[34] После смерти царя Федора Ивановича Голицыны не смогли войти в число претендентов на трон. Кончина Бориса Годунова пробудила в них честолюбивые надежды. Положение династии стало непрочным, и Голицыны первыми из бояр решили покинуть ряды ее сторонников, чтобы извлечь выгоды из ее крушения.

Некоторые летописи причисляли к числу организаторов заговора воеводу боярина М. Г. Салтыкова.[35] Однако очевидец мятежа Я. Маржарет утверждал, что М. Г. Салтыков был захвачен изменниками.[36] Разряды Пространной редакции также не причисляют М. Г. Салтыкова к числу заговорщиков.[37]

Выдающуюся роль в организации мятежа сыграли Прокофий Ляпунов и его братья. Ляпуновы занимали видное положение среди выборных рязанских дворян. Они обладали неукротимым нравом, и летописцы не прочь были подчеркнуть их склонность к авантюрам. После смерти Грозного Ляпуновы вместе с другими рязанцами участвовали в московских беспорядках, едва не погубивших правителя Бориса Годунова. За год до войны с самозванцем царь Борис велел наказать Захара Ляпунова кнутом за посылку заповедных товаров к вольным казакам на Дон.[38]

Организации заговора в годуновской армии способствовали многие обстоятельства, но два из них имели наиболее важное значение. Первым было появление знати в путивльском лагере и вторым — смерть Бориса. Конрад Буссов записал слухи о том, что изменники Бориса затеяли переписку с Отрепьевым будто бы сразу после его поражения под Севском. Они советовали «царевичу» не отступаться от своего и обещали тайную поддержку.[39] Достоверность этих слухов сомнительна. Скорее всего, заговорщики установили связь с Путивлем в более позднее время. Лжедмитрий многократно посылал листы к царским воеводам, но последние откликнулись на них лишь после того, как обращения самозванца поддержали хорошо известные им лица.

Родовитая знать не смирилась со своим поражением в период династического кризиса, и ей не всегда удавалось скрыть свое истинное отношение к выборному земскому царю. За 2–3 года до вторжения самозванца власти получили донос о том, что князь Борис Михайлович Лыков, «сходясь с Голицыными, да с князем Борисом Татевым, про него, царя Бориса, разсуждает и умышляет всякое зло».[40] Названный круг лиц был связан тесной дружбой, а отчасти и родственными связями.[41]

В силу превратностей гражданской войны одни члены этого кружка оказались заброшенными в путивльский лагерь, где их обласкал самозванец, другие же оставались в царских полках. В былые времена злые речи Голицыных и их друзей против царя Бориса не были подкреплены никакими практическими шагами, а потому Годунов не придал доносу никакого значения. После смерти Бориса ничто не мешало претворить помыслы в действия.

Князь Борис Петрович Татев и князь Борис Михайлович Лыков, как видно, оказали Лжедмитрию исключительные услуги, поскольку первый вскоре же получил боярство, а второй стал кравчим самозванца. Вероятно, Лыков поддерживал наиболее тесные связи с заговорщиками, поскольку именно ему Лжедмитрий вскоре же поручил организовать присягу в сдавшихся царских полках.[42]

В числе других лиц в южных городах был захвачен Артемий Измайлов. За считанные недели этот худородный дворянин из пленника превратился в дворецкого, думного дворянина и ближнего человека «царевича».[43] Измайлов был рязанским дворянином и приятелем Ляпунова. Многие его родственники служили в армии Мстиславского.[44] Скорее всего, именно Измайлов помог организовать заговор среди рязанских дворян, за что и был удостоен исключительных милостей.

Переговоры между «советниками» самозванца и заговорщиками под Кромами были окружены глубочайшей тайной. Но некоторые подробности о них все же стали известны в Польше. Некто Петр Арсудий, подвизавшийся в Польше в качестве доверенного лица Ватикана по делам восточной церкви, получил от виленского епископа достаточно подробные сведения о секретных сношениях «царевича» с боярами. По словам епископа, заговорщики обещали «истиному» Дмитрию престол на следующих условиях: православная вера остается нерушимой; самодержавная власть сохраняется, и Дмитрий будет пользоваться теми же правами, что и его отец Иван IV; царь не будет жаловать боярского чина иноземцам и не назначит их в Боярскую думу, но волен принимать их на службу ко двору и даст им право приобретать земли и другую собственность в Русском государстве; принятые на службу иноземцы могут строить себе костелы на русской земле.[45]

Приведенные сведения, если они достоверны, позволяют сделать интересные выводы. По-видимому, соглашение о будущем устройстве Русского государства было в основных чертах выработано в результате переговоров между членами «воровской» Боярской думы и польскими советниками самозванца. Вместе с Мнишком лагерь Отрепьева покинула почти вся польская знать, принимавшая участие в авантюре. Это обстоятельство должно было облегчить сговор. Московская знать, оказавшаяся в Путивле, заботилась о сохранении своих привилегий. Немногие польские советники (Бучинский, Дворжецкий, Иваницкий), остававшиеся при особе «царевича» в Путивле, выговорили себе право служить при царском дворе, владеть вотчинами и поместьями, наконец, устроить себе церкви по своему вероисповеданию.

Самозванец постоянно совещался с находившимися при нем иезуитами. Они также могли быть довольны секретным соглашением. Москва впервые раскрыла свои двери католицизму. Иезуиты, скорее всего, и передавали информацию в Польшу, где она стала известна виленскому епископу.

Многие признаки указывали на то, что брожение в лагере усилилось спустя одну-две недели после смерти Бориса. Еще 27 апреля 1605 г. в Путивле ничего не знали о происшедших в Москве переменах. Лишь в последних числах апреля к самозванцу в Путивль из-под Кром прискакал сын боярский арзамасец Абрам Бахметов и сообщил, что царь Борис умер, Петр Басманов прибыл под Кромы и 19 апреля привел полки к присяге. 29 апреля несколько перебежчиков принесли воеврде Лжедмитрия в Ливнах весть о смерти Бориса. В конце апреля Отрепьев получил известие из Кром. Казаки сообщили, что они сделали вылазку из крепости и захватили языков. Как писал Отрепьев в письме к Мнишку от 1 (10) мая 1605 г., языки единогласно говорили, что «Бориса не стало и что в войске их великое смятение: одни держатся стороны Борисова сына, а другие нашей».[46]

По-видимому, положение в лагере стало критическим уже в конце апреля.

Когда Басманов прибыл под Кромы, он горячо убеждал войско верно служить Федору Годунову. Выполняя данное ему поручение, воевода начал охоту за тайными приверженцами Лжедмитрия. Что ни день, он рассылал «по всему лагерю людей, которые подслушивали, что там говорили, и доносили обо всем ему, так что открылось, что больше [людей] на стороне Дмитрия, чем на стороне московитов»[47]

Сведения Басманова полностью совпадали с показаниями языков, захваченных казаками Корелы.

Воеводе предстояло железной рукой покарать сторонников Лжедмитрия в интересах Годуновых. Но положение династии было шатким и в Москве и в провинции.

Сохранив верность Годуновым, Басманов должен был бы пролить потоки крови. В числе первых ему пришлось бы арестовать воевод князей Голицыных, истинных вдохновителей заговора. Однако по матери Голицыны доводились братьями Басманову, и он издавна привык считаться с авторитетом старшей по знатности родни. Все это не могло не повлиять на исход дела.[48]

Братья Голицыны понимали, что рискуют головой, и не жалели сил, чтобы втянуть Басманова в заговор. Кроме милостей Бориса, ничто не привязывало Басманова к правящей династии. Переход власти к царице Марии Скуратовой и Семену Годунову не мог не поколебать его верности трону. Между родом Бельских и родом Басмановых существовала кровная вражда. Именно отец царицы Малюта Скуратов положил конец блестящей карьере Басмановых в опричнине. По его навету инициатор опричнины А. Д. Басманов был казнен, а его сын Ф. А. Басманов умерщвлен в тюрьме.

П. Ф. Басманов не имел оснований щадить дочь Малюты и его внука царевича Федора Борисовича.

Получив предложение примкнуть к заговору, Басманов недолго колебался. Сын знаменитого опричного фаворита Грозного Басманов был всецело поглощен собственной карьерой и плохо помнил благодеяния. После взлета в опричнине Плещеевы-Басмановы надолго сошли со сцены, и воеводе предстояла жестокая борьба, чтобы возродить былую «честь» фамилии.

Разрядная роспись, присланная в полки через несколько дней после присяги, нанесла удар честолюбивым надеждам П. Ф. Басманова. Когда прибывший разрядный дьяк огласил роспись в присутствии полковых бояр и воевод, Басманов, «патчи на стол, плакал с час, лежа на столе, а встав с стола, евлял и бил челом бояром и воеводам всем: „Отец, государи мои, Федор Алексеевич точма был дважды больши деда князя Ондреева… а ныне Семен Годунов выдает меня зятю своему в холопи князю Ондрею Телятевскому: и я не хочю жив быти, смерть прииму лутче тово позору“».[49]

Басманов не мог смириться с «потерькой» фамильной чести. Но вернее будет предположить, что, помимо всего прочего, он искал благовидный предлог для предательства.

Примкнув к заговорщикам, Басманов быстро привел дело к решительной развязке.

Силы заговорщиков были невелики. Большинство дворян принесли присягу царевичу Федору и сохраняли верность династии. Мятеж кучки заговорщиков посреди вооруженного лагеря мог быть легко подавлен вооруженной рукой.

И тем не менее заговор в лагере имел успех. После трех месяцев, прошедших в бесполезной осаде Кром, в правительственной армии произошли большие перемены. Дисциплина в ней держалась, пока дворянское ополчение громило воров-казаков и комарицких мужиков. Неудача под Кромами и бездеятельность деморализовали полки. Дворяне осуждали приказ Бориса, воспретившего воеводам распустить ратных людей на отдых. Они не понимали, зачем царю понадобилось держать пятидесятитысячную армию под стенами крохотной крепости, для осады которой достаточно было небольшого отряда. Негодование на Годунова оказалось столь глубоко, что многие люди, по утверждению летописи, уже с того времени «начата думати, как бы царя Бориса избыти».[50]

Мелкие дворяне все еще не могли оправиться от последствий трехлетнего голода. Многие опасались, что из-за длительного их отсутствия дела в их поместьях придут в полное расстройство. С наступлением весны бегство помещиков из армии усилилось. Немало столичных дворян использовали смерть Бориса в качестве предлога к тому, чтобы выехать в Москву «на царское погребенье».[51]

Соотношение между дворянским ополчением и прочими отрядами, включавшими стрельцов, казаков, пушкарей, боярских холопов, даточных людей постоянно менялось не в пользу дворян. В связи с тем, что под Кромы был доставлен огромный артиллерийский парк, большие запасы пороха и ядер, лагерь оказался наводнен посошными людьми — «мужиками», занятыми перевозкой пушек, подвозом боеприпасов и пр.

Поначалу северные города получили от правительства льготу, будучи освобожденными от обязанности выставлять в поле ратных людей. Однако ко времени осады Кром Борис отменил их льготу. Начиная с февраля, писал И. Масса, через Москву каждодневно проходило много ратников, отправлявшихся на помощь к войску Мстиславского, «как мы сами видели». Многочисленные отряды снарядили города Тотьма, Устюг Великий, Вычегда и др.[52] Монастыри снаряжали отряды даточных людей, укомплектованные из крестьян и служек.

При военном лагере возникло торжище. Каждый день окрестные и дальние крестьяне везли на продажу продукты питания и разные товары. Вместе с ними на торг беспрепятственно проникали лазутчики из Путивля с воровскими листами. Чем больше ратники в сермягах заполняли лагерь, тем успешнее шла агитация в пользу истинного «царя Дмитрия».

При Василии Шуйском Посольский приказ объяснял происшедшее под Кромами следующим образом: многие бояре и дворяне разъехались из-под Кром, остались же там «немногие бояре и воеводы, а с ними только ратные люди северских и украинных городов — стрельцы и казаки и черные люди; и те люди… смуту в полках учинили».[53] В предназначенных для поляков объяснениях дьяки намеренно исказили картину, отрицая причастность некоторых бояр и дворян к мятежу. Но они довольно точно уловили роль мелких служилых людей, посохи и «мужиков» в последовавшем перевороте.

Отрепьев не имел ни сил, ни решимости, чтобы отважиться на новое сражение с воеводами. Тем не менее он оценил важность полученных из Кром сообщений и в начале мая отдал приказ о выступлении в поход.

Участник похода С. Борша писал: «Мы… не дождавшись из Польши на помощь ни одного человека, пошли с царевичем против того войска».[54]

Уже после выступления армии хорунжие привели из Путивля подкрепление: около 500 конных шляхтичей — «пятигорцев».[55]

Русские официальные представители отмечали прибытие последних значительных подкреплений к самозванцу из Польши. Они припомнили полякам, как в Путивль к вору пришел Ратомский со многими людьми. Отвечая на этот упрек, польские послы заявили, что «Ратомский, отъехавшы от него (Лжедмитрия. — Р.С.), долгий час при нем не был» и вернулся к нему в Путивль, когда «ему вже вси люди московские здавалися».[56] Вся миссия Ратомского и вновь прибывших войск свелась к тому, что они «проводили» Лжедмитрия до Москвы.

До прибытия Ратомского численность наемных солдат в путивльском лагере не превышала 200–300 человек. Несмотря на настойчивые просьбы Корелы и Беззубцева о помощи, Отрепьев смог послать к Кромам лишь небольшой отряд Яна Запорского. В письмах из Путивля иезуиты сообщали, что перед походом Запорский принял у них благословение и что вместе с ним выступили 200 рейтар с конями и 100 пеших поляков.[57] Поляки имели самое примерное представлениее о численности повстанческих отрядов. По их словам, к отряду Запорского присоединилось то ли 10 тыс., то ли 3 тыс. московитов.[58] Однако сам Ян Запорский в письме из-под Кром сообщал, что с ним было всего 200 конных копей щиков и 800 донских казаков.[59]

На пути к Кромам Запорский получил подтверждения относительно смерти Бориса. 30 апреля 1605 г. он направил донесение об этом гетману А. Дворжецкому.[60] С троицына дня (первых чисел мая) Запорский стал ждать удобного случая, чтобы прорваться в Кромы и соединиться с казаками.[61] Стремясь облегчить свою задачу, Запорский прибегнул к хитрости. Он послал в Кромы трех «шпиков» с таким расчетом, чтобы они попали в плен к русским. В письмах, посланных с ними, Запорский сообщил, что он ведет на выручку Кромам 20 тыс. копейщиков и 20 тыс. казаков при 300 орудиях.[62]

Вскоре же Запорский имел стычку с отрядом татар, несшим сторожевую службу на подступах к Кромам. Поляки разогнали отряд и взяли в плен 150 человек.[63]

Запорский считал, что именно его хитрость, а также «победа» над русскими вынудила русские войска сложить оружие и принести присягу Лжедмитрию. Его оценку приняли С. Борша и Г. Паэрле. В действительности и письма Запорского, и стычка с татарами оказали небольшое влияние на события, происходившие в лагере под Кромами.

Заговорщики спешили. Они решили выступить через несколько дней после присяги царю Федору Годунову, для чего вошли в тайный сговор с Корелой и Беззубцевым в Кромах. По некоторым сведениям, Басманов подал весть также и Лжедмитрию в Путивль.[64] Но эти сведения не подтверждены польскими источниками.

Как повествуют русские источники, «в полках под Кромами, немного время погодя после крестного целованья, рязанцы Прокофей Лепунов з братьею и со советники своими и иных заречных городов втайне вору крест целовали… и, собрався, приехали к розрядному шатру, где бояре и воеводы сидели…».[65]

Разрядные записи подтверждают сведения о том, что мятеж возглавили рязанцы, которых поддержали служилые люди других южных уездов: «И украинных городов дворяне и дети боярские резанцы, туленя, коширеня, олексинцы и всех украинных городов, удумав и сослався с крамчаны, вору Ростриге крест втайне целовали и бояр и воевод на съезде перимали…»[66] В Разрядных записях пространной редакции сведения об участниках мятежа дополнены некоторыми подробностями: Голицыны и Петр Басманов «подговорили князей и дворян и детей боярских Северских и Резанских всех городов до однова человека; да новгородцких помещиков и псковских и лутцких князей и детей боярских… немногих, и крест Ростриге целовали…».[67]

Исаак Масса, многократно ссылавшийся на свои беседы с немцами-наемниками, описал события под Кромами, видимо, с их слов. Заговорщики, писал Масса, подняли мятеж незадолго до рассвета. По условному сигналу казаки из Кром произвели нападение на лагерь. Вслед за тем Басманов приказал связать по рукам и ногам всех начальников и отправил их с «дмитровцами».[68]

Судя по Разрядам, П. Ф. Басманов в самом деле предполагал, используя свои прерогативы, созвать всех воевод в шатре главнокомандующего и «переимать» их на съезде. Но его план явно не удался.

Наибольшего успеха заговорщики добились в передовом полку, где им удалось захватить и связать дядю нового царя И. И. Годунова, а также воеводу боярина М. Г. Салтыкова. Этот успех нетрудно объяснить. Во-первых, в течение всей кампании против самозванца передовым полком командовал глава заговора князь В. В. Голицын. Полк был передан И. И. Годунову за несколько дней до переворота. Во-вторых, в отряде, непосредственно подчиненном Голицыну, числилось с начала войны полторы тысячи дворян и детей боярских, но из них тысяча приходилась на долю рязанцев и более двухсот человек на долю алексинцев.[69] В отряде М. Г. Салтыкова служило четыре сотни рязанских детей боярских.

Братья Ляпуновы, возглавившие выступление рязанцев, действовали с исключительной решительностью. Им удалось увлечь за собой служилых людей из Тулы. По Разрядам, 700 тульских детей боярских служили в полку левой руки.[70] Главным воеводой в полку был преданный династии З. И. Сабуров. Мятежникам не надо было вязать его, потому что он лежал «конешно (тяжело) болен». Второй воевода полка князь Л. О. Щербатый, видимо, примкнул к заговору.[71]

В полку правой руки, который В. В. Голицын незадолго до того принял от Д. И. Шуйского, дела шли много хуже. Второй воевода полка князь М. Ф. Кашин-Оболенский решительно отказался поддержать планы мятежников.[72] Служившие в полку дети боярские из Суздаля, Нижнего Новгорода и других городов также сохраняли верность присяге. Среди дворян и воевод, оставшихся верными царю Федору Борисовичу, автор «Иного сказания» особо упоминает Семена Чемоданова.[73] Последний, как можно установить, был самым видным из выборных дворян по Суздалю.[74]

Опасаясь провала мятежа, В. В. Голицын на всякий случай велел слугам связать себя, чтобы в дальнейшем избежать каких бы то ни было обвинений в измене.[75]

В большом полку события развивались совсем не так, как рассчитывали Басманов и Голицын. С начала кампании в полку служило три сотни детей боярских из Каширы.[76] Подобно служилым людям из соседних «заречных» (заокских) городов, они приняли участие в «воровстве» все поголовно. Но в большом полку несли службу много сотен новгородских и псковских помещиков. Из них заговорщиков поддержали лишь отдельные лица.[77] Басманову не удалось арестовать главнокомандующего князя М. П. Катырева-Ростовского.

Окольничий В. П. Морозов был смещен Борисом с поста главного воеводы полка левой руки и переведен «в ряд» в большой полк.[78] Обида на Годунова однако не поколебала его верности присяге. Морозов поддержал Катырева.

Главному воеводе непосредственно подчинялся начальник артиллерии — воевода «у наряда» В. Б. Сукин, имевший чин думного дворянина. Он сопротивлялся мятежникам до последнего момента, как и главный воевода сторожевого полка князь А. А. Телятевский. Под командой последнего служили дети боярские из Владимира, Переяславля, Можайска, Углича, не участвовавшие в заговоре.[79]

Опираясь на верные войска, Телятевский и Сукин пытались силой подавить мятеж, надеясь использовать пушки. Князь Телятевский, повествует Масса, «до последней возможности оставался у пушек, крича: „Стойте твердо и не изменяйте своему государю!“».[80]

Мятеж в расположении многотысячной армии казался безрассудной авантюрой. Верные воеводы без труда раздавили бы его, если бы армия не вышла у них из повиновения. События в лагере развивались с той же неумолимой последовательностью, что и события в северских и южных городах. Клич «За царя Дмитрия!» подхватили многие казаки, стрельцы, даточные люди из деревень и городов, «по?соха».

Лагерь был внезапно разбужен на рассвете. Заговорщики сделали все, чтобы посеять в полках панику. Их люди подожгли лагерные постройки в нескольких местах.[81] Ратные люди выбегали из палаток и землянок, не успев как следует одеться. Поднялась страшная суматоха. Как говорили Массе очевидцы, никто «не мог уразуметь, как и каким образом это случилось; и не знали, кто враг и кто друг, и метались, подобно пыли, ветром вздымаемой». Одни кричали — «Да хранит бог Дмитрия!», другие — «Да хранит бог нашего Федора Борисовича!» Очень многие старались как можно скорее покинуть лагерь. Они бросали не только оружие, но и одежду, оставляли повозки и телеги, выпрягали лошадей, чтобы бежать скорее.[82]

Ляпуновы позаботились о том, чтобы захватить наплавной мост через реку Крому и соединиться с войском, выступившим из Кром. Вскоре на мосту собралось так много народа, что мост стал тонуть. Много людей оказалось в воде. Конные пытались переправиться за реку вплавь.

Среди общего хаоса одни немцы-наемники сохраняли некоторый порядок. В большом полку с начала кампании числилось до тысячи иноземцев. Они выстроились под знаменем и приготовились к отпору. Басманов послал свой шишак со значками капитану иноземцев Вальтеру фон Розену и потребовал, чтобы он присягнул законному государю. Немцы, бежавшие в Москву, рассказывали, что капитан не хотел подчиниться приказу Басманова, но, «когда его много раз призвали к тому, он передался вместе с другими».[83] Однако поляки утверждали иное. По их словам, Басманов и Голицын вели переговоры с Розеном накануне переворота. Розен не сразу поверил воеводам и заподозрил, что те желают испытать его верность. Убедившись в обратном, он будто бы дал свое согласие.[84]

В день переворота немцы колебались и выжидали, прежде чем перешли на сторону Лжедмитрия. Верные воеводы не использовали их колебаний. Басманов оказался расторопнее их.

Воеводы Телятевский и Сукин распоряжались на батареях. Они могли пустить в ход пушки, разбить наплавной мост, рассеять собравшуюся на нем толпу и помешать соединению мятежников с гарнизоном Кром. Однако Телятевский не решился начать кровопролития.

По молчаливому согласию, обе стороны, по-видимому, так и не пустили в ход оружия. Переворот был бескровным. Мятежники беспрепятственно переправились за реку Крому и соединились с кромчанами, «даша им путь скрозь войско свое».[85]

Пропустив нестройную толпу ратников, Корела и Беззубцев с донскими и путивльскими казаками и «с кромляны» ворвались в лагерь и «на достальную силу московскую ударишася». По совету заговорщиков казаки «напали на тех воинских людей, у которых была артиллерия и которые размещались по левую сторону от крепости, ибо там были самые ярые противники Гришки».[86]

Даже после соединения восставших отрядов с кромским гарнизоном численное превосходство оставалось на стороне верных правительству войск. По словам современников, мятежников было полторы сотни на тысячу.[87] Однако нападение казаковг усугубило панику в полках и помешало Катыреву, Телятевскому и другим воеводам организовать сопротивление и удержать лагерь за собой. Характерно, что Корела отдал приказ не применять оружия. Деморализованные изменой ратники «плещи даша и побегоша», донцы же «гоняще их, сетчи же их щадяху», «в сечи же и убиства место плетми бьюще их и, гоняше, глаголюще: „Да потом на бой не ходите противу нас!“».[88] Как отметил П. Петрей, казаки выбили воевод из лагеря, воспользовавшись возникшей там смутой и суматохой.[89]

Воеводы М. П. Катырев, А. А. Телятевский, В. П. Морозов, М. Ф. Кашин, В. Б. Сукин бежали в Москву.[90] Вместе с ними лагерь покинуло много тысяч дворян, детей боярских и прочих ратных людей. В течение трех дней беглецы шли через Москву расстроенными толпами, возвращаясь в замосковные и северные города. Когда бояре спрашивали их, почему они так поспешно бежали из-под Кром, они «не умели ничего ответить».[91]

Руководители мятежа предпринимали энергичные усилия к тому, чтобы удержать инициативу в своих руках. Без армии династия Годуновых была обречена на гибель. Голицыны и Басманов сделали все, чтобы ускорить ход событий в Москве. Они отправили в столицу с тайной миссией к столичным боярам — противникам Годуновых — нескольких знатных лиц, чтобы привлечь думу и население на свою сторону.[92]

Голицыны убедили захваченного в плен Салтыкова присоединиться к ним, после чего тот был освобожден из-под стражи. По-видимому, им удалось привлечь на свою сторону Ф. И. Шереметева, находившегося с ратными людьми в Орле, и князя И. С. Куракина, бывшего главным воеводой в Туле.[93] Оба названных воеводы вскоре присоединились к Лжедмитрию.

* * *

Дворянское ополчение служило главной военной опорой самодержавной царской власти. Однако к весне 1605 г. эта опора оказалась расшатанной. Попытки подавить массовые выступления в южных городах закончились провалом. Экономические затруднения, связанные с неизжитыми последствиями трехлетнего голода, и военные неудачи способствовали деморализации дворянства.

В связи с развитием поместной системы на южных окраинах государства возникла категория детей боярских, владевших мельчайшими поместьями и несших службу не в конном дворянском ополчении, а «с пищалями» в пехоте. Участие южных помещиков в мятеже доказывает, что настроения недовольства получили в их среде широкое распространение.

Запустение фонда поместного землевладения и измельчание поместий побудили правительство вдвое увеличить нормы «уложенной службы». Оказалось нарушенным традиционное соотношение численности дворян и их слуг в полках. В конце концов дворянское ядро потонуло в массе боевых холопов, казаков, стрельцов, даточных людей и крестьянской «посохи». Все эти люди принадлежали к низам общества, охваченным брожением.

Выступление дворянских заговорщиков под Кромами привели в действие, по существу, те же самые механизмы, которые позволили сторонникам Лжедмитрия одержать верх во время антиправительственных мятежей в Путивле и других южных крепостях.