Глава 8 Военная служба

Глава 8

Военная служба

К началу XVII в. ядром вооруженных сил Русского государства оставалось дворянское ополчение, которое не было регулярным войском. Несмотря на то, что численность населения страны в целом увеличивалась, полевые армии времени Бориса Годунова оставались на уровне конца Ливонской войны. Для войны с самозванцем Разрядный приказ сформировал в 1604 г. войско, насчитывавшее 25 336 ратников. Численность дворянского ополчения составляла 13 137 человек, не считая боярских холопов.[1] История дворянского ополчения была тесно связана с развитием поместной системы. На протяжении XVI в. фонд поместных земель расширился за счет черносошных и вотчинных земель.

Поместье стало ведущей формой феодального землевладения в России. Однако уже во второй половине XVI в. появились признаки кризиса поместной системы. Рост численности дворянского сословия неизбежно сопровождался процессом дробления поместий. Экономические потрясения 70–80-х годов XVI в. и начала XVII в. привели к тому, что значительная часть поместного фонда земель запустела. Возникло резкое несоответствие между системой окладов и наличными «дачами» помещиков. Земли в полный оклад получали члены Боярской думы и верхи дворянства. Уездным детям боярским Разрядный приказ продолжал назначать традиционные оклады (по отечеству и службе), но эти оклады мало соответствовали наличным владениям. В счет оклада служилым людям засчитывали как населенные земли, так и лес «под пашню», дикое поле и пр.[2] Обострение земельного голода явилось источником постоянного недовольства мелкопоместных детей боярских.

В пору экономического процветания страны (до 70-х годов XVI в.) поместная система в целом обеспечивала потребности военной службы. Будучи обеспеченным землей и крестьянами, помещик имел возможность нести полковую службу. Он выступал в поход в тяжелом вооружении, на боевом коне, в сопровождении вооруженных слуг.

Массовое бегство крестьян, запустение большей части фонда поместных земель, измельчание поместья неизбежно отразились на условиях военной службы и структуре дворянского войска. Документы Разрядного приказа конца XVI в. позволяют исследовать характер происшедших перемен. Наибольший интерес представляют материалы, относящиеся к южным уездам, где новые тенденции приобрели самую резкую форму.

На пространстве от Брянских лесов до Рязани была организована система укреплений, составляющих единую Засечную черту. Охраняли черту дети боярские из близлежащих южных городов. В 1597 г. сторожевую службу тут несли 78 детей боярских полковой службы и 247 «детей боярских конных с пищальми».[3] Итак, одни дети боярские продолжали нести традиционную службу в тяжеловооруженной дворянской коннице, другие же сменили род войск и перешли на огнестрельное оружие.

Типичным можно признать положение, сложившееся к концу XVI в. в Ряжском уезде. Среди помещиков, присутствовавших на смотре в 1597 г., только 44 человека числились детьми боярскими полковой службы, зато прочие дети боярские — 301 человек — служили с пищалями. Данные о землевладении с полной очевидностью доказывают, что на службу с огнестрельным оружием переводили наименее обеспеченных помещиков, утративших возможность служить «конно, людно и оружно». Поместные оклады пищальников были в 2–3 раза ниже, чем у тех, кто нес полковую службу. Особую группу ряжских служилых людей составляли 110 охудавших детей боярских и «нетчиков», не явившихся на смотр. Некоторых из них изгнали со службы, а прочим оставили минимальный поместный оклад (20 четв. пашни) и зачислили на осадную службу «с пищалью без денег».[4]

После разорения 1601–1603 гг. численность высшей категории служилых людей сократилась, а низших — увеличилась. В походе против самозванца 1604 г. участвовало «ряжан полковых 28 чел., да с пищальми 336 чел.»[5] Дети боярские «осадной службы» остались в Ряжске.

Согласно той же росписи 1604 г., среди детей боярских из Орла 129 несли службу в конных полках, а 287 были пищальниками. В том же походе 1604 г. участвовали дети боярские — пищальники из Одоева (153), из Черни (128) и Новосили (128).[6]

Конные отряды стрельцов и казаков с пищалями появились уже в годы Ливонской войны. Лошади служили пищальникам лишь для переходов на марше. Для боя они спешивались. Отряды конных самопальников детей боярских были организованы по их образцу. Пищали были громоздки, их нельзя было быстро перезарядить. Поэтому самопальники дети боярские сражались в пешем строю.[7] Для детей боярских «с пищалями» отказ от традиционного рыцарского вооружения и переход из тяжеловооруженной конницы в пехоту означал нечто большее, чем смену оружия или рода войск. Контингенты для пехоты издавна поставляли непривилегированные сословия (горожане, казаки). Переход в пехоту в некоторых отношениях уравнивал детей боярских самопальников со служилыми людьми «по прибору», не принадлежавшими к дворянству. На поле боя и те и другие выполняли теперь сходные функции.

Система мельчайших поместий и перевод помещиков в пехоту, вооруженную огнестрельным оружием, получили особое распространение в уездах, ставших главными очагами гражданской войны в начале Смуты.

В 1577 г. дети боярские из Путивля и Рыльска подали властям челобитную по поводу своей земельной неустроенности. По их словам, из 168 детей боярских, служивших в названных городах, более половины (99) вовсе не получили поместий, а прочие (69) были «испомещены по окладам не сполна, иные вполы, а иные в третей и в четвертой жеребей, а иным дано на усадища понемногу».[8] При таких условиях лишь немногие из путивлян и рылян могли нести полковую службу в дворянском ополчении.

Учитывая это обстоятельство, власти в 1594 г. распорядились произвести набор мелкопоместных путивлян детей боярских и сформировать из них «приказ» конных самопальников численностью в 500 человек. Командиром приказа был назначен А. Хрущев.[9]

Однако Хрущев смог набрать в свой приказ всего 107 детей боярских. Из них лишь у 28 были небольшие «старые» поместья. Чтобы обеспечить набранных самопальников минимальными поместными дачами, власти отписали у путивльских посадских людей все их пригородные наделы и угодья, а также отрезали излишки распаханной земли у прочих помещиков. В результате дети боярские самопальники получили крохотные дачи по 30, 40 и 50 четв. пашни. Некоторые получили в счет земли бортные угодья с обязательством платить в казну оброк медом.[10]

Не располагая достаточным количеством «жилой» пашни, Поместный приказ выделил самопальникам Хрущева в дополнение к их старым поместьям 891 четв. — всего 1168 четв. паханной пашни, а также более 1800 четв. необработанной земли в «диком поле» и 202 четв. перелога.

Не имея возможности набрать необходимое число детей боярских, Хрущев завербовал в свой «приказ» и предоставил поместное обеспечение людям самых разных чинов, включая служилых путивльских казаков (138 человек), стрельцов (107 человек), гарнизонных пушкарей (36 человек), белодворцев (77 человек), некоторое число путивльских посадских людей.[11] Все они должны были нести конную самопальную службу вместе с детьми боярскими. Все различие заключалось в следующем. Если дети боярские самопальники получали оклады по 30, 40, 50 четв. пашни, то разночинцам положено было рядовым по 20 четв., а атаманам по 30 четв. земли. Иногда им оставляли те же участки, которые они прежде держали на оброке. Более половины отведенной им земли составляла нераспаханная земля в «диком поле». Ценность подобных поместий была невысока. Среди служилых «черкас» (украинских казаков) только двое согласились взять подобные поместные «дачи». Большинство же (53) решили служить в самопальниках за хлебное и денежное жалованье без земли.

В конечном итоге 449 самопальников из приказа Хрущева получили 4049 четв. обработанной и 6150 необработанной земли. Из этой последней 4958 четв. приходилось на долю целинных земель в «диком поле».[12] Лишь в единичных поместьях у самопальников детей боярских писцы отметили крестьянские и бобыльские дворы. Подавляющая часть самопальников из детей боярских должны были сами «разодрать» кавыльную степь.

Своеобразие развития поместной системы в южных уездах привело к тому, что на рубеже XVI–XVII вв. правительство стало пополнять категорию детей боярских — степных помещиков выходцами из низших слоев населения.

Осенью 1604 г. окольничий П. Н. Шереметев провел дворянский смотр на Ливнах. Среди прочих «разбору» подлежали дети боярские из Ельца. По традиции Разрядный приказ использовал подобные смотры, чтобы очистить дворянское сословие от социально чуждых элементов, негодных к военной службе лиц и пр. П. Н. Шереметев получил наказ, явно нарушавший эту традицию. Ему предписывалось оставить на службе елецких детей боярских, которые были поверстаны чином и поместьем из казаков, казачьих и крестьянских детей, а «в службу пригодятца и собою добры».[13] Наказ, неукоснительно выполненный Шереметевым, распространялся на нетчиков. Из десятни следует, что свой чин сохранили дети боярские, которые «по розрядному списку написаны в нетех, а по смотру и по разбору бывали в казацех и казацкие дети, а иные живали в казацких слободах, а в службу пригодятца ж и государевым денежным жалованьем поверстаны…».[14]

Факт пожалования холопов в дети боярские при Годунове получил широкую известность благодаря стараниям писателей Смутного времени, стремившихся очернить Бориса. Писатели весьма пристрастно толковали этот факт. Борис Годунов, утверждали они, жаловал поместья тем холопам, которые подавали доносы на своих господ — опальных бояр.[15] Сохранилась ряжская десятня 1605 г., из которой следует, что Лжедмитрий велел отставить от службы детей боярских ряшан, «которых Борис Годунов жаловал холопей боярских за довод поместьи».[16]

В действительности Борис Годунов жаловал поместьями и чином детей боярских не одних доносчиков холопов, но и бывших крестьян и казаков, среди которых было немало показачившихся беглых холопов и крепостных.

Трехлетний голод привел к сокращению численности служилых людей в южных степных уездах. В десятне П. Н. Шереметева 1604 г. записаны десятки помещиков из г. Ельца, выбывших со службы.[17] При таких условиях власти стремились сохранить на службе возможно большее число местных детей боярских, невзирая на их происхождение. В упомянутой десятне П. Н. Шереметева были тщательно оговорены все случаи исключения со службы помещиков, которые «версталися из казаков», а иные из крестьян, а иные были в «холопех», с указанием конкретных причин, «хто за что отставлен».[18] Отставки почти не затронули «старых помещиков» из казаков и несколько больше коснулись «новиков», не успевших доказать свою служебную пригодность. Из четырех лиц, лишившихся дворянского чина, трое были новиками, получившими поместье в 1599 и 1602–1603 гг. Всех их вернули в казаки по месту прежней службы в Елец, Ливны и Новосиль. Про одного было сказано, что он отставлен за то, что «был в Ельце в казаках и верстался воровски», т. е. обманным путем, утаив старый чин.[19] Сын боярский Федка Михайлов был отставлен также за «воровское верстание». Этот крестьянский сын скрыл, что был крепостным крестьянином помещика Василия Субочева.[20] С. Волынский, проводивший дворянский смотр одновременно с П. Шереметевым, отставил от службы четырех новиков, поверстанных в дети боярские в 1602–1603 гг. Трое из них оказались крестьянскими детьми, а один верстался из стрельцов «воровским обычаем».[21]

В десятне П. Н. Шереметева имеется следующая любопытная помета: «Неустройко Иванов сын Клюев отставлен за то, что он был у Ивана Романова в холопех».[22] Как видно, Клюева изгнали со службы не столько вследствие обнаружения его холопского прошлого, сколько по причине его службы у опального И. Н. Романова.

В уездах с наиболее развитой поместной системой положение было иным, чем на южных окраинах. Именно здесь складывались основные контингенты класса феодального дворянства, отличавшиеся социальной однородностью. В названных уездах Разрядный приказ следовал более строгим принципам отбора помещиков в службу, чем в степных уездах. В августе 1601 г. окольничий М. М. Салтыков провел генеральное верстание «новиков» в Новгороде, Пскове, Великих Луках и прилегающих уездах. Воевода получил строгий наказ не наделять поместной землей «худых» людей, «поповых и мужичьих детей и холопей боярских и слуг монастырских…».[23]

К началу XVII в. процесс трансформации феодального сословия, разделенного на множество чиновных групп, в привилегированный класс дворянства был далек от своего завершения.[24] В южных уездах этот процесс протекал в своеобразных формах. Дело было не только в малых размерах поместных дач на юге. Уже П. И. Иванов пришел к выводу о несовпадении сословного деления и хозяйственного положения южных помещиков однодворцев, с одной стороны примыкавших к служилому сословию, а с другой — к крестьянству.[25] В советской историографии М. Н. Покровский первый обратил внимание на сходство социального и экономического положения детей боярских и казаков южных уездов XVII в. и поставил вопрос о возможности отождествить южных помещиков с крестьянами в плане экономических условий их жизни.[26] А. А. Новосельский рассматривал землевладение служилых людей «по прибору» XVII в. как вариант крестьянского землевладения.[27] В. А. Александров продолжил изучение тех же категорий землевладения и нарисовал убедительную картину постепенного закрепощения «приборных» чинов южной окраины в XVII в.[28] На материалах южных уездов построены исследования В. П. Загоровского, В. М. Важинского и И. П. Ермолаева.[29]

На вновь присоединенных степных пространствах, примыкавших к Северской Украине (Путивль и др.) и заново выстроенным оборонительным линиям (Ливны, Оскол и др.), не было ни феодально зависимых крестьян, ни обработанных земель, т. е. не было условий, обеспечивавших развитие поместной системы. Попытка насадить поместья в «диком поле» привела к своего рода аномалии. Степным помещикам нарезали крохотные дачи, наполовину состоявшие из нераспаханных целинных земель.

Наделение сына боярского титулом земельного собственника вовсе не означало его немедленного превращения в феодального землевладельца, принадлежавшего к составу господствующего сословия. Писцовые книги указывают на полное отсутствие крестьян в мелких поместьях, владельцы которых, таким образом, не получали феодальной ренты в виде оброков и пр. Доходы южных помещиков пищальников были таковы, что большинство из них не могли купить холопа и прокормить его в годы голода. Таким образом, мелкие помещики по общему правилу, должны были обрабатывать землю собственным трудом с помощью членов своей семьи, т. е. им приходилось вести хозяйство теми же способами, что и крестьянам. Трудности их экономического положения усугублялись необходимостью распашки целины. Денежное жалованье им платили нерегулярно. Детей боярских пищальников сплошь и рядом лишали денег, которые выплачивали дворянам полковой службы.[30]

В конце XVI в. правительство провело важную социальную реформу, освободив от податей барскую запашку в помещичьих усадьбах. Тем самым впервые была проведена резкая разграничительная черта между привилегированным высшим и тяглыми низшими сословиями. Однако преимущества, вытекавшие из закона об «обелении» пашни, распределялись очень неравномерно среди различных групп или «чинов» феодального сословия. Наименьшие привилегии получили мелкопоместные дворяне, всего более нуждавшиеся в льготах. Владелец поместья в 50 четв. мог претендовать на «обеление» (освобождение от государевых податей) всего лишь 5 четв. пашни. (Мы не имеем данных о том, что эта льгота распространялась на детей боярских пищальников южных уездов.) Чем большим был поместный оклад, а следовательно, и благосостояние служилого человека, тем большими преимуществами он пользовался. Писцы «обеляли» по 10 четв. пашни на поместье в 100–200 четв., по 15 четв. — на 300–400, по 20 четв. — на 450 четв. поместья и т. д.[31]

Правительство предоставляло наибольшие преимущества и привилегии средним и высшим слоям поместного дворянства, исправно несшим конную полковую службу, содержавшим боевых холопов, обеспечивавшим поступление в казну податей со своих крестьян. Их обеспечивали землями и денежным жалованьем в первую очередь. Совершенно иной была политика в отношении низших категорий мелкопоместного дворянства и, в частности, в отношении степных помещиков, служивших в пищальниках.

Московское правительство не жалело сил на то, чтобы насадить поместную систему в южных уездах и тем самым создать себе прочную опору на вновь присоединенных землях. Однако эти усилия не привели к желаемым результатам, поскольку власти не смогли обеспечить новых помещиков пашней и крестьянами. В результате в южных уездах многие служилые люди «по отечеству» оказались низведены до уровня непривилегированных служилых людей «по прибору».

Появление нового социального персонажа — мелкого помещика, выбывшего из конного дворянского ополчения и служившего «с пищалью», явилось симптомом важных перемен в составе феодального сословия накануне Смуты. В некоторых степных городах власти предписали привлекать таких мелкопоместных детей боярских к отбыванию барщинных повинностей на государевой десятинной пашне вместе со стрельцами и казаками (см. ниже, с. 145).

Наряду с Северской Украиной южные уезды стали главным очагом гражданской войны на первом ее этапе Мелкопоместный сын боярский Юрий Беззубцев, сотник отряда конных самопальников в Путивле, был одним из главных вождей повстанческого движения.

* * *

Служилые люди «по отечеству» (дети боярские) составляли одну половину армии, тогда как другая состояла из служилых людей «по прибору» (стрельцов, пушкарей, казаков и др.).

К началу XVII в. численность стрелецкого войска в России значительно выросла. Борис Годунов впервые довел численность стрелецких приказов в Москве до 10 000 человек.[32] Второй по численности стрелецкий гарнизон располагался в новопостроенной крепости Царев-Борисов.[33] Крупные гарнизоны — до тысячи человек — стояли в Смоленске, Пскове и Казани.[34]

Стрелецкое войско было неоднородным по своему социальному составу. Его командный состав комплектовался исключительно из дворян. Стрелецкие командиры получали достаточные поместные оклады и хорошее денежное содержание. Столичные стрельцы играли особую роль при Годунове. Иностранцы называли их не иначе как «императорской гвардией».[35] Годунов выказывал особое доверие своей «гвардии». Столичные стрельцы несли охрану в Кремле, стрелецкие командиры конвоировали в ссылку опальных бояр и находились при них в качестве приставов, ездили с особо важными поручениями за рубеж.

Рядовой состав стрелецкого войска пополнялся за счет «вольных охочих людей», преимущественно нетяглых горожан и крестьянских детей. Поскольку число вольных нетяглых людей на посаде постоянно сокращалось, Стрелецкий приказ все чаще пополнял сотни за счет подросших стрелецких детей. Тем самым стрелецкая служба стала приобретать наследственный характер.

Уже в XVI в. правительство ввело специальный побор — «стрелецкие деньги», которые предназначались для выплаты жалованья стрельцам. И все же царская казна не могла полностью взять на себя содержание стрельцов и их семей. Оклад денежного жалованья колебался от 7 руб. (московским стрельцам) до полтины (городовым стрельцам на окраинах).[36] Служилые люди получали также хлебное жалованье. Однако полный оклад (денежный и натуральный) они получали от казны лишь в период военных кампаний. В мирное время денежное жалованье выдавали раз в 3 года, а иногда реже.[37] Чтобы прокормить себя и свою семью, стрельцы должны были заниматься земледельческим трудом, торгами или промыслом. Стрельцы держали огороды и пашню. В южных крепостях, где свободных земель было достаточно, стрельцам отводили целые пашенные наделы, до 4–8 четв. на человека.[38] Лишь часть надельной земли приходилась на долю распаханной пашни, другую часть нарезали из «дикого поля», перелога и пр. В Путивле воеводы отделили стрелецкой сотне 300 четв. за посадом и еще 100 четв. в «диком поле».[39] В ряде других городов стрельцы получали гораздо больше нераспаханных земель, чем жилой пашни.[40]

В городах стрельцы жили отдельными слободами на посаде. Со временем стрелецкие слободы все больше превращались в центры промыслово-торговой деятельности. Раньше всего это начало сказываться в условиях крупного города. Избавленные от необходимости платить подати, стрельцы успешно конкурировали с тяглой посадской общиной. Московские стрельцы были поставлены в привилегированное положение по сравнению с городовыми, и они вели торг с наибольшими для себя выгодами. В столице, писал Г. Котошихин, живут «стрельцы — люди торговые и ремесленые всякие богатые многие».[41] Положение, описанное Г. Котошихиным, стало складываться уже в начале XVII в.

Торжество крепостных порядков неизбежно должно было отразиться на условиях жизни «приборных» служилых людей. Симптомы этих перемен сказались в правительственных мерах, получивших наименование «посадского строения». Сохранившиеся отрывочные данные позволяют установить лишь общую направленность этих мер. Основная цель «посадского строения» сводилась к тому, чтобы возродить город путем прикрепления членов посадской общины к тяглу. При этом некоторые группы служилых людей, не принадлежавших к феодальному сословию, были обложены податями наряду с посадскими людьми. Как установил П. П. Смирнов, в Зарайске и Переяславле «стройщики» Бориса приписали к тяглу городовых пушкарей и некоторых других служилых людей «по прибору».[42]

Описанные меры, по-видимому, не носили всеобщего характера. Но они выражали определенную тенденцию в социальном развитии общества. Пути вовлечения 3 сферу феодально-крепостнической эксплуатации различных групп служилых людей «по прибору» были разнообразными. После заведения государевой десятинной пашни в степных уездах стрельцов из многих южных городов стали в обязательном порядке привлекать к отбыванию барщинных повинностей (см. ниже, с. 143). Огороды и промыслы нисколько не мешали службе, пока стрельцы оставались в пределах своего города. Однако власти периодически посылали стрелецкие сотни в полки либо во вновь построенные степные крепости для несения там летней службы. Такие посылки надолго отрывали стрельцов от их промыслов и семей, вследствие чего в их среде неизбежно возникали настроения недовольства.

Не только провинциальные, но и столичный гарнизон должны были периодически направлять контингенты для службы в пограничных крепостях. Один из столичных стрелецких приказов (около 500 человек) нес службу в Цареве-Борисове.[43] Когда началась война с самозванцем, в действующую армию было послано сразу 3 столичных приказа (1256 человек на «государевых» и на «зборных» лошадях).[44] Всего из разных гарнизонов в действующую армию было направлено 2600 стрельцов.[45]

Служилые люди «по прибору» были тесно связаны с посадским торгово-ремесленным населением городов. Поэтому эта группа населения стала горючим материалом, едва в стране началась гражданская война.

* * *

Образование многочисленного казачества было одним из значительных явлений в истории русского общества XVI в. — Отряды служилых казаков были сформированы прежде всего в южных городах, где они несли гарнизонную и сторожевую службу. Станицы вольных казаков располагались на дальних окраинах на Дону, в Нижнем Поволжье, на Яике и Тереке.

Служилый француз Яков Маржарет утверждал, что при Борисе Годунове вольные казаки по своей численности почти вдвое превосходили служилых. «Из казаков, которые владеют землями и не покидают гарнизоны, — писал Я. Маржарет, — наберется от 5 до 6 тыс. владеющих оружием, тогда как на Волге, на Дону, на Днепре и других реках находится от 8 тыс. до 10 тыс. настоящих казаков, которых царь может использовать и на войне».[46] Говоря о казаках с Днепра, Я. Маржарет имел в виду не запорожцев, а севрюков — население с Левобережья Днепра. Запорожцев в России называли «черкасами». По словам Я. Маржарета, царь мог набрать на службу черкасов «от трех до четырех тысяч».[47] Таким образом, общая численность вольных казаков от Днепра до Яика (вместе с украинцами) доходила до 11–14 тыс.

К концу XVI в. в развитии вольного казачества обозначились некоторые новые черты. Отдельные отряды (станицы) стали объединяться в войско, которым управлял круг и выборные атаманы. Процесс консолидации казачьих войск протекал наиболее активно на Дону, но и тут этот процесс не завершился к началу Смуты. В конце XVI в. в самых крупных экспедициях донских и волжских казаков участвовали отряды, численность которых не превышала 500–600 человек.[48] В ином положении находились служилые казаки. В 1604 г. Разрядный приказ вызвал из городов и сконцентрировал на границе 2456 служилых казаков.[49] Без учета факта известной разобщенности вольных казаков невозможно верно оценить их роль в гражданской войне.

На протяжении второй половины XVI в. на южных рубежах Русского государства была создана система оборонительных линий. В результате многие территории, освоенные вольными казаками, были непосредственно включены в состав Русского государства. Крепости Царицын, Саратов и Самара, снабженные артиллерией и гарнизонами, рассекли надвое земли волжских казаков и затруднили им сообщение с Доном. Благодаря строительству городов Оскол, Валуйки и Белгорода правительственные войска продвинулись далеко вглубь Донецкого бассейна. Опорными пунктами Москвы на землях терских казаков стали городки Терки и Койса.[50] Территория вольных окраин, находившихся за пределами царских крепостных линий, резко сократилась.

Как отмечалось в литературе, в XVI в. еще отсутствовало достаточно четкое различие между служилым и вольным казачеством.[51] В военных кампаниях вольные казаки участвовали наравне со служилыми. И та и другая группа казачества были связаны своим происхождением с одними и теми же социальными слоями, с холопами и крестьянством. Термин «вольные казаки» употреблялся одинаково и населением окраин и правительством. Применительно к XVI–XVII вв. это понятие заключало в себе несколько моментов. Во-первых, в документах XVII в. можно встретить противопоставление «вольных» людей «письменным». Во-вторых, вольные казаки служили добровольно, тогда как для служилых государева служба была обязательной. В-третьих, вольные казаки подчинялись только своим выборным атаманам, тогда как служилые находились в подчинении воевод.

Начиная с 80-х годов XVI в. царское правительство упорно добивалось того, чтобы атаманы Войска Донского представили в Москву именные списки донских казаков, выполняющих различные поручения на царской службе. В 1584–1585 гг. в Турцию выехал посол Б. Благой. В связи с его возвращением из Константинополя власти распорядились переписать всех донских атаманов, которые будут охранять посольский караван: «Имяна, хто имянем атаман и сколько с которым атаманом казаков останетца, то б есте (донцы. — Р.С.) имянно переписали и дали посланнику нашему Борису Благова, а мы (царь. — Р.С.) посланнику велели тех имяна прислати к нам».[52] Аналогичное предписание было послано на Дон во время посольства Г. А. Нащокина в Турцию в 1592–1593 г.: «А которые останутца низовые атаманы от Азова до Раздоров и вы б (атаманы донские. — Р.С.) их имена, хто именем атаман, и сколько с которым атаманом казаков останетца, то б естя именно переписав, дали письмо посланнику нашему Григорию Нащокину, а мы Григорию велели тех имена прислати к нам к Москве, и мы к ним вперед свое жалованье пришлем».[53]

Войско Донское неизменно отвергало все попытки Москвы составить служилые казацкие списки. В 1592 г. царское правительство потребовало, чтобы донцы допустили в «столицу» войска Нижние Раздоры Петра Хрущева с отрядом детей боярских и царю «послужили, по Дону и Донцу над (неприятельскими. — Р.С.) воинскими людьми промышляли». Хрущев должен был оставаться в Раздорах в течение, по крайней мере, года, ожидая возвращения Г. А. Нащокина из Турции. Однако казаки отказались подчиниться царскому предписанию. «И они, государь, — доносил посол, — отказали: прежде сево мы служили государю, а голов у нас не бывало, служивали своими головами, и ныне де ради государю служить своими же головами, а не с Петром».[54]

В казацких областях, присоединенных к России, царское правительство имело возможность более решительно проводить свою линию, хотя и тут оно должно было считаться с местными особенностями.[55]

В связи с посылкой Б. Я. Бельского на Северский Донец власти составили подробный наказ, который отразил в себе многолетний опыт их отношений с вольным населением окраин. Б. Я. Бельский должен был построить на Донце крепость Царев-Борисов. После этого ему предписали созвать всех вольных атаманов и казаков с Северского Донца, Оскола и других донецких рек и объявить, что царь Борис пожаловал их теми реками и речками, «велел отдать им, донецким и оскольским атаманом и казаком безданно и безоброшно», чтобы они жили по своим юртам и угодьями всякими владели, а государю бы служили.[56]

Прежде вольные казаки владели землею без чьей бы то ни было санкции. Теперь положение изменилось. Царскому воеводе поручалось провести перепись в казачьих станицах, чтобы зафиксировать, «в которых местех на Донце и на Осколе юрты и кто в котором юрте атаман, и с которого юрту атаманы и казаки какими угодьи владеют».[57] Как следует из воеводского наказа, царь Борис не только обещал закрепить за казаками их заимки, но и гарантировал, что власти не будут облагать их ни данями, ни оброками. «Пожалование» земли казакам было сопряжено лишь с одним условием. Казаков обязывали нести государеву службу. Таким путем власти, оставляя в неприкосновенности сложившиеся на окраинах поземельные отношения, пытались приспособить их к нуждам феодального государства. Воевода Б. Я. Бельский не предлагал донецким казакам перейти под начало дворянских голов. Тем самым сохранялся принцип выборности атаманов у вольных казаков.

Служебные обязанности казаков, определенные царским наказом, не были обременительными. Донецким казакам поручалось следить за передвижениями татар в степях и противодействовать воровским казакам.

Даже в окрестностях вновь построенных крепостей правительство не могло сразу перевести вольных казаков на положение «служилых людей по прибору». Документы, вышедшие из казачьей среды, показывают, что уже в начале XVII в. донское казачество осознавало себя служилым сословием. Однако свою службу донцы рассматривали как добровольную, противопоставляя себя казакам, служившим царю «за присягой». При царе Михаиле Федоровиче в 1632 г. донцы вспоминали, как они вместе с волжскими, яицкими и терскими казаками «выхаживали при бывших царех на украинные города на Белгород, на Царев город, на Оскол, на Волуйку … и тех бывшие жи ко кресту приводить нигде не указали …». Казаки приводили множество хитроумных доводов, призванных доказать невозможность для них присяги и записи в служилые списки. «… Мы, холопи ваши, — писали донцы царю, — своим скверным беззаконным житьем недостойны к такой страсти христовой приступити — креста целовати, а твою царьскую службу вам, государем, ради служить … а росписи нам к вам, государем, прислать не угодати, потому что живучи на Дону и на степи по запольным речкам, мы, холопи ваши, врози сами себя сметити, не умеям, сколько нас, холопей ваших, вам государям есть …»[58]

Существует мнение, что Борис неизменно притеснял вольных донских казаков, принимал меры к их изоляции, ужесточал эти меры и т. д.[59] В источниках можно найти множество данных на этот счет.[60] Но большинство из этих источников относится ко времени Романовых, старательно чернивших политику Годунова. Царь Михаил в 1625 г. напомнил донским казакам, какая неволя им была при Борисе: «Невольно было вам не токмо к Москве проехать, и в украинные городы к родимцом своим притти, и купить и продать везде заказано. А сверх того, во всех городех вас имали и в тюрьмы сажали …»[61] «Новый летописец» лишь повторил эту официальную версию: донцам было «гонение велие» от Бориса, «не пущал их ни в город, куда они не приидут, и их везде имаше и по темницам сажаху».[62] Записи Разрядного приказа начала XVII в. обнаруживают тенденциозность подобных известий. Весной 1604 г. воеводы Шацка и Ряжска получили наказ «в городе и в слободах сыскивати донских и вольных атаманов и казаков и вновь казаков прибирать и давать государево жалованье».[63] Итак, приезжавших в украинные города вольных казаков отнюдь не бросали в темницы, а прибирали на службу и выдавали царское жалованье.

Вопрос о торговле с Доном власти решали особо. В феврале 1604 г. царь Борис приказал воеводам Царева-Борисова и других южных крепостей выяснить, кто из гарнизонных детей боярских «на Дон донским атаманом и казаком посылали вино, и зелье, и серу, и селитру, и свинец, и пищали, и пансыри, и шеломы, и всякие запасы — заповедные товары» от времени «как стал Царев-Борисов» (т. е. от 1600 г. — Р.С.) и «по нынешнего году».[64] Нарушителей «заповеди» беспощадно наказывали кнутом.

Приведенные данные нельзя истолковать как свидетельство полного запрета вывоза на Дон оружия, боеприпасов и продовольствия. Дело было совсем в другом. Правительство ввело заповедь, чтобы всецело подчинить донскую торговлю своему контролю. В связи с этим торговые поездки вольных казаков в Россию также подверглись ограничению. Власти каждый раз определяли, где и когда донцы могут вести торг. Вольным казакам, отметил Я. Маржарет, «позволяется иногда являться в пограничные города, продавать там свою добычу и покупать что нужно».[65] Экономические связи между вольными окраинами и русскими городами были постоянными и прочными. Казаки не могли просуществовать без подвоза хлеба, оружия и пороха из России. Москва не намеревалась рвать эти связи и изолировать Дон. Она лишь стремилась использовать торговлю как средство подчинения донской вольницы. Власти внимательно следили, чтобы продовольствие и оружие не доставалось воровским казакам, а попадало к атаманам и «лучшим» казакам, ориентировавшимся на Москву. Чтобы добиться своей цели и взять под контроль торговлю с окраинами, правительству пришлось позаботиться о ежегодных казенных поставках на Дон. Введение государевой десятинной пашни в южных уездах облегчило решение этой задачи. Согласно приказной справке 1620 г., «при царе Борисе с Воронежа из государева десятинного хлеба посылывали всякие запасы и вино на Дон к атаманом и казаком ежелеть».[66] По временам казаков, выполнявших разного рода службы, вызывали с окраин в пограничные города и там раздавали жалованье и припасы. Так, в 1594 г. воеводы выдавали хлебное жалованье донским, волжским, терским и яицким казакам в Переяславле Рязанском.[67]

В начале XVII в. воеводы южных степных городов набирали на казачью службу исключительно вольных людей — станичников, крестьянских и бобыльских детей, монастырских крестьян, помещичьих крестьян, нашедших себе замену на пашне и пр. В вольных казачьих станицах искали прибежище прежде всего несвободный люд — беглые холопы и крепостные, а также выходцы из других «чинов», порвавшие со своей социальной средой.

На дальних окраинах можно было встретить детей боярских, потерпевших неудачу на государевой службе и покинувших свои разоренные поместья. Со временем у вольных казаков на Дону появились атаманы, происходившие из обедневших дворян.

В 1585 г. Разрядный приказ послал «на поле» Василия Биркина с ратными людьми для охраны посла Б. Благова.[68] Биркины принадлежали к верхам провинциального дворянства и служили в столице «выборными дворянами». В. Биркин владел поместьем в 550 четвертей пашни на Рязанщине.[69] Ряжские десятины 1591 г. сообщают данные о некоторых находившихся с ним дворянах: «Новики 99 году … Позняк Данилов сын Голохвастов, сшел в вольных казаках с Васильем з Биркиным».[70] С тем же Биркиным «сшел в вольные казаки» и другой сын боярский М. Д. Пахомов, имевший поместье в 150 четвертей на Воронеже. Выходцами из дворян были донские атаманы князь Иван Васильевич Друцкий, Смага Чертенский.[71] Кроме них на Дону служили дворяне С. Воейков, Л. Г. Безобразов и др.[72] Среди названных лиц наибольшей известностью пользовался Иван Смага Степанович Чертенский. Он происходил из захудалого княжеского рода. В Дворовых списках Ивана IV Чертенские были записаны в низший разряд «литвы дворовой».[73] К концу XVI в. лишь немногие из них служили в «выборных» дворянах, сохраняя небольшие поместья и княжеский титул.[74]

Примечательно, что Чертенский оставался одним из главных атаманов войска Донского на протяжении всей Смуты.

Атаманы из дворян были тесно связаны с казацкой верхушкой, «лучшими» или «старыми» казаками. Рядом со старыми казаками появились «новые» казаки. Эту категорию пополняла постоянно прибывавшая на Дон молодежь, начинавшая службу в «молодых товарищах» у «старых» казаков. Понятие «лучший» казак включало определенную политическую характеристику. Чертенский, Воейков, Кишкин и другие «лучшие» казаки твердо ориентировались на Москву. Царь жаловал их всякого рода жалованьем, а иногда и землей. 30 сентября 1585 г. царь Федор велел передать атаману Ивану Кишкину и его товарищам, верно служившим Москве, жалованное государево слово: мы (царь. — Р.С.) их за службу «пожалуем великим своим жалованьем да и поместья им велим подавати».[75] Нет сомнения, что обещания подобного рода выполнялись.[76] Став государевым помещиком, атаман не мог более оставаться на Дону. Он выбывал из сословия вольных казаков. Донские казаки резко разграничивали службу с поместий и вольную казацкую службу. Как писали донцы царю Михаилу Федоровичу в 1632 г., «служим, государи, не с поместей и с вотчин вашу государскую службу, [а] с травы да с воды и окроме вашева государскова жалованья нам, холопем вашим, ожидати и надеетца не на что…».[77]

При благоприятных условиях беглый дворянин, послужив вольным атаманом на Дону, мог вернуться на государеву службу в прежний чин. В Ряжских десятнях начала XVII в. в списке поместных атаманов упомянут Л. Т. Безобразов. Приказные сделали следующую помету против его имени: «из донских атаманов… велено его написати за ряскую службу из рязских атаманов в дети боярские».[78]

В силу сложившихся на Дону традиций станицы и войсковой круг не только выбирали своих атаманов, но и могли в любой момент сменить их и в случае провинности подвергнуть казни. Все свои действия донские атаманы должны были сообразовать с волей «товарищества», станицы и войска. Сторонники Москвы не имели средств к тому, чтобы подавить или изгнать с Дона тех, кто придерживался иной ориентации — Дон служил прибежищем для всех.

В 1592 г. остававшийся в Раздорах за главного атамана С. Воейков подчинился приказу царского посла Г. А. Нащокина и заключил мир с турками в Азове. Однако войсковой круг отказался утвердить договор. С. Воейкову пришлось замолчать. Войсковой круг возглавил В. Жегулин, только что вернувшийся из похода. Шестьсот человек казаков «с саблями и ручницами» окружили посольский стан и силой захватили находившегося там донского атамана Вышату Васильева, провожавшего посла от самой Москвы. Васильев слишком рьяно убеждал казаков подчиниться царскому указу. В наказание донцы избили атамана перед посольским шатром, а затем утопили в Дону, объявив, что он «всему войску изменник».[79]

Московские власти использовали всевозможные средства, чтобы привлечь вольных казаков на постоянную государеву службу. В некоторых случаях они зачисляли в гарнизоны вольных станичников вместе с их выборными атаманами. В 1589 г. в Путивле запорожцы получили разрешение нести службу под командой своего атамана Ф. Гороховского. Главный атаман получал жалованье 15 руб., рядовые казаки — по 3 руб.[80] В 1603 г. Разрядный приказ принял на службу и наделил поместьями в Белгороде трех волжских атаманов и 150 казаков.[81]

По общему правилу, вольные казаки, принятые на службу, поступали под команду царских голов и сотников. В 1594 г. в Воронеже сотник П. Фролов получил приказ набрать на государеву службу «100 человек донских атаманов и казаков». П. Фролову вскоре же удалось навербовать 10 атаманов и 40 казаков «донских и волжских». Им выдали жалованье — по 3 руб. атаманам и по 2 руб. казакам и отвели места под дворы в городской слободе.[82] Нередко казаков зачисляли в сотни вместе с «приборными» людьми, происходившими из самых различных социальных слоев.[83]

Обычно казаки были вооружены пищалями и несли службу в пехоте за денежное и хлебное жалованье. Способ их обеспечения претерпел существенные перемены с момента появления казачьей конницы. В 1571 г. Разрядный приказ поручил воеводам набрать в Путивле и Ряжске «тысячу человек казаков конных», а служить им «з земли без денег».[84] В том же году командование реорганизовало сторожевую службу на южных границах. Многие «сторожа» из детей боярских (рязанцев и др.) были переведены на городовую службу, а на их место прибраны казаки. Они должны были нести конную службу с поместий: «служити велено казаком сторожевая служба с земель, а земель им велено дати по 20 четь человеку, а на сторожах им велено быти о дву конь или к коню мерен добр».[85] Служба в «сторожах» была трудной и опасной. Она требовала больших расходов на лошадей и вооружение. В 1577 г. казаки обратились к властям с просьбой уравнять их в поместных окладах с рязанскими детьми боярскими, несшими сторожевую службу до них. Разрядный приказ счел их просьбу основательной и вскоре же провел в южных городах смотр и перепись. «Худые» и «бесконные» казаки были отставлены от коннрй сторожевой службы и утратили поместья, а «добрые», или «лучшие» (и старые и вновь набранные «из рядовых казаков добрых и конных»), получили более высокие поместные склады в 50 четв. вместе с денежным жалованьем — 3 руб. «в третей год».[86] (Иначе говоря, жалованье выдавалось раз в три года.)

Обеспечение казаков поместьями облегчило дело формирования конных казачьих отрядов. В 1589 г. голова М. Безобразов получил наказ привести на службу в Путивль 100 казаков «о дву конь», но набрал лишь 92 человека «пеши, а лошадей у них только 9 кляч». В том же Путивле И. Киреев и Ю. Беззубцев получили распоряжение прибрать «охочих казаков 102 человека», чтобы все они были «о дву конь или о дву меринех». К назначенному сроку им не удалось набрать ни одного человека.[87] Положение переменилось после того, как конная сотня Ю. Беззубцева была обеспечена поместьями. В 1594 г. несколько десятков казаков из этой сотни получили по 20 четв. поместья на человека и были зачислены в разряд путивльских «конных самопальников» вместе с сотней мелкопоместных детей боярских. При этом атаманы и пятидесятники получили поместья по 30 четв. на человека.[88] Часть поместных казачьих окладов приходилась на долю нераспаханного «дикого поля».

Распространение на казаков принципа обеспечения землей привело к образованию особого чина поместных атаманов. Нововыезжие вольные атаманы, зачислявшиеся в этот чин, получали право на повышенные поместные оклады, равные низшим дворянским окладам.[89] В 1594–1597 гг. вольные донские атаманы были испомещены большим гнездом на южных окраинах Рязанщины. Они имели следующие оклады, включавшие роспаши, перелог и «дикое поле»: С. Е. Лях — 250 четв.; М. А. Елькин — 255; В. В. Храпьев — 132; П. Д. Гарманов — 100; В. С. Солового — 88; П. Константинов — 87, Е. М. Вострая Сабля — 61; Б. В. Недобров — 57; Ф. Я. Крупский — 41 четв. Черкасские атаманы, выехавшие на Русь из Запорожской Сечи, имели еще более высокие оклады: у Л. Михайлова было 350 четв., у С. Р. Балакшеева — 250 четв.[90] Некоторые из названных атаманов успели обзавестись крестьянами и бобылями. Так, у Л. Михайлова было 8 крестьян и 8 бобылей, у Е. М. Вострой Сабли — 6 крестьян, у В. В. Храпьева — 3 крестьянина и 2 бобыля, у П. Д. Гарманова — 4 крестьянина, у В. С. Солового — 3 крестьянина, 1 бобыль и 2 холопа.

В конце XVI в. несколько десятков казачьих атаманов были испомещены в Ряжском уезде. Их оклады доходили до 200–250 четв. пашни, хотя фактические дачи были меньшими.[91]

Донские атаманы происходили из самых различных социальных слоев и групп. Среди них были выходцы из низших сословий и выходцы из детей боярских. В Рязанском уезде несли службу мелкие дети боярские по фамилии Вострая Сабля. Выходцем из этой семьи был, очевидно, донской атаман Е. М. Вострая Сабля.[92]

Приобретение поместных земель, крестьян и холопов явилось первым, но зато и самым важным шагом, приобщавшим атаманов, вышедших с Дона, к господствующему сословию. Источники строго зафиксировали этот начальный момент в длительной истории феодализации казачьих верхов.

Можно ли считать, что в начале XVII в. власти переводили целые группы поместных казаков в разряд детей боярских? Материалы десятен как будто подтверждают такое предположение. В Епифани воевода Д. И. Хворостинин еще в 1585 г. поверстал поместьями 300 казаков.[93] «Лучшие» (70 человек) получили по 40 четв. пашни, прочие — по 30 четв. К 1591 г. из 300 упомянутых казаков 272 продолжали служить в том же уезде, сохраняя свои поместья. Казак С. И. Погонин к тому времени выслужил более высокий оклад в 50 четв.[94]