ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

В 1859 году пал восточный Кавказ. Средние горы между Тереком и Кубанью, заселенные наполовину христианскими племенами, были покорены еще при Ермолове и князе Паскевиче. Оставалась независимою только нынешняя Кубанская область, страна очень обширная — от верхней Кубани почти до Керченского пролива; населенная двумя воинственными и хищными народами — адыгами (которых мы прозвали черкесами) и абадой, всего в числе около полумиллиона душ[45], кроме покорных, живших между Лабой и Кубанью. Закубанское население делилось на четыре главных племени и несколько мелких. Четыре главных были: 1) абадзехи, занимавшие центральное положение по северному склону хребта от истоков реки Белой до Шебша; 2) шапсуги, на запад от абадзехов, до реки Адагума на закат и до реки Псезуапсе на полдень, по обоим склонам хребта; 3) натухайцы еще западнее, в треугольнике между Адагумом, Кубанью и морем; 4) убыхи на южном склоне хребта против абадзехов, между реками Псезуапсе и Мзымтой. Мелкие общества жили рассеянно вокруг этих больших: бжедухи между абадзехами и средней Кубанью; мохоши, егерухаевцы, темиргоевцы, бесленеевцы и другие адыгские племена между Белой и Лабой, перед нашею военною линией, прикрывая собою абадзехов. Горная полоса между покорным Карачаем на истоках Кубани и истоками Белой занята была абазинцами разных наименований. Наконец, пространство между Убыхскою землей и Абхазией заселяли несколько мелких обществ абхазского происхождения: джигеты, пеху, ахчипсхоу, аибга. Непокорные горцы владели тремя стами верст морского берега, и потому доступ в их страну был открыт целому свету. Наши силы в Черном море, после размера, данного им парижским трактатом, были далеко не достаточны для того, чтобы держать восточный берег в действительной блокаде. Все недруги России широко пользовались таким положением дел. Турция официально признавала кавказских горцев русскими подданными, но им самим постоянно твердила другое. Турецкие начальство позволяло приезжим горцам обращаться к себе, как к законной власти; турецкие эмиссары наполняли закубанский край; каждый паша, назначенный в одну из прибрежных черноморских областей, считал непременною обязанностью написать прокламацию к горцам; турецкие пароходы подвозили к кавказским берегам шайки авантюристов, составлявшиеся в Константинополе из разных национальностей и партий, враждебных России. Общественное мнение в Англии поощряло эти противозаконные поступки. Посредством этих английских складчин, несколько раз были заготовляемы для горцев материальные запасы, нарезные пушки, порох и проч. На английские деньги и под турецким покровительством главными действователями были, разумеется, поляки. Предполагалось даже сформировать польские войска на кавказском берегу, и с этою целью в 1861 году был выгружен в Туапсе склад польских национальных мундиров, амуниции и ружей; думали набирать полки из дезертиров-поляков кавказской армии под предводительством прибывших эмигрантов. Однако ж дезертиры не явились; а горцы растащили заготовленные склады; шайки флибустьеров, высаженные на кавказский берег, таяли и разбегались. Тем не менее все, что можно было задумать зловредного против России, было задумано и отчасти исполнено. Европа знакомилась понемногу с непокорным Кавказом. В случае войны надобно ждать с этой стороны самых серьезных покушений.

Усилия недругов России парализовались покуда безладицей, царствующей у закубанских и береговых горцев. Народы эти, имевшие прежде сильную аристократическую организацию, свергли с себя власть дворянства несколькими последовательными восстаниями, начавшимися с конца прошлого столетия, и не успели выработать новое общественное устройство[46].

Каждый свободный человек делал что хотел, не признавая над собою власти; у них, как в польской республике, одиночный голос равнялся по праву с приговором всего общества. Решения народных собраний оставались без действия вследствие укоренившейся анархии. Все, что могло общество сделать против непослушного лица, состояло в том, что оно лишало его покровительства круговой поруки, объявляло вне закона, определявшего цену крови; но так как горцы связаны родовым началом и многочисленные фамилии, на которые они делились, считали себя солидарными относительно каждого из своих членов, несмотря ни на какие народные постановления, то объявляемый вне закона нисколько не заботился о приговоре; поддержка многочисленных родных, из которых каждый должен был мстить за него, была достаточною порукой за его безопасность. Очевидно, что при таком общественном устройстве, или, лучше сказать, отсутствии устройства, между племенами также не могло существовать никакой политической связи. Самое существование племени обусловливалось только сознанием кровного единства, тем, что составлявшие его фамилии считали себя родственными и смыкались между собой в более тесный круг. Сверженное дворянство находилось не в одинаковом положении у разных племен. Вообще оно утратило все свои привилегии и обязательно ничего не могло требовать от народа, кроме некоторых церемоний, этикета, строго удержавшихся в обычае. Политически оно ничего не значило; но в иных племенах за дворянами оставался еще блеск старинного имени и сохранилась некоторая доля нравственного влияния; в других же племенах, как, например, у бжедухов, дворяне были изгнаны из аулов, отчуждены от народа и должны были жить особо поселками. Одно только право, худшее изо всех, прошло у закубанцев без изменений через все перевороты: право крепостное. Треть народа была в рабстве. Всякий свободный человек мог иметь рабов, а дворянин не мог существовать без них, потому что личный труд считался для него стыдом и клал пятно на весь его род. Богатство значительных фамилий мерялось исключительно числом рабов.

Во время высшего своего могущества Шамиль пытался подчинить закубанцев своей власти. Старания его долго оставались бесплодными. Агенты его не могли привести с собой войска, так как Закубанье отделялось от восточных гор обширною страной, давно покорною русским; проповедь мюридизма также не имела большого влияния на людей, оставшихся и до сих пор мусульманами только по имени; общественная анархия, неприкосновенность личного права, долго препятствовали соединению черкесов в каком бы то ни были смысле. Но последний из агентов Шамиля, наиб его Мегмет-Аминь, был счастливее своих предшественников. Он ловко воспользовался неурядицей и племенным соперничеством между горцами и составил себе сильную партию между абадзехами; потом был выгнан оттуда и укрылся у убыхов, которые хотя не покорились ему ни в этот раз, ни впоследствии, но дали вспомогательное войско, с помощью которого он поддержал свою партию у абадзехов и заставил, наконец, этот народ признать свое верховное начальство. До падения Шамиля и последовавших затем событий Мегмет-Аминь властвовал, хотя в довольно ограниченном смысле, на пространстве от Шебша до Лабы, над абадзехами, бжедухами и мелкими абазинскими обществами, жившими на восток от Белой. Он пытался основать религиозное мюридское государство по образу шамилевского, но не достиг этого идеала даже наполовину. Мюридизм, с его все поглощающим и все заменяющим фанатизмом, не привился к закубанцам. Казни, совершенные Магмет-Аминем, были не жертвоприношениями, как казни Шамиля, пред божественною властью которого жертвы сами склоняли голову, а нечаянными убийствами. При содействии своей партии Мегмет-Аминь добил политически остатки черкесского дворянства, ввел у абадзехов некоторые обрядности мюридизма, взыскивал положенную шариатом духовную подать на мечеть и собирал войско против русских: этим ограничивалась его власть. Впоследствии распространение проповедей его стало оказывать влияние на шапсугов с натухайцами и теснее связало их в сопротивлении против нас; может быть, власть Мегмет-Аминя расширилась бы понемногу; но Турция, считавшая первым интересом поддерживать на Кавказе непокорных горцев, сама же сделала непростительную ошибку против своей политики, выставив Мегмет-Аминю соперника в лице натухайского князя Сефер-паши. Человек этот, имевший когда-то влияние между соплеменниками, жил уже около тридцати лет в Адрианополе. Турецкое правительство, не довольствуясь тем, что мюриды признавали верховный имамет султана, желало более действительной власти над черкесами; во время восточной войны оно выкопало этого человека и с титулом паши отправило его к черкесам. Униженное закубанское дворянство ухватилось за эту новую власть, в надежде восстановить сколько-нибудь свои права. В короткое время Сефер-паша приобрел начальство, впрочем, более номинальное, над шапсугами и натухайцами. Между ним и Мегмет-Аминем произошла междоусобная война, имевшая следствием окончательное ослабление авторитета и того и другого. По смерти Сефер-паши сын его не наследовал мимолетных прав его. Над Мегмет-Аминем, власть которого была уже потрясена этим соперничеством, разразилось, кроме того, падение Шамиля со всеми своими последствиями. Мегмет-Аминь был только наибом своего имама. С падением последнего иссякал источник его власти, или он должен был сам принять звание имама, полновластного повелителя, в самое неудобное время, когда даже присвоенные им права наибства расшатались от междоусобия. Новый Шамиль находился в самом неопределенном положении в ту именно минуту, когда все свободные силы кавказской армии собирались на Кубани для решительного наступления. Он ухватился за первый представившийся предлог, чтобы выйти из этого положения; последствием чего был достаточно известный договор с абадзехами. Чрез год потом Мегмет-Аминь покинул бывшее свое наибство и переселился в Турцию, награжденный русскою пенсией. Турецкое правительство добилось своими интригами только того, что закубанские горцы, предмет самой тревожной его заботливости, остались в критическую минуту, когда на них готовы были обрушиться все силы кавказской армии, более разъединенными и несогласными, чем когда-нибудь.

Усилия империи для покорения Закубанского края начались немедленно после присоединения его от Турции по Адриано-польскому трактату. До тех пор ходили иногда набегом в Черкесскую землю в отместку за набеги горцев, и дело тем ограничивалось. Война открылась походом под личным начальством главнокомандующего кавказским корпусом князя Паскевича в 1830 году. С тех пор, в продолжение восьми лет, главные силы действовали постоянно в земле черкесов. Наступление производилось с суши и с моря. Со стороны Кубани войска исходили всю черкесскую лесную плоскость и даже часть гор от Геленджика к Анапе; сожгли много аулов, на другой же день отстроенных вновь; основали несколько укреплений, скоро покинутых, потому что снабжение их продовольствием через неприятельскую землю отвлекало слишком много сил; потеряли множество людей и не достигли даже малейшего результата. Второй, третий, десятый поход в те же места встречал то же сопротивление, от того же неприятеля, жившего в тех же местах. Блестящие походы генерала Вельяминова, блестящие в тактическом отношении, как военная школа, остались совершенно бесплодными относительно цели и оставались бы такими, если б повторялись еще двадцать лет, по самой сущности дела, как я старался изобразить ее в предыдущем письме. Со стороны моря наши войска заняли постепенно, с содействием черноморского флота, устья главных ущелий восточного берега и выстроили ряд приморских укреплений. Наступление со стороны моря оказалось столь же безуспешным, как и со стороны суши; шестнадцать батальонов, расставленные вдоль берега в семнадцати укреплениях и фортах, не могли сделать шага за бруствер, таяли от болезней и, не принося никакой пользы, могли считаться как бы не существующими в итоге кавказских сил. Появление неприятельского флота в Черном море заставило поспешно отозвать эти войска и взорвать укрепления, стоившие столько труда, денег и людей. Конечным последствием значительных усилий, предпринятых на западном Кавказе с 1830 по 1839 год, оказалось лишь то обстоятельство, что в восточных горах, почти забытых все это время, мюридизм разлился до такой степени, что основал государство, грозившее сбыть нас с Кавказа. С 1839 года по 1859-й, в продолжение двадцати лет, все усилия были направлены против Шамиля. Западный Кавказ, за исключением войск береговой линии, поглощенных гарнизонами, остался при местных казачьих войсках и нескольких батальонах. При сформировании новой кавказской дивизии в 1846 году только один пехотный полк был оставлен в районе Прикубанской страны.

За неимением войск для экспедиций, с 1840 года, в этой части края прибегли к системе заселения передовых линий, скромные результаты которой скоро оказались гораздо более положительными, чем шумные и бесплодные походы предыдущего периода. Совершая движение с определенною целью, имея вследствие того возможность верно различать нужные средства, занимая постепенно позиции не слишком удаленные от основания наших действий, мы не представляли неприятелю никаких шансов успеха и не рисковали большою потерей; а между тем прочно подвигались вперед. Через несколько времени лагерь превращался в станицу, которая впоследствии могла сама защищать себя. Когда вырастало таким образом несколько станиц в одном направлении, они составляли передовую военную линию; занятая часть края делалась русскою. Это было тоже историческое разрастание русского народа, в голове которого всегда были казаки, подарившее государство девятью десятыми его территории, от Оки до Черного моря, Сырдарьи и Амура, но только разрастание, направляемое и поддерживаемое правительством.

Устройство станиц на неприятельской земле требовало всякий раз особого отряда, а военные средства Прикубанского края были невелики в сороковых и начале тридцатых годов, и потому дело подвигалось медленно. В 1840 году началось занятие станицами Лабинской линии, значительно сокращавшей протяжение наших кордонов и закреплявшей за нами обширное пространство земли, населенной полупокорными обществами. Ко времени назначения главнокомандующим князя Барятинского занятие этой части края не было еще окончено: но были заселены уже 15 станиц и сформирована новая казачья бригада Лабинская, из двух полков.

Позвольте мне теперь небольшое отступление. В нашей печати не раз уже было говорено, что образование новых казаков в настоящее время невозможно, что оно могло происходить только само собою в прежнее время, но что правительственные меры в этом случае производят лишь вооруженных крестьян, а вовсе не казаков. Очевидно, что говорящие таким образом незнакомы с теми, кто в настоящее время наиболее заслуживает имени казаков, — с линейцами. Я вспомнил эти рассуждения именно по поводу упомянутой новой бригады, Лабинской, и другой новой, Сунженской, не говоря о последних поселенных полках, которые еще слишком новы. Обе эти бригады выросли на наших глазах. Ядром их служили линейные казаки, вызываемые по жребию из старых полков, население которых переросло определенную пропорцию; но гораздо большая часть поселенцев состояла из женатых солдат, государственных крестьян и разных неоседлых людей, искавших себе нового рода жизни; линейцы служили только закваской, без которой, как известно, и хлеб не поднимается. Через несколько лет новые казаки стали образцовыми. Из западного европейца никакими средствами не сделаешь казака. Французские офицеры, присланные своим правительством на Кавказ для применения в Алжирии наших кордонных линий, признавались, что дело это у них не применимо, что француз не выдержит такой жизни и нет у него той жилки, из которой выливается казачья душа. Даже из поляков, сидевших над степью, не выходило казаков. Но в русской натуре до сих пор живет еще столько кочевого, рискованного, так влечет ее к удалым приключениям, так сроден ей простор и вольный разгул, что русский человек, забредший на одну из наших украин, просыпается казаком. Русские не идут разрабатывать дикое поле в одиночку, как американцы фар-вест[47]; у нас натура общежительная, мы живем роями; зато эти рои готовы идти хоть на край света и, действуя миром, разом вносят Россию в самую чуждо-враждебную страну. У России были бы обрезаны крылья, если бы в ней иссяк источник казачества. Перед нами слишком много еще кочевых орд и безмерных пространств, в которых будущие русские губернии спят покуда, как младенец в утробе материнской. К счастью, на русских украинах вырастают еще настоящие казаки. Сунженцы и лабинцы не только стали поголовно удалыми казаками и бойкими джигитами, но, что составляет пробный оселок истинно боевого войска, приняли уже своеобразный вид, отличаемый опытным глазом, выработали себе особый оттенок в ряду других линейных полков, как в мирной жизни, так и в боевых привычках. Сунженцы и лабинцы теперь уже кровные казаки. Иные полки из линейцев превосходят их в том или другом отношении, но ни один не превосходит их в итоге военных качеств.

Возвращаюсь к предмету. Со времени присоединения Закубанского края к России по трактату 1829 года по 1856-й мы подвинулись только с Кубани на Лабу и заняли две трети течения этой реки. С 1856 года дело пошло скорее, но все еще имело вид приготовительной работы. Покуда война на восточном Кавказе поглощала наличные силы армии, в Закубанском крае надобно было обходиться местными средствами и думать об устройстве прочного основания для будущих решительных действий. Для занятия Кубанского края, названного правым крылом, была сформирована 19-я пехотная дивизия; кроме того, находились там пять линейных батальонов и казачьи войска. Эти ограниченные силы надобно было разделить еще на три части, для исполнения трех операций, требуемых видами будущего. Действия открылись одновременно осенью 1857 года на двух оконечностях и в центре Закубанского края: при обширности военного театра надобно было приготовить несколько исходных пунктов. Все три операции были окончены в срок к 1860 году, к покорению восточного Кавказа, когда главные силы армии сосредоточились на Кубани.

Восточный отряд, разделенный на несколько колонн, раскрыл дорогами предгорную полосу между Кубанью и Лабой, заселил ее станицами, составившими новую казачью бригаду Урупскую, и рядом военных действий принудил к покорности мелкие абхазские племена, гнездившиеся в горах позади этой бригады, на истоках двух Зеленчуков, Урупа и Лабы. Большая часть вновь покорившихся горцев, до тех пор постоянно тревоживших с тыла Лабинскую линию, тогда же ушла в Турцию. Наши линии между Лабой и Кубанью образовали таким образом плотно замкнутый со всех сторон, безопасный внутри треугольник, из которого можно было открыть наступление, не беспокоясь больше о своем тыле.

Центральный отряд под начальством командующего войсками генерала Козловского двинулся с нижней Лабы к урочищу Майкопу, где река Белая вытекает из предгорий, и основал тут укрепленную штаб-квартиру кубанского пехотного полка, перед самою гущей абадзехского населения. Горцы сопротивлялись сильно; исполнение этого предприятия стоило нам значительных потерь. Зато владение Майкопом позволяло впоследствии, помимо многих приготовительных действий, перенести войну прямо в землю абадзехов, самого могущественного из черкесских племен.

Западный отряд, названный Адагумским, двинулся с нижней Кубани. Рядом непрерывных действий зимой и летом, в продолжение трех лет, отряд этот овладел линией от Кубани до Новороссийской бухты, по речке Адагуму и Неберджайскому Ущелью, и отрезал таким образом натухайцев, заключенных в Углу между Кубанью и морем, от соседей их шапсугов. Две опустошительные зимние экспедиции сокрушили упорство этого племени, разъединенного с соплеменниками. В январе 1860 года натухайцы принесли покорность.

Кроме того, в этот же период времени были покорены бжедухи, считавшиеся прежде полумирными, но перешедшие на вражескую сторону в начале восточной войны. Замирение этого племени значительно облегчило охранение среднекубанской линии. Когда пал восточный Кавказ, мы имели уже на западном три прочных основания, с которых можно было предпринять завоевание непокорной страны; с востока — Лабинскую линию, с запада Адагумскую, в центре Майкоп.

В подкрепление войскам Кубанской области были двинуты с восточного Кавказа и из Закавказья 16,5 стрелковых батальонов, все драгунские полки, а потом еще 8 батальонов резервной кавказской дивизии. Впоследствии из Кубанской области были отозваны 4 стрелковых батальона в беспокойную Чечню, но взамен их даны остальные 8 батальонов резервной дивизии. В этом размере войска оставались до конца 1863 года.

Сосредоточение войск и заготовление огромных материальных средств, нужных при обширности замышляемых действий, требовали, однако же, времени. Нельзя было кончить все приготовления раньше следующего года. До тех пор надобно было продолжать войну с прежними средствами.

Осенью 1859 года генерал Филипсон, заменивший генерала Козловского в командовании войсками Кубанской области, двинулся с отрядом с Лабинской линии к верховьям Фарса (между Лабой и Белою). Падение Шамиля произвело уже в это время свое действие, если не на массу закубанских горцев, но на более разумных предводителей их и больше всех на Мегмет-Аминя. Абадзехи не были до такой степени запуганы, чтоб искать спасения в безусловной покорности, но, естественно, желали уклониться от готовившихся им ударов хоть временно, хоть для того, чтобы приготовиться к обороне и согласиться на счет действий с соседями. К этому присовокупились личные затруднения Мегмет-Аминя, о которых я говорил выше. Он видел непрочность захваченной власти, сомневался в исходе борьбы, сокрушившей самого Шамиля, и боялся за свое богатое имущество. Мегмет-Аминю нетрудно было склонить старшин к заключению с русскими условий замирения, которые, не обязывая абадзехов ни к чему особенному, остановили бы готовившееся наступление; другой вопрос, насколько нам было выгодно принимать от абадзехов покорность, на условиях, ими же продиктованных?

Но командующий войсками тем не менее согласился на эти обременительные условия, дававшие нам взамен вынужденного бездействия и неопределенной отсрочки в усмирении Кавказа только одну номинальную покорность. 20 ноября 1859 года в урочище Хомасты генерал Филипсон принял от Мегмет-Аминя и старшин присягу верности абадзехского народа на следующих условиях (представляю вкратце, но подлинными словами):

Абадзехи клянутся в верности императору всероссийскому на вечные времена.

Они принимают на себя обязательства:

1) Повиноваться начальству, которое будет над ними поставлено. 2) Хищничеств в пределах России не производить, а виновных в том открывать. 3) С непокорными племенами в неприязненных действиях против русских не участвовать. 4) Людей неблагонамеренных у себя не держать. 5) Русских беглых возвращать.

Выдают нескольких аманатов. (Эта последняя мера давно уже была оставлена на Кавказе, как ни к чему не ведущая.)

Они выговаривают себе права:

1) Неприкосновенность веры и свободный отъезд в святые места. 2) Освобождение навсегда от всяких податей, повинностей рекрутства и обращения в казачье сословие. 3) Тем из них, которые пожелают, дозволяется служить в России, и они могут быть уверены, что служба их без вознаграждения не останется. 4) Права всех сословий абадзехского народа остаются неприкосновенными. 5) Земля остается навеки их собственностью, и никакая часть ее не будет занята под станицы. 6) Крепостные остаются во владении господ, и если кто из них убежит, то русское начальство должно возвратить его хозяину. 7) Абадзехам предоставляется устроить управление по своему вековому обычаю; для заведывания абадзехами будет назначен особый русский начальник. 8) Этот начальник может вступаться в народные дела в тех только случаях, если увидит изменнические действия или ему будут жаловаться на совет старшин, составляющих управление.

В договоре не было сказано ни слова о тысячах русских пленных и беглых, находившихся в Абадзехской земле.

Условия, заключенные с абадзехами, названы в присяжном листе милостию, которую ген. Филипсон объявил им от себя.

Переговоры продолжались только три дня. Главнокомандующий получил донесение о заключении договора вместе с подписанным уже присяжным листом.

Очевидно, в этом договоре покорность абадзехского народа составляла только заглавие; прочие условия нисколько не показывали покорных. Можно было сомневаться притом, чтоб даже такие снисходительные условия были выполнены абадзехами; чтоб наперекор всем народным понятиям они считали себя связанными подписью Мегмет-Аминя и нескольких старшин. Командующий войсками представлял, что даже наружное замирение этого народа облегчит нам завоевание края тем, что, обеспечивая Лабинскую линию, позволит сосредоточить все силы против непокорных шапсугов. Но на таком плане нельзя было основать систематически свои действия. Трудно было ждать, чтоб абадзехи остались равнодушными зрителями уничтожения своих соседей, с тем чтобы сдаться потом безусловно на произвол победителя; восстание же их во время войны, основанной на доверии к их покорности, заставило бы внезапно и с чрезвычайными затруднениями переносить опять свое военное и продовольственное основание с нижней Кубани на Лабу и бросать все совершенное за время войны. Так случилось и без восстания абадзехов, как только привели в исполнение рациональный план действий. Идти вперед, подставляя фланг многочисленному племени, которое могло внезапно перейти к неприязненным действиям, было бы делом вовсе не военным. Наконец покорение восточного берега, составлявшее главную цель войны, было бы даже немыслимо в тылу непочатых, стоящих под ружьем абадзехов.

Пока на Кавказе воевали таким образом, т. е. пренебрегали стратегическими соображениями, принимались за второстепенное, обходя главное и, надеясь единственно на тактическое превосходство, шли не оглядываясь на препятствия, оставляемые в тылу и во фланге, до тех пор Кавказ оставался неодолимым. Истина эта давно была всеми сознана, но только в массе войск, действовавших на восточном Кавказе. Кубанская область жила в то время еще старыми преданиями.

С какой стороны ни смотреть на договор 20 ноября, он был для нас только бременем и двухгодовою задержкой.

Но совсем иное дело было заключать абадзехский договор, и совсем иное отвергнуть его, когда он был уже заключен. В текущую минуту неудобство уничтожить закрепленные условия далеко превышало невыгоду признать за абадзехами преувеличенные права, которые они им предоставляли. Во-первых, отвергнуть торжественно заключенный договор, подписанный командующим войсками, хотя бы превысившим в этом случае свои права, значило лишиться навсегда доверия горцев. Во-вторых, не было бы даже добросовестно отринуть только что принесенную абадзехами клятву верноподданства и насильно заставлять их драться; такой образ действий, хотя и оправдываемый обстоятельствами, непременно возбудил бы в России большое недоумение[48]. В-третьих, нельзя было совершенно пренебречь единственною выгодой, представляемою договором, положить конец роли, которую Мегмет-Аминь играл до тех пор в Закубанском крае, и окончательно разъединить предводимых им горцев. Наконец, что всего важнее, невзгоды абадзехского договора не касались настоящей минуты. План завоевания западных гор, развитый потом с такою редкою последовательностью, был в то время еще проектом; исполнение же его фельдмаршал[49] предполагал вверить графу Евдокимову, занятому покуда первоначальным устройством только что покоренной Чечни. Приготовления к сильному наступлению далеко еще не были кончены. Нечего было поэтому торопиться войной; можно было облегчить задачу до той минуты, когда исполнение ее будет отдано в сильные руки испытанного начальника и все средства будут готовы. Главнокомандующий счел за лучшее не отвергать заключенных условий и обратить покуда действующие войска против шапсугов. Первоначальный план завоевания нисколько не был изменен, но исполнение его отсрочено на некоторое время. Можно было спокойно ожидать, когда абадзехи сами нарушат условие, а до тех пор пользоваться их бездействием, чтобы нанести возможно сильные удары шапсугам, не придавая, однако ж, этой операции слишком большого значения, считая ее лишь временною[50].

На месте, где был заключен договор, в урочище Хамкеты, построено укрепление, имевшее впоследствии довольно важное стратегическое значение. Абадзехи жаловались на занятие этого пункта, как нарушение договора, однако же препятствовали работам.

Действия против шапсугов продолжались несколько месяцев, до назначения графа Евдокимова командующим войсками Кубанской области, и не принесли больших плодов. Из многочисленных операций этого периода только раскрытие местности от Екатеринодара к горам, по течению Афипса и Шебша, с заложением укреплений Григорьевского и Дмитриевского, осталось впоследствии как положительный результат. Несколько просек было вырублено в шапсугской земле, но систематическое соединение их в одну линию, открывавшую нам путь вдоль предгорий от Адагума до Шебша, совершенно уже в зиму 1860/61 г., при графе Евдокимове отрядами генерала Карцева (ныне начальник главного штаба армии) и князя Мирского.

Поведение абадзехов за это время было двусмысленно, хотя невраждебно; тем не менее, очевидной, оказалась невозможность основывать на их номинальной покорности какие-либо дальнейшие планы. В первые месяцы после договора абадзехи действительно сдержали своих разбойников, влияние их обуздало также мелкие адыгские племена между Лабой и Белой, и на обеих наших линиях — Верхекубанской и Лабинской — стало гораздо спокойнее. Но, понемногу, закубанцы воротились к своим привычкам, и разбои стали усиливаться, особенно со стороны мелких племен, хотя абадзехи стояли на том, что и эти племена включены в договор; в шапсугских партиях также стали показываться абадзехи. Но, кроме того даже официально, абадзехские старшины показали, что они считают обуздание хищников единственною обязательною для себя статьей договора. Они замкнули от нас свою сторону, не впуская в нее ни одного русского без исключения, даже назначенного к ним пристава; не допускали ни малейшего вмешательства с нашей стороны в свои народные дела; а между тем принимали, как прежде, всяких враждебных нам людей, наших беглых, турецких эмиссаров и европейских авантюристов. Требовать уступок от старшин было бы делом излишним; они не могли сладить с народом.

В сентябре 1860 года генерал-адъютант граф Евдокимов был назначен командующим войсками Кубанской области, и в то же время окончательно решен план завоевания и заселения русскими западного Кавказа, исполненный впоследствии. Громадность такого предприятия требовала больших материальных приготовлений, заставлявших отложить начало действий еще на несколько месяцев. Притом у нас было сильно уважение к данному слову, над которым французы или англичане, имея дело с варварами, не задумались бы пяти минут; мы ожидали случая, который явно выказал бы враждебность абадзехов, не хотевших ни воевать, ни покоряться.