ГЛАВА VI. Возрождение демократии

ГЛАВА VI. Возрождение демократии

Насильственная политика, которую преследовала Спар­та со времени Анталкидова мира, возбудила в Греции все­общее неудовольствие. Но мелкие государства поневоле должны были допускать то, чему они не в силах были вос­препятствовать, а иные из них принуждены были еще и по­ставлять свои полки в спартанскую армию; из великих же держав Эллады одна, Сиракузы, находилась в тесном союзе со Спартой, а другая, Афины, заботилась только о том, что­бы посредством политики сосредоточения сил залечить ра­ны, нанесенные ее благосостоянию последней войной.

Здесь после Анталкидова мира прежде всего привлекли к суду тех лиц, которые довели государство до необходимо­сти одновременно бороться со Спартой и с Персией. Агиррий, более всех виновный, был присужден к большому де­нежному штрафу, и так как не мог заплатить его, то был за­ключен в тюрьму, где просидел много лет; политическим влиянием он уже более никогда не пользовался. Фрасибул из Коллита, эскадра которого была взята в плен Анталкидом (см. выше, с. 149), подвергся суду по двум процессам, из ко­торых, впрочем, вышел победителем; Дионисий, который также командовал частью флота на Геллеспонте, был казнен, как государственный изменник. Та же участь постигла и Ко­нонова друга Никофема, и его сына Аристофана, которые служили на Кипре в армии Хабрия. Формисий и Эпикрат, заслуженные демократы, которые были отправлены послами к царю, поплатились жизнью за то, что не сумели добиться более выгодных условий для Афин.

В то же время приложены были все старания к тому, чтобы поддержать хорошие отношения как с Персией, так и со Спартой. По требованию персидского царя Хабрий был отозван из Египта, где он со времени заключения мира занят был организацией обороны страны; напротив, Ификрат по­лучил позволение вступить в персидскую службу на время экспедиции против Египта (379 г.). В самой Греции Афины не препятствовали Спарте подчинить себе Мантинею и за­владеть Фиванской крепостью, и оппозиция с полным пра­вом могла упрекать правительство в том, что олигархическая реакция в Фивах произошла с его ведома и по его желанию. Кажется даже, что Афины теперь уступили настояниям Спарты и отказались от власти над Делосом и его богатым храмом, которую они сначала, — правда, вопреки точному смыслу Анталкидова мира, — еще пытались удержать в сво­их руках.

Однако фиванским изгнанникам Афины дали у себя убежище, и они сделались, конечно, предметом всеобщего сочувствия в демократическом городе. Поэтому они не оста­лись без поддержки, когда в середине зимы 379/378 г. нача­ли подготовлять переворот с целью освобождения Фив. В заговоре приняли участие даже два афинских стратега; ис­подтишка был приготовлен отряд войска, который должен был служить опорой движению в случае удачи. Один из эмигрантов, Мелон, вместе с шестью товарищами пробрался через беотийскую границу; им удалось, не возбудив подоз­рений, поздним вечером войти в Фивы, где у них был со­общник в лице государственного секретаря Филлида. Поле­мархи подверглись неожиданному нападению во время пи­рушки и были умерщвлены; убит был также Леонтиад, кото­рый четыре года назад бросил Фивы в руки спартанцев. По­сле этого восстали граждане, афиняне подоспели на помощь и вместе с фиванцами приступили к штурму Кадмеи. Спар­танские военачальники, не рассчитывая устоять против вра­га, сдали крепость, выговорив себе право свободного отсту­пления. В Фивах установлен был демократический строй и освободитель Мелон избран в полемархи; вместе с ним из­браны были его товарищ Пелопид, один из семи эмигрантов, приехавших из Афин, и Харон, давший в своем доме приют заговорщикам. В том, что со стороны Спарты предстоит страшная расправа, разумеется, никто не сомневался. По­этому сделана была попытка прийти к соглашению с нею; Фивы изъявили готовность сохранить союз, который оли­гархическое правительство заключило со Спартою.

Но после всего, что произошло, Спарта, конечно, не могла согласиться на эти предложения; для того, чтобы по­ложение, занятое государством со времени Анталкидова ми­ра, не потерпело тяжелого удара, честь оружия должна была во что бы то ни стало быть восстановлена. Офицеры, ко­мандовавшие войском в Кадмее, были казнены или пригово­рены к уплате тяжелого штрафа; и еще зимою в Беотию бы­ла послана пелопоннесская армия под начальством юного царя Клеомброта, который унаследовал трон своего брата Агесипола II после его преждевременной смерти под Олинфом. Об осаде, конечно, нечего было думать в эту пору года; а так как неприятель отказывался от сражения и в Фивах не произошло восстания против демократического правитель­ства, то Клеомброту ничего другого не оставалось, как пус­титься в обратный путь после 16-дневной стоянки на высо­тах Киноскефал, в южной части города. Одна треть войска оставлена была в Феспиях для наблюдения за фиванцами и для охраны второстепенных городов Беотии.

Если, таким образом, экспедиция в военном отношении не дала никаких результатов, зато появления пелопоннес­ской армии на границе Аттики было достаточно, чтобы от­бить у афинян всякую охоту к войне. Оба стратега, само­вольно оказавшие помощь фиванским демократам, были приговорены к смерти, и один из них действительно был казнен, тогда как другой отправился в изгнание. Фивы были совершенно изолированы, и этим, казалось, была решена участь восстания демократов.

Но рассеять недоверие правящих кругов Спарты к атти­ческой политике было нелегко. Самое меньшее, чего можно было опасаться со стороны Афин, это — нейтралитета, бла­гоприятного Фивам; но кто мог поручиться за то, что ради­кальной партии в конце концов все-таки не удастся увлечь государство к деятельному участию в войне? Не лучше ли было предупредить опасность? Ввиду этих соображений Сфодрий, командовавший войском в Феспиях, решился на­пасть на Пирей. Он рассчитывал пройти расстояние от беотийской границы до Пирея — 50 километров — в одну зим­нюю ночь; но этот расчет оказался ошибочным: когда начало светать, войско находилось лишь у Элевсина на Фриасийской равнине. Смелое предприятие окончилось неудачей, Сфодрий принужден был вернуться, причем дело не обош­лось без разграбления пограничных аттических деревень.

В Афинах даже теперь еще надеялись сохранить мир и ограничились тем, что потребовали от Спарты удовлетворе­ния. Сам Сфодрий считал для себя неизбежным смертный приговор и бежал за границу. Но царь Клеомброт и сын Аге­силая, Архидам, добились оправдательного приговора для Сфодрия; в Спарте, очевидно, думали, что Афины не станут серьезно настаивать на своем требовании. Но спартанцы ошиблись; в Афинах теперь снова одержала верх военная партия, и заключен был с Фивами оборонительный союз. Впрочем, дело не дошло до объявления войны Спарте; да и лакедемоняне старались не доводить Афины до крайности и по-прежнему относились к Аттике как к нейтральной стране.

Тем энергичнее решили они действовать против Фив. Как только стал созревать хлеб, Агесилай собрал войска пе­лопоннесских союзников и направился через Киферон в Феспии, где присоединил к своей армии отряд, оставленный там Клеомбротом; теперь он располагал 18 тыс. пехотинцев и тысячью пятьюстами всадников. Между тем на помощь Фивам пришел афинский отряд под начальством Хабрия. В ожидании неприятельского нападения фиванцы окружили свою страну цепью укреплений; однако Агесилаю удалось прорваться в свободном от охраны месте, и союзники при­нуждены были отступить назад в Фивы. Под стенами города они выстроились для сражения; но Агесилай не решился на­пасть на крепкую позицию неприятеля, — успех, которым Хабрий по праву гордился больше, чем любой победой в от­крытом поле. Итак, царь должен был ограничиться опусто­шением фиванской области; затем он вернулся на Коринф­ский перешеек и там распустил свое войско по домам. В Феспиях остался Фебид с отрядом наемников.

Теперь фиванцы перешли к наступательным действиям; выступивший против них Фебид был разбит и сам пал в сражении. Вследствие этого и во второстепенных городах Беотии начала поднимать голову демократическая партия, и спартанцы принуждены были послать в Феспии в качестве гарнизона отряд своего ополчения, чем на время остановле­ны были успехи фиванцев.

Следующей весною (377 г.) Агесилай снова предпринял поход в Беотию. В этот раз он также без труда прорвал обо­ронительную линию перед Фивами и уничтожил хлеб на по­лях; до значительного сражения дело не дошло, как и в предшествовавшем году. На обратном пути в Пелопоннес Агесилай в Мегаре заболел тяжелой болезнью, которая на­долго приковала его к постели; поэтому весною 376 г. руко­водство экспедицией против Фив было возложено на царя Клеомброта. Впрочем, предводительствуемая им армия даже не достигла Беотии, так как неприятель загородил проходы Киферона.

Между тем Афины прилагали все усилия к тому, чтобы в третий раз вернуть себе дважды утраченную гегемонию на море. Уже непосредственно после Анталкидова мира возоб­новлены были союзные договоры с Хиосом, Митиленой, Метимной и Византией; Родос также вступил снова в союз с Афинами, когда его малоазиатская коалиция со смертью Глоса распалась (около 379 г.). Попытки завязать прежние отно­шения с фракийскими халкидцами, правда, остались безус­пешными вследствие вмешательства спартанцев; зато Фивы, как мы видели, весною 378 г. вступили в союз с Афинами. И вот, после того как разрыв со Спартою был провозглашен официально, Афины обратились ко всем эллинам и варварам, не подвластным персидскому царю, с воззванием сомкнуться в союз для противодействия притязаниям Спарты. Основою союзного договора должны были служить постановления Анталкидова мира. Всем участвующим государствам обеспе­чивалась автономия, персидский царь признавался владыкою азиатского материка; Афины отказывались от всяких притя­заний на свои старые колониальные владения, и впредь афи­нянам вообще воспрещалось приобретать дома и земли на всем протяжении союзной территории. Для руководства об­щими делами был учрежден союзный совет, который заседал в Афинах и в котором участвовали с правом голоса делегаты всех союзных государств; сами Афины не имели в нем пред­ставителя, и решения совета получали законную силу только в случае согласия между руководящим государством и сове­том. Издержки по содержанию союзного флота должны были покрываться взносами, размер которых каждый раз опреде­лялся союзным советом сообразно наличным потребностям. Заведование этими деньгами и руководство военными дейст­виями вручалось Афинам (весною 377 г.)[4].

Организуя новый союз на таких началах, Афины прино­сили тяжелую жертву; это было равносильно полному раз­рыву с политикой, которой они следовали до Анталкидова мира, и окончательному отказу от мысли о восстановлении государства в его старых формах, которую пытался осуще­ствить еще Фрасибул. Мало того: тысячи афинских граждан теряли последнюю надежду вернуть себе свои внеаттические имения, которых они сами или их отцы лишались благодаря катастрофе 404 г. Но эти жертвы не оказались бесплодными. Эвбейские города тотчас вступили в новый союз, исключая Орфос, занятый лакедемонским гарнизоном; то же сделали Северные Спорады — Пепарея, Скиаф и Ик, затем Тенедос при входе в Геллеспонт, Церинф и Маронея во Фракии, Парос и другие соседние острова, — далее, горо­да, остававшиеся до сих пор в союзе с Афинами: Хиос, Митилена, Метимна, Византия, Родос и Фивы. Таким образом, Афины сразу опять заняли положение господствующей дер­жавы на Эгейском море; теперь они снова могли взять в свои руки заведование Делосским храмом, от которого, как мы видели, они должны были отказаться несколько лет назад.

Одновременно с этим предпринято было обновление ат­тического флота. Это было делом настоятельной необходи­мости, потому что во время Коринфской войны большая часть кораблей сделалась негодной к употреблению, и пра­вительство до сих пор слишком мало заботилось о замене их новыми. Таким образом, хотя в распоряжении государства было более ста триер, но большинство из них пришли в вет­хость и были непригодны для плавания. Поэтому правитель­ство приступило к постройке большого числа новых воен­ных судов и действовало в этом направлении так энергично и целесообразно, что спустя 20 лет (357/356 г.) Афины рас­полагали флотом в 289 триер, несмотря на значительные требования, которые в течение этого периода почти беспре­станно предъявлялись к аттическому флоту. Для покрытия расходов по постройке кораблей и для возмещения военных издержек в Аттике установлен был чрезвычайный имущест­венный налог (378/377 г.).

При таком положении дел пелопоннесцы не могли дольше оставаться в бездействии. Они снарядили флот в 65 триер и послали его к аттическому побережью, где он от­резал Афинам всякий подвоз (летом 376 г.). Наксос и неко­торые другие из Кикладских островов тотчас перешли на спартанскую сторону, на Делосе афинские амфиктионы бы­ли изгнаны из храма и при этом подверглись насилиям. Но Афины оказались на высоте своего положения. Они привели в исправность все корабли, которые еще были годны к упот­реблению, и спустя короткое время Хабрий мог выйти в мо­ре с 83 триерами. Вначале пелопоннесцы не решались всту­пить в сражение; но когда Хабрий обратил свое оружие про­тив Наксоса и приступил к осаде города, лакедемонский ад­мирал Поллис должен был поспешить на помощь последне­му. Таким образом, в проливе между Паросом и Наксосом произошла морская битва; она окончилась полным пораже­нием пелопоннесцев, флот которых наполовину был потоп­лен или взят в плен (16 боэдромиона, в сентябре). Это была первая крупная морская победа, одержанная Афинами со времени битвы при Аргинусах. Теперь афинский флот без­условно господствовал на Эгейском море; Делос снова изъя­вил покорность, а Киклады — все, или по крайней мере большая часть их — примкнули к морскому союзу. Сле­дующей весною (375 г.) Хабрий предпринял экспедицию к фракийскому побережью и заставил Самофракию, Фасос, Абдеру, Энос и другие города присоединиться к Афинам. Этому примеру последовал и Халкидский союз, который как раз в это время снова собрался вокруг Олинфа, — затем Эрес и Антисса на Лесбосе и Орей на Эвбее, изгнавший между тем свой лакедемонский гарнизон. Афины опять господство­вали почти над всеми островами Эгейского моря и над всеми важными городами фракийского побережья от Византии до Олинфа, за исключением Амфиполя.

В то время как Хабрий одерживал эти победы на севере, сын Конона Тимофей во главе 60 триер огибал Пелопоннес, направляясь в Ионическое море. Здесь тотчас примкнули к морскому союзу могущественная Керкира, а также эпирский царь Алкет, акарнанцы и Проннои на Кефаллении. Пелопон­несский флот, выступивший против Тимофея, был разбит при Ализии на акарнанском побережье (375 г.).

Занятая морской войною, Спарта принуждена была ог­раничиваться в Беотии оборонительными действиями, вследствие чего фиванцы получали здесь все больший пере­вес. Пелопиду удалось даже, во главе отборного фиванского войска, т.н. „священного отряда", разбить в открытом поле при Тегире, вблизи Орхомена, два полка спартанского опол­чения. Афины также не преминули извлечь выгоду из этого положения вещей, снова присоединив Ороп, который в 411г. перешел к беотийцам (см. выше, с.52) и в силу Антал­кидова мира получил автономию.

Однако в Афинах уже начали тяготиться войною, про­должение которой после присоединения к морскому союзу всех важнейших островов не могло уже доставить никаких важных успехов, между тем как население почти изнемогало под бременем налогов, необходимых для содержания боль­шого флота. Спарта также пришла к убеждению, что не добьется ни подчинения Фив, ни уничтожения морской ге­гемонии Аттики, тогда как пелопоннесские союзники, чем дольше длилась война, становились все более непокорными, и гарнизонная служба в Орхомене и Феспиях ложилась все более тяжелым бременем на спартанское население. Ввиду этого решено было примириться с совершившимися факта­ми и на этой почве войти в соглашение с Афинами. Летом 374 г. в Спарте был заключен договор, которым обе воюю­щие державы взаимно признали друг за другом верховенство над Аттическим морским союзом и Пелопоннесской симмахией, а в прочем подтверждены были постановления Антал­кидова мира.

В Афинах имели полное основание быть довольными достигнутым результатом; и действительно, город ликовал по поводу заключения договора, и решено было учредить официальный культ богини мира. Но начальник аттического флота в Ионическом море, Тимофей, был решительно про­тив мира. Он подчинился, конечно, приказанию вернуться с флотом в Афины, но не мог удержаться, чтобы, проезжая мимо Закинфа, не высадить на остров изгнанных демокра­тов. После этого лакедемоняне также послали одну эскадру к Закинфу, другую в Керкиру, где между тем вспыхнули внут­ренние волнения; ввиду этого и афиняне вынуждены были отправить на Закинф под начальством Стесикла отряд в 600 пелтастов (еще осенью 374 г.), за которым весною дол­жен был последовать большой флот под командой Тимофея.

Между тем вследствие истощения денежных средств снаряжение флота представляло непреодолимые трудности. Тимофей не решился прибегнуть к новому обложению граж­дан для нужд самовольно вызванной им войны, а попытки достать необходимые средства посредством взыскания кон­трибуций с союзников оказались безуспешными. Таким об­разом, лето прошло в бесцельном крейсировании на Эгей­ском море, и в конце концов флот, негодный для дальней­ших операций, застрял на Калаврийском рейде (осенью 373 г.).

Лакедемоняне искусно воспользовались столь неожи­данно предоставленной им отсрочкой. Еще в конце лета (373 г.) наварх Мнасипп с 60 кораблями отправился к Керкире и тотчас начал осаду. Спустя короткое время в густона­селенном городе начался голод, и если бы не подоспела вскоре помощь из Афин, сдача была неизбежна.

Теперь Тимофей постановлением Народного собрания был отрешен от должности и предан суду. Подобного про­цесса Афины не видали ни до, ни после этого. Обвинителя­ми выступили знаменитейший полководец того времени Ификрат, только что вернувшийся из персидской службы, и Каллистрат из Афидны, один из величайших ораторов и спо­собнейших финансистов Афин, племянник Агиррия и сам влиятельный государственный деятель, игравший выдаю­щуюся роль при основании нового морского союза. С другой стороны, Тимофей для своей защиты пустил в ход все ог­ромное влияние, которое он отчасти унаследовал от своего отца Конона, отчасти сам приобрел в последние годы свои­ми походами. Даже Алкет, царь эпирский, и Ясон, тиран Фессалии, не отказались приехать в Афины, чтобы лично дать показания в пользу своего друга. К тому же несомнен­но, что обвинение с юридической точки зрения было совер­шенно неосновательно, ибо Тимофей истратил свое собст­венное состояние на содержание флота. Но в политическом отношении он был, конечно, ответствен за возобновление войны (см. выше, с. 167); кроме того, благодаря его недоста­точно энергичному образу действий в течение последнего лета Афины потеряли все то, что раньше было приобретено ими на Ионическом море. Однако судьи оправдали Тимофея главным образом, вероятно, из уважения к его царственным друзьям и к памяти Конона; только его казначей и верный приверженец Антимах поплатился жизнью. Но отрешение от должности осталось в силе; павший полководец покинул родной город, чтобы на персидской службе поправить свои расстроенные денежные дела.

Управление государством перешло теперь к Каллистрату и Ификрату. Момент был критический; военное положе­ние на Западе внушало серьезные опасения, флот был со­вершенно расстроен, к тому же в эту позднюю пору года нельзя было и думать об экспедиции в Ионическое море. Но Ификрат был не из тех людей, которые останавливаются пе­ред затруднениями. С непоколебимой энергией он в течение зимы готовился к походу и с началом навигации мог от­плыть к Керкире с флотом в 70 триер. Там дела между тем приняли лучший оборот. Стесиклу удалось прорвать пело­поннесскую блокаду и высадить свое войско на Керкиру; удачная вылазка, во время которой пал неприятельский главнокомандующий Мнасипп, дала возможность стеснен­ному городу вздохнуть свободнее (весною 372 г.). При из­вестии о приближении Ификрата с большим афинским фло­том пелопоннесцы сняли осаду и поспешно отплыли домой; они успели еще вовремя укрыться в Левкаду.

Ификрат одним своим появлением восстановил перевес Афин на Ионическом море. Он подчинил те города Кефаллении, которые держали еще сторону неприятеля, и взял в плен у Керкиры эскадру из 10 триер, посланную Дионисием на помощь спартанцам (см. выше, с. 123); затем, увеличив свой флот керкирскими кораблями до девяноста триер, он возвратился в Кефаллению. Здесь флот остался, готовый на­пасть на Пелопоннес, если бы Спарта стала настаивать на продолжении войны.

Тем временем фиванцы беспрепятственно распростра­няли свое владычество в Беотии, так как спартанские гарни­зоны были, ввиду заключения мира, отозваны, и демократы всюду агитировали в пользу присоединения к Фивам. Платея была разрушена, Феспии покорены; только Орхомен сохра­нял еще свою независимость. Беотийский союз, существо­вавший до Анталкидова мира, был теперь восстановлен, в общем на прежних началах, только с более строгой центра­лизацией и на демократической основе. Мало того, фиванцы чувствовали себя даже достаточно сильными, чтобы перейти к наступательным действиям против Фокиды. Теперь, нако­нец, спартанцы решились снова отправить в поход царя Клеомброта во главе двух третей спартанского ополчения и не­скольких союзных полков, всего около 10 тыс. гоплитов. Появление этой армии в Фокиде заставило фиванцев вер­нуться в Беотию, где они в ожидании неприятеля заняли крепкую позицию на границе страны.

Спартанцы еще раньше послали Анталкида к сузскому двору с просьбой о посредничестве для прекращения войны. Действительно, весною 372 г. прибыло в Грецию персидское посольство. По его настоянию в следующем году собрался в Спарте конгресс из делегатов всех воюющих держав; маке­донский царь Аминта III и Дионисий Сиракузский также прислали своих представителей. Соглашение между Афина­ми и Спартой не представляло трудностей; обе державы лишь поневоле снова взялись за оружие, и Афины требовали теперь только того, что им было предоставлено уже послед­ним договором. Спарта не могла отказать им в этом, тем бо­лее что Афины сохранили свои владения в целости и их флот безусловно господствовал на море. Таким образом, мир заключен был в общем на тех же условиях, как и три года назад; только пункт, касавшийся автономии, был еще силь­нее подчеркнут и прямо сказано, что ни один город не может быть принужден против своего желания поставлять контин­гент в армию руководящего государства. Категорически признаны были старые права Афин на Амфиполь и фракий­ский Херсонес, никто не протестовал против существования, основанного на автономии участников Аттического морско­го союза, что было равносильно безмолвному признанию его; Спарте позволено было подтвердить мир клятвою как от своего имени, так и от имени ее союзников, чем признана была ее гегемония в Пелопоннесе. На этих условиях 14 скирофориона, в середине лета 371 г., представители всех уча­ствовавших в конгрессе держав клятвенно подтвердили мир.

Но уже на следующий день возникли разногласия по поводу толкования мирного договора. Дело в том, что Фивы формально все еще состояли членом Афинского морского союза, хотя они уже несколько лет не делали взносов на со­держание союзного флота; поэтому в акте о мире „фиванцы" были названы в числе афинских союзников, совершенно так же, как и в мирном договоре, заключенном три года назад. Между тем с тех пор Фивы подчинили себе почти всю Бео­тию, и их послы подписали мирную грамоту в предположе­нии, что Фиванское государство признается в его настоящем объеме. Агесилай же понимал дело совершенно иначе; он толковал договор буквально и утверждал, что пункт, касаю­щийся автономии, распространяется также и на подвластные Фивам беотийские города. Против такого толкования фор­мально ничего нельзя было возразить; поэтому беотарх Эпаминонд, стоявший во главе фиванского посольства, потребо­вал, чтобы акт был изменен и чтобы слово „фиванцы" было заменено словом „беотийцы". Разумеется, это требование ни в ком не встретило поддержки. Афины добились всего, на что они, рассуждая здраво, могли рассчитывать; они не име­ли никакой охоты своими руками загребать жар для Фив, особенно теперь, после разрушения Платеи, которым Фивы доказали, как мало они дорожат добрым расположением Афин. Да и вообще ни одна рука не поднялась в защиту фиванских требований, которые к тому же стояли в резком противоречии с постановлениями Анталкидова мира и уже три года назад не встретили никакого сочувствия. А так как Эпаминонд настаивал на своем требовании, то фиванцы бы­ли исключены из числа держав, на которые распространялся мирный договор.

Эпаминонд умышленно довел дело до крайности, вме­сто того чтобы уступить, как сделал 15 лет назад Исмений при таких же обстоятельствах. Пелопоннесский союз Спар­ты уже не обладал теперь прежней прочностью и силой; ста­тья об автономии и здесь оказала свое разлагающее влияние, и если второстепенные государства еще не решались оказы­вать открытое сопротивление спартанской гегемонии, то многие из них уже очень неохотно поставляли свои полки в союзную армию. В Афинах также существовала еще боль­шая партия, которая и слышать не хотела о соглашении со Спартой; это были люди, державшиеся того убеждения, ко­торое однажды метко выразил Филократ, сказав, „что только в одном случае можно помириться со спартанцами, именно когда они лишены будут силы вредить". А главное, Беотия имела теперь надежную опору в новой великой державе, ко­торая в течение последних лет образовалась к северу от Фермопил.

Еще Ликофрону, тирану Фер, только вмешательство со­седних государств — сначала Македонии, затем Беотии — помешало распространить свое владычество на всю Фесса­лию. Его зятю Ясону, который наследовал его престол, уда­лось осуществить планы своего предшественника, пока Спарта была занята Беотийской войной. Около 372 г. почти вся страна, за исключением Фарсала, находилась в руках Ясона; да и этот город подчинился, после того как Спарта ответила отказом на его просьбу о помощи. Ясон избран был тагосом (тагаи) Фессалии, и этим положен конец междо­усобным войнам, которые так долго истощали силы богатой страны. Объединенная Фессалия теперь сразу вступила в число первоклассных греческих держав. Дело в том, что ни одно государство Эллады не имело такой многочисленной и отличной конницы, как Фессалия; а некоторые недостатки фессалийской пехоты Ясон возместил созданием отборного отряда наемников в 6000 человек. Далее, богатые финансо­вые средства страны и ее густое население дали Ясону воз­можность приступить к постройке большого флота. С таки­ми силами можно было, казалось, всего достигнуть; Ясон лелеял те же планы, которые позднее осуществил Филипп; он мечтал добиться гегемонии в Греции и повести объеди­ненный народ против персов.

Главным препятствием для осуществления этих планов было могущество Спарты; поэтому Ясон уже несколько лет назад вступил в союз с Фивами. Последние нашли в лице Ясона гораздо более надежную опору, чем та, какую до сих пор представлял для них союз с Афинами; именно опираясь на него, Эпаминонд мог безбоязненно отвергнуть требова­ния Спарты. А Спарта считала себя достаточно сильною для того, чтобы принудить Фивы к принятию мира; поэтому ца­рю Клеомброту тотчас дано было приказание вести свое войско из Фокиды в Беотию. Царь очень искусно справился со своей задачей. В то время как фиванцы ожидали непри­ятельского нападения на большой военной дороге, ведущей через долину Кефиса к Копаидскому озеру, Клеомброт по крутым горным тропинкам перешел Геликон и через Фисбу достиг Кревсиса у Коринфского залива; он приступом взял крепость и при этом захватил в плен эскадру из 12 триер, стоявшую здесь в гавани. Обеспечив себе, таким образом, сообщение с Пелопоннесом, спартанское войско двинулось к северу, на Фивы, и беспрепятственно достигло Левктр, на­ходившихся в 11 километрах от неприятельской столицы. Здесь оно наконец встретило беотийцев, которые со своими 6 тыс. солдат были, правда, гораздо слабее 10-тысячной пе­лопоннесской армии; но у них не было другого выхода, как решиться на сражение, потому что отступление к Фивам по­влекло бы за собою отпадение мелких городов и вместе с тем потерю всего того, что было приобретено ценою столь продолжительной борьбы.

К счастью для Фив, на этот раз во главе войска стоял именно такой человек, какой был теперь нужен. В числе беотархов, командовавших армией, находился Эпаминонд, сын Полимния, тот самый, который в качестве депутата от Фив участвовал в Спартанском конгрессе. Семья, из которой он происходил, была небогата, но вела свой род от тех воинов, которые, по преданию, некогда выросли из драконовых зу­бов, посеянных Кадмом на фиванском поле. Он долго дер­жался в стороне от политики и посвящал свое время пре­имущественно изучению философии, которую преподавал ему пифагореец Лисис из Тарента. К демократии он не чув­ствовал особенного расположения; он спокойно жил в Фивах при олигархическом строе и не принимал никакого участия в заговоре, который привел к свержению олигархии; поэтому радикальным демагогам он всегда казался подозрительным. Но когда наступил критический момент, он, не теряя ни ми­нуты, встал в ряды защитников родного города. При штурме Кадмеи он был одним из первых; а война со Спартой дала ему возможность вполне проявить свой военный гений. Та­ким образом, он, уже сорока лет от роду, достиг, наконец, высшей должности в государстве, которую и занимал как раз теперь, в решительную минуту фиванской истории.

Клеомброт, конечно, с радостью принял сражение, предложенное ему врагом. Но Эпаминонд уравновесил чис­ленное превосходство неприятеля тем, что главные свои си­лы сосредоточил на левом крыле, напротив спартанцев, а правое крыло поставил против пелопоннесских союзников. Построенные колонной в 50 щитов глубиною, фиванские гоплиты ринулись на врага, и против натиска этой могучей массы не устояло даже ядро спартанских войск. Все их му­жество оказалось бессильным; пали Сфодрий, совершивший когда-то роковую экспедицию в Пирей, его сын Клеоним, полемарх Дейнон, наконец, сам царь и вместе с ним 400 из семисот полноправных спартанцев, участвовавших в битве, а в общем не менее тысячи человек из 4-тысячного отряда, выставленного Лаконией. Оставшиеся в живых медленно вернулись в свой лагерь, сопровождаемые своими союзни­ками, которым почти не пришлось принять участие в сраже­нии. Напасть на лагерь победители не решились; но и спар­танцы, ввиду своих значительных потерь и недовольства союзных войск, также не могли думать о возобновлении сражения. Им не оставалось ничего другого, как просить не­приятеля о выдаче мертвых и этим признать свое поражение; это был первый случай, когда спартанское ополчение при­знавало себя побежденным в большой битве (5 гекатомбеона, в июле 371 г.).

В Спарте теперь призвали к оружию всех граждан мо­ложе шестидесяти лет, и это войско, подкрепленное союз­ными отрядами, послано было к Истму; так как царь Агеси­лай все еще был болен, то начальство было поручено его сы­ну Архидаму. Фиванцы между тем обратились за помощью в Афины и к Ясону из Фер. Однако афиняне очень холодно приняли известие о победе; им достаточно надоела война, и они слишком хорошо понимали, что с победой при Левктрах начнутся в Элладе новые бесконечные междоусобия. Напро­тив, Ясон тотчас двинулся в Беотию с пятьюстами всадников и тысячью пятьюстами пехотинцев и спустя несколько дней прибыл на поле битвы. Но и он был далек от мысли оказать помощь фиванцам для уничтожения противника; напротив, благодаря его посредничеству заключен был договор, в силу которого пелопоннесцам предоставлено было свободное от­ступление из Беотии. Архидам дошел уже до Эгосфен у юж­ной подошвы Киферона; теперь он повел разбитую при Лев­ктрах армию и собственное войско обратно в Коринф и там распустил союзные отряды по домам.

На обратном пути в Фессалию Ясон завладел Гераклеей у Эты. Этот город после Анталкидова мира снова подпал под власть Спарты и еще при Левктрах выставил свой отряд; Ясон разрушил городские укрепления и отдал город этеянам, которые с тех пор и владели им. Теперь путь через Фермо­пилы в срединную Грецию был во всякое время открыт для Ясона. Затем покорена была также Перребия, единственная из смежных с Фессалией областей, сохранившая до сих пор свою независимость; таким образом, Ясон распространил свою власть до границ Македонии, и македонский царь Аминта III поспешил заключить с ним союз.

К следующему году Ясон готовил экспедицию в Дельфы; он хотел принести на Пифийском празднестве велико­лепную жертву богу, и в Греции носились слухи, что он на­мерен присвоить себе руководство играми, тем более что как владыка Фессалии он располагал большинством голосов в совете амфиктионов. Многие думали даже, что он хочет за­владеть храмовыми сокровищами; одно несомненно — что он собирался сделать решительный шаг для достижения ге­гемонии в Греции. Но во время смотра в Ферах Ясон пал жертвой заговора, и его широкие планы вместе с ним сошли в могилу. Ему наследовали во владении Фессалией его бра­тья Полидор и Полифрон; спустя короткое время Полидор умер, и виновником его смерти все считали Полифрона. В Фессалии воцарился террор; Полидам из Фарсала, предав­ший некогда город Ясону, был казнен вместе со многими знатнейшими гражданами, из Ларисы изгнана часть знати. Но уже в следующем году Полифрон был убит своим пле­мянником, сыном Полидора Александром, который затем сам вступил на фессалийский престол (369 г.). Теперь дво­рянство страны восстало против тирании и призвало на по­мощь македонского царя Александра II, который только что унаследовал престол своего отца Аминты. Македонский царь действительно изгнал с помощью Алевадов гарнизоны тиранов из Ларисы и Краннона, но затем сам захватил эти города, так что Фессалия только переменила господина или, вернее, приобрела двух господ вместо одного.

Таким образом, Фивы освобождены были от опасности, которая до сих пор грозила им с севера; теперь они могли беспрепятственно приняться за упрочение своего положения в Средней Греции. Уже тотчас после битвы при Левктрах Орхомен принужден был вступить в Беотийский союз; затем заключены были союзы с Фокидой, с Опунтской и Озольской Локридой, с малийцами и энианцами в долине Сперхея. Эвбейские города также отпали от Афин и примкнули к Фи­вам, которые таким образом объединили под своею властью всю Среднюю Грецию, исключая Аттику и горные области на западе. Для охраны новых приобретений поставлены бы­ли фиванские гарнизоны в крепости Никее у Фермопил и в Эхине на противолежащем северном берегу Малийского за­лива; таким образом, дорога в Фессалию была открыта для Фив и преграждена для неприятельских нападений.

Между тем сражение при Левктрах не осталось без влияния и в самом Пелопоннесе. Поражение сильно поколе­бало авторитет Спарты в глазах ее союзников, и недовольст­во, порожденное в течение последних лет ее деспотическим правлением, разразилось теперь открытым мятежом. Этим положением дел воспользовались Афины для того, чтобы попытаться заменить спартанскую гегемонию своею собст­венной. По их приглашению в Афинах собрались делегаты большинства средних и мелких государств Пелопоннеса и заключен был договор, которым Афины и морской союз, с одной стороны, и пелопоннесские государства, с другой, га­рантировали друг другу самостоятельность и обещали друг другу помощь на случай неприятельского нападения. Одна только Элида не приняла участия в этом соглашении, так как не были удовлетворены ее притязания на прежние периэкские города; вскоре элейцам действительно удалось подчи­нить своей власти часть этих общин.

Таким образом, Пелопоннесский союз распался, и всю­ду на полуострове начала оживать демократическая партия. В Мантинею вернулись эмигранты, и тотчас приступлено было к восстановлению города, чему Спарта была бессильна воспрепятствовать. Из Фигалеи изгнаны были приверженцы Спарты; правда, во время празднования Дионисий они напа­ли на город и произвели резню среди собравшегося в театре народа; однако им не удалось завладеть городом. В Коринфе также произошло восстание демократов; эмигранты двину­лись из Аргоса к Коринфу и проникли в город, но здесь вскоре были побеждены. Дело кончилось, разумеется, тем, что все, кого подозревали в сочувствии к демократам, были казнены или изгнаны. Так же безуспешна оказалась попытка демократического восстания и в соседнем Флиунте.

Но нигде взрыв страстей не достиг такой силы, как в Аргосе, древнем центре пелопоннесской демократии. Здесь заподозрили—справедливо или нет, неизвестно, — сущест­вование олигархического заговора против действующей конституции; чернь, доведенная подстрекательствами дема­гогов до неистовства, напала на зажиточных граждан, кото­рые сотнями пали под палочными ударами. Тщетно зачин­щики восстания пытались прекратить эти жестокости; толпа вопила о заговоре и убивала тех самых людей, которых до сих пор считала своими вождями. Всего в Аргосе, по преда­нию, было убито в эти страшные дни 1200 граждан; вся Гре­ция с ужасом следила за этими событиями.

Однако вожди демократии в Аркадии хорошо понима­ли, что только что приобретенную свободу можно будет со­хранить лишь в том случае, если отдельные общины страны соединятся, по примеру Беотии, в один прочный союз. Но из аркадских городов ни один не был настолько значителен, чтобы занять то положение, какое в Беотии принадлежало Фивам; нужно было, следовательно, основать новую столицу для возникающего единого аркадского государства. Для этой цели избрали плодородную юго-западную часть страны, где возвышается гора Ликей, служившая издревле религиозным средоточием Аркадии, но где до тех пор не было ни одного крупного города; территорию нового города должны были образовать области Паррасия и Эвтресия с отрезками сосед­них округов, а население его должно было составиться из местных жителей, рассеянных по многочисленным деревуш­кам. Сам город решено было построить в долине верхнего Алфея, вблизи лаконской границы, чтобы он мог вместе с тем служить для Аркадии оградою против спартанских на­падений. Кольцом стен была охвачена такая обширная пло­щадь, что город мог вместить очень многочисленное населе­ние; этому соответствовало и название, которое должна бы­ла носить столица Аркадии, „великий город", Мегалополь. Она должна была служить резиденцией союзного совета, состоявшего из пятидесяти членов („дамиорги"), которые являлись представителями всех участвующих в союзе общин пропорционально величине каждой; в определенные сроки здесь должны были происходить собрания всех имеющих право голоса аркадских граждан, так называемых „десяти тысяч", для разрешения важных вопросов и для выбора со­юзной администрации. Отборный отряд войска, — эпариты, имел назначением охранять страну от внешних врагов и поддерживать авторитет центрального правительства в слу­чае непокорности какого-либо из членов союза (370 г.).

Такие широкие планы вызвали, разумеется, сильную оппозицию, особенно в некоторых крупных городах, кото­рым приходилось более всего терять от присоединения к Аркадскому союзу. В Орхомене и слышать не хотели об этом предприятии уже из зависти к соседней Мантинее, ко­торая была самой пылкой сторонницей объединения. В Тегее происходила борьба партий; в конце концов дело дошло до уличной свалки, в которой благодаря подоспевшей помощи из Мантинеи победили демократы; противники, числом 800, спаслись бегством через границу Лаконии. Теперь Спарта решила выйти из своего бездействия; удобный повод к этому представляло вмешательство мантинейцев, которое являлось нарушением тегейской автономии. Итак, в Орхомен был от­правлен небольшой отряд наемников под начальством По­литропа, затем (около середины зимы) царь Агесилай всту­пил во главе спартанского ополчения в Аркадию, присоеди­нил к себе отряд Гереи и двинулся против Мантинеи. Но тем временем Политроп был разбит при Орхомене аркадским стратегом Ликомедом и сам пал в битве, и когда Агесилай прибыл к Мантинее, здесь оказались сосредоточены все си­лы Аркадского союза, подкрепленные вспомогательными отрядами из Аргоса и Элиды. Тем не менее враг не решился принять вызов Агесилая; но и Агесилай не был в состоянии принудить неприятеля к сражению и, спустя несколько дней, принужден был уйти обратно в Спарту, ничего не добив­шись.

Между тем аркадцы и их союзники обратились в Афины и на основании только что заключенного договора потребо­вали от них союзнической помощи против Спарты. Но в Афинах более не хотели слышать о походе в Пелопоннес; вследствие этого аркадские послы отправились в Фивы, где действительно встретили лучший прием. Для Беотии в ее собственных интересах было крайне важно не допустить восстановления спартанской гегемонии в Пелопоннесе. Вви­ду этого, несмотря на позднее время года, тотчас было по­слано за Истм сильное беотийское войско, подкрепленное контингентами союзных государств Средней Греции; среди беотархов, руководивших экспедицией, находился и Эпами­нонд, победитель при Левктрах.

Когда беотийцы достигли Мантинеи, они не нашли там неприятеля, потому что Агесилай уже раньше ушел назад в Спарту. Таким образом, цель похода была достигнута без битвы, и вожди хотели уже двинуться с армией в обратный путь. Но аркадцы настаивали на том, что следует воспользо­ваться удобным случаем для вторжения в Лаконию, которая в эту минуту была почти беззащитна, и Эпаминонд с това­рищами решились на собственный страх предпринять эту экспедицию, которая, ввиду огромного количественного пе­ревеса беотийцев, обещала верный успех. Действительно, при переходе через горы в долину Эврота они не встретили значительного сопротивления; несколько сот неодамодов и тегейских изгнанников, выставленные на границу, были пе­ребиты аркадцами. И вот, впервые на памяти истории перед Спартою стояло неприятельское войско. В Спарте господ­ствовало, конечно, сильное смятение, и гражданам едва ли удалось бы отстоять открытый город, если бы очень полно­водная от зимних дождей река не помешала неприятелю тотчас перейти на правый берег. Правительство решилось дать свободу илотам, и 6000 из них явились на защиту горо­да; но и самое это большое количество могло возбудить опа­сения. К счастью, вскоре подоспела помощь из Коринфа, Сикиона, Флиунта и городов арголидской Актё, так что са­мая страшная опасность была устранена. Правда, неприятель перешел теперь через реку у Амикл и подступил к городу; но на штурм Эпаминонд не решился, а руководивший оборо­ною старый царь Агесилай, конечно, был далек от мысли принять сражение в открытом поле. Поэтому неприятель мог беспрепятственно опустошить богатую страну вплоть до мо­ря и сжечь открытые селения; затем беотийское войско ушло обратно в Аркадию.

Но Эпаминонд лелеял более обширные замыслы. Про­возглашенную некогда Спартою автономию отдельных об­щин он хотел теперь восстановить, обратив против нее са­мой. С этой целью он двинулся в Мессению, крепостное на­селение которой еще не забыло своей старой свободы и те­перь поголовно восстало против своих спартанских господ. Потомки бежавших в 455 г. за границу мессенцев были при­званы назад в отечество; у горы Итомы, этой естественной твердыни в центре страны, была заложена новая столица — Мессена. Периэкские города побережья, как Асина и Кипариссия, правда, остались верны Спарте; все же Спарта поте­ряла треть своей территории, и эта рана уже никогда не за­жила.

Тем временем спартанцы обратились в Афины с прось­бой о помощи, и афиняне действительно пришли к убежде­нию в том, что дольше сохранять нейтралитет невозможно. Спарта нужна была Афинам как противовес против Фив; ввиду этого, по предложению Каллистрата, было решено тотчас послать Ификрата со всем ополчением в Пелопоннес. Он проник до Аркадии, но затем, когда явился из Мессении Эпаминонд, принужден был отступить в Коринф, где в вос­точной части города на горе Онее занял позицию, преграж­давшую доступ к Истму. Однако Эпаминонду удалось про­рвать неприятельские ряды и без урона привести свое войско в Беотию (весною 369 г.).